2.3. Алоиз Шикльгрубер делает карьеру.

2.3. Алоиз Шикльгрубер делает карьеру.

Решающим для Алоиза Шикльгрубера должен был быть и действительно стал самый первый его шаг на государственной службе — поступление на нее. Теперь мы уже понимаем, почему и как это произошло.

Последующим служебным успехам Алоиза Шикльгрубера не следует чрезмерно удивляться: изначально он не был дебютантом-дилетантом, поскольку имел за плечами примерно двухлетний опыт работы в той же сфере — но со стороны преступников; это сразу поставило его в определенно выигрышное положение не только по сравнению с другими дебютантами, но и по отношению к уже достаточно квалифицированным коллегам.

Но и это не было главным. Важнее всего было то, что и теперь он жил и действовал совсем не один — за ним снова стояла определенная преступная организация.

Может быть, это была не совсем организация в полном смысле этого слова, но, во всяком случае, это была тесно спаянная узко-профессиональная преступная среда, вызревавшая по меньшей мере три четверти века после 1780 года. Войти в нее Алоизу посчастливилось еще в бытность его в Шпитале.

Обратим внимание на то, что вся дальнейшая деятельность Алоиза вне Вены протекала в относительно узкой полосе государственной границы, к которой примыкала и вся предшествующая деятельность мафиозного клана его предков — приблизительно от Зальцбурга до Пассау с глубиной в сторону Австрии вплоть до Линца!

Есть, разумеется, и вполне формальное объяснение такой привязанности Алоиза к данному региону: только здесь он вполне владел местными языками и диалектами, принятыми по разные стороны границы. Ему, конечно, пришлось бы значительно труднее, попади он в Карпаты, Тироль или Трансильванию, а пользы там от него было бы кому угодно много меньше. Но факт тот, что в столице он надолго не задержался, а вся его дальнейшая служба прошла в зоне действия все тех же людей, с представителями которых он и познакомился еще в Шпитале и окрестностях, как об этом и сообщил Мазер.

Характерно, однако, и то, что и севернее точки пересечения Дуная с немецкой границей Алоиза по службе никогда уже не заносило — а ведь именно там, несколько дальше к востоку, и лежали его родные места. Это, конечно, вполне соответствовало решительному падению значимости для контрабанды прежней богемско-австрийской границы. Но это также подтверждает и то, что переезд Алоиза в Вену и его последующие служебные перемещения сопровождались полным разрывом с его родным кланом.

С самого начала его поступление на службу, происшедшее явно по блату, означало, что он принадлежал к числу доверенных лиц и был вхож в тесный и темный круг людей, которые нуждались в определенной помощи финансовых органов и были заинтересованы в наличии в этих органах людей, которым можно было без риска предлагать взятки за определенные услуги. Эти последние далеко не обязательно были связаны с нарушением закона, но от самой позиции финансовой инспекции всегда зависит очень многое — это основы основ всякого, даже совершенно легального бизнеса.

В свою очередь финансовые инспекторы особенно заинтересованы в существовании проверенных каналов, по которым можно без риска получать взятки.

Наше предположение о том, что Алоиз в течение многих лет был связан с мафиозными делами, автоматически заключает и то, что его нелегальные заработки были достаточно велики.

Однако наличие таких денег, скапливавшихся у постепенно взрослевшего (и одновременно — поднимавшегося по службе) Алоиза, не могло полностью решать все возникавшие у него материальные проблемы: он не имел возможности открыто тратить деньги, приобретенные незаконным путем.

Для представителя финансовой, а затем и таможенной службы это было особенно существенно: за людьми такой категории всегда особенно приглядывают контролирующие органы, как за очевидными потенциальными получателями взяток. То, что Алоиз ни разу ни на чем подобном не попался — это свидетельство не только его врожденной осторожности и постепенно приобретавшегося опыта, но и эффективности организации, постоянно его подкреплявшей.

