ГЛАВА XXVI. Два женских сердца

ГЛАВА XXVI. Два женских сердца

Эллен почувствовала необычайное волнение, увидев красивую молоденькую девушку распростертой на полу хижины. Жизнь, по-видимому, покинула ее навсегда. Несмотря на то, что, насколько Эллен могла припомнить, она этой девушки никогда не видела прежде, она тем не менее испытывала к ней безотчетное влечение.

Кто была эта женщина? Как могло случиться, что, несмотря на свою крайнюю молодость, она участвовала в кровавых стычках и была, так сказать, сообщницей воинственных обитателей прерии, для которых каждое человеческое существо — враг, всякое богатство — добыча. Откуда могла явиться та странная власть, которую она, по-видимому, имела над этими людьми без чести и совести и которых она заставляла плакать, словно детей.

Все эти мысли вихрем кружились в голове Эллен, заставляя ее еще сильнее интересоваться молодой девушкой. А между тем в глубине души она ощущала тайный страх: какое-то предчувствие говорило ей, что эта женщина, одаренная странным характером и необыкновенной красотой, будет ее врагом, который навсегда разрушит ее счастье. Но так как Эллен была избранной натурой, в которой дурным чувствам не было места и у которой было правило во всех случаях жизни поступать по велению сердца, то она, не думая о последствиях, заставила умолкнуть в своей душе это неясное чувство протеста против участия к этой несчастной девушке. Она нагнулась к распростертой на земле Белой Газели и, усевшись рядом с ней с той нежностью, которая свойственна каждой женщине, положила ее очаровательную головку к себе на колени, распустила ей корсаж и стала заботливо ухаживать за ней.

Вид двух этих девушек, расположившихся на шероховатом полу жалкой индейской хижины, представлял собой очаровательное зрелище.

Обе они были красавицы, но совершенно разных типов: у Эллен были прелестные волосы пепельного цвета, тогда как Белая Газель имела как мексиканка волосы черные, с синеватым отливом; обе представляли собой совершеннейшие типы двух различных рас и двух идеалов женщины, создания непонятного как для самой себя, так и для других, этого падшего ангела, в грудь которого Бог, казалось, заронил сияющий луч своего божества и который хранит в себе напоминание о Рае, который Он заставил нас потерять. Мексиканка, очаровательное существо, обладала вулканически-страстной натурой; она ангел и, вместе с тем, и демон; она одновременно любит и ненавидит, заставляет мужчину в одну секунду почувствовать, что она любит и наслаждения рая, и беспредельные страдания ада. Кто сумеет когда-нибудь проанализировать эту необыкновенную натуру в которой достоинства и пороки, безобразно смешавшись, как бы олицетворяют собою страшные стихийные катаклизмы той страны, где она получила жизнь. Долгое время старания Эллен были бесплодны, и Белая Газель лежала на ее руках бледная и бесчувственная. Молодая девушка начинала уже беспокоиться, не зная, к какому средству прибегнуть, чтобы привести ее в чувство, но вот наконец Газель сделала движение и легкая краска залила ей щеки. Она глубоко вздохнула, с трудом подняла веки, с удивлением взглянула вокруг себя и снова закрыла глаза. Через минуту она снова их открыла, поднесла руку ко лбу, словно для того, чтобы рассеять облако, затуманившее ее память, устремила взор на ту, которая привела ее в чувство, и вдруг сдвинула брови, резко вскочила, высвободившись из державших ее рук, и одним прыжком очутилась в углу хижины, все так же не спуская пристального взгляда с американки, в свою очередь испуганной до крайности этой дикой выходкой подопечной, ничего не понимая в ее поведении. Обе девушки несколько минут стояли лицом к лицу, пристально глядя друг на друга, не произнося ни слова. Тяжелые вздохи обеих женщин были единственными звуками, нарушавшими тишину, царившую в хижине.

— Зачем вы бежите от меня? — спросила наконец Эллен своим мягким и мелодичным, как пение птицы, голосом. — Разве я внушаю вам страх? — добавила она с улыбкой. Мексиканка слушала ее, точно не понимая смысла этих слов, и, покачав своенравно головой — жест, от которого разорвалась на ее голове лента, сдерживавшая ее волосы, так что они сейчас же густыми локонами рассыпались ей по плечам, она, в свою очередь, заговорила.

— Кто вы? — спросила она резким голосом, в котором слышались гнев и угроза.

— Кто я? — ответила Эллен твердо, но с оттенком упрека в голосе. — Я та, которая спасла вам жизнь.

— А кто сказал вам, что я желаю, чтобы меня спасли? — возразила молодая девушка.

— Делая это, я только следовала велению своего сердца.

