2.1. Похищенный заложник.

2.1. Похищенный заложник.

Алоиз Шикльгрубер родился, напоминаем, 7 июня 1837 года в Штронесе (более чем в двадцати километрах к востоку от Шпиталя, гда обретало семейство Хидлеров-Хюттлеров) в крестьянском доме у посторонних людей, был крещен в соседнем Деллерсхайме, а уже затем его мать вместе с ним переместилась в близлежащий Кляйнмоттен, где жил ее отец — также приживальщиком в чужом доме.

В 1837 году Иоганнесу Шиккельгруберу исполнилось уже 73 года. Однако он, повторяем, наверняка не был нежелательным нахлебником — у него еще оставались средства, «заработанные» до 1817 года.

Едва ли появление дочери в столь горестном положении привело его в восторг. Однако, это все-таки было возвращением давно пропавшей блудной дочери! Судя и по тому, что затем она прочно поселилась в этом же селении, он, вероятно, помогал ей. И, конечно, с учетом его возраста, у нее оставалась и надежда на наследство.

Можно даже предполагать, что у отца с дочерью вообще установились полное взаимопонимание и духовная гармония — умудренные опытом и закаленные в несчастьях, они должны были без проблем понимать друг друга. Возможно, что она просто присоединилась к его миссии по тайному хранению сокровищ — ведь теперь у них появился общий потомок, маленький Алоиз, который должен был все это унаследовать! Не обязательно, однако, при этом, что отец полностью посвятил ее в детали сохранения клада.

Сама же Мария Анна, привычная, как и ее отец, к скромному и незаметному существованию, вполне могла довольствоваться самым минимальным в личных потребностях — гарантированно достаточной и здоровой пищей и отсутствием забот о завтрашнем дне. Не ей, недавно освобожденной преступнице, было бы и шиковать роскошью на глазах у властей, повсюду, конечно, имевших хоть каких-то соглядатаев!

К тому же и наличие немалых припасенных средств вовсе не следовало рекламировать даже в ближайшем окружении, состоявшем, повторяем, не из одних овечек и барашков — на семейные сокровища Шикльгруберов имелись и иные претенденты среди этих последних. Но все или почти все предназначалось теперь маленькому принцу!

Тут же, уже только в 1837 или даже в 1838 году, Мария Анна по-видимому в первый раз узнала, что не является вовсе неимущей. Оставшиеся ей от матери в 1821 году 74 гульдена теперь более чем удвоились за счет процентных накоплений — до суммы уже в 165 гульденов.[301] Одного этого могло хватить на несколько лет скромного существования.

Это, кстати, могло прикрывать и материальную помощь, регулярно получаемую ею от ее отца — и нелепо, и безнадежно было бы кому бы то ни было ловить Марию Анну на копейках несоответствия ее доходов и расходов при таких обстоятельствах.

Трагедия характеров и ситуаций, происшедшая в 1837 году, могла бы так и остаться чисто семейным курьезом и не иметь никаких дальнейших последствий, если бы ее участники полностью успокоились на достигнутом и не старались бы переиграть сложившиеся обстоятельства — их дальнейшие жизненные сюжеты вовсе не обещали экстравагантного развития.

Если бы Алоиз Шикльгрубер начинал свою жизнь вполне нормальным обеспеченным деревенским парнем, перешедшим позднее (самолично или в лице своих потомков) к более цивилизованному существованию, подобно иным его родственникам, упомянутым Мазером, то это едва ли могло создать особое напряжение и для него, и для его потомков, да и для остального человечества. Даже такая принципиальная проблема, приобретшая в последующем столетии столь скандальную знаменитость, как то, кто же был истинным отцом Алоиза Шикльгрубера, не имела бы никакого общественного звучания, а собственному сыну его мать разъяснила бы что-нибудь вполне удовлетворительное (правду или ложь) по этому поводу.

Но так не произошло и произойти не могло: главные участники конфликта 1837 года не успокоились и успокоиться не могли.

Прошли годы — и внешняя сторона последующих событий приобрела как бы очевидные, но на самом деле, как увидим, весьма неясные очертания: Георг Хидлер, похоже, одумался (старая любовь, повторяем, не ржавеет!), он и Мария Анна помирились, и они обвенчались 10 мая 1842 года.

Здесь, однако, сразу возникают и иные трактовки происшедшего.

Коль скоро Мазер и другие историки настаивают на том, что именно Иоганн Непомук инициировал женитьбу своего брата на Марии Анне (Мазер и считает это доказательством особой личной заинтересованности Иоганна Непомука, объясняющейся тем, что тот якобы сам был отцом ребенка, но не имел возможности жениться на его матери), то, вероятно, свидетельства об этом действительно сохранились в семейных преданиях, так или иначе дошедших до историков середины ХХ века. Но вот только с мотивацией дело, по-видимому, обстояло несколько по-иному.

Хотя первое же нестандартное событие, последовавшее вслед за этой свадьбой (или даже — непосредственно сопровождавшее ее по времени), целиком, казалось бы, соответствует этой версии: маленький Алоиз, которому менее чем через месяц после замужества матери исполнилось пять лет, был отправлен на воспитание в дом Иоганна Непомука — из Кляйнмоттена в Шпиталь.

Если бы это было временным, промежуточным решением, то затем четко обнаружились бы иные дальнейшие планы заинтересованных сторон. Но решение это оказалось окончательным — Алоиз никогда уже больше не вернулся в дом своей матери. И это тоже обнаруживает истинные планы сторон, проявившиеся именно данной ситуацией.

