Последняя эскадра России

Последняя эскадра России

Если быть точным, последней эскадрой исторической России следует считать Сибирскую флотилию, покинувшую Владивосток осенью 1922 г. и окончившую свои дни в следующем году в Маниле. Однако Русская эскадра в Бизерте просуществовала вплоть до 1924 г., и именно на ее кораблях развевался Андреевский флаг даже тогда, когда Белая борьба окончилась повсеместно. О нелегких судьбах людей и кораблей, оказавшихся у берегов Африки, и пойдет нижеследующий рассказ.

К февралю 1921 г. в Бизерту пришли все русские корабли, которые планировалось там разместить. В общем итоге в Бизерту прибыло 5849 человек: офицеров — 648; гардемарин — 233; кадет — 137; кондукторов —117; матросов — 3 836; духовенства — 13; женщин — 626; детей — 239.

Необходимо отметить, что в последние годы вышло немало научных и научно-популярных работ, посвященных пребыванию русских моряков в Бизерте, опубликовано и немало ценных источников по данной проблеме. Однако во многих из них за эмоциональным рассказом о нелегкой судьбе моряков опускаются либо искажаются подлинные исторические факты. В данном разделе будет предпринята попытка дать читателю краткую хронику событий 1921–1925 гг., делая акцент на малоизученных моментах.

Для местных властей приход эскадры стал полной неожиданностью. Первоначально они имели инструкции о необходимости осуществления для русских кораблей карантина, срок окончания которого не устанавливался. Кораблям запретили не только сообщение с берегом, но и между собой, поскольку на «Генерале Алексееве» обнаружили больного тифом. Несколько случаев заболеваний, похожих по некоторым симптомам на тиф, произошли и на других кораблях.

Постепенно семейных чинов эскадры (которых все же было немало) начали переводить в лагеря на берегу. Лагеря располагались в местечках Айн-Драгам (в горах северо-восточной части Тунисского протектората), Табарка (на берегу моря, недалеко от Айн-Дрангама), Монастир (приморский городок на юге), Сен-Жан, Эль-Эйш, Papa (последние три — в горах близ Бизерты). Морской корпус базировался в форте Джебель-Кебир. Часть семей офицеров эскадры разместили на старом линкоре «Георгий Победоносец», который играл роль своеобразной плавучей гостиницы.

Начиная с первых чисел февраля и до 10 марта все корабли и суда поочередно прошли через дезинфекцию сернистым газом в порту Сиди-Абдалла, затем крупные корабли вновь вернулись на рейд Бизерты, а малые были поставлены в бухтах Понти и Каруба, после чего командам разрешили съезд на берег. Предоставленной возможностью сразу воспользовались многие матросы, предпочитавшие найти работу на суше, нежели продолжать службу на кораблях. Это и неудивительно, поскольку для многих воинская служба тянулась уже не первый год, включая и нелегкое время Гражданской войны.

Вообще период, начиная с середины марта и до начала мая 1921 г., можно назвать наиболее тяжелым для эскадры, поскольку ее правовое положение в данный момент оказалось весьма неопределенным и целиком зависевшим от воли французского командования. Последнее, в свою очередь, не было полностью готово к приему и размещению столь значительного количества людей и кораблей.

В целом с самых первых моментов правительство Франции рассматривало русские корабли фактически как свою собственность, не собираясь ни возвращать их Советской России, ни участвовать в возможных боевых действиях против нее (хотя такие проекты теоретически предусматривались, о чем мы скажем ниже). Люди, находившиеся на кораблях, стали для французов настоящей обузой. Многие решения, связанные с судьбой Русской эскадры, принимавшиеся на высшем уровне (в Морском министерстве, министерстве финансов) просто не доводились до сведения ее командования, и о них можно узнать только по материалам, опубликованным много десятков лет спустя. Впрочем, надо отметить, что морское начальство, непосредственно контактировавшее с русскими моряками, с пониманием относилось к их тяжелому положению — невзирая на разного рода обстоятельства, русские и французские моряки были коллегами и союзниками по Великой войне.

В качестве примера отношения французских властей к «русской проблеме», достаточно процитировать строчки письма французского министра финансов от 22 декабря 1922 г., адресованного главе французского же морского министерства: «…русские военные корабли не могут рассчитывать на финансовую поддержку (точнее — поддержку из государственного бюджета), если только Ваше ведомство не согласится на некоторое сокращение расходов по программе строительства новых кораблей»[44]. Прекрасно зная о состоянии русских кораблей и судов, а также о невозможности усиления ими французского флота, морской министр ответил на вышеуказанное письмо уведомлением министра финансов о следующем: Морское министерство намерено только дать русским-эмигрантам минимальные средства к существованию, а в случае их желания окажет помощь в их переправке на родину (желания такого, правда, ни у кого не возникло). При этом становилось понятным, что оплата «минимальных средств к существованию» будет осуществляться за счет продажи наиболее ценных кораблей и судов.

Для решения вопросов, связанных с жизнью эскадры и получения денежных средств, ее командующий вице-адмирал Кедров 31 декабря 1920 г. отбыл в Париж. Временным командующим (как оказалось впоследствии — постоянным) он назначил старшего по чину контр-адмирала М.А. Беренса. В дальнейшем деятельность Кедрова и морского агента в Париже капитана 1-го ранга В.И. Дмитриева принесла немалую пользу эскадре и позволила максимально продлить ее срок существования. Начальником штаба адмирала Беренса стал контр-адмирал А.И. Тихменев, флагманским инженер-механиком — генерал-майор В.Г. Максименко.

