Конец

Конец

На каком-то этапе в этот период два командира преторианцев, Тигеллин и Нимфидий Сабин, решили, что не стоит больше предпринимать попыток помочь Нерону. Даже известие о победе под Везонтионом, которое наверняка достигло Рима через несколько дней, очевидно, не заставило их изменить свое решение, поскольку дело уже зашло слишком далеко.

Точная роль, которую играл Тигеллин, не ясна. Возможно, он намеренно оставил Нерона [40], а может быть, нет. Он страдал от неизлечимой болезни (по утверждению Плутарха, «Тигеллин… был наказан… неисцелимыми телесными недугами») [41], и не исключена возможность, что он вообще уехал из Рима. Во всяком случае, он не предпринял никаких действий от имени императора. Инициатива, значит, по утверждению того же Плутарха, лежала на его коллеге Нимфидий (см.: Плутарх. Гальба, 2).

Нимфидий, очевидно, пришел к заключению, что Нерон настолько потерял связь с реальностью, что военная присяга в верности больше не имеет силы. Сподвижники императора разбежались на все четыре стороны. Представителей аристократического класса, совершенно нелояльных из-за казней в их рядах, тайно навестил человек, являющийся доверенным лицом Гальбы, – его вольноотпущенник Икел Марциан. Солдаты германского гарнизона оставались верными императору, но из-за такой задолженности в выплате денежного довольствия разве можно было полагаться на легионеров? Что же касается римского народа, Нерон считал, что все еще пользуется народной любовью, и черновик обращения к римскому народу позднее был найден среди его документов. Но население Рима переживало нехватку зерна, а прибывающие корабли везли песок для какого-то придворного представления борцов! Массовое появление оскорбительных надписей показывало, что репутация императора в столице переживает не лучшие времена. Однако Нерона погубили не эти слои населения. Что же касается Сената, армии и народа, Нерон еще смог бы спасти положение, если бы только предпринял энергичные действия. Его большим просчетом было сохранение личного доверия к командирам преторианцев и особенно к Нимфидию, что оказалось фатальным.

Сообщение о победе под Везонтионом было более чем уравновешено плохими известиями, которые резко усилили природную склонность Нерона к панике. Ведь 8 июня прибыл доклад, что «взбунтовались и остальные войска» (Светоний. Нерон, 47).

Вероятно, Рубрий Галл – один из двух военачальников, которые были посланы командовать армией в Северной Италии, – теперь решил оставить Гальбу, таким образом лишив возможности действовать своего коллегу Турпилиана, который, очевидно, сохранил лояльность императору, но не мог ничего сделать.

Именно в этот момент Нерон решил уехать. Как долго эта мысль зрела в его мозгу, мы не можем сказать. Но теперь, во всяком случае, он задумал уехать немедленно, не теряя ни одного дня. Целью его был Египет, единственная большая провинция, которой, по обычаю, управлял собственный агент императора, не являющийся членом Сената (в то время отступник-иудей Тиберий Юлий Александер был на этом посту). Нерон, который и так планировал посетить эту страну во время своей предыдущей поездки за пределы империи, считал, что она ему верна.

Итак, Нерон отдал приказ своим наиболее заслуживающим доверия министрам спешить в Остию и готовиться к отплытию, а сам намеревался немедленно присоединиться к ним.

Он покинул Золотой дворец в тот же день и преодолел небольшое расстояние до своей усадьбы в Сервилиевых садах, по пути к римским Остийским воротам. Там он отдохнул. Но после короткого сна, проснувшись, обнаружил, что отряда телохранителей-преторианцев, которые стояли на посту снаружи, там больше не было. Несмотря на то что сам Нимфидий посоветовал ему остановиться в Сервилиевых садах, как только Нерон покинул Золотой дворец, командир отряда поспешил в лагерь преторианцев и сказал охранникам, что император уже сбежал в Египет. Тогда Нимфидий, в сопровождении группы сенаторов, предложил преторианцам награду в размере 30 тысяч сестерциев каждому и вынудил их провозгласить императором Гальбу.

Нерон оказался в отчаянном положении, оставшись без преторианских телохранителей и их командиров.

То, что последовало за этим, непременно должно быть поведано словами Светония, хотя его повествование отличается от отчета Диона Кассия и оставляет много вопросов без ответов. В частности, последовательность событий, как она описывается здесь, предполагает, что среди людей, сопровождавших Нерона в последние часы его жизни, наверняка были предатели, хотя Светоний, давая такие подробности, ничего не говорит об этом. Тем не менее это описание является его шедевром.