При всем при том это была азартнейшая деятельность: стараться правильно расценить каждого клиента, выяснить, занимается ли он противозаконной деятельностью и какой именно, рассчитать, насколько сильно можно на него давить и какого размера взятку требовать и т. д.!

И при этом не допустить риска выявления собственных правонарушений, сохранять лояльнейшие отношения с коллегами и с начальством, и задабривая, и подкупая последнее — с этим тоже нужно было не ошибаться!

Ошибка здесь могла быть только прямо как у сапера — единственная в жизни, она же — и последняя!

Не счесть того, сколько налоговых и таможенных чиновников во всех странах и во все времена умерло в нищете, будучи изгнаны со службы, а сколько и вовсе закончили карьеру за решеткой! При Петре I да и при коммунистах их даже и казнили!..

Но такая работа и должна была быть по душе и по уровню возможностей потомку многих поколений разбойников, решавших при появлении любого незнакомца у порога, дать ли ему уйти живым, а если не дать, то не возникнет ли при этом фатальная угроза своей собственной жизни. Вот его родная мать и совершила когда-то такую ошибку, оказавшуюся почти абсолютно фатальной!

При всем при том с чисто внешней стороны нужно было выглядеть честнейшим добросовестнейшим чиновником — и никем другим!

Иоахим Фест живописует: «Продвижение его по службе шло довольно быстро, и в конечном итоге он дослужился до поста старшего таможенного чиновника, — учитывая его образование, это вообще было для него потолком… Он любил показываться в обществе, любил, чтобы его считали начальником, и придавал немалое значение тому, чтобы, обращаясь к нему, его величали «господином старшим чиновником». Один из его сослуживцев, вспоминая, называл его «строгим, точным, даже педантичным», а сам он как-то заявил одному из родственников, попросившему у него совета при выборе профессии для своего сына, что таможенная служба требует абсолютного послушания и чувства долга и тут нечего делать «пьяницам, любителям брать взаймы, картежникам и иным людям, ведущим аморальный образ жизни». Его фотографии, а снимался он чаще всего по случаю очередного продвижения по службе, неизменно показывают статного мужчину с профессионально недоверчивым выражением лица, за которым скрывается суровая буржуазная добропорядочность и всегдашнее мещанское желание как можно лучше подать себя — не без достоинства и самодовольства, он демонстрирует себя постороннему наблюдателю в мундире с блестящими пуговицами».[323]

Одним словом, просто индюк надутый, захлебнувшийся в собственном самомнении и самолюбовании — совсем как в анекдоте:

— Мама, а кто такой Маркс?

— Ну, как тебе сказать… Экономист.

— Как наша тетя Сара?

— Ну, что ты!.. Наша тетя Сара — старший экономист!

И нам предлагается поверить, что таким мог быть заключительный отпрыск пятисотлетнего клана разбойников и контрабандистов, хотя это, конечно, еще не общепризнанный факт!.. Но он же — родной отец Адольфа Гитлера, величайшего политического авантюриста ХХ века — уж это-то признают решительно все!..

Фест, написавший вышеизложенное, должен был сам почувствовать, что это никак не согласуется даже с обстоятельствами личной жизни Алоиза, а потому продолжает: «Однако за этой внешней порядочностью и строгостью скрывался, несомненно, весьма переменчивый темперамент, находивший свое выражение в явной склонности к принятию импульсивных решений. Уже одна только страсть к перемене места жительства говорит о его беспокойном характере, не получавшем простора в рамках размеренной таможенной службы, — известны по меньшей мере одиннадцать переездов в течение менее чем двадцати пяти лет, правда, некоторые из этих переездов были связаны с перемещениями по службе. Алоиз Гитлер был трижды женат, причем его первая жена еще была жива, когда он уже ожидал ребенка от будущей второй жены, а при жизни второй — ребенка от третьей. Его первая жена /…/ была на четырнадцать лет старше его, а третья /…/ на двадцать три года моложе».[324]

Несомненно, что за этой внешней порядочностью и строгостью скрывался азартнейший игрок, умевший действовать почти исключительно безошибочно и хладнокровно.