В этот период на эскадре происходили и неприятные явления, в частности — продажа некоторыми членами команд судового имущества. Правда, уличенные в продаже лица во флоте оказались совершенно случайно набранными в последние дни пребывания флота в Крыму, а также в Константинополе. Некоторых из них арестовали, б?льшую часть списали на берег в лагеря. После этого кражи казенного имущества практически прекратились. Благодаря списанию ряда лиц в лагеря эскадра избавилась от многих «разлагающих элементов», хотя вместе с ними покинули ее и ценные специалисты.

Нехватка людей несколько затрудняла работы по приведению кораблей в состояние долговременного хранения. Так, на самом крупном корабле эскадры, линкоре «Генерал Алексеев», вместо положенных по штату 900 человек находилось 187 человек. Всем уходящим на берег выдавалось свидетельство, подтверждающее факт увольнения с эскадры по соглашению с французскими властями. Эти свидетельства очень помогли многим найти работу, т. к. имели вес в глазах работодателей даже во Франции.

Вопросами размещения русских людей на берегу и выдачей им различных документов первоначально занималось «Русское бюро» при местном учреждении «Гражданского контроля» (орган гражданской и консульской власти). Но при этом «Русское бюро» являлось также и органом контрразведки, постоянно составляя списки и анкеты на русских беженцев и даже занимаясь перлюстрацией корреспонденции. Все протесты русского командования ни к чему не приводили, и бюро просуществовало вплоть до марта 1923 г. (к этому периоду русских в Бизерте стало уже значительно меньше, и необходимость в его существовании отпала).

Жизнь людей, списанных на берег, также складывалась по-разному. В отчете о деятельности эскадры, относящемся к февралю 1921 г., написано следующее: «Письма, поступающие от живущих в лагерях, касающиеся описания жизни там, рисуют ее, одни в очень мрачных тонах, другие — наоборот, в очень радужных, как всегда, по-видимому, истина лежит где-то посередине между двумя крайними мнениями. Все сообщения сходятся на одном — исключительно любезном и внимательном отношении французских властей, начиная с высших и кончая самыми низшими». Вот пример одного из «оптимистических» донесений: «Все присланные в лагерь Табарка чины Эскадры и их семьи размещены в помещениях для чинов одной из рот 4 зуавского полка[45] (…). Форт Табарка построен на горе, на самом берегу и имеет большую историческую давность. Теперь самый форт реставрирован и в нем находятся различные кладовые хозяйства зуавского полка. Вокруг форта построены кирпичные бараки и отдельные домики, в которых и размещены русские. Больших удобств, чем те, которые предоставлены нам, думаю, ни в одном из лагерей нет. Питание превосходное, отношение отличное, климатические условия прекрасные, сама территория форта — это живописный уголок. Есть большой пляж в 5 минут ходьбы от форта. Все обслуживание лагерей ведется русскими и исключительно мужчинами. Зуавов всего 5. Уборка лагеря, тяжелые работы, кухонные работы — все ведется нами самими…»

Но так повезло далеко не всем. В других лагерях условия жизни следует признать значительно худшими. «Все предоставленные нам помещения представляют из себя небольшие бараки казарменного типа, человек на 20–50 каждый, в которых были ранее расквартированы французские туземные войска. Большинство из бараков не имеет пола, а у многих отсутствуют стекла в оконных рамах. Отопления бараки не имеют, поэтому в дождливое время в бараках сыро», — сообщалось в другом документе.

Вопрос с материальным обеспечением чинов моряков постепенно наладился. Монастырев указывал: «Продовольствия, поставляемого нам французскими властями, хватало с избытком. Они также снабжали нас бельем и одеждой и даже (с июня) накали платить жалование. Оно было чисто символическим (командир корабля, например, получал 21 франк, матрос — 10 франков), но все-таки хватало на табак и килограмм сахара». Необходимо отметить, что в дальнейшем размер офицерского жалования возрос вдвое.

Моральное состояние чинов эскадры в этом же отчете характеризуется так: «Личный состав эскадры отдохнул от работы, выполненной им на переходе, но отсутствие свободного сообщения с берегом и недостаточное питание отражаются на его настроении, которое можно назвать вялым, чему также способствует в высокой степени полная неизвестность ближайшей судьбы флота».

Более эмоционально обстановку на эскадре в этот период охарактеризовал А.И. Тихменев в письме Кедрову от 6 апреля 1921 г. «…обстановка мало изменилась, на рейде еще 2740 ртов, из которых около 1500 совершенно лишних. Настроение их не важное, не хотят смотреть на вещи с философской точки зрения. Все кипят, куда-то стремятся, что-то хотят делать, интригуют и сплетничают, а самое скверное — бездельничают.

В дни Кронштадтских событий — штаб, а главным образом М.А. [Беренс] и я, обвинялись в преступной бездеятельности и ничего не делании, т. е. не послали Кронштадту приветственной телеграммы, не завязали живой переписки с Главкомом и Кутеповым, не подбодрили личный состав (т. е. — не дали векселей, которых бы потом не оплатили), не потребовали у французов разрешения послать наши корабли поближе к Кронштадту и т. д.»[46].

После снятия карантинных формальностей на эскадре было объявлено о том, что все желающие могут вернуться в Константинополь и даже на родину. В «Совдепию» не пожелал отправиться никто, в Константинополь записалось около тысячи человек. Все они рассчитывали найти там работу по специальности. Командующий эскадрой обратился с письмом к главнокомандующему Русской армией, в котором указывал, что лица, желавшие вернуться в Константинополь, «…ни в коем случае не могут рассматриваться, как большевики и никакого касательства к последним не имели, а наоборот. — до конца исполнили свой долг, т. к. в крайне тяжелых условиях привели Эскадру в Бизерту, а потому имеют полное право на помещение их в лагеря в одном из славянских государств для приискания себе более естественного применения, чем житье на беженском пайке в лагерях Тунизии». Однако никто никуда не уехал: желающие убыть в Константинополь погрузились на пароход «Константин» и пробыли на нем около месяца, находясь близ Бизерты. Затем, по распоряжению французских властей, их вновь свезли на берег и разместили в палаточных лагерях.