— А! Теперь я поняла, — сказала Газель с иронией. — Вы одна из тех женщин, которых в вашей стране называют квакершами и которые проводят жизнь, занимаясь тем, что читают всем проповеди.

— Я не квакерша, — сказала Эллен кротко, — я женщина, которая страдает так же, как и вы, и которую горе ваше трогает.

— О! — воскликнула мексиканка, в отчаянии ломая руки и заливаясь вдруг слезами. — Я испытываю все муки ада!

Эллен с минуту смотрела на нее с участием, потом подошла к ней.

— Не плачьте, бедное дитя, — сказал она ей, ложно истолковав причину слез молодой девушки. — Вы здесь в безопасности, никто не причинит вам вреда.

Мексиканка быстро подняла голову.

— Бояться! — воскликнула она гордо. — Не думаете ли вы, что я не в состоянии буду защищаться, если мне нанесут оскорбление? На что мне ваша защита?

И грубо схватив руку Эллен, она стала трясти ее, восклицая.

— Кто вы? Что вы здесь делаете? Отвечайте же!

— Вы, которая была с разбойниками, напавшими на селение, должны знать меня, — ответила Эллен сухо.

— Да, я знаю вас, — ответила мексиканка резко. — Вы та женщина, которую гений зла бросил поперек моего пути, чтобы уничтожить все мои радости и все мое счастье! Не здесь я рассчитывала встретиться с вами. Я счастлива видеть вас: у меня наконец есть возможность сказать вам, как я вас ненавижу! — добавила она, гневно топнув ногой. — Да, я ненавижу вас!

Эллен была испугана резкой вспышкой Белой Газели и напрасно старалась уяснить себе ее непонятные слова.

— Вы ненавидите меня? — сказала она с доброй улыбкой. — За что? Я вас не знаю. Сегодня в первый раз мы благодаря случайности оказались лицом к лицу. До сегодняшнего дня мы не имели даже самого отдаленного отношения друг к Другу.

— Вы так полагаете? — резко рассмеялась мексиканка. — Действительно, мы никогда не были знакомы друг с другом, вы правы. Тем не менее я хорошо знаю вас, мисс Эллен, дочь скваттера, Охотника За Скальпами, разбойника, — одним словом, того, кого зовут Красным Кедром. Вы та, которая осмеливается любить дона Пабло Сарате, как будто вы не принадлежите к проклятому роду! Не забыла ли я чего-нибудь? Все ли я рассказала про вас? Ну, отвечайте же! — продолжала мексиканка, приблизив свое пылавшее гневом лицо к лицу молодой девушки и с силой тряся ее руку.

— Я действительно дочь Красного Кедра, — ответила Эллен холодно, — но я не понимаю, что именно вы хотите сказать, упомянув о доне Пабло Сарате.

— Не сказала ли я ложь, в самом деле? — продолжала мексиканка с насмешкой.

— А если б даже это действительно было так? — ответила американка с некоторым высокомерием. — Какое вам до этого дело? По какому праву требуете вы от меня в этом отчета?

— По какому праву? — гневно воскликнула мексиканка, но вдруг, запнувшись, она до крови прикусила губу и, скрестив руки на груди, смерила молодую девушку взглядом, полным глубочайшего презрения. — Действительно, — продолжала она тоном, полным сарказма, — вы… вы ангел чистоты и кротости! Ваша жизнь протекала тихо и мирно под благословенным кровом честных и уважаемых родителей, которые сумели воспитать в вас все добродетели и честные правила, которым они сами следовали всю свою жизнь! А-а! Не это ли вы хотите сказать?.. Тогда как я… я — женщина, усыновленная разбойниками, вся жизнь которой протекла в прерии. Я, которая ничего не смыслит в жестких требованиях вашей жалкой цивилизации и которая всегда дышала воздухом свободы. Действительно, по какому праву могу я вмешиваться в ваши семейные планы и служить помехой вашей чистой любви, в которой все заранее взвешено и отмерено. Вы правы, я не смею, с моими дикими привычками и моим жгучим сердцем, вмешиваться в вашу любовь и из какого-то каприза уничтожить плоды ваших действий. Я действительно сошла с ума — добавила она, грубо отталкивая молодую девушку. И скрестив руки на груди, она оперлась спиной о стену хижины и умолкла.