Покажем, что в момент регистрации свадьбы, в мае 1842 года, стороны могли иметь очень различные и запутанные мотивы для своего поведения.

Взрыв страстей, несомненно сопутствовавший разрыву Марии Анны с Георгом накануне рождения ее сына, лишил, кроме всего прочего, и Георга, и Иоганна Непомука всяческих надежд на сокровища Шикльгруберов, о которых они, возможно, знали даже больше, чем сама Мария Анна в момент своего возвращения.

Георга, очевидно, это поначалу не сильно озаботило — полученное оскорбление казалось весомее!

Но вот Иоганн Непомук смириться с этим не захотел. А вероятнее всего, для него это и не являлось неудачей, а было только естественным, хотя и не оптимальным промежуточным ходом в долгой и упорной игре, на которую он решился. Ему понадобилось затем целых пять лет на то, чтобы сначала помириться со старшим братом, а потом и уговорить его возобновить вопрос о женитьбе на Марии Анне.

До братьев, к тому же, должны были доходить и вести о несостоявшейся родственнице, из которых, с одной стороны, следовало, что она по-прежнему незамужем, а с другой — что она не очень-то и нуждается в средствах. Для заинтересованных и внимательных наблюдателей это должно было усиливать впечатление о наличии спрятанных семейных сокровищ.

Потом, возможно, понадобилось уговаривать и ее — забыть обиды и простить прежнего возлюбленного. А вот удалось ли это или она только сделала вид, что ее уговорили — это остается неясным в силу того, что мы обсудим чуть ниже.

Теперь зададимся таким интересным вопросом: а в чем должен был убеждать Иоганн Непомук своего старшего брата, стараясь наладить с ним лояльные отношения в период между 1837 и 1842 годом?

В том ли, что маленький Алоиз фактически является сыном Георга, или, наоборот, что Алоиз является сыном Иоганна Непомука?

Как на самом деле обстояло дело — этого мы, повторяем, не знаем, да и Георг не знал!

Представляется, что первый вариант был совершенно не в личных интересах Иоганна Непомука: брат, уверовавший в то, что его возлюбленная ему не изменяла и что ребенок является его собственным сыном, получал великолепную перспективу обзавестись одновременно женой, сыном и семейными сокровищами в придачу! Вот это-то последнее никак не могло устраивать Иоганна Непомука, судя по всему последующему!

Последний, наоборот, должен был бы поначалу покаяться и повиниться перед братом в совершенном грехе, свалить всю вину на женщину (стандартное поведение подонков, соблазнивших жену или подругу друга или родственника, но заинтересованных в сохранении хороших отношений с последним), а уже затем, восстановив таким образом братские взаимоотношения, уговорить брата отомстить неверной женщине тем жестоким и изощренным способом, какой и был применен, хотя при этом все-таки неясно, насколько Георг оказался полностью посвящен в детали замысла брата.

Этот замысел совсем не обязательно должен был состоять именно в том, чтобы заполучить Алоиза в собственный дом — едва ли Иоганн Непомук мог заранее твердо полагаться на то, что удастся оторвать ребенка от матери. Поначалу, возможно, рассчитывалось просто на то, что Георг, оказавшись в ближайшем соседстве со старым Шиккельгрубером, сможет самостоятельно обнаружить местонахождение клада — именно в этом мог состоять исходный план, согласованным братьями.

Понятно, что в принципе было возможно выследить старика в момент свидания с его возлюбленными сокровищами, никак затем не проявлять внешне тот факт, что тайна раскрыта, а еще позднее приступить к тайному похищению.

Не исключен был и вовсе мягкий подход младшего брата к последующей кампании: покаявшись и повинившись в своем грехе (как мы полагаем, совершенно ином, нежели было на самом деле!), Иоганн Непомук склонял теперь старшего брата все же простить неверную женщину и жениться на ней — поскольку он и она все еще, возможно, любят друг друга! Мотив мести при этом мог вообще не подниматься, а Иоганну Непомуку для начала было бы достаточно лишь запустить доверенного агента в дом к Шикльгруберам.

Так или иначе, но состоявшаяся женитьба сама по себе вовсе не означала, что Георг полностью простил возлюбленную. Ничего удивительного не было и в том, что он и не признал ребенка своим — это могло быть выше его сил, да это могло и не входить в заранее намеченный план, возможно согласованный братьями.

Заметим, что тут возникал еще один вполне определенный мотив (совершенно трезвый и не зависящий от того, что сам Георг уже в данное время думал о происхождении сына своей жены) для того, чтобы Георг не признавал теперь официально Алоиза своим сыном: такой акт совершенно автоматически привел бы к изменению фамилии ребенка.

А вот это могло быть и не совсем желательным фактором в затеянной игре: пока ребенок сохранял фамилию Шикльгрубер, это должно было все-таки как-то усиливать заинтересованность в нем и ответственность за него у старого деда Иоганнеса Шиккельгрубера.

Это могло стать дополнительным фактором давления уже непосредственно на него — с целью склонить его к обеспечению внука богатым наследством, если братья с самого начала нацеливались именно на такое развитие сюжета.

В то же время вполне можно предполагать, что один только вид маленького человечка, игравшего в доме и во дворе и ужасно похожего на его брата (и, добавим, на него самого!), не мог приводить Георга в лучшее настроение — ведь больше детей у него и у его жены уже не могло быть! И в этом Георг, вполне вероятно, был достаточно искренен.

Обстановка такого «семейного счастья» могла становиться все более невыносимой.