Морской корпус после схода на берег расположился в пяти километрах от Бизерты на горе в укреплении Джебель-Кебир. 2 февраля адмирал Беренс совместно с французским вице-адмиралом Дарье посетили Морской корпус. Беренс писал об этом — «Последний [корпус. — Н.К.] размещен в казематах, хорошо построенных и довольно сухих и светлых. Занятия в Корпусе налаживаются, хотя помещения недостаточно. Французский адмирал был встречен с должным почетом и видимо остался доволен видом воспитанников. Семьи чинов корпуса помещены отдельно в одном километре от форта в бараках казарменного типа (лагерь Сфаят). Для освещения была установлена динамо-машина с эсминца „Капитан Сакен“».

В связи с переходом морского корпуса на берег прошла окончательная реорганизация гардемаринских рот. Владивостокская рота, получившая большую практику за время плавания на «Орле» и «Якуте», и севастопольская, участвовавшая в боевых операциях на Черном море, были примерно равны по теоретической подготовке.

Сводную роту, образованную в середине 1920 г., решили расформировать и создать в составе корпуса три роты. В первую вошли 36 «владивостокских» гардемарин, из нее же назначались фельдфебели и унтер-офицеры в другие роты. Вторая рота неофициально называлась «севастопольской», т. к. в ней числились кадеты и младшие гардемарины, набранные в Севастопольский Морской корпус в 1919–1920 гг., а также 11 младших гардемарин, прибывших с Дальнего Востока (всего в рота насчитывала 110 человек). В третьей роте были собраны кадеты и гардемарины Морского училища, не закончившие образование из-за революционных событий, числившиеся ранее в Сводной роте, а также, кадеты сухопутных корпусов и вольноопределяющиеся, находившиеся на эскадре (всего 90 человек). Бывшие гардемарины Сводной роты, которых за боевые заслуги произвели в подпоручики и мичманы, составили экипаж посыльного судна «Якут», одновременно продолжая начатые в Севастополе занятия.

В итоге в составе Морского корпуса в Бизерте числилось 235 гардемарин, 110 кадет, 60 офицеров и преподавателей, 40 человек команды и 50 членов семей Начальником корпуса оставался вице-адмирал А.М. Герасимов, начальником строевой части стал капитан 1-го ранга М.А. Китицын. В его ведение входило непосредственное наблюдение за воспитанниками и организация жизни на форту. Преподавателями в корпусе являлись офицеры эскадры и лица из гражданских специалистов, которые начали работать еще в Севастополе. Так как никаких учебников в их распоряжении не имелось, то каждый из преподавателей написал свой курс лекций. Впоследствии эти курсы удалось размножить в корпусной литографии. С целью подготовки воспитанников к возможной будущей учебе в иностранных вузах в программы и учебные планы вносились некоторые изменения. Так, в гардемаринских ротах уменьшили количество времени, отводимого на изучение артиллерии и минного дела, освободившиеся часы заполнили курсом высшей математики. Также было введено преподавание истории русской культуры.

Перед преподавателями и воспитателями Морского корпуса стояли очень непростые задачи по обучению подопечных. Ведь перед ними были молодые люди, которые прошли ад Гражданской войны, воевали, а значительная часть из них осталась сиротами. Офицерам и штатским преподавателям во главе с Герасимовым и Китицыным предстояло не только дать детям и юношам необходимые знания, но и адаптировать их к мирной жизни. И они с этой задачей справились. Например, корпусной преподаватель Н. Кнорринг, посвятивший истории бизертинского Морского корпуса замечательную книгу «Сфаят», свидетельствовал: «По отношению ко всем ним [ученикам. — Н.К.] были особенно сложны наши воспитательские задачи и педагогическая ответственность. У нас на руках оказались многие десятки детей, трагически оторванных от семей, которым нужно было дать не только среднее образование, но и что-то сделать в другом отношении: дать то, что дается семьей и „домом“ вообще в развитии общежительских отношений, общей интеллектуальности, индивидуальных вкусов и т. д. Эти трудности чисто воспитательского характера считались едва преодолимыми, если вспомнить картину, хотя бы, пребывания Морского Корпуса на „Ген[ерале] Алексееве“ во время нашей эвакуации из Севастополя. Оборванные, кто в чем одетые, грязные, завшивевшие, как все на кораблях, полуголодные, в холодной и жесткой обстановке неприветливых кубриков неуютного дредноута, кадеты среди разношерстной, стихийно собранной толпы казались беспризорными замарашками. С большой тревогой мы наблюдали на корабле за грубыми нравами этих пареньков, зорко следящих по части съестного за всем, что можно стащить — хлеб, муку, консервы и проч. Корабельный блатной жаргон висел в воздухе и некоторое время, уже на берегу, грубые инстинкты, как скверные привычки, прорывались на уроках. (…) Началось с внешности, с приведения всех к приличному виду, с искоренения разгильдяйства и распущенных привычек. Надо отдать справедливость строевой части — внешняя часть воспитательного дела ей в этом отношении удалась. Через два-три месяца работы на форту, в Джебель-Кебире, о закулисной стороне которой мы знали немного, ученики стали неузнаваемы». Одной из важных воспитательных мер руководство корпуса считало строевую подготовку, которой отводилось до двух часов в день. Уже через несколько недель после размещения в Джебель-Кебире кадеты и гардемарины корпуса приобрели безукоризненный воинский вид.