«…Но среди ночи, проснувшись, он [42] увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он послал за друзьями и, ни от кого не получив ответа, сам пошел к их покоям. Все двери были заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню – оттуда уже разбежались и слуги, унеся даже простыни, похитив и ларчик с ядом. Он бросился искать гладиатора Спикула или любого другого опытного убийцу, чтобы от его руки принять смерть, – но никого не нашел. «Неужели нет у меня ни друга, ни недруга?» – воскликнул он и выбежал прочь, словно желая броситься в Тибр.

Но первый порыв прошел, и он пожелал найти какое-нибудь укромное место, чтобы собраться с мыслями. Вольноотпущенник Фаон предложил ему свою усадьбу между Соляной и Номентанской дорогами, на четвертой миле от Рима. Нерон, как был, босой, в одной тунике, накинув темный плащ, закутав голову и прикрыв лицо платком, вскочил на коня; с ним было лишь четверо спутников, среди них – Спор.

С первых же шагов удар землетрясения и вспышка молнии бросили его в дрожь. Из ближнего лагеря до него долетели крики солдат, желавших гибели ему, а Гальбе – удачи. Он слышал, как один из встречных прохожих сказал кому-то: «Они гонятся за Нероном»; другой спросил: «А что в Риме слышно о Нероне?» Конь шарахнулся от запаха трупа на дороге, лицо Нерона раскрылось, какой-то отставной преторианец узнал его и отдал ему честь.

Доскакав до поворота, они отпустили коней, и сквозь кусты и терновник, по тропинке, проложенной через тростник, подстилая под ноги одежду, Нерон с трудом выбрался к задней стене виллы. Тот же Фаон посоветовал ему до поры укрыться в яме, откуда брали песок, но он отказался идти живым под землю. Ожидая, пока пророют тайный ход на виллу, он ладонью зачерпнул напиться воды из какой-то лужи и произнес: «Вот напиток Нерона!»

Плащ его был изорван о терновник, он обобрал с него торчавшие колючки, а потом на четвереньках через узкий выкопанный проход добрался до первой каморки и там бросился на постель, на тощую подстилку, прикрытую старым плащом. Ему захотелось есть и снова пить: предложенный ему грубый хлеб он отверг, но тепловатой воды немного выпил.

Все со всех сторон умоляли его скорее уйти от грозящего позора. Он велел снять с себя мерку и по ней вырыть у него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся, принести воды и дров, чтобы управиться с трупом. При каждом приказании он всхлипывал и все время повторял: «Какой великий артист погибает!»

Пока он медлил, Фаону скороход принес письмо; выхватив письмо, он прочитал, что Сенат [43]

объявил его врагом и разыскивает, чтобы казнить по обычаю предков. Он спросил, что это за казнь; ему сказали, что преступника раздевают донага, голову зажимают колодкой, а по туловищу секут розгами до смерти. В ужасе он схватил два кинжала, взятые с собою, попробовал острие каждого, потом опять спрятал, оправдываясь, что роковой час еще не наступил.

То он уговаривал Спора начинать крик и плач, то просил, чтобы кто-нибудь примером помог ему встретить смерть, то бранил себя за нерешительность такими словами: «Живу я гнусно, позорно – не к лицу Нерону, не к лицу – нужно быть разумным в такое время – ну же, мужайся!» Уже приближались всадники, которым было поручено захватить его живым. Заслышав их, он в трепете выговорил: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поразил» – и с помощью своего советника по прошениям, Эпафродиата, вонзил себе в горло меч.

Он еще дышал, когда ворвался центурион и, зажав плащом его рану, сделал вид, будто хочет ему помочь. Он только и мог ответить: «Поздно!» – и: «Вот она, верность!» – и с этими словами испустил дух» (Светоний. Нерон, 47-49).

Его бывшей любовнице Акте и двум его кормилицам было позволено устроить ему дорогие похороны [44].

Затем его прах в урне из красного мрамора был отнесен в усыпальницу Домициев, что на Садовом холме со стороны Марсова поля под одним из Пинцианских холмов.

К концу 69 года Гальба, Отон и Вителлий – все побывали на троне и уже были мертвы. Спора взял сначала Нимфидий, а затем Отон. Спор покончил жизнь самоубийством, когда Вителлий принудил его играть на сцене роль насилуемой девушки. Нимфидий взбунтовался против Гальбы, но был убит своими собственными преторианцами. Гальба велел провести по улицам Геллия, Патробия и Локусту и казнить. Как сторонники, так и противники Нерона жаждали крови Тигеллина, который покончил с собой по приказанию Отона. «Окруженный наложницами, среди бесстыдных ласк, он долго старался оттянуть конец, пока не перерезал себе бритвой глотку, завершив и без того подлую жизнь запоздалой и отвратительной смертью» (Тацит. История, 1, 72). Отон отказался казнить Кальвию Криспиниллу, которая осталась в живых и умерла в исключительном богатстве. Он подумывал о свадьбе со Статиллой Мессалиной, которая сохранила великолепное положение при Веспасиане и его сыновьях.