Недаром Мазер, отдававший автографы потомков Иоганна Непомука Хюттлера на графологическую экспертизу, обобщил заключения экспертов следующим образом: у них «имеются общие существенные черты характера, которые ярче всего проявились в их родственнике — Адольфе Гитлере: твердость характера, раздражительность, целеустремленность, стремление к власти и честолюбие, нервозность и раздражительность»[302] — это не мы дважды употребили слово раздражительность! Вполне корректно, вероятно, распространить эту характеристику и на старшего брата Иоганна Непомука!

В такой ситуации действительно лучше уж было бы избавиться от присутствия ребенка, отправив его на воспитание к Иоганну Непомуку Хюттлеру, которого сам Георг мог считать фактическим отцом Алоиза.

С другой стороны, Иоганну Непомуку, вероятно, удалось теперь убедить своих домашних в том, что виновником всей прежней бучи был, конечно, не он, а его мнительный и вечно недовольный братец — независимо от того, что знал и что думал сам дядя и фактический приемный отец о происхождении этого ребенка (и независимо от того, что все-таки думали об этом его домашние). Ребенка требовалось выручать, а беспутному брату и его несчастной жене — помогать чем можно.

И это, можно было бы предположить, было не худшим вариантом для маленького будущего отца Адольфа Гитлера.

Анна Мария также могла испытывать в 1842 году совершенно различные чувства, побуждавшие, однако, ее к совершенно однозначным решениям, которые и последовали.

Пяти лет, прошедших со времени ее разрыва с братьями Хидлерами-Хюттлерами, было, вероятно, вполне достаточно, чтобы решить, кого же из них она на самом деле любит, а кого, вполне возможно, тихо и упорно ненавидит; она, к тому же, должна была лучше, чем кто-либо иной, знать, чьим же сыном является ее ребенок — если, повторяем, она действительно могла это знать.

Если объектом ее неостывшей страсти оставался именно Иоганн Непомук, то решение выйти замуж за Георга было достаточно подлым ходом по отношению к последнему, но шагом вполне понятным: он приближал ее к утраченному возлюбленному и возобновлял потерянные с ним контакты. Этой же цели служила и отправка ребенка к тому же Иоганну Непомуку — независимо от того, кого же она считала его отцом.

Если же основным ее стремлением было наладить отношения с мужем, то временное избавление от ребенка также могло служить и этой цели: муж, не верящий в то, что является отцом ребенка, нуждался в переубеждении и в определенной психотерапии, создаваемой гармоничными супружескими отношениями. На первых порах присутствие ребенка, раздражавшего Георга, могло только мешать этой задаче, что и могло послужить основным мотивом для матери для его отправки в гости, любезно предложенной новыми родственниками, услужливо оказывающими поддержку на время заведомо нелегкого медового месяца.

В любом варианте такое решение свидетельствует о практически безграничном доверии, испытываемом ею в тот момент по отношению к Иоганну Непомуку. Легко можно поверить в то, что в прежнем конфликте 1837 года младший брат показался в ее глазах значительно благороднее и надежнее его старшего брата — это вполне соответствовало его дару внушать разным людям совершенно различные чувства и идеи, выгодные ему самому!

И эта абсолютно объективно неоправданная лояльность Марии Анны по отношению к Иоганну Непомуку, в свою очередь, могла оказаться сюрпризом, неожиданным даже для него самого. А в итоге Иоганн Непомук явно переоценил степень своего возможного личного воздействия на женщину, наверняка теперь показавшуюся ему просто дурой, что и привело его к последующему опрометчивому решению!

Могло оказаться и так, что к своим собственным окончательным намерениям Мария Анна так все же еще и не пришла — и собиралась действовать затем по мере развития ситуации, поведения мужа и его брата и тенденции изменения собственных чувств. И этому тоже должно было поспособствовать временное избавление от ребенка.

Но, сделаем на это упор, именно сугубо временное!

По сей день продолжает вызывать недоумение поведение матери Алоиза, легко отказавшейся от совместного существования с единственным собственным сыном, рожденным в столь ее позднем возрасте и остававшимся единственной отрадой ее разнесчастной жизни на протяжении предшествовавших пяти лет, особенно тяжелых для содержания, воспитания и выхаживания каждого ребенка — тем более в те времена. В соседнем с Иоганном Непомуком доме дети дохли, напоминаем, как мухи, хотя это и происходило несколько позднее — уже после смерти самой Марии Анны!..

Такой ход событий существенно противоречит и здравому смыслу, и общечеловеческому опыту.

Известно, что бывают матери, легко отдающие и тем более продающие собственных детей — теперь даже и не на усыновление или удочерение, а просто для сексуальных утех или для использования их органов при трансплантации. Но тем менее можно заподозрить в подобных качествах Марию Анну — жестокую и расчетливую разбойницу, женщину с железной волей, способной и на сильнейшие чувства, сохраняемые десятилетиями, и на сильнейшее сопротивление любому и всяческому постороннему насилию.

Мазер, который о ней практически ничего не знает (или, по своему обыкновению, только делает вид, что не знает), пишет о ней, тем не менее, в очень определенном тоне: «Мария Анна Шикльгрубер была далеко не бедным и заслуживающим сочувствия созданием. /…/ Упорная, прижимистая, молчаливая и хитрая бабка Гитлера, о которой, несмотря на все документы, по-прежнему известно очень мало /…/.»[303]

И чтобы такая женщина просто фактически кому-то подарила своего единственного ребенка, столь дорого обошедшегося ей во всех смыслах?

Абсолютно невозможно!

Все прочие биографы Гитлера, также испытывая то же чувство, старались объяснить это странное решение материальной нуждой и колоссальной разницей в условиях существования ребенка в двух различных домах — у обеспеченного Иоганна Непомука и у фактически бездомного Георга.