Считая себя неотделимым от славных флотских традиций, Морской корпус стал инициатором празднования 6 ноября Дня Святого Павла-Исповедника — покровителя корпуса и праздника всех русских морских офицеров. Особый смысл праздник приобрел для русских моряков, оказавшихся на чужбине. Прежде всего он был днем, напоминавшим им о былом величии Русского флота, о прошлой жизни, оставшейся там, в России. С максимальным соблюдением дореволюционных традиций отмечался праздник и в Бизерте. Как вспоминал В. фон Берг, «корпус пригласил на праздник с эскадры и из лагерей всех бывших питомцев одной школы. Явились все. Сердце — не камень. А здесь, на чужбине особенно дорог этот день. Радостно собраться вместе и грустно вспомнить прошлое»[47]. Парадами отмечалась годовщина победы при мысе Гангут, другие важные даты.

Всего за четыре с половиной года Морской корпус выпустил 300 человек, многие из которых продолжили свое образование в различных высших школах Европы, а некоторые — и службу в иностранных флотах. Деятельность Морского корпуса в условиях постоянных требований французов о сокращении личного состава эскадры и тотальной нехватке самых необходимых вещей (от учебников до предметов обмундирования) является уникальным примером в истории русского военного образования[48].

7 мая штаб эскадры объявил об открытии трехмесячных «Курсов по механической части», поскольку не хватало квалифицированных механиков. Предполагалось не только теоретическая, но и практическая учеба непосредственно на кораблях эскадры. Заведующим обучением назначили инженер-механика капитана 2-го ранга И.И. Пайдаси. Офицерами и преподавателями стали почти все имевшиеся в наличии инженеры-механики и офицеры Корпуса корабельных офицеров из бывших кондукторов. Курсы просуществовали почти до конца года и, хотя дали не очень большое число специалистов, определенную пользу эскадре они принесли.

10 июня при 3-м отряде судов были организованы Курсы подводного плавания, которые возглавил капитан 2-го ранга М.В. Копьев. На курсы зачислили 20 человек, но просуществовали они до ноября месяца, когда из-за очередного сокращения французами численности личного состава эскадры их пришлось расформировать за месяц до окончания обучения. В итоге почти полный курс прошли 2 лейтенанта и 17 мичманов, которые получили временные свидетельства об окончании.

Приблизительно в это же время в июне 1921 г. учебное судно «Моряк» (бывшее «Свобода») начало учебные плавания с кадетами и гардемаринами Морского корпуса в Бизертском озере (в открытое море под Андреевским флагом его не выпускали французские власти).

Первоначально учебное судно «Моряк» был барком и носил имя «Великая Княгиня Ксения Александровна». В 1904 г. барк спустили на воду на Сормовском судостроительном заводе, и первоначально он предназначался для мореходных учебных заведений Каспийского моря. Уже в начале службы судна выявился целый ряд недостатков: плохая ходкость, управляемость и остойчивость, затруднения при отдаче якоря и подъеме шлюпок, недостаточная производительность котла. Тем не менее барк отходил три навигации на Каспии с учениками Бакинского и других училищ дальнего плавания. В 1907 г. специальная комиссия приняла решение о переоборудовании «Великой Княгини» из барка в баркентину. Замена рангоута производилась в Финляндии и затянулась вплоть до 1914 г. После переоснастки баркентина отправилась на Черное море (где ее предполагалось использовать с учебными целями), откуда должна была обойти вокруг Европы. С началом Первой мировой войны паруснику пришлось задержаться в Пирее (Греция). В 1917 г., вероятно, на волне энтузиазма, вызванного Февральской революцией, баркентину переименовали в «Свободу». С 1918 г. она находилась в Константинополе и служила ночлежкой для русских беженцев.

6 декабря 1920 г. на «Свободу» прибыли шесть русских офицеров во главе со старшим лейтенантом А.Г. Рыбиным, ставшим первым командиром парусника в составе Русской эскадры. Усилиями офицеров и гардемарин на судне удалось подготовить его к походу и даже привести в действие паровую машину, хотя в Бизерту «Свобода» пошла на буксире канонерской лодки «Страж». Уже по дороге к последней стоянке офицеры судна начали проводить с гардемаринами парусные учения. Но первый их опыт оказался не самым удачным — многие из гардемарин, мало ранее сталкивавшиеся с парусным делом, фактически боялись самостоятельного похода под парусами. По прибытии в Бизерту «Свободу» переименовали в «Моряк» и вскоре усилиями 3-й роты Морского корпуса подготовили к учебным плаваниям. На баркентине по очереди плавала одна из рот Морского корпуса. Гардемарины и кадеты получали морскую практику, осваивали штурманское, шлюпочное и сигнальное дело. Больше всего огорчала практикантов невозможность выйти в открытое море. С сокращением числа обучавшихся в Морском корпусе стало невозможным и проведение плавательной практики. 27 сентября 1922 г. «Моряк» был разоружен, и в дальнейшем его постигла судьба остальных кораблей эскадры — он пошел на слом.