Тем не менее, и здесь (как всегда и везде) также имелась возможность провала — и он едва не произошел, хотя и не по вине Алоиза или, возможно, почти не по его вине.

В 1870 году Алоиз Шикльгрубер получает должность ассистента контролера. Земельное финансовое управление в Линце назначает его сборщиком пошлины во вспомогательном отделе «Мариахильф» неподалеку от Пассау (Х чиновничий класс).

С 1871 года Алоиз Шикльгрубер в течение 21 года состоит в штате таможни в пограничном с Баварией Браунау-на-Инне.[325]

Примерно к этим годам и относят его первую женитьбу.

Мазер так сообщает об этом в хронологии жизни Алоиза Шикльгрубера: «1873 г.: Женитьба на дочери таможенного служащего Анне Гласль, которая на 14 лет старше его».[326]

Залесский — несколько по-другому: «В 1864 году Алоис вступил в свой первый брак с дочерью зажиточных родителей Анной Гласль-Хёрер (1823–1883)».[327]

Расхождение, как видим, — лишь в дате заключения брака, но зато это расхождение в целых девять лет!

Такие противоречия между книгами, издающимися сейчас, в XXI веке, свидетельствуют о том, что биографы Гитлера всегда придавали чрезвычайно малое значение этому эпизоду в биографии его отца. И их можно, казалось бы, понять: ну подумаешь, действительно, какая разница в том, когда же на самом деле заключался этот брак, так и оставшийся бездетным и не имевший никакого отношения к рожденному много позже Адольфу Гитлеру?

Мы, в свою очередь, даже не будучи знакомы с первоисточниками этих сведений, склоняемся к тому, что верна дата, указанная Залесским — 1864 год, и, как уже нередко делали раньше, укажем на то, что даже сама приведенная фраза из книги Мазера содержит определенную фактическую ошибку.

К тому же в 1864 году у Алоиза Шикльгрубера имелось гораздо больше оснований заключить такой странный брак, нежели существенно позднее.

Вполне вероятно, что до своего переезда в Вену Алоиз мог ничего толком и не знать о прошлом своих предков, кроме того, что все они были контрабандистами, что он мог наблюдать и сам, уже непосредственно участвуя в мафиозной деятельности старших — братьев Иоганна Непомука и Георга и всех прочих. Но, скажем, о событиях 1821 года и о биографии собственной матери он вполне мог не слышать ничего определенного, а момент его как бы официального приобщения к секретам его собственного происхождения и прочим семейным тайнам так ведь и не наступил — о чем успешно позаботился Иоганн Непомук.

Теперь зададимся вопросом о том, насколько это было важным.

Биографы Гитлера, обсуждая вопрос о смене фамилии его отцом, приходили к обоснованному выводу, что положение незаконнорожденного никак отрицательно не отражалось на карьере последнего: «Предположение, что Алоиз Шикльгрубер стремился в это время узаконить свое происхождение, так как, будучи государственным служащим католического вероисповедания, испытывал неудобства в связи со своим внебрачным рождением, тоже абсурдно. Его карьера однозначно демонстрирует, что об этом не могло быть и речи».[328]

С этим мы, конечно, согласимся. Но вот никто не задавался вопросом о том, что бы произошло с этой замечательной карьерой, если бы внезапно выяснилось, что уважаемый таможенный чиновник является сыном и племянником людей, осужденных за контрабанду и разбой?

Публичное вскрытие таких секретов, несомненно, могло принести существенные неприятности для молодого государственного чиновника: запутанные семейные отношения и родственная связь с откровенными преступниками — не лучшие факторы для благополучной карьеры, притом — непосредственно в правоохранительной сфере, частью которой и является таможенная служба.

Тем более, что вполне естественными оказались бы дальнейшие вопросы: чем именно объясняется то обстоятельство, что он сам избрал таможню для своей карьеры? И кто именно ему помогал при этом? И на кого, на самом деле, работает теперь этот чиновник?