Мы тоже не будем изменять этой традиции и согласимся с тем, что материальные условия действительно сыграли в этом деле решающую роль. Только, естественно, мы полагаем, что материальная разница была совершенно в противоположную сторону. А потому постоянное проживание ребенка в доме у Иоганна Непомука было вовсе лишено какого-либо рационального смысла.

Почему же оно все-таки имело место быть?

Ситуация в 1842 году должна была, по нашему мнению, осуществляться следующим очевидным образом.

Как бы поначалу ни был решен вопрос о времени пребывания ребенка в доме Иоганна Непомука, но рано или поздно должен был встать вопрос и о его возвращении оттуда. Даже если ребенок с самого начала был отправлен туда навсегда (с чем мы категорически не готовы согласиться!), все равно когда-то должен был подняться вопрос о том, чтобы он навещал и мать, и престарелого деда — даже задача получения наследства от последнего требовала подобной психологической профилактики.

И вот тут-то наверняка и выяснилось, что Иоганн Непомук вовсе не намерен терять контроль над ребенком ни на минуту — если не получит соответствующий выкуп!

Это был отчаянный шаг с его стороны, вызванный, вероятно, заранее не запланированным успехом его ненавязчивого предложения отдать ребенка в гости. Ошалевший от возможной удачи Иоганн Непомук возомнил, что и все последующее может решиться быстро и без сопротивления.

В таком решении прямо-таки проглядывает Адольф Гитлер в июне-июле 1941 года, ошалевший от успеха внезапного нападения на Советский Союз настолько, что отдал тогда распоряжения о свертывании целых отраслей германского военного производства![304]..

Если Иоганн Непомук именно так и поступил, то сделал он это как раз в данный момент, расчитанный на полнейшую внезапность для всех остальных — по меньшей мере в Кляйнмоттене (остается лишь под вопросом — был ли этот ход неожиданным для Георга Хидлера?) и на то, что главный козырь (а именно — живой ребенок!) пребывает теперь полностью в его руках!

Слабым местом в этой нашей гипотезе является то, что никто и никогда не подтверждал прямыми свидетельствами данный акт похищения и все его неизбежные последствия.

Но, с одной стороны, именно эта гипотеза устраняет все поведенческие противоречия, включая все уже отмеченные, а с другой — появление подобных исчерпывающих свидетельств крайне маловероятно, поскольку они относятся к категории таковых, что возникают лишь в редчайших случаях.

Сюжет стартовал почти стандартно для всех подобных случаев кинднаппинга, широко распространившихся в современном цивилизованном мире несколько позднее — с семидесятых годов XIX века.[305] Однако в традиционных мафиозных краях — в Греции, Сицилии, на Корсике и т. д. — этот способ разбойничьей добычи практиковался издавна и многими веками. Приблизительные ровесники Иоганна Непомука, Александр Дюма-отец и его европейские собратья-сочинители, многократно включали подобные эпизоды в свои произведения середины XIX века — читайте, например, «Графа Монте-Кристо»!

Едва ли это было принципиальной новостью и в краю богемских разбойников!

Подробности о случаях похищения людей становятся общеизвестными лишь тогда, когда к делу привлекается полиция, а вслед за ней — и средства массовой информации. Либо это приводит к успеху — освобождению заложников и захвату и наказанию преступников, что происходит довольно редко, но очень охотно муссируется прессой; либо это приводит к трагическим неудачам — смерти жертв, а уже потом к поимке или даже к бесследному исчезновению преступников, но журналисты и тут получают свою долю добычи стервятников. Во всех подобных ситуациях полиция, призванная сохранять свое профессиональное реноме и зависящая от благосклонности прессы, волей-неволей сосредотачивает усилия именно на поимке преступников, что изначально ставит жертвы в крайне опасное положение.

Иное дело, когда родственники похищенных так и не обращаются в полицию, а ведут переговоры с преступниками напрямую. Если это завершается выплатой выкупа и благополучным возвращением уцелевших жертв, то обычно вообще не возникают мотивы для разглашения подобных сведений, если только пострадавшая сторона не настолько возбудится жаждой мщения за свои нервные потрясения и утрату денег, что предпримет все возможные усилия в ее осуществлении — и пойдет даже на придание делу гласности, рискуя вызвать ответный гнев еще не разоблаченных преступников.

Тем более невозможно разглашение сведений обо всем этом, если пострадавшая сторона откупилась явно незаконными средствами, находившимися в ее распоряжении. Месть в такой ситуации если и осуществляется, то тоже заведомо незаконными, а потому негласными методами. Так же происходит и тогда, когда жертвы все же погибают — и в таком случае похитителям угрожает расправа, но едва ли гласная!

Попробуйте-ка похитить ребенка у главы мафиозного клана! Подобное нередко становится сюжетом современных триллеров, но очень ли часто такие истории происходят в реальности и уж, тем более, часто ли о них становится общеизвестно?

Поэтому и в данном случае не имелось никаких мотивов придавать гласности тот конфликт, о котором мы догадались.

Только самое начало событий происходило по схеме, явившейся плодом нерасчетливого планирования со стороны Иоганна Непомука. В дальнейшем же действия сторон так и не вышли из стадии предварительных переговоров, затянувшихся при этом на долгие годы — такое также нередко происходит и в наши дни, особенно на международном уровне.

И разрешилась данная ситуация абсолютно нестандартным способом.