Чины эскадры неоднократно обращались к командованию с предложениями по использованию кораблей и судов в коммерческих целях, чтобы полученные в результате этого средства помогли обеспечить существование моряков. Так, еще в январе 1921 г. командир транспорта «Рион» капитан 1-го ранга А.П. Длусский предложил командованию передать его судно в аренду команде на контрактной основе для организации коммерческих перевозок. Надворный советник врач С.В. Сакович (бывший помощник начальника Кронштадтской водолазной школы) выступил с предложением по использованию спасательного буксира «Черномор» и созданию на эскадре водолазной партии для выполнения частных работ. Однако французское командование, от которого зависела судьба эскадры, не поддерживало подобные проекты, ссылаясь на закон о монополии Франции в деятельности торгового флота на ее территории. Только в следующем году оно само обратилось к русским морякам за помощью, поскольку внезапно начавшаяся забастовка моряков французского торгового флота привела к тому, что масса пассажиров «застряла» в различных портах. Тогда-то французы и предложили использовать для перевозок посыльное судно «Якут», оставив на нем русскую команду, а также укомплектовать русскими еще один пароход, находившийся в Марселе. Но забастовка быстро закончилась, и необходимость в услугах русских судов и моряков отпала.

Для организации помощи и вообще попечения о русских, рассеянных по Тунису и Алжиру, при эскадре была образована «Комиссия по делам Русских граждан на Севере Африки» под председательством контр-адмирала В.В. Николя. Основной задачей комиссии стала организация новых рабочих мест, а также школ для русских беженцев. Комиссия эта действовала до 1922 г., но ее работа затруднялась из-за ограниченности денежных средств.

В июне 1921 г. в Бизерте началось издание собственного журнала — «Морского сборника». Его редактором и издателем был капитан 2-го ранга Монастырев, командир подводной лодки «Утка». Журнал задумывался как преемник старейшего отечественного морского издания, основанного под таким же названием в 1848 г. (хотя нужно отметить, что выпуск «Морского сборника» не прекращался и в Советской России). В нем публиковались как статьи по различным вопросам жизни флота, так и многочисленные исторические материалы, многие из которых на сегодняшний момент являются поистине бесценными историческими источниками. Местом размещения редакции стала подводная лодка «Утка». Печатался же журнал в литографии Морского корпуса. Тираж его составлял несколько сотен экземпляров, зато регион распространения оказался весьма велик и включал в себя даже Дальневосточную республику и РСФСР. До октября 1923 г., когда издание журнала прекратилось, вышло 26 номеров[49].

Несколько слов необходимо сказать об инициаторе и издателе бизертинского «Морского сборника» — капитане 2-го ранга Несторе Александровиче Монастыреве. Он родился в 1887 г. в Московской губернии. Первоначально Монастырев учился в Московском университете, но в 1909 г. он стал юнкером флота и, сдав положенные экзамены, через три года получил чин мичмана. Его служба в основном проходила на Черном море. В 1914 г. Монастырев окончил Офицерский класс подводного плавания и Великую войну прослужил на действующих кораблях, в том числе на подводном минном заградителе «Краб». В составе его экипажа Монастырев участвовал в минных постановках у Босфора. За одну из них, в результате которой подорвался германский легкий крейсер «Бреслау», Монастырев удостоился Георгиевского оружия (хотя в действительности «Бреслау» подорвался на одной из мин, поставленных в декабре 1914 г. отрядом минных заградителей контр-адмирала Н.Г. Львова).

Февральскую революцию Монастырев встретил, командуя подводной лодкой «Нерпа». С последовавшим затем развалом флота силами Временного правительства он, как патриот и монархист, естественно, согласиться не мог. Октябрьский переворот 1917 г. застал Монастырева в должности командира подводной лодки «Скат». Чудом избежав смерти во время массовых убийств офицеров, он был вынужден покинуть флот. С началом антибольшевистской борьбы он вновь возвратился к своей основной специальности. В белом Черноморском флоте он первоначально служил минным офицером подводной лодки «Тюлень», затем — командиром подводной лодки «Утка», на которой и пришел в Бизерту.

После расформирования эскадры Монастырев остался жить в Тунисском протекторате, переехав вместе с супругой (которая была первой женщиной — морским врачом) в город Табарка, где и скончался в 1957 г.

В эмиграции проявился подлинный литературный талант Монастырева. Он выпустил девять книг, посвященных истории русского флота, часть которых была переведена на европейские языки. Некоторые его работы и часть воспоминаний так и остались в рукописях. В конце 1990-х гг. они вернулись в Россию и в настоящее время хранятся в архиве-библиотеке Российского фонда культуры. Нельзя не отметить и еще одно достижение Монастырева. В Табарке он основал домашний морской музей, посвященный славе русского флота. В этом музее были представлены модели кораблей (подводных лодок, на которых служил Монастырев, а также участвовавших в географических исследованиях), кормовой флаг подводной лодки «Утка», ордена, кортик, погоны, большая коллекция книг о флоте и другие предметы и документы. Все модели, а также оборудование экспозиции сделал лично Монастырев вместе со своим товарищем, имя которого, как иногда случается в истории, не сохранилось. Также Монастырев построил парусно-моторную яхту «Рюрик», на которой он выходил в Средиземное море, — увы, уже не под Андреевским флагом… Любопытно, что созданные Монастыревым модели сохранились до наших дней. Они выставлены в качестве рекламы в одной из табачных лавок Табарки. Обнаружил их энтузиаст истории флота П.И. Науменко из города Трехгорный Челябинской области. В настоящее время он ведет работу по возвращению этих реликвий на Родину.

13 июля 1921 г. на эскадру прибыли вице-адмирал М.А. Кедров и капитан 1-го ранга В.И. Дмитриев, Адмирал произвел смотр и подробный осмотр всех судов эскадры и через восемь дней отбыл в Тунис, а затем в Париж.

