Шестая глава Шеф абвера

Шестая глава

Шеф абвера

Канарису было 47 лет, когда он возглавил разведку. Внешне, несмотря на свежесть лица, он выглядел старше, потому что его волосы были уже совершенно белыми. Вскоре среди тех, кто с ним имел дело, за Канарисом закрепилась кличка «Седой старец», «Седой». Это можно легко понять, потому что Канарис зрелостью своих решений и сдержанностью, с которой он обычно преподносил их, производил впечатление мудрого старика. Он ни с кем не откровенничал, его манера выражаться была, — по словам человека, который работал вместе с ним в Сопротивлении против Гитлера, — «эклектичной». У него были все основания скрывать от окружающих свои истинные взгляды. Мы уже знаем, что Канарис не принадлежал к тем, кто осудил национал-социализм с самого начала. В какой момент он осознал, что гитлеризм — это не преходящее явление, которое можно преодолеть нормальными политическими средствами парламентской системы, а что речь идет о феномене, угрожающем самому существованию Германии и даже Европы, нам не известно. К тому времени, когда он стал начальником разведки, это осознание в нем уже созрело. Бойкот, объявленный евреям, и преследование всех «неарийцев», принимавшее все более беззаконные формы, его наблюдения, сделанные 30 июня предыдущего лета, и то, что он случайно узнал о всем масштабе осуществлявшихся убийств и жестокостей, совершенных в этот и последующие дни, — все это было достаточным, чтобы развеялись его сомнения в том, что Гитлер и его паладины никогда не «полиняют», об этом не могло быть и речи. Однако он все еще пользовался — не в последнюю очередь из-за нападок, которые в прошлом с таким шумом обрушивались на него со стороны левых, — у руководителей НСДАП репутацией «надежного человека», и Канарис не считал нужным преждевременно поколебать это мнение. Потому что ему с самого начала стало ясно, какое орудие власти ему дали, поставив во главе отдела разведки в авторитарном государстве, все заметнее идущем в сторону тоталитаризма.

Когда Канарис в конце 1934 г. ушел из морского флота, чтобы принять руководство разведкой, он уже далеко перерос задачу, которой посвятил себя в 1920 г., а именно: всеми силами содействовать восстановлению германского флота. Это не означало, что он, как потом утверждали некоторые из его товарищей по флоту, «дезертировал» из морского флота. Скорее, все было наоборот. Назначение на пост коменданта крепости Свинемюнде осенью 1934 г. подтверждало, как уже говорилось, что, по мнению и воле тех, кто был ответственным за продвижение по службе во флоте, карьера Канариса в морском флоте достигла наивысшей точки, если только не превысила ее.

Те, кто так решили, были не так уж и неправы. Конечно, Канарис в высшей степени оправдывал себя как в должности первого офицера, так и на посту начальника штаба морского ведомства на Северном море и, наконец, как командир «Силезии». Но если мы представим себе Канариса в конце 1934 г., то мы вряд ли найдем в нем те специфические качества, которые должны быть у командующего эскадры или флота. Конечно, в нем не было недостатка мужества, — то, что он обладал не только природным, но и в еще большей степени гражданским мужеством, он сотни раз доказывал на посту начальника разведки, — но мы не находим у него той беззаботности и непринужденности, той степени безрассудной смелости, которые должны быть у командующего флотом или кавалерийским полком. Он был по натуре человеком, который привык все тщательно взвешивать, и его деятельность в двадцатые годы, которая в неясной политической ситуации становления республики обязывала его снова и снова принимать экстренные решения, маскироваться, изворачиваться и хитрить, еще более усилила это прирожденное качество. Один товарищ тех лет рассказывает, что эта его черта характера проявлялась даже в парусном спорте: «Канарис плыл всегда на полном ветру, с надутыми парусами».