Несчастная мать, в эйфорическом свадебном восторге (любви, а также и прочим глупостям все возрасты покорны!) легкомысленно согласившаяся отпустить сына из дома, проявила полную неадекватность в понимании ситуации и мотивов поведения казалось бы хорошо ей известных и понятных лиц. Она попросту прозевала похищение, оказавшееся для нее полной неожиданностью. Не обязательно и то, что Георг изначально сознательно играл роль соучастника такого преступления.

Но вот затем события приняли жестокий оборот.

Мария Анна была поставлена перед альтернативой: либо она вышибает из своего отца сокровища, либо никогда больше не получит своего сына!

Угроза жизни ребенка никак не выглядела преувеличенной — и бороться с ней было практически невозможно. Маленькому Алоизу могли запросто свернуть шею, и это выглядело бы совершенно невинно и оказалось бы официально безнаказанным — мало ли как можно обставить смерть маленького ребенка в глухой деревушке в те времена высочайшей детской смертности? Это было распрекрасно понятно и матери Алоиза, и его деду.

Понятно, что им никак нельзя было обращаться за помощью к властям — это нисколько не обеспечивало сохранение жизни похищенному (как и во многих других подобных ситуациях), но зато гарантированно привлекло внимание властей к спрятанным сокровищам. Оставалось, казалось бы, соглашаться с похитителем — лишь только это сулило сохранение жизни похищенному и его возвращение в родной дом.

Российскому читателю должно быть понятно, что замысел Иоганна Непомука был столь же прост и априори безупречен, как и кампания, предпринятая Остапом Бендером по шантажу и ограблению подпольного миллионера Корейки — такие замыслы как бы висят в воздухе и предлагаются самой жизнью!

На это-то и был, конечно, рассчитан замысел похитителя, но Иоганн Непомук явно ошибся в том, какой силе он самонадеянно бросил вызов!

Разумеется, ни Мария Анна, ни те люди, которых она могла бы призвать на помощь — ближайшие родственники ее самой и ее отца, не были полностью бессильны и беспомощны, но самое-то слабое звено в системе — похищенный ребенок! — оставался пока что во власти похитителя и связывал руки всем, потенциально способным выступить в его защиту.

Заметим к тому же, что и взывать о помощи данного круга людей тоже было не очень-то в интересах Марии Анны и ее отца — этим также привлекалось внимание окружающих к проблеме клада, и это могло оказаться еще опаснее внимания властей!

Но вот тут-то и проявилось то, что Мария Анна нисколько не была обычной несчастной матерью. Еще до 1821 года она стояла на заведомо более высоком уровне в преступной иерархии, нежели какой-то там Иоганн Непомук; такое изначальное неравенство может со временем перевеситься в другую сторону, но может и сохраниться, и усилиться. Едва ли долгие годы тюремного заключения прервали накопление Марией Анной ее специального, профессионального опыта.

Тем более не новичком был и ее отец, с которым, вполне вероятно, были согласованы все ее последующие решения — и который тоже должен был проявлять крайнюю заинтересованность в судьбе внука.

Однако здесь можно допускать и иные возможности: сокровища-то принадлежали лично ему и безраздельно находились в его распоряжении. Кто знает, как этот скряга первоначально отнесся к перспективе утратить сокровища или хотя бы их часть в обмен на живого внука? Позже, как мы увидим, он занял четкую позицию на стороне интересов внука — но так случилось именно позднее!

Выше мы указывали, что спрятанные сокровища были своеобразным страховым полисом для старого Иоганнеса Шиккельгрубера, а их утрата — лишением его этой страховки жизни. Теперь похищение ребенка нисколько не меняло этой стороны дела, но страховка распространилась и на похищенного.

Убийство ребенка до получения сокровищ начисто отрезало путь похитителю к овладению сокровищами: Иоганн Непомук был лишен всех преимуществ анонимных похитителей, которые нередко получали выкуп даже после убийства похищенной жертвы. Алоиз же, гостивший у дядюшки, постоянно сохранялся на виду, а непосредственная опасность ему возникала лишь при попытке силой вернуть его назад.

Опасность для ребенка, однако, резко возрастала при передаче Иоганну Непомуку требуемого выкупа, а также и после этого: преступник все равно был заинтересован в устранении свидетелей. Большинство погибших жертв стандартных похищений возникло из стремления похитителей избавиться от свидетелей в лице самих похищенных, хотя всерьез говорить о каком-либо большинстве случаев применительно к таким историям вовсе не приходится: многие, повторяем, так и остаются в глубокой тайне.

В данном же конкретном случае главный преступник, Иоганн Непомук, вовсе и не скрывался от жертв своего преступления. Но ничего хорошего это последним также не сулило: именно в местных традициях и было, как мы подчеркивали, тотальное уничтожение свидетелей. Поэтому и выполнение условий похитителя, при более внимательных расчетах, вовсе не гарантировало хэппи-энда — как минимум сохранения жизни ребенка.

Не исключено, однако, что Мария Анна, рассуждая чересчур профессионально, все-таки перемудрила, заподозрив алчного шантажиста Иоганна Непомука, ошалевшего от открывавшихся перед ним перспектив, в чрезмерно коварных и жестоких замыслах.

Но, с одной стороны, она судила по себе, а она была в молодости, надо полагать, жесточайшей убийцей, приученной и воспитанной беспощадно истреблять свидетелей. С другой стороны, малейшая ее расчетная ошибка в оценке ситуации угрожала теперь не чем-нибудь, а утратой жизни ее собственного единственного сына — и никакой риск не был допустим!

