Глава X

Глава X

Было уже почти семь часов, когда Коля добрался домой и заглянул в красный уголок.

— Джек, пора идти, иначе мы опоздаем.

Мы пошли в нашу комнату, чтобы взять книги. Коля уже поужинал на комбинате в столовой для технического персонала, где он пользовался только карточками.

— Я заходил в больницу навестить Ваську, — сказал Коля, меняя черные от сажи рабочие валенки на другую пару. — Он очень плох. Доктор сказал мне, что он может умереть на этой неделе.

Васька был сварщиком, он жил в нашем бараке и работал в нашей бригаде. Две недели назад он упал и сломал ребра и с тех пор лежал в больнице, находясь на грани жизни и смерти. Я дважды заходил туда навестить его, но место это было не из приятных, и я старался как-нибудь оттянуть свой следующий визит. Там было холодно и грязно. Медсестрами работали одетые в овчинные тулупы деревенские девушки, ставшие совершенно равнодушными к той боли и страданиям, которые они видели вокруг себя в хирургическом отделении: люди, получившие ожоги чугуном, непрерывно кричащие последние три дня перед смертью; люди, раздавленные, как мухи, под кранами или другим тяжелым оборудованием, — все эти люди были для них всего лишь досадной и нудной помехой, действовали им на нервы. К Ваське относились довольно хорошо, потому что у него была раздавлена грудь и кричать он не мог, и к тому же он был хорошим парнем; но некоторым другим больным в этом смысле не так повезло.

— Я не навещал его уже четыре дня, — сказал я.

Мы взяли наши учебники, завернули их в газету и отправились учиться.

Из барака в это время выходили многие: некоторые шли в кино, другие — в клуб, но большинство несли под мышкой завернутые в газету книги, по которым можно было понять, куда направляются их владельцы. Они шли учиться. Двадцать четыре человека из нашего барака, мужчины и женщины, учились в различных учебных заведениях.

Я посещал занятия в Комвузе. Курс обучения там длился три года и включал такие предметы, как русский, арифметика, политическая экономия, ленинизм, история Коммунистической партии Советского Союза, история революционного движения в западных странах, партийное строительство и диалектический материализм. Большинство окончивших это учебное заведение становились профессиональными пропагандистами или работниками местных политических или административных организаций. Почти все, поступавшие в Комвуз, были полуграмотными. Требования, предъявляемые к поступавшим, соответствовали уровню пятого класса начальной школы, но на самом деле строго экзаменовали только по чтению и письму. Академический уровень Комвуза был соответственно низким. Возникали большие трудности с учебниками, особенно по таким предметам, как диалектический материализм, где единственная опубликованная книга была написана Бухариным, и в учебных заведениях было запрещено ею пользоваться, поскольку она была объявлена «оппортунистической». А если бы студентам с очень ограниченным общим образованием давали читать «Анти-Дюринг», «Диалектику природы» или «Материализм и эмпириокритицизм», то они, совершенно очевидно, изучали бы эти произведения крайне поверхностно. Таким образом, преподаватели были в затруднительном положении. В течение одного учебного года (1933/34) в Комвузе сменились четыре преподавателя диалектического материализма. В каждом случае смена преподавателя была вызвана «отклонениями», а в двух случаях закончилась их арестом. «Выявление отклонений» было одной из основных задач директора Комвуза. А если его усилия в этом направлении не давали никаких результатов, то у него самого могли бы быть неприятности за «самоуспокоенность» или «укрывание врагов».

Пробыв в Магнитогорске всего три месяца, я поступил в Комвуз для того, чтобы получить помощь в изучении русского языка. Позже я заинтересовался материалом преподаваемых курсов. История была для меня особенно увлекательным предметом. Но каждое историческое событие подавалось либо в черном, либо в белом свете, направления и тенденции были упрощены. На каждый вопрос был дан абсолютно однозначный ответ. Мало того, четко определенной была и сама формулировка каждого ответа. Если вы следовали всем правилам, то все было достаточно просто. Это была система, построенная, наподобие арифметической. Единственная трудность заключалась в том, что она часто не соответствовала объективной реальности.