Но насколько был велик риск возникновения подобных разоблачений?

Представляется, что крайне невысок: ведь к 1851 году, например, прошло уже тридцать лет с 1821 года, а к 1871 году — целых пятьдесят! И это были не просто прошедшие годы: тут миновали целые водоразделы эпох — революция 1848–1849 годов, прусско-австрийская война 1866 года и т. д.!

Кому, казалось бы, теперь могли припомниться давнишние преступления, рассмотренные в провинциальном военном суде?

Вообразите себе, например, что сейчас, в России или в Германии, вскроются вдруг сугубо уголовные преступления, происшедшие в глухой провинции еще в сталинские или в хрущевские времена (или, соответственно, в аденауэровские или ульбрихтовские), совершенные предками какого-то современного вовсе не крупного чиновника, тогда еще не родившегося, — как это вообще может самопроизвольно произойти и кому какое дело окажется до результатов всего этого?

При такой оценке ситуации не только могло показаться излишним предупреждение молодому человеку о неприятностях для него, зарытых в далеком прошлом, но даже было бы вполне естественным, если бы сам Алоиз, будучи все же как-то посвящен в эти темные моменты (кроме, разумеется, существования семейных сокровищ), все равно решился бы самостоятельно испытать судьбу — поступить на государственную службу, никого не информируя об отягчающих обстоятельствах, заранее бросающих тень на его репутацию.

И, однако, похоже, что это прошлое все-таки припомнилось!

Об отце первой жены Алоиза, каком-то таможенном чиновнике по фамилии Гласль-Хёрер, мы не знаем почти ничего существенного, кроме года рождения его дочери — 1823. Упоминалось также и об обеспеченности этой семьи, что вполне должно было соответствовать долгой и успешной государственной службе ее главы. Тем не менее, и это — вполне значимая и весомая информация.

Тесть Алоиза должен был родиться не позднее примерно 1803 года — по тем временам трудно предположить рождение законного ребенка (имеется в виду будущая жена Алоиза) в возрасте менее двадцати лет у отца. С другой стороны, при принятом верхнем предельном служебном возрасте у чиновников не самого высшего ранга в 65 лет, этот субъект должен был находиться в 1864 году на самом финише (и на самом пике) своей служебной карьеры. Позже (тем более — через девять лет, в 1873 году) он уже никак не мог быть таможенным чиновником, как написано у Мазера, а был (если еще был жив) лишь отставным чиновником или, попросту, пенсионером. Едва ли при этом он мог бы играть для Алоиза все еще какую-то значимую роль, хотя старые служебные связи ветеранов — также достаточно весомый фактор служебной жизни. Но, если брак Алоиза хоть как-то серьезно был согласован с его служебными интересами, то это и должно было происходить именно в 1864 году, когда Алоиз, как упоминалось, и перешел на службу из просто финансовой инспекции в таможенное управление.

Накануне этого перехода или сразу после него и произошло знакомство Алоиза с солидным таможенным чиновником, родившимся приблизительно в 1800–1803 годах и бывшим, следовательно, в 1821 году хотя и очень молодым, но взрослым человеком, почти наверняка уже вступившим на службу. Поэтому не известно насколько близко и подробно, но Гласль-Хёрер вполне мог получить предствление и о наверняка нашумевшем в свое время в данном регионе судебном военном процессе над молодой атаманшей банды разбойников и контрабандистов.

Случаются и неприятные чудеса: он сам мог быть непосредственным участником этого дела — со стороны властей, разумеется. У него могли оказаться даже и личные счеты к противникам тогдашнего времени, которые, естественно, чисто психологически переносились и на потомков штронесских разбойников. Словом, могли существовать весьма весомые мотивы для негативного отношения этого человека к Алоизу Шикльгруберу.