Заметим, что в преимуществе воли и разума состояла не только сила, но и слабость Шикльгруберов. Коль скоро Адольфа Гитлера принято сравнивать с Наполеоном Бонапартом, то и его непосредственных предков — виртуозов разбойных нападений! — также уместно сравнивать с этим политическим и военным гением. В адрес же последнего высказывались, в частности, и такие мнения: «Талейран[306] считал блестящий интеллект Наполеона существенной причиной его последующего краха. По мнению Талейрана, император принимал во внимание слишком много случайностей, ожидая самых невероятных опасностей со стороны ближайших соседей (состояние ума, неизбежно ведущее к войне).»[307]

Вот и Иоганн Непомук столкнулся с чем-то подобным в лице Марии Анны и ее отца, а в результате его собственные замыслы потерпели почти полное крушение!

В передаче Иоганну Непомуку требуемого им выкупа было категорически отказано, причем с совершенно очевидной формулировкой: никакого выкупа не будет, потому что никакого клада просто нет, и платить нечем! Кому принадлежала главная роль при выработке такого решения — Марии Анне или ее отцу — в тот момент было и не важно.

Важнейшим оказалось то, что это, вероятно, явилось для Иоганна Непомука полным сюрпризом!

В результате ситуация оказалась гораздо более круто закрученной, нежели рассчитывал на это похититель.

Очевидно, Иоганн Непомук изначально недооценил беду, накликанную им на себя, иначе разрабатывал бы какой-то гораздо более хитрый сюжет, отводящий подозрения лично от него как главнейшего организатора всей интриги — тут хватало перспектив для разнообразных фантазий и их реализации.

Здесь Иоганн Непомук явно изменил себе самому, а одновременно и пренебрег выработанными веками правилами осуществления преступлений. Игра открытыми картами явно не соответствовала поставленным целям: все классические уголовные сюжеты требуют строгого соблюдения исполнения стандартных ролей, что в данном случае было грубо проигнорировано.

Выяснение сложившейся коллизии полностью обнажило ее безрадостное будущее: теперь уже ничто не могло спасти похитителя от последующей мести стареющей разбойницы, которая никогда не смирилась бы ни с нанесенным оскорблением и поражением, ни с утратой родового богатства, за которое расплатился жизнью ее брат и за которое сама она безвозвратно отдала лучшие годы своей жизни. К тому же для нее и сохранение жизни ребенка, и его будущее богатство были завязаны в единый узел.

И уж тем более она не смогла бы смириться не только с утратой сына, ни даже и с самим фактом угрозы его жизни теперь и с возможностью ее возобновления в дальнейшем! Обнаруженного врага, проявившего свою гнусную сущность, необходимо было добивать при первой же возможности — такой логике Марии Анны не откажешь в последовательности, да это и соответствует стандартной этике преступных сообществ!

Вот теперь-то настала очередь Иоганна Непомука сначала перепугаться, а затем перейти к жесткой обороне!

Иоганн Непомук отказался теперь капитулировать и возвращать похищенного — и это уже также становилось сугубо вынужденным решением, причем совершенно не зависящим от того, получил бы он при этом требуемый выкуп или нет.

Передача ребенка в руки матери уже никак не могла завершить все сложившиеся конфликты, как бы ни решилась судьба сокровищ — это было бы только новой промежуточной ситуацией, где инициатива принадлежала бы уже не Иоганну Непомуку.

Очевидная аналогия: Адольф Гитлер, начавший войну в 1939 году, оказался затем не в силах ее прекратить, хотя очень старался — и притом вполне искренне; и ту же ошибку он повторил и в 1941 году, хотя уже последующие его попытки заключения мира не получили всеобщей гласности!..

В то же время решение похитителя оставить у себя ребенка не закрывало Иоганну Непомуку дальнейших путей к последующему овладению сокровищем — такая промежуточная ситуация оставалась все еще в его интересах.

Вероятно, это решение тоже оказалось в какой-то степени сюрпризом для Марии Анны.

Теперь конфликт заходил в полный тупик: получалось, что любое действие любой из сторон только приводило бы в ход безостановочное стремление к взаимным убийствам, как это всегда практически случается при возникновении ситуации кровной мести.

Смысл данного общественного установления, принятого именно у разбойничьих народов (был ли он распространен в Богемских горах или нет), и состоит в предотвращении подобных ситуаций. Совершенно неважно, были ли последующие действия сторон последовательным исполнением каких-то древних традиций или они рождались совершенно самопроизвольно — в качестве импульсивных решений в непростой сложившейся ситуации, но стороны действительно оказались перед лицом взаимного уничтожения.

Мрачный исход всего дела становился теперь почти неизбежен: Иоганн Непомук, охваченный жаждой наживы и утративший чувство реальности, переступил ту черту, которая предохраняла от смертельной опасности и его самого, и всех остальных.

Получилось так, что теперь только консервация ситуации становилась единственно возможным компромиссом: ребенок оставался у похитителя — и только это предохраняло и самого ребенка, и всех остальных от немедленного перехода к самой неприкрытой резне, как бы ни протестовало против такого решения сердце любящей матери!

Едва ли его мать и дед щедро оплачивали содержание ребенка — это никак не соответствовало той роли, которую они упорно продолжали играть. Иоганну Непомуку самому приходилось прилагать усилия по вынужденному содержанию и воспитанию ребенка, ставшего гарантом безопасности для всего клана.

В целом же со стороны все это могло выглядеть чуть ли ни всеобщей семейной идиллией, как в этом же уверились и все историки без исключений.

Немногие относительно посвященные эмиссары с обеих сторон расколовшегося клана могли наблюдать за поддержанием обеими сторонами всех явно или неявно достигнутых условий компромисса. При этом полностью посвященных во все детали проблемы должно было быть совсем немного — только четверо: дядя, отчим (он же, как мы полагаем — и отец), мать и дед похищенного ребенка. Пародоксальнейшим образом все они оказались связаны общей тайной, разглашать которую не было в интересах никого из них!