Эллен некоторое время смотрела на нее, потом сказала ей мягким, примирительным тоном:

— Я напрасно стараюсь вникнуть в смысл ваших слов, сеньорита, но если они относятся к событию, изгладившемуся из моей памяти, если против воли, при обстоятельствах, о которых я забыла, я когда-либо оскорбила вас, — я готова принести вам извинения, какие вам будет угодно потребовать от меня. Положение наше среди этих диких индейцев слишком опасно, чтобы я не стала искать способа теснее сблизиться с вами, как с единственной представительницей белой расы. Только дружба и доверие друг к другу могут сделать нас сильными и дать нам возможность избежать те козни, которые будут постоянно встречаться на нашем пути, и выдержать угрожающее нам нападение.

Лицо мексиканки утратило свое неприязненное, злое выражение. Черты его прояснились. Поразмыслив немного, она раскаялась в тех словах, которые она произнесла в припадке гнева. Ей было неприятно, что она выдала свою тайну. Она начала надеяться, что ей удастся взять свои слова назад, а потому со свойственным женщинам лукавством, которое делает их такими опасными в известных случаях, она постаралась ввести в заблуждение свою собеседницу и изгладить из ее памяти то неприятное впечатление, которое в ней оставила ее безумная вспышка. Поэтому, улыбнувшись, она произнесла самым мягким и вкрадчивым голосом:

— Вы добры, сеньорита. Я не заслуживаю ни тех забот, которыми вы окружили меня, ни тех добрых слов, которые вы мне сказали, после того, что я осмелилась говорить вам. Но я скорее несчастна, чем зла. Я жалкое, брошенное дитя, усыновленное разбойниками, с которыми вы меня видели. Первыми звуками, коснувшимися моего слуха, были предсмертные крики. Первым светом, который я увидела, был свет пожара. Жизнь моя протекала в прерии, вдали от городов, где, как говорят, учат быть хорошими людьми. Я — своенравное и испорченное дитя, но поверьте мне, сеньорита, сердце у меня не дурное, я умею ценить и помнить сделанное мне благодеяние. Увы! Девушка в моем положении гораздо более достойна сожаления, чем порицания.

— Бедное дитя! — сказала Эллен, невольно тронутая этими словами. — Вы так молоды и уже так несчастны!

— О, да! Очень несчастна, — продолжала мексиканка. — Я никогда не знала ласки матери, и единственной моей семьей были разбойники, которые вместе с индейцами-апачами атаковали сегодня ваше селение.

И обе девушки, разговаривая, уселись, обнявшись друг с другом, как две робкие голубки. Они долго болтали, рассказывая друг другу о своей жизни. Эллен с той доверчивой искренностью, которая составляла основу ее характера, постепенно открыла этой оригинальной девушке, которая совершенно подкупила ее в свою пользу, все те маленькие тайны, которые делают жизнь в двадцать лет такой привлекательной, не замечая при этом, что опасная женщина, очаровавшая ее своей вкрадчивой лестью, постоянно поощряла ее к откровенности, оставаясь в то же время сама крайне сдержанной и скрытной по отношению к Эллен.

Так протекло незаметно для обеих девушек несколько часов ночи, и беседа их закончилась лишь тогда, когда сон, который никогда не уступает никому своих прав, если дело касается молодых и здоровых натур, не смежил, наконец, отяжелевшие веки американки.

Мексиканка не спала.

Когда отяжелевшая головка Эллен упала наконец к ней на грудь, она осторожно приподняла ее и переложила на звериные шкуры, служившие им постелью. После этого она долго и внимательно рассматривала дочь скваттера при слабом свете угасающего факела, воткнутого в землю. Напускное спокойствие совершенно исчезло при этом с лица Белой Газели, и на нем появилось такое выражение ненависти, которого никак нельзя было ожидать увидеть на столь хорошеньком личике. Увидев ее теперь — бледную, с грозно сдвинутыми бровями и стиснутыми зубами, стоящую перед молодой девушкой, — ее можно было принять за злого демона, готового броситься на свою жертву, которую он держит трепещущей и очарованной под своим смертоносным взглядом.

— Да, — сказала она глухо, — она красива, эта женщина, в ней есть все, чтобы быть любимой мужчиной! Она сказала мне правду: он любит ее!.. А меня?.. — добавила она с яростью. — Почему он не любит меня?!.. Я тоже красива — даже, может быть, красивее ее! Как могло случиться то, что во время наших частых свиданий сердце его не зажглось от пламени, которое глаза мои метали при его приближении? Почему он никогда не замечал меня? Почему все мои попытки внушить ему любовь оказались бесплодными, почему он никогда ни о ком больше не думал, кроме как о той женщине, которая спит здесь, находясь теперь в моей власти, и которую я могла бы убить, если бы только этого захотела?

Произнеся эти слова, девушка вынула из-за пояса миниатюрный стилет с длинным тонким лезвием.