26 сентября морскому префекту Бизерты поступила телеграмма от Морского министерства в Париже с требованием сократить личный состав эскадры до минимума, а «излишек» списать в лагеря. Первоначально на кораблях французское командование планировало оставить 200 человек, потом — 348, затем (благодаря усилиям Дмитриева и Кедрова в Париже) — 700 человек, но только в качестве временной меры. Из-за столь массового сокращения пришлось закрыть курсы подводного плавания.

В связи со значительным сокращением личною состава командующий эскадрой вице-адмирал Кедров 11 ноября 1921 г. писал председателю Совещания российских послов в Париже: «… Не говоря уже о тяжелом положении Эскадры, остающейся с ничтожным числом сторожей, я в высшей степени обеспокоен судьбой этих отборных офицеров и матросов. В поисках насущного заработка они неминуемо рассеются по всему миру, потеряют всякую связь с Эскадрой и навсегда будут потеряны для Русского Флота.

Озабочиваясь сохранением необходимого минимального ядра офицеров и матросов-специалистов на случай эвентуальной[50]мобилизации, я прошу Ваше Высокопревосходительство принять зависящие меры, дабы подобно тому, как было поступлено с частями армии, списываемые ныне с Эскадры офицеры и матросы, в виде отдельной части (полка), были бы переведены в Сербию или Болгарию и где, подобно частям армии, сохраняя внутреннюю связь и дисциплину, они ожидали бы момента, когда будут призваны исполнить свой долг перед Родиной»[51]. Однако предложениям Кедрова не было дано осуществиться. Сокращение личного состава продолжалось и в дальнейшем, а средства к существованию морякам приходилось искать самыми разными способами.

Несмотря на тяжелое и неопределенное положение русских моряков и кораблей, в этот период многие высшие руководители белых армий верили, что борьба за освобождение России от большевиков может быть продолжена. 14 марта 1921 г. начальник штаба Русской армии генерал П.Н. Шатилов указывал в письме, адресованном Кедрову: «Все получаемые Главнокомандующим сведения указывают на скорое падение Советской власти». В связи с этим Шатилов задавал Кедрову ряд вопросов: как быстро могут быть отремонтированы корабли; какой срок необходим для перевода их в Константинополь; какие корабли и суда находятся под французским флагом[52]? Ясно было, что сухопутное командование рассчитывало использовать корабли в случае возможных десантных операций.

В сентябре 1921 г. В.И. Дмитриев получил телеграмму от командующего Сибирской флотилией контр-адмирала Старка (через морского агента в Японии и Китае контр-адмирала Б.П. Дудорова). В ней Старк писал: «Прошу передать адмиралам Кедрову и Беренсу: Правитель Приамурья генерал Дитерихс поручил мне выяснить возможность срочного перевода во Владивосток: Морского корпуса, крейсера „Генерал Корнилов“, канонерских лодок „Грозный“, „Всадник“, „Гайдамак“, „Илья Муромегц“, транспорта „Якут“ с личным составом, а также о присылке орудий 30 и 75 мм, пулеметов, винтовок, снаряжения и патронов, находящихся на эскадре. Телеграфируйте срочно Ваши соображения для совместных хлопот»[53]. Понятно, что уже ни о каких десантах и «совместных хлопотах» в это время не могло идти и речи, т. к. перед Дмитриевым и командованием эскадры стояла задача хоть как-то упрочить положение русских моряков на французской земле. О продолжении борьбы с большевиками на данном этапе думать не приходилось.

Еще с начала июня с транспорта-мастерской «Кронштадт» стали поступать сведения о массовой гибели крыс (первоначально думали, что они съели запас серных спичек). Но затем обнаружилась эпидемия чумы. К 3 июля заболели девять человек. «Кронштадт» изолировали и отвели в гавань Сиди-Абдала для дезинфекции и дератизации (уничтожения крыс). Также в карантин отправили буксир «Голланд» и посыльное судно «Китобой». 30 июля адмирал Беренс получил письмо от морского префекта Бизерты, в котором сообщалось, что «Кронштадт» отправят для окончательной дезинфекции в порт Феруль (близ Марселя). При этом, по требованию французов, на судне не должно было находиться ни одного русского, а все оборудование следовало оставить на своих местах. Как говорилось в регулярно выходившем «Обзоре жизни русской эскадры в Бизерте», «по тону личной беседы с Префектом Адмирал понял, что „Кронштадт“ уводится совсем». 4 августа, после того как с «Кронштадта» выгрузили принадлежавшее эскадре имущество, он был уведен на буксире в базу французского флота Тулон. Впоследствии «Кронштадт» служил по своему прямому назначению во французском флоте под названием «Вулкан».

Столь пристальное внимание французов к «Кронштадту» имело разумное объяснение. «Кронштадт» являлся весьма необычным кораблем, и аналогов ему в Черноморском флоте не имелось. Будущую транспорт-мастерскую построили в Германии в 1894 г. в качестве грузопассажирского парохода, первоначально получившего название «Фениция». В 1905 г. пароход приобрело русское Морское министерство, которое решило переоборудовать его в плавучую мастерскую. Мастерская должна была поддерживать в исправном состоянии корабли 1-го ранга, а для миноносцев и подводных лодок она могла служить плавбазой. В число специального оборудования, которым оснастили «Кронштадт», входили шесть токарных, десять винторезных, револьверный, карусельный, одиннадцать сверлильных, три строгальных, четыре фрезерных станка, гидравлический пресс, три кузнечных горна, две муфельные печи, пресс для гнутья труб, пневматический молот системы «Ваклей», компрессор, сушилка, две динамо-машины, четыре мотора для привода трансмиссий. За время службы в составе флота транспорт-мастерская оказала ему немалую пользу, являясь фактически «не мастерской, а заводом, каким гордился Черноморский флот».