Я вспоминаю один спор, возникший, когда мы изучали марксистский закон обнищания трудящихся в капиталистических странах. В соответствии с этим законом — в том виде, как его преподавали студентам Магнитогорского Комвуза, — рабочий класс Германии, Великобритании, Соединенных Штатов и других капиталистических стран непрерывно становился все беднее и беднее, начиная со времени промышленной революции восемнадцатого века. После урока я подошел к преподавателю и сказал ему, что я, например, бывал в Великобритании и, как мне показалось, условия жизни рабочих были там несомненно лучше, чем во времена Чарльза Диккенса или же в то время, когда Энгельс написал свой трактат «Положение рабочего класса в Англии».

Учитель и слушать меня не хотел.

— Посмотрите в своем учебнике, товарищ, — сказал он, — Это написано в учебнике.

Для этого человека не имело значения, что «учебник» на следующий месяц могут объявить контрреволюционным. Когда это произойдет, ему выдадут другую книгу. Партия не ошибается. Эта книга была дана ему партией. Этого было достаточно.

Коля посещал занятия в техникуме — учебном заведении с немного более высоким академическим уровнем. По условиям приема необходимо было иметь семиклассное образование и поступающих отбирали по результатам конкурсного экзамена. Среди предметов, изучаемых там, были алгебра, физика, химия, механика, сопротивление материалов, черчение, строительное конструирование из таких материалов, как сталь, железобетон и дерево, причем упор делался на те типы конструкций, которые использовались в Магнитогорске. Там в основном преподавали инженеры, работавшие в конструкторском бюро или на производстве. Они приходили проводить занятия после своего рабочего дня и зачастую были очень усталыми и не готовыми к занятиям. Нагрузка студентов была еще больше, поскольку они занимались по вечерам четыре раза в неделю, в то время как учителя преподавали меньше. Студентов набирали независимо от того, состоят они в партии или нет. Комсомолец или беспартийный рабочий принимались на тех же основаниях, что и член партии. Однако «классовые враги» и члены их семей сурово отсеивались. Шабков, чей отец был кулаком, не мог поступить в техникум. Это лишение права получить высшее образование распространялось на всех «лишенцев» до 1936 года, когда указ Москвы предоставил равные права на получение образования для всех.

Каждый вечер рабочие из барака № 17 посещали и дюжину других учебных заведений: школу шоферов, курсы Осоавиахима, где преподавались различные военные дисциплины; специальные курсы по подготовке экономистов, плановиков, акушерок, работников почты и телеграфистов. Эти учебные заведения были организованы различными трестами и учреждениями.

Расходы на обучение, освещение, отопление, зарплату преподавателям, а иногда также и учебники и бумагу для студентов оплачивались из большого фонда, предназначенного для подготовки техников и квалифицированных рабочих. Студенты ничего не платили. У них были даже особые привилегии, более длительные отпуска, а на время экзаменов их освобождали от работы.

В это время в Магнитогорске было очень мало дневных учебных заведений для взрослых, где можно было учиться с отрывом от производства. Большинство рабочих, так жё, как Коля и я, учились по вечерам. Напряжение было слишком велико и слишком много предстояло сделать, чтобы можно было освободить несколько миллионов молодых рабочих Советского Союза от работы на производстве и послать их учиться. Однако в течение последующих пяти лет вечерние профессиональные учебные заведения практически исчезли и были заменены учебными заведениями bona fide[26] — институтами, где учились с отрывом от производства, и уровень академических знаний был гораздо выше. Студенты этих учебных заведений получали от государства денежные пособия (стипендии) в размере от сорока до пятисот рублей в месяц. Такое положение сохранялось вплоть до 1940 года, когда правительство, перед которым встала необходимость изыскать миллиарды рублей на вооружение, ввело плату за все обучение, начиная с восьмого класса.

Огромные капиталовложения, отпускаемые Советским Союзом на обучение, были продиктованы необходимостью — в каждой области не хватало квалифицированных специалистов. Революция, гражданская война и массовая эмиграция «старых» элементов оставили в России в начале двадцатых годов еще большую неграмотность и еще меньшее количество квалифицированных специалистов, чем было до войны[27]. Постоянно возрастающая сложность экономической и коммерческой и политической жизни вызвала в начале тридцатых годов такую ситуацию, в которой правительству остро потребовалось создание советской интеллигенции. Эта ситуация и стала основной причиной тех колоссальных усилий, которые предпринимались для обучения и подготовки квалифицированных специалистов. В Магнитогорске это выразилось в том, что в рамках общего бюджета строительства было предусмотрено израсходовать почти сто миллионов рублей на подготовку квалифицированных рабочих. Данная сумма изначально рассматривалась в бюджете и была внесена в него как одна из статей капиталовложений наряду с такой же суммой, отпущенной на доменное оборудование.