В любом варианте, обстоятельства этого суда могли глубоко засесть в памяти Гласль-Хёрера. Но это было даже и не обязательно: достаточно было бы того, чтобы в его памяти осела только фамилия осужденных (или осужденной — если Марию Анну судили одну) — Шикльгрубер. Вовсе не вредно было бы при таких обстоятельствах поинтересоваться (а возможно — и порыться в архивах), а не имеет ли отношение к тому старому делу новый молодой коллега, возникший на службе в таможне.

Вот это и был тот провал, о возможности которого мы уже упоминали.

Что знал раньше сам Алоиз о прошлом своих предков — это теперь было уже совершенно неважно. Факт тот, что теперь неожиданное и никак заранее не запланированное знакомство с престарелым коллегой Гласль-Хёрером поставило всю его карьеру на грань полного и окончательного финиша. Теперь вся его дальнейшая судьба оказалась в руках этого самого Гласль-Хёрера — последний без труда мог бы изгнать его со службы, а мог и сохранить разоблачение в тайне и даже поспособствовать дальнейшей карьере.

Принадлежность Алоиза к тайной преступной чиновничьей среде в данной ситуации роли не играла: Гласль-Хёрер наверняка принадлежал к ней же, но находился на заведомо высших уровнях ее иерархии. Изгнание же из этой среды слабого звена, способного ее скомпрометировать, также было в определенной степени в интересах всех этих мафиози, хотя тут, конечно, не могло идти речи о какой-либо расправе над Алоизом: сам он ничем перед ними не провинился (если не занимался сознательным сокрытием собственного происхождения также и от них), но просто при внезапном разоблачении мог оказаться неприятным и отягчающим балластом для остальных.

Но и у Гласль-Хёрера имелась нелегкая проблема — в лице взрослой, почему-то до сих пор незамужней дочери: в 1864 году ей исполнился 41 год. И Алоиз не был бы потомственным разбойником, если бы не постарался обратить внезапно разразившуюся жизненную катастрофу в баснословную удачу. По счастью, к этому моменту и он еще не был женат!

Совершенно ясно, как разрешил всю эту проблему Алоиз Шикльгрубер: женитьбой на перезрелой дочери человека, угрожавшего явным или неявным шантажом. Как показало последующее, это было весьма удачным разрешением карьерных проблем.

Увы, ни Алоизу, ни его жене Анне этот брак не принес счастья — все-таки для счастливых браков требуются более здоровые основы.

Алоиз был, несомненно, человеком сильнейших страстей, и можно представить себе, как же он должен был возненавидеть и тестя, и свою жену за свое собственное вынужденное решение!

Со временем и выяснилось, что решение, принятое Алоизом, не носит исчерпывающего характера: отношения с женой не складывались — семейная жизнь не доставляла Алоизу никакого удовольствия.

Вместо этого он обзавелся в соседней деревушке пасекой с пчелами и «во время пребывания в Браунау он ради пчел летом иногда даже не бывал дома и месяцами жил на квартире в старом городе, чтобы, не теряя времени, добираться до своих ульев в соседней долине»[329] — это происходило, напоминаем, уже после 1871 года.

Брак продолжал оставаться бесплодным. Этого, однако, нельзя утверждать о самом Алоизе.

Мазер приводит такой эпизод: в мае 1892 года Алоиз «уезжает в Вену, где остается до 6 июня. /…/ Алоиз /…/ взял в долг 600 гульденов /…/ под залог дома в Вёрнхарстсе. Вполне возможно, что Алоиз, у которого наряду с двумя первыми женами постоянно были и любовницы, вручил эту сумму своей рожденной вне брака дочери Терезе Шмидт, которая в это время родила в Швертберге сына Фрица Раммера, на удивление похожего на его сына Алоиза[-младшего]».[330]

Ниже мы вернемся к различным аспектам, затронутым в этом важном сообщении: к дому в Вёрнхарстсе, мотивам поездки Алоиза в Вену и прочему. Сейчас для нас существенно то, что примерно в мае 1892 года у Алоиза родился внук.