Неудивительно, что такой корабль оказался весьма «лакомым куском» для французов. Причем интерес к «Кронштадту» возник у союзников еще в период крымской эвакуации. Адмирал Дюмениль еще тогда называл этот корабль «…одним из самых интересных для нас, т. к. у нашего флота никогда не было подобных кораблей». Впрочем, были и другие причины, по которым Франция всеми способами жаждала «прибрать к рукам» транспорт-мастерскую. У морского министерства Франции имелась информация о том, что якобы на «Кронштадте» находится «золотой запас Врангеля». И эти сокровища действительно обнаружились.

Правда, в виде 275 миллионов рублей в бумажных купюрах времен Российской империи и белого правительства Юга России, не представлявших большой ценности даже для коллекционеров-бонистов. Впрочем, гораздо интереснее мелькнувшее во французской статье упоминание о найденных на «Кронштадте» неких «архивах правительства Врангеля»[54]. В случае их сохранения на территории Франции они могут оказаться ценнейшим комплексом исторических источников.

Естественно, нестабильная обстановка вкупе с неизвестностью происходящего в России накладывали отпечаток на моральное состояние чинов эскадры. В отчете о деятельности эскадры (февраль 1921 г.) говорилось: «Характеризовать настроение личного состава очень трудно у оно колеблется в зависимости от событий в России. Дисциплина поддерживается, мерами наказания и пресечения является арест на корабле, арест во французской дисциплинарной тюрьме и списание с корабля. Исключительным случаем является разжалование шести офицеров в лагере Надор за поведение недостойное офицерского звания».

Для многих людей, оказавшихся оторванными от Родины, весьма важную роль играл главный священник Черноморского флота — протоиерей отец Георгий Спасский, ушедший в изгнание вместе со своей паствой. Отец Георгий родился в 1877 г. в семье священника. В 1898 г. он окончил Литовскую духовную семинарию в Гродно; продолжал образование за казенный счет в Московской Духовной академии. В 1903 г. он был рукоположен в священнический сан. Служение Богу отца Георгия заключалось в законоучительской деятельности (говоря современным языком, в преподавательской работе). В начале 1914 г. отец Георгий начинает читать лекции в Виленском военном училище, и в дальнейшем он свяжет с миром военных почти всю свою жизнь. В 1915 г. отец Георгий становится законоучителем во вновь открывшемся севастопольском Морском корпусе, а через два года — главным священником Черноморского флота. Во время Гражданской войны, в 1920 г., он был назначен помощником военного епископа, ответственного за флотское религиозное попечение. В Бизерте отец Георгий составил акафист «Светлой Обители Странников Бездомных», утвержденный митрополитом Евлогием (Георгиевским) для общецерковного употребления. Помимо этого он читал лекции на нравственно-религиозные темы, а также основал на эскадре в августе 1922 г. «братство Божьей Матери». О том, как пастырь вел службы, вспоминал преподаватель Морского корпуса Н. Кнорринг: «Хорошо служил о[тец] Георгий, красиво и чинно. Может быть, его манера читать молитвы, делать возгласы и прочее, где-нибудь в Москве, в XVII веке, вызвала бы осуждение, но наше время сильно отошло от канонов Московской Руси, оно требует и в богослужении новых форм… Хорошо служил о[тец] Георгий и хорошо говорил проповеди. Едва ли не самое важное в речах церковных ораторов — чувство меры и стройности построения. Если по части последнего существуют критерии, то, что касается первого, — обычный грех — расплывчатость, вода. У о[тца] Георгия не было воды, оттого, может быть, и проповеди его не утомляли, а производили сильное впечатление. Много их сказал за это время о[тец] Георгий, между прочим, целый курс по истории церковных канонов, а также комментарий к службам. Для большинства это было совсем ново, приближало к богослужению и делало службу особенно осмысленной».

С 1923 г. отец Георгий жил во Франции. Он неоднократно публиковал тексты проповедей в различных газетах. С 1925 г. и до самой кончины, последовавшей в 1934 г., служил в соборе Святого Александра Невского, расположенном в Париже на улице Дарю и ставшем одним из символов русской эмиграции. В этом же соборе отец Георгий Спасский и был первоначально похоронен (в помещении, примыкающем к нижнему храму), затем его прах перенесли на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

Помимо отца Георгия в списке чинов эскадры, составленном в конце марта 1921 г., также числятся протоиерей отец Василий Торский, священники отец Николай Богомолов, отец Николай Венецкий, отец Константин Гладкий, отец Константин Михайловский, отец Иоаникий Полетаев, дьякон Иван Байздренко.

Церковь играла важную роль в жизни чинов эскадры и лагерей, помогала им держаться сплоченно, легче переносить тяготы эмигрантской жизни. Священники всегда находились рядом со своей паствой — ив радостные (например, проводя молебны при праздновании дня Морского корпуса или дня георгиевских кавалеров) и в тяжелые (при отпевании усопших) моменты.