Но и в субъективном смысле рамки задач прошедших лет стали слишком тесными для Канариса. Благодаря постоянному чтению и многочисленным заграничным поездкам его кругозор расширился. В трудных переговорах с политиками и бизнесменами, судовладельцами и директорами верфей, земляками и иностранцами он научился смотреть на вещи не только с одной, но и со всех сторон. Это развило в нем склонность к объективности. Возможно, именно тогда манера Гитлера и Геббельса представлять события в мире в черно-белых тонах, как они это делали для немецкого народа, способствовала сознанию Канарисом того, что уже давно сформировалось в его подсознании, а именно: он смотрел на события уже не через немецкие очки, а глазами космополита. Правда, он все еще оставался немцем и патриотом. Его любовь к родине и к немецкому народу стала не меньше, но глубже, если можно так выразиться. Когда он научился сравнивать, то сделал для себя вывод, что не всегда правда была на немецкой стороне, а несправедливость — на другой. Этот новый Канарис-космополит нашел в руководстве разведкой поле деятельности, которое, можно сказать, было создано именно для него.

Похоже, независимо от особой политической ситуации 1934–1935 годов в вермахте вряд ли могли бы найти лучшую кандидатуру на пост начальника разведки. Это был действительно гражданин мира, который обладал всеми предпосылками для успешного осуществления столь трудных обязанностей. Он много ездил и необычайно глубоко разбирался в положении, существовавшем во многих странах. Правда, Канарис не владел в совершенстве, как иногда утверждают, полдюжиной или более иностранных языков. Но он в совершенстве владел испанским языком — разговорным и письменным, хорошо говорил по-английски, мог вести сложные переговоры на французском и итальянском, вместе с тем не претендуя на совершенное владение этими языками. О других языках он имел, по крайней мере, представление, а при случае мог быстро выучить несколько фраз и вести короткие беседы на совершенно незнакомом ему языке. Но еще более важным было то, что этот человек обладал редким даром общаться с людьми разных национальностей, находить с каждым правильный тон, будь то трудные случаи в собственной стране, как фюрер и другие национал-социалистические вожди, или столь разные личности, как испанский каудильо Франсиско Франко, финн Маннергейм, итальянцы Роатта и Аме, венгры Хорти и Хомлок, муфтий из Иерусалима или индиец Субхас Чандра Бос — и это лишь немногие из них. С такими разными людьми Канарис находил общий язык. Обладая почти женской интуицией, он умел найти к каждому правильный подход, внушить доверие.

Отдел разведки, когда Канарис принял его под свое руководство, был довольно «мелкой лавочкой». В последующие годы он непрерывно расширялся. Не будем здесь описывать историю разведки, оставим это профессионалам. Но несколько слов о росте этой организации стоит сказать. Когда Канарис вступил в свою должность, в военном министерстве Германии существовал один отдел разведки. В течение 1938 г. произошло две его реорганизации, что было связано с учреждением верховного командования вооруженными силами вместо военного министерства, распущенного в связи с уходом Бломберга. В результате сформировалась ведомственная группа абвер, которая делилась на пять отделов: зарубежный отдел, три внутренних отдела разведки и центральное отделение, которому было подчинено все управление, финансирование и правосудие. Наконец, в 1941 г. вся организация стала управлением разведки и контрразведки, в рамках которой прежний зарубежный отдел был реорганизован, в то время как другие отделы разведки и центральное отделение остались по существу без изменения.

Управление и образованная позднее зарубежная группа должны были поддерживать связь между верховным командованием вермахта и министерством иностранных дел. Он был одновременно центральным отделом для германских военных, морских и военно-воздушных атташе за границей и «заботился» о военных атташе иностранных государств в Германии. Наконец, он имел также особый отдел, занимавшийся международными вопросами, если они затрагивали интересы вермахта. К шпионажу, то есть к получению разведданных из-за границы тайными путями, зарубежный отдел или группа не имели никакого отношения.