Из этой четверки только Георг в сложившейся ситуации пользовался правом экстерриториальности, поскольку ни угрозы, ни насилие по отношению лично к нему не имели особого смысла для всех остальных. Только он мог практически без риска перемещаться между враждебными селениями и играть роль полноценного парламентера.

Ситуация не исключала периодических свиданий матери с похищенным сыном, но каждый раз это должно было обставляться сложнейшими условиями, исключавшими переход преимущества к противоположной стороне — и происходить это могло только в доме у Иоганна Непомука, что само по себе должно было представлять крайнюю опасность для Марии Анны. Мы даже и не знаем, происходили ли такие свидания или нет; скорее всего — нет.

Ребенок, разумеется, не мог понимать всего происходящего, но странные впечатления не могли не врезаться в его память: если его будущий сын, Адольф Гитлер, обладал совершенно феноменальной памятью, то естественно предполагать хотя бы неплохую память и у его отца, Алоиза — добросовестного и пунктуального таможенного чиновника в легальной взрослой жизни, память у которого так же была его существенным рабочим инструментом.

Так и шла война нервов — почти безо всяких решительных действий.

Похожая напряженнейшая ситуация, повторяем, но неизмеримо большего масштаба (сотрясаемая, к тому же, конвульсиями Зимней войны между СССР и Финляндией), сложилась в Европе в осенне-зимние месяцы 1939–1940 года; весной 1940 она вскрылась энергичнейшим хирургическим путем.

Исходный же рассматриваемый конфликт затянулся с 1842 года на гораздо более продолжительный срок.

Различие в продолжительности этих ситуаций создалось, на наш взглял, потому, что в 1939 и 1940 годах решающие рычаги оказались в руках очень разных людей, руководствовавшихся совершенно различными принципами поведения и избранными целями. А в условиях 1842 года и последующих лет круг решающих лиц ограничивался исключительно одними только предками Адольфа Гитлера, хотя и весьма непохожими друг на друга, да и конфликт был значительно проще и примитивнее — и терпеть его затяжку было много легче!..

Но и этот конфликт, как мы увидим, разрешился истинно гитлеровской хирургией!

Ребенок, между тем, рос, воспитывался и получал все необходимое — за исключением постоянной материнской заботы. Последнее, увы, навсегда оставляет отпечаток на характере будущей личности — тем более, что вместо родительской любви его окружала атмосфера, в которой совершенно очевидная ненависть была не последней составляющей.

Считал ли Иоганн Непомук Алоиза своим сыном (мы полагаем, что нет, но это, тем не менее, вовсе не исключено), но он явно отнесся к нему просто как к объекту своей преступной махинации. Если было уместно рассуждать о том, что сам вид маленького Алоиза мог раздражать Георга, то что уж говорить о его брате — особенно с учетом того, что его комбинация явно зашла в тупик. Сложившаяся ситуация исключала возможность проявления жестокости по отношению к ребенку, но чувства и мысли окружающих не могли не изливаться на него.

Ниже мы приведем сведения о том, что Иоганн Непомук продолжал традиционное занятие контрабандой даже и годы спустя. Потому он мог проводить дома не так уж много времени. При этом присмотр за похищенным ребенком должен был поручаться его чадам и домочадцам.

К 1847 году, когда развернулись очередные решающие акты этой драмы, а Алоизу уже исполнилось десять лет, к присмотру за ним были, наверняка, привлечены и Иоганна, старшая дочь Иоганна Непомука, и Иоганн Баптист Пёльцль из соседнего дома, которым теперь исполнилось соответственно семнадцать и девятнадцать лет. Их, следовательно, приходилось приобщить к секретам создавшейся ситуации, настроив соответствующим образом, что, конечно, не составляло проблемы для Иоганна Непомука. В 1848 году этой паре, повторяем, предстояло пожениться, а много позднее оказаться тещей и тестем Алоиза, а еще позднее — бабкой и дедом Адольфа Гитлера.

Таким образом, все психологическое напряжение ситуации передавалось уже последующим поколениям клана.

Отсутствие каких-либо достоверных подробностей исключает возможность высказать содержательные предположения относительно характера взаимоотношений Алоиза со всеми окружающими и с каждым из них в отдельности. Известно, что и родные дети в казалось бы благополучных семьях нередко испытывают душевный дискомфорт и имеют мотивы для нешуточных страданий. Как обстояло дело здесь — можно только гадать.

Понятно, тем не менее, что положение Алоиза оставалось очень неоднозначным. С одной стороны, люди, которым он был навязан в родственники, вовсе не обязаны были его любить. С другой стороны, почти все они сами не были инициаторами его похищения, а потому не должны были испытывать по отношению к нему и чрезмерной агрессии. Наконец, хотя деревенским жителям вполне естественно ухаживать за цыплятами, козлятами или поросятами, а затем хладнокровно обращать их в собственную пищу, но где-то здесь пролегает почти неуловимая грань: на откровенное людоедство все же не способна значительная часть людей!

Так или иначе, Алоиз фактически сделался членом этой семьи, долгое время — единственным, точнее — самым младшим ребенком, пока подрастали дочери Иоганна Непомука и Евы Марии, которые были значительно старше него. Был он при этом и единственным мальчиком, растущим в этой семье, — и уже поэтому должен был пользоваться особым отношением со стороны всех окружающих.