Создание советской интеллигенции повлекло за собой еще более значительные последствия, чем затраты миллионов рублей на образование. Разница в зарплате, увеличившийся разрыв между зарплатой квалифицированных и неквалифицированных, с образованием и без образования работников в значительной степени были попыткой стимулировать желание учиться. Подобные действия помогали преодолеть летаргию, традиционную медлительность, неповоротливость и лень русского крестьянства. Население (и особенно крестьян) необходимо было увлечь учебой. В какой-то степени интерес уже пробудился — он возник как ответная реакция на длившееся веками лишение доступа к образованию и как результат природной любознательности, присущей любому человеческому существу. Но требовался и дополнительный стимул. Если бы зарплата пастушонка и инженера была одинаковой, большинство крестьян продолжали бы пасти свои стада и никогда не побеспокоили бы Ньютона и Декарта.

В 1933 году разница в зарплате была приблизительно следующей: средняя ежемесячная зарплата неквалифицированного рабочего Магнитогорска составляла что-то около 100 рублей; ученика квалифицированного рабочего — 200; квалифицированного рабочего — 300; инженера, не имеющего опыта работы — от 400 до 500; инженера со стажем — от 600 до 800; управляющих, директоров и т. п. — от 800 до 3000 рублей. Такая резкая дифференциация плюс отсутствие безработицы, а значит, уверенность в том, что можно без труда устроиться по любой освоенной специальности, еще более увеличивали и стимулировали интеллектуальную любознательность людей. Благодаря этим двум факторам была создана основная масса учащихся, занимавшихся в магнитогорских вечерних учебных заведениях в 1933 году; все эти люди работали по восемь, десять и даже двенадцать часов на производстве в самых суровых условиях, а потом приходили вечером учиться, иногда на пустой желудок, сидели на деревянных скамьях без спинки в комнате, где было так холодно, что пар, идущий от дыхания, виден был на расстоянии ярда, и изучали математику в течение четырех часов не прерываясь. Конечно, не все удавалось усвоить. Подготовка была недостаточной, а условия слишком плохими. Тем не менее Коля, проучившись два года в техникуме, мог сконструировать стропильную ферму, рассчитать объемы, площади и многое другое. Более того, он знал из своего личного опыта конкретное практическое применение всего, что он изучал.

Коля и я спускались вниз по холму, направляясь к школе. Было холодно, ветер покусывал нас за щеки и через пять минут влага от нашего дыхания заледенела на бровях и ресницах. Мы шли быстро, так как было уже почти семь часов.

— У тебя сегодня что? — спросил я.

— Механика, — ответил Коля.

— Ты решил задачи?

Коля тихо выругался.

— А когда, ты думаешь, я мог бы их, черт возьми, решить.

Дальше шли молча. Здание Комвуза представляло собой барак, очень похожий на тот, где мы жили, с той разницей, что оно было чище и комнаты здесь были побольше. Подойдя к двери, мы услышали, как Наташа, уборщица и сторожиха, выйдя из своей комнаты, энергично звонит в колокольчик — такой колокольчик в деревнях обычно вешали на шею коровам. Значит, мы пришли как раз вовремя. Коля отправился в свой техникум. Я вошел в класс. В нашей группе учились двадцать четыре студента от четырнадцати до сорока пяти лет. Наш преподаватель был маленький человечек с острым взглядом, в очках; днем он работал конструктором.

Мы начали с партийного строительства. Не прошло и пяти минут, как сидевший впереди меня клепальщик, крупного телосложения мужчина, заснул крепким сном, уронив подбородок на грудь. Его бригада выполняла какое-то срочное задание, и он не спал уже сорок восемь часов.

Попов не пошел на занятия. Он отправился в клуб шахтеров, находившийся в десяти минутах ходьбы от барака № 17. Там сегодня должны были показывать какой-то фильм, но его почему-то не привезли. Он подождал полчаса, читая рассказ в литературной газете, а потом пошел в районную баню принять душ. Там была слишком длинная очередь — ему пришлось бы простоять в ней, по крайней мере, час, и он устало побрел домой писать письмо своему брату, служившему в Казахстане в Красной Армии.