Это было исключительно задачей первого отдела разведки. Его обязанностью была так называемая тайная служба осведомления. Она получала через свои заграничные посты сообщения от доверенных лиц, находящихся за границей, в которых содержались важные для военного руководства Германии сведения, касающиеся вооруженных сил, военной техники и военной промышленности государств — возможных противников, а также предполагаемых нейтральных стран. Следует сразу сказать, что и разведка в целом, и первый отдел разведки в частности отвечали только за получение информации, которая — в некоторых случаях с оценкой надежности источника — передавалась в компетентные отделы генерального штаба и заинтересованных служб вермахта: в главное командование сухопутных сил, военно-воздушных сил и морского флота, а также во время войны в штаб оперативного руководства вооруженными силами (генерал Йодль).

По важности и по численности своего персонала третий отдел разведки шел непосредственно после первого отдела. Ее служебной сферой была собственно контрразведка, то есть она должна была препятствовать успешной работе разведки и контрразведки противника в Германии, не только раскрывать системы шпионской службы противника, но и разлагать их (например, с помощью провокаторов, вводимых в них), предотвращать возможный саботаж противника против германского вермахта и военной промышленности.

Эти задачи, естественно, вели к довольно тесному сотрудничеству со службой безопасности гестапо.

Значительно меньше, чем два других отдела, был отдел разведки номер два, задачей которого, в первую очередь, была работа в тылу противника, то есть саботаж во вражеском стане, нарушение важных связей за линией фронта противника, задачи, которые довольно точно совпадали с задачами британского «Коммандос», получившего известность во время войны. Для проведения этих задач в отдел по возможности привлекались агенты из соответствующих стран, недовольные политикой своих государств. В Восточной Европе это были чаще всего представители угнетенных национальных меньшинств; установление связей с такими элементами входило поэтому в сферу работы отдела. Можно сразу сказать, что Канарис несколько скептически относился к идее саботажа. Он реально оценивал возможности в этой области, чтобы ожидать даже от успешных мероприятий саботажа какого-либо существенного, не говоря уже решающего, эффекта. Против саботажа говорило, по его мнению, также то обстоятельство, что результаты, которых можно было бы ожидать от актов саботажа, никак не соответствовали бы той атмосфере озлобленности и ожесточения, которая возникла бы в связи с этим в лагере противника. И, наконец, он чисто по-человечески был против опасности, которая каждый раз угрожал жизни и здоровью гражданских лиц — мужчин и женщин.

С другой стороны, все эти раздумья и сомнения заходили не так далеко, чтобы Канарис был принципиально против любого применения саботажа. В этом отношении, как и вообще во всей своей деятельности на посту начальника разведки, он руководствовался главной мыслью — что его обязанностью до тех пор, пока он занимает этот пост, является использование всех возможностей военной тайной разведки, которые служили бы руководству вооруженными силами своей страны при одном условии, а именно: только то могло рассчитывать на его одобрение и поддержку, что соответствовало общепринятым и признанным в вооруженных силах цивилизованных держав правилам ведения войны. Если приказы Гитлера или военных, действовавших по его указаниям, противоречили этой предпосылке, то они не выполнялись разведкой. В зависимости от ситуации и положения дел это каждый раз происходило разными способами: либо рассмотрение приказа сверху сначала затягивалось в надежде, что он будет отодвинут на задний план из-за других событий и о нем постепенно забудут; либо против него высказывались возражения, в надежде, что приказ будет отменен; либо создавали видимость напряженной деятельности, в действительности не предпринимая по делу ничего. Подобных случаев были десятки, если не сотни, и тому можно привести немало примеров. В этом, и именно только в этом — в нарушении преступных приказов, выполнение которых покрыло бы немецкий вермахт вечным позором, — и заключается саботаж германского способа ведения войны; при определенных условиях это был саботаж саботажа, в котором обвиняют Канариса многие представители офицерского корпуса, все еще не понявшие, что они не в последнюю очередь обязаны мертвому Канарису тем, что руководство вермахта, генералитет и адмиралитет, и генеральный штаб в целом не были объявлены преступными организациями.