Логично предположить, что матери этого внука, дочери самого Алоиза, исполнилось к этому моменту не менее 17–18 лет. Понятно, что такие подробности нисколько не интересуют историков типа Мазера, поэтому мы и не знаем точной даты рождения дочери Алоиза — Терезы Раммер, урожденной Шмидт. Но, из расчетных соображений, она родилась не позднее 1875 года, скорее — чуть раньше. Следовательно, связь с ее матерью возникла у Алоиза приблизительно в 1871–1873 годах (может быть продолжалась и позднее), т. е. параллельно с его первым браком, а не с каким-либо другим.

Это подчеркивает накал страстей, возникавших в его доме в то время, когда сам он ради пчел иногда даже не бывал дома месяцами, чтобы до чего-то там добираться в соседней долине. Пчеловодство — дело рисковое и опасное всяческими осложнениями!

К 1873 году, таким образом, вполне назрела возможность разрыва с женой и, следовательно, возникала угроза возобновления шантажа в отношении компрометирующих его родственных связей.

Не известно, насколько весомым оставалось положение его тестя-пенсионера (да и был ли он еще жив?), но теперь всей исходной информацией, наверняка, владела уже непосредственно сама жена Алоиза.

В свое время, в 1864 году, Анна Гласль, вполне возможно, самолично спасла Алоиза от служебной расправы, влюбившись в него, нейтрализовав своего отца и спровоцировав этот брак, желанный для нее. Теперь же могло сложиться совсем по-другому. И неважно, насколько подробно она владела конкретной информацией о прошлом предков мужа — последней и без того хватало в архивах, которые тогда (в отличие от времени после 1930 года, о котором нам предстоит рассказывать) еще никто не подвергал никаким чисткам и подчисткам.

Да и много ли нужно, чтобы сдвинуть с места лавину клеветы, а тут даже и не клеветы, а вполне обоснованных обвинений: в сокрытии, например, анкетных сведений о родстве с разоблаченными и осужденными родственниками — и не с какими-нибудь, а с родной матерью!

Мало ли мужских служебных карьер по всему свету и во все времена было сломано бывшими и просто оскорбленными женами?

Алоизу, понятно, не хотелось стать еще одним из таких мужей. Следовало, поэтому, что-то делать и решать.

Новая ситуация, к тому же, возбуждала и новые возможности для него.

В свое время, в 1864 году, столкновение самого Алоиза с информацией о том, что происходило в 1821 году, о чем ему, несомненно, поведал его тесть, наверняка вызвало лишь желание мгновенно разрешить возникший служебный кризис. Со временем Алоиз должен был отнестись к этим сведениям уже по-другому.

Судьба подарила ему необыкновенный шанс: он получил уникальную информацию о прошлом своего семейства, причем собранную извне.

Поначалу это было лишь то, что сохранилось в памяти его тестя, но затем Алоиз мог извлекать и дополнительные сведения в архивах государственных органов, к которым он должен был иметь допуск в интересах вполне современных расследований, производящихся в соответствии с его служебным положением, в котором постоянно происходили различные перемены. Такая информация была абсолютно недоступной для его современных провинциальных родственников. Теперь у него возникла уникальная возможность сопоставить эти сведения со своими собственными впечатлениями, полученными в детстве и юности, и во всем окончательно разобраться. Все это он мог делать совершенно не суетясь и не привлекая ничьего излишнего внимания.

Алоиз обладал теперь редкостной возможностью произвести полное расследование событий и 1821 года, и тех, чьим участником был он сам в качестве подчиненного исполнителя в 1850-е годы, а также вполне ясно представить себе подробности того, чем же продолжали заниматься теперь его драгоценнейшие родственники!

Он мог, вероятно, получить достаточно точные и подробные сведения не только о судебном процессе, состоявшемся в 1821 году, но также, возможно, и о закулисной стороне расследования, не вынесенной на суд.