Для богослужений в одном из помещений форта Джебель-Кебир была создана церковь Морского корпуса. Настоятелем этого храма и стал протоиерей Георгий Спасский. Несмотря на небогатую обстановку в храме, там было весьма уютно. Храм получил иконы и утварь, взятые с одного из кораблей. По описаниям очевидцев, гирлянды из туи и цветов украшали белый иконостас с Царскими вратами. Справа и слева стояли две белых хоругви и Андреевский флаг. Белые покрывала на аналоях были изготовлены из бязи и золотых позументов, паникадило — из жести. Плащаница, венцы, хоругви, иконы делались местными художниками. Ризы и церковные облачения шили дамы. У правого клироса в особом киоте располагалась местная икона Богородицы «Светлая обитель странников бездомных». Написанная в лагере Сфаят, она являлась религиозным символом утешения русских изгнанников. Мысль о написании иконы возникла на эскадре после вещего сна, в котором одному из соотечественников Божья Матерь предстала как покровительница странников-беженцев. Русская женщина-художница увидела Богородицу в лучах среди русских кораблей и беженских лагерей. В облаках, плывущих над морем с белыми кораблями, над зеленым полем с белыми лагерями Царица Небесная растянула Свой святой покров. При храме сложился хороший хор, сложилась традиция петь акафист, который составил отец Георгий Спасский в честь иконы «Странников бездомных».

После кончины отца Георгия его заменил протоирей отец Константин Михайловский, который окормлял русских людей в Бизерте достаточно долгое время, именно при нем началось строительство храма — памятника кораблям Русской эскадры. Но в силу того, что с ликвидацией эскадры стремительно уменьшалась и численность русской колонии в Бизерте, впоследствии отец Константин переехал в Тунис, где, по словам А.А. Манштейн-Ширинской, «…олицетворял с большим достоинством моральные ценности русского православия…»

15 ноября 1921 г. приказом главнокомандующего Русской армией для всех лиц, находившихся на кораблях Русской эскадры и в лагерях, был учрежден памятный знак — черный с белой эмалью по краям крест с надписью «Бизерта» посередине и датами «1920–1921».

Подводя итоги первому году жизни моряков Русской эскадры на чужбине, можно сказать, что эскадра, несмотря на многочисленные трудности, постепенно смогла завоевать право на существование.

1921 год, особенно его первая половина, стал для эскадры довольно тяжелым. С одной стороны, полная неопределенность ее положения и дальнейшего существования в начале, а также большой процент чуждых флоту людей, нервность и шаткость их настроения. С другой — стремление французских властей сократить штаты и распылить как можно больше русских по частным работам, ограничить передвижение русских даже в пределах Тунисского протектората.

Во второй год пребывания в Бизерте эскадра вступала в иных условиях. Судьба ее выяснилась, положение окрепло. Корабли приводились в состояние безусловно лучшее, чем в прошлом году. Личный состав, хоть и очень уменьшенный в числе, окреп нравственно, сплотился и сжился со своими кораблями. Настроение выровнялось, дисциплина улучшилась. Люди, ушедшие на частные работы, в основном зарекомендовали себя с лучшей стороны. Созданный орган для заведывания делами ушедших с эскадры русских — Комиссия по делам русских граждан в Северной Африке — организовал по указанию командующего эскадрой школы для детей на «Георгие Победоносце», в Надоре и Тунисе, русский кооператив в Тунисе и бюро труда при нем, больничную кассу с амбулаторией; ряд церквей (помимо судовых) — в Морском корпусе, в лагере Надор и Тунисе; в лагерях появились небольшие кустарные мастерские. Несмотря на скудные средства, получаемые из Парижа для организации этих учреждений, они несколько облегчили жизнь русских эмигрантов.

За 1921 г. эскадра уменьшилась на один корабль («Кронштадт»). Из 5849 человек на эскадре осталось около 1200, остальные 4649 человек занимались частной наемной работой — в Тунисском протекторате, Марокко, Балканских странах. К 1 января 1922 г. собственно на эскадре оставалось (без учета Морского корпуса и лиц, находившихся в лагерях на берегу) 825 человек (170 офицеров, 550 членов команд кораблей и судов, 71 женщина и 34 ребенка).

С самого начала 1922 г. в распоряжениях французского командования появилась тенденция к дальнейшему сокращению личного состава эскадры и Морского корпуса. К 1 апреля 1922 г., согласно новому указанию морского префекта, численность экипажей кораблей сократилась до 311 человек. В их число не входили лица, находившиеся на учебном судне «Моряк» и экс-линкоре «Георгий Победоносец» (на котором жили семьи чинов эскадры). Французские власти также не разрешили провести новый прием кадет в Морской корпус.

14 марта 1922 г. 80 офицеров флота и около 450 человек бывших студентов (офицеров и матросов) изъявили желание продолжать прерванное образование в иностранных вузах. В частности, через Францию в Прагу отправились 84 человека для поступления в высшие учебные заведения, в том числе 25 гардемарин 1-й роты, только что окончивших Морской корпус и произведенных в корабельные гардемарины, 34 офицера флота и армии и 25 матросов — бывших студентов. Один из отъезжавших в Европу, мичман П. Репин, очень хорошо выразил мысли, с которыми русские моряки покидали эскадру. В некоторой мере его слова являются своеобразным «духовным завещанием» всей морской эмиграции: «Те идеалы и заветы отцову которыми нас воспитали наши старшие соратники — идеалы значения военной службы, значения Андреевского Флага, как символа величия и чести Русского Флота, мы должны бережно сохранить для возврата к родным берегам. Понятия об офицерской чести, понятия об офицерской этике и воспитании мы должны охранять и беречь и передать их нашим детям. Мы должны стать настоящим звеном между офицерами Бизертской русской эскадры и будущими офицерами национального русского флота.

Спущенный Андреевский флаг мы должны как знаменщики спрятать у себя на груди, и когда вернемся — передать его флоту. В это мы верим, как верим, и не только верим, а убеждены, что гроза, разразившаяся над родиной, пройдет, и тогда-то мы и должны будем, вернувшись, дать свой отчет о „долгом заграничном плавании“. Это надо помнить»[55].