Разведка в том виде, в каком она предстала в начале войны осенью 1939 г., была в основном творением Канариса. Из «мелкой лавочки» она превратилась в большую и весьма мощную организацию. Канарис гордился своей разведкой. Он был глубоко к ней привязан, но также понимал ответственность, которую он взял на себя, создавая этот инструмент. Пожалуй, именно чувство ответственности заставляло его оставаться на своем посту еще долгое время после того, как он не только убедился в поражении и в предстоящем уничтожении Германии, но уже и не верил больше в возможность того, что до наступления этой катастрофы Германия будет освобождена от бича гитлеровской системы. Даже в тот момент он все еще до последнего защищал свое положение начальника разведки, чтобы, по крайней мере, как можно дольше не давать ей попасть в руки хорошо известных ему парней из СС. Хотя Канарис всего себя отдавал разведке как своему собственному творению, он все же не заблуждался на счет того, что расширение этой организации до подобных размеров было бы невозможным, если бы не особые обстоятельства времени и политическая ситуация. Разведка формировалась в период всеобщего вооружения и быстрого расширения вермахта — и в материальном плане, и в количественном. И можно сказать, что сам дух времени требовал расширять все институты вермахта. Однако совершенно особенным образом расширению разведки способствовало также наивное, порой доходящее до абсурда восхищение ведущих национал-социалистов во главе с Гитлером и Риббентропом британской секретной службой, принимающей порой вид легенды. Нечто подобное этому произведению фантазии, и даже большее, хотел иметь и Гитлер. Риббентроп и Гиммлер с большей охотой осуществили бы эту цель за пределами вермахта, но Канарис был в ту пору все еще в милости у Гитлера, и абвер был единственной организацией, в которой имелся живой зародыш для крупной организации тайной разведки. Поэтому деньги играли здесь подчиненную роль, по крайней мере, до тех пор, пока речь шла о расходах в немецких деньгах. Вопрос об иностранной валюте также был проблемой для разведки, но здесь все занимавшие крупные посты сотрудники, которые еще в состоянии давать свидетельские показания, сходятся в общем мнении: для выполнения задач, которые Канарис считал важными, вопрос о валюте тоже не был препятствием.

В период своей деятельности во главе разведки Канарис расходовал миллионы по своему усмотрению. Но при всем достатке имеющихся в его распоряжении средств он был очень осмотрительным в расходах. Он требовал — именно потому, что служба в разведке таила в себе для слабых характеров большое искушение, — насколько это было возможным, точной отчетности. Характерной является маленькая сценка из довоенного периода: один из самых проверенных людей разведки, человек, который пользовался полным доверием Канариса и был с ним в дружеских отношениях, вернулся в Берлин после длительного пребывания в Америке. Он должен был отчитаться за свои весьма существенные расходы перед главным казначеем, советником интендантства Теппеном, которому незадолго до этого было поручено отвечать за казну и который в качестве «новой метлы» был особенно строг. Доверенный ссылался на решение начальника и в качестве примера привел эпизод из своей поездки в Южную Америку, где он в одном из маленьких латиноамериканских государств дал большой званый обед, а некоему высокопоставленному вельможе, поддержка которого ему была необходима в интересах дела, положил под салфетку крупную сумму в британских фунтах. «И теперь я должен за это представить отчеты!» — с ожесточением выкрикивал он. Канарис, как в этом, так и во многих других случаях, брал на себя ответственность за оплату счета. Ему приходилось лично решать трудную проблему, а именно: безупречное применение государственных средств на службе, которая по своей природе не дает возможности нормального контроля за расходами.