В результате он должен был убедиться в том, что поиски сокровищ, которыми предположительно располагала разоблаченная банда, были властями предприняты, но так и не привели к успешному исходу. Клад, следовательно, должен был сохраняться у Шикльгруберов и ко времени детства самого Алоиза. Этим, разумеется, и должно было определяться поведение всех лиц, посвященных в его существование.

С детства Алоиз мог помнить свои собственные впечатления о том, как складывались личные отношения в этом четырехугольнике, наверняка посвященном в семейную тайну: его дед, Иоганнес Шиккельгрубер, братья Хидлеры-Хюттлеры и его мать, Мария Анна. В свое время он мог всего не понимать (а тогда должно было хватать всяких странностей!), но многое запомнить; если его будущий сын, Адольф, был обладателем феноменальной памяти, то естественно предполагать, повторяем, что и у Алоиза память была хотя бы неплохой. Теперь же он мог на все это взглянуть по-новому — и переосмыслить свои впечатления.

Несомненно он понял, каким образом сам оказался в детстве предметом шантажа, использованным Иоганном Непомуком для вымогательства семейных сокровищ Шикльгруберов. Мог он призадуматься и о том, насколько естественными оказались смерти троих из этих его ближайших родственников, оказавшиеся столь полезными четвертому — Иоганну Непомуку. Понял он и то, почему и для чего в 1853 году Иоганн Непомук фактически изгнал из родных мест его самого.

В подростковом возрасте он сам принимал участие в контрабандистской деятельности, которую вели все те же люди — Иоганн Непомук, его отец Георг и другие их сообщники, и многое знал о них. Это давало теперь дополнительные шансы понять ему и то, как же они вели себя в других ситуациях, о которых он раньше не догадывался, а теперь узнал или сообразил.

С другой стороны, если в 1853 году он не имел никаких резонов пойти на предательство, хотя и был обвинен родственниками в таковом, то теперь возникала возможность вернуться к делам этого времени и поднять серьезные обвинения, которые нужно было заново сформулировать и выдвинуть против них. Правда, с течением времени усиливалась давность совершенных преступлений, что, конечно, снижало тяжесть подобных обвинений. Но мы-то совершенно не знаем, насколько весомыми они могли быть, а вот Алоиз должен был знать это досконально.

На его памяти происходило немалое — причем, возможно, не только смерть родственников, но и иные, неведомые нам нераскрытые убийства или другие тяжкие преступления. Все это также должно было проясниться Алоизу и на основании его прежних впечатлений, и на основании возможных архивных данных: ведь любые операции таможенников, в которых, в частности, сам Алоиз принимал участие в 1853 году, должны были иметь не только преступные нелегальные составляющие, никем и никак документально не фиксируемые, но и официальную сторону, оседающую в служебной документации.

Заметим, что к заключительным выводам и решениям Алоиз пришел далеко не сразу. Но с каждым днем, с каждым годом постоянно рос и его собственный опыт в деятельности по пресечению контрабанды. Возрастали знания того, как ведут себя контрабандисты в самых различных ситуациях — это также позволяло ему лучше понять своих собственных родственников. Наконец, он набирался опыта и в том, насколько решительно и какими серьезными средствами могут бороться таможенники со своими противниками — всеми законными и незаконными методами.

Вооруженный всеми этими познаниями, не сильно ограниченный во времени (достаточно долго почти никто и ничто не заставляло его торопиться), Алоиз мог продумывать стратегию своего дальнейшего поведения с целью коренного преобразования своих отношений и со старыми родственниками, по-прежнему пребывавшими в Шпитале, и с новыми — женой и тестем.

На все про все у него и ушло немало времени — девять лет, начиная с 1864 года, притом безо всяких видимых результатов в течение всего этого периода.

Но вот примерно к 1873 году, когда у него начали заново разваливаться отношения с женой и необходимо было предпринимать что-то срочное, Алоиз и оказался почти что во всеоружии.