Какие бы специфические планы ни связывал с ним Иоганн Непомук, но все остальные должны были ощущать возможность того, что в доме растет главный будущий его хозяин — в лице маленького приемного сына. Это, в свою очередь, могло вызывать различные эмоции — как отрицательные, так и положительные.

Для последующего важно то, что Алоиз, несомненно обладавший фамильной способностью вызывать симпатии окружающих, вполне мог со временем заручиться искренними дружественными отношениями со стороны какой-то части членов принявшей его семьи.

Во многих отношениях хуже всего оказалось положение Георга Хидлера, принятого в это время другой семьей, — ему досталась наиболее жалкая и идиотская роль. Теперь он был зажат между столкнувшимися сторонами — своим братом и своей женой, и оказался наиболее подозреваемым во всех гнусных планах и намерениях, притом не известно, насколько справедливо.

Был ли он изначально полностью посвященным участником всего замысла младшего брата — это, повторяем, абсолютно неясно, но отвечать перед женой приходилось именно ему.

В итоге же никакого семейного счастья совершенно не получилось и уже окончательно получиться не могло, хотя какой-то компромисс между мужем и женой был все же достигнут. Хотя понятно, что для Марии Анны этот компромисс мог быть сугубо вынужденным: Георг оставался единственным исполнителем на роль посредника между сторонами — иначе приходилось бы обеспечивать другого, что приводило к нежелательному расширению круга посвященных.

В то же время Георг с женой имели возможности долго и мучительно прояснять все прежние взаимные претензии, да и все последующее поведение Иоганна Непомука нисколько не соответствовало стандартам роли отца, якобы любящего своего маленького сына! Так что вполне естественным было бы и то, что Георг уверовал-таки, наконец, в собственное отцовство.

Но и это тем более должно было добавить горечь к его существованию: теперь и он оказался лишен возможности осуществлять свои родительские функции!

Мария Анна и Георг Хидлеры все последующее время проживали рядом с ее отцом — у родственников по фамилии Зиллип (Кляйнмоттен, № 4),[308] троюродных братьев или сестер Марии Анны — предположительных предков, напоминаем, двойника Адольфа Гитлера.

Тут, конечно, само собой напрашивается предположение, что Георг Хидлер осчастливил ребеночком какую-нибудь девушку или дамочку из Зиллипов, но об этом никто и никогда не упоминал.

Это, скорее, даже маловероятно, хотя всякое бывает: если до 1821 года, как можно предположить, Георг ходил под каблуком у молодой атаманши, то теперь этому незадачливому молодожену пришлось куда как покруче — вплоть до ночлега в корыте для скота! Одновременно такой образ жизни демонстрировал и непримиримость Марии Анны, упорно и последовательно отвергавшей всякую возможность существования клада — это должно было оказывать давление на Иоганна Непомука, вынужденного искать выход из тупика.

Не исключено, что Мария Анна пережала теперь на своего мужа, и не исключено, что жестоко поплатилась за это!

Занимались ли супруги Хидлер контрабандой в эти годы? Об этом ничего не известно, но чем-то они должны были заниматься!

В целом же все это время — накануне революции 1848 года — относилось ко все той же благословенной для австрийских контрабандистов эпохе, что и раньше.

Однако, если раньше (до 1821 года) кто-либо из местных кадров, например — тот же Георг Хидлер из Шпиталя, мог быть полноценным членом мафиозной группировки со штаб-квартирой в Штронесе, то теперь (после 1842 года) этот клан оказался расколот на непримиримых врагов, что, конечно, не могло идти на пользу их традиционному бизнесу.

Шло время — и не просто время, а уже и годы — и Иоганну Непомуку приходилось разрабатывать новые планы.

Ситуация становилась для него все менее благоприятной: Алоиз рос, его по-прежнему приходилось и содержать, и сохранять, и охранять от попыток возвращения к матери, и вся эта коллизия выглядела все более удручающе. Как ни настраивай ребенка против матери, все равно он мог в перспективе обратиться в недруга (заметим, забегая вперед, что так ведь и получилось!) и существенно осложнить все происходившее.

Ребенка было невозможно убивать до получения сокровищ, старика — тоже: теоретически он оставался единственным хранителем секрета местонахождения клада.

Ничего теперь не могло выйти и из возможно изначально запланированного проникновения Георга в тайну местонахождения клада: если Георг и мог следить за стариком в два глаза, то тот теперь за ним следил уже в четыре — своими собственными и глазами своей дочери. Да и сам Георг пребывал теперь неизвестно на чьей стороне!

Притом заметим, что тайник с кладом мог размещаться и в строении, в котором теперь поселился престарелый хранитель сокровищ: ведь теперь за ним не охотились представители власти — и официальный обыск ему уже не угрожал. Клад же должен был находиться в относительно доступном помещении — ведь пользоваться им хранителю приходилось достаточно регулярно, а навещать для этого какую-нибудь горную пещеру было уже и не по силам, и достаточно опасно — с учетом возможности нападения и ограбления. У себя же в доме он охранялся и юридическими правами хозяев, и их физической силой — с такой ситуацией нашим героям и нам самим еще предстоит столкнуться.

В этой ситуации даже сам факт обнаружения местонахождения тайника вовсе не был эквивалентен овладению им. Гораздо проще и надежнее было бы все-таки заручиться согласием старика и отсутствием вмешательства со стороны его бытового окружения. Частичный раздел сокровищ при этом подразумевался как бы сам собой.

Но и это пока что было невозможно: и старик, и дочь имели прочные основания не соглашаться с подобными идеями — они думали не только о сокровищах, но и о сохранении жизни, и о будущем похищенного ребенка.