Его личная порядочность никогда не подвергалась сомнению даже в гестапо, которое в иной ситуации охотно брало других под подозрение в том, что они потратили доверенные деньги не по назначению. И действительно, Канарис никогда не наживался на крупных денежных средствах, которые проходили через его руки без возможности тщательного контроля. Его личный стиль жизни был и оставался для его звания и положения скромным. Он не запрашивал и не получал специальных ассигнований и дотаций от фюрера. Когда он в 1936 г. купил себе маленький дом в Шлахтензее, в котором жил до своего ареста в 1944 г., была продана дорогая скрипка его супруги, потому что иначе не хватило бы сбережений, чтобы покрыть расходы на покупку. Канарис и на службе был противником ненужных расходов. Разведка, после того как она под его руководством расширилась по составу и стала играть более важную роль, оставалась в своей старой «лисьей норе» на Тирпицуфер 74–76, названной так не в честь начальника, хотя многие видели в нем старого, хитрого лиса, а из-за многочисленных, необозримых, полутемных коридоров, парадных и черных лестниц этого когда-то «светского» многоэтажного дома, который со своими салонами, «Берлинскими комнатами», кухнями, девичьими и так далее был крайне непрактичным для учреждения и в котором новичок мог почти наверняка заблудиться. Канарис не планировал ни переезда в другие, более подходящие для работы помещения, что, впрочем, было бы нежелательным, так как здесь они были вблизи от верховного командования вермахта, куда можно было попасть прямым путем, ни основательной перестройки. Также и своим собственным кабинетом, который находился на верхнем этаже здания и куда можно было попасть только на старомодном, часто ломавшемся лифте, он был совершенно доволен. Это помещение, в которое можно было попасть через приемную с двумя секретаршами, было на редкость скромным и не имело ничего общего с помпезными залами, которые привыкли называть своими кабинетами высокопоставленные персоны национал-социалистического режима. Комната была средней по величине, в ней находилась только необходимая мебель, похоже, собранная из старых вещей без всякого стиля и выбора. Перед комнатой находилась пристроенная терраса, с которой можно было смотреть на Ландверканал. На письменном столе стояла миниатюрная модель крейсера «Дрезден», на котором он участвовал в битвах под Коронелем и у Фолклендских островов, — память о морской карьере шефа. Рядом пресс-папье, на каменной подставке три бронзовые обезьяны. Одна из них приставила руку к уху и напряженно слушает, вторая с интересом смотрит в даль, третья прикрывает рот рукой. Это символ разведки, она должна слышать и видеть, но молчать.

Среди картин и портретов, висящих на стене, бросалась в глаза большая фотография испанского каудильо с длинным посвящением, рядом — японская картина с дьявольской рожей, подарок японского посла Ошимы.

На другой стене фотографии прежних начальников секретной службы, одна из них — портрет знаменитого начальника отдела 36 немецкого генерального штаба в период Первой мировой войны, полковника Николаи. Над диваном карта мира, конечно, всего мира, потому что интересы человека, который здесь работает, не ограничиваются Германией или Европой, а распространяются на все страны планеты. Обстановку этого кабинета довершали несколько стеллажей с досье, которые Сеппл, жесткошерстная такса, безнаказанно использовал вместо угла, маленьким сейфом и железной походной кроватью, на которую Канарис после обеда при возможности ложился для короткого отдыха. Когда политическая и военная ситуация была особенно напряженной, то бывало, что адмирал проводил ночь в своем кабинете, чтобы в случае необходимости каждый раз быть «под рукой».

Он не считал, что обстановка его кабинета не совсем соответствовала его положению, особенно если вспомнить, что он должен был здесь часто принимать иностранных посетителей высокого звания. Он не придавал никакого значения таким формальностям. Он не хотел потратить деньги даже на приличный ковер, который придал бы помещению более респектабельный вид. Один из его сотрудников говорил, что Канарис скорее всего не удивился бы, если бы ему однажды вместо письменного стола поставили в комнату большой ящик. Только фотография Сеппла, которая стояла на карнизе камина против стула у письменного стола, должна была бы остаться на месте.

Такой была эта комната, в которой работал Канарис, когда он не был в отъезде. Здесь же он проводил ежедневные совещания по поводу положения дел, называемые «колонна».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.