Мы уже достаточно много рассказали выше о различных аспектах преступной деятельности предков Алоиза Шикльгрубера. Сам он знал об этом к 1873 году заведомо больше нас — притом со многими конкретными подробностями, которые можно было обратить в конкретные улики. Если даже мы в чем-то ошибаемся в наших предположениях и выводах, то уж Алоиз-то едва ли мог в чем-то ошибаться!

Много ниже, рассматривая действия самого Адольфа Гитлера, которому в конечном итоге достались семейные сокровища, мы постараемся оценить количественные масштабы этих последних.

Алоиз Шикльгрубер располагал в 1873 году совершенно иными фактами и соображениями, чем мы, но и он должен был прийти к выводу о значительных размерах сокровищ, вокруг которых велась жесточайшая и опаснейшая игра по меньшей мере с 1821 года. Ведь если Иоганн Непомук затеял столь фундаментальную преступную возню вокруг этих сокровищ Шикльгруберов, то наверняка это сулило ему выгоды, неизмеримо большие, чем приносила его собственная контрабандистская деятельность, которой он занимался всю свою жизнь, — это-то точно должен был понимать Алоиз!

И решение, принятое им, было однозначным: с помощью аналогичного шантажа самому завладеть этими сокровищами!

Для уточнения толкования мотивов Алоиза напомним, что предметом торговли между ним и шпитальскими преступниками наверняка стали, кроме всего остального, обстоятельства гибели его собственной матери, а также, возможно, его деда и его отца, — это позволяет четче понимать его моральную позицию.

Преобладание у него мотива мести этим вовсе не исключается, а может быть даже и подчеркивается: Алоиз старался ударить по самому больному месту, стремясь унизить и разорить своих обидчиков. Граф Монте-Кристо, напомним, также выбирал разнообразные и наиболее подходящие к конкретным личным обстоятельствам способы осуществления мести.

Никто никогда не сообщал, прочитал ли Алоиз Шикльгрубер хоть одну книгу в своей жизни, но если он прочел именно одну, то рискнем предположить, что это и был «Граф Монте-Кристо»!

По крайней мере все реальные проблемы, какие Алоиз осознавал в своей практической жизни и пытался лихо разрешать, не выходили за границы круга мыслей и забот, переживаемых героями этого бестселлера XIX века, абсолютно ничтожного для любого интеллектуального и образованного человека!

Его сын, ярый поклонник Карла Мая и его главного героя — Виннету, Вождя Апачей,[331] не слишком далеко ушел в этом отношении от собственного отца в течение всей своей долгой жизни и карьеры — об этом тоже не нужно забывать!

На таком-то уровне Алоиз и принялся решать все последующие задачи, поставленные им перед собой.

При этом блеск сокровищ, засиявших перед взором его воображения, все прочнее заслонял от него все иные аспекты игры, которую годами вели его предки и в которую он теперь решительно вторгался.

Это был, несомненно, поворотный пункт его судьбы: порвав в юности с откровенно преступным прошлым, он сделался с тех пор обычным в целом государственным служакой, хотя и не чуждым коррупции и стяжательства — подобно большинству мало-мальски сообразительных чиновников во всех странах и во все времена; теперь же ему, отвергшему законные пути преследования обидчиков его предков и его самого, предстояло сравняться с этими изгоями и самому оказаться настоящим, полноценным преступником.

Это, заметим попутно, помогло бы ему затем и избавиться от шантажа со стороны жены и тестя — даже изгнание со службы уже не могло бы играть решающей роли для фактически разбогатевшего человека. Помимо этого, в его планах были и иные соображения, продиктованные его сложными личными обстоятельствами, о которых мы расскажем чуть ниже.

Информация, предназначенная для шантажа его шпитальских родственников, которую мог собрать Алоиз к 1873 году, должна была составить солидное досье. Вновь, таким образом, возникала ситуация, еще более точно соответствующая известной схеме: Остап Бендер — Корейко.

С этим-то досье в руках Алоиз и свалился на голову позабывшим о нем родственничкам.