— Нет, — добавила она после минутного размышления, — нет! Не так должна она умереть! Она недостаточно будет страдать! О, нет! Я хочу, чтобы она испытала все те страдания, которые терзают теперь меня. Я хочу, чтобы ревность пожирала ее сердце точно так же, как она давно пожирает мое! Боже правый! Я отомщу, как должна отомстить мексиканка! Ну что ж! Если он презирает меня, если он не хочет любить меня, то ни она ни я не будем владеть им. О-о! — продолжала она, усмехаясь и прохаживаясь быстрыми шагами взад и вперед возле спящей девушки, как дикий зверь в клетке. — Ты, белокурая девушка с белым, как лилия, лицом, твои щечки, бархатные, как персик, скоро станут бледнее моих, и твои лихорадочно-воспаленные глаза будут уже больше не в состоянии проливать слезы!

Нагнувшись к Эллен, она стала внимательно прислушиваться к ее ровному дыханию и, уверенная в том, что она погружена в глубокий сон, тихо подошла ко входу хижины, приподняла пологи, убедившись предварительно, что ничто не нарушает царившей вокруг нее тишины, осторожно перешагнула через спавшего на пороге хижины Курумиллу и быстрыми и неслышными шагами удалилась.

Курумилла вызвался охранять обеих женщин, несмотря на все протесты со стороны Валентина и дона Пабло, уверявших его, что девушки в полной безопасности.

Но Курумилла не спал, как это можно было сначала предположить, от него не ускользнуло ни одно движение мексиканки, и не успела она сделать и десяти шагов, как он вскочил и последовал за ней.

Зачем делал он это? Он сам не мог бы ответить на этот вопрос.

Неясное предчувствие говорило ему, что он должен следить за чужестранкой и постараться узнать, с какой целью она, вместо того, чтобы спать, бродит по лагерю, в котором она — пленница и потому рискует на каждом шагу встретиться с врагом, готового с радостью убить ее. Причина, заставившая ее пренебречь столь очевидной опасностью, должна была быть очень серьезной, и эту-то причину индейский воин и желал знать. Молодая девушка шла, с трудом пробираясь среди хижин и вигвамов, представлявших собой настоящий лабиринт. Ночь стояла темная. Луна, скрывавшаяся за тяжелыми облаками, время от времени показывала свой туманный лик; на небе не было ни звездочки. Девушка временами останавливалась, вытягивала шею и внимательно прислушивалась к каждому шороху, казавшемуся ей подозрительным. Иногда она оборачивалась и шла назад, но вместе с тем все время продолжала кружиться на одном и том же пятачке, не удаляясь на слишком значительное расстояние от хижины, в которой спала Эллен. Курумилле стало очевидно, что девушка безуспешно искала вигвам, в котором находился кто-то, с кем она желала переговорить. Наконец, отчаявшись, по-видимому, в своих поисках, девушка остановилась и два раза издала звук, очень похожий на волчий вой. Сигнал этот — а это, несомненно, был сигнал — помог ей выйти из затруднения гораздо успешнее, чем это сделали ее поиски. Почти тотчас же с двух противоположных концов лагеря ей ответили таким же воем. Девушка с минуту колебалась, лицо ее отражало неудовольствие, но, овладев собой, она тотчас же повторила свой сигнал, и внезапно возле нее очутились двое людей, точно выросших из земли. Одним из них был Красный Кедр, другим — Сандоваль.

— Слава Богу! — воскликнул мексиканец, пожимая руки молодой девушке. — Вы спасены, нинья! Мне теперь, стало быть, нечего больше бояться. Ну и ну! Вы можете гордиться тем, что причинили мне большую тревогу.

— Я здесь, — сказал Красный Кедр. — Могу я быть вам чем-либо полезным? Мы в двух шагах отсюда сидим в засаде с двумя сотнями апачей. Говорите, что нам надо делать?

— В настоящее время ровно ничего, — ответила Белая Газель, здороваясь со своими друзьями. — После нашего вчерашнего поражения всякая новая попытка будет и слишком поспешной, и неудачной. Насколько мне известно, команчи пойдут на рассвете по вашим следам. Не теряйте их из виду: может так случиться, что дорогой мне понадобится ваша помощь, но до тех пор не показывайтесь. Действуйте с большой осторожностью, чтобы противник не мог угадать ваших намерений.

— Вы больше ничего не прикажете?

— Пока ничего. Итак, ступайте. Индейцы не замедлят проснуться, и вам плохо придется, если вас увидят.

— Повинуюсь, — сказал Красный Кедр, и с этими словами, проскользнув между хижин, исчез в темноте.

Курумилла сначала намеревался броситься за ним и выследить его, но после минутного размышления раздумал делать это и дал ему беспрепятственно бежать.

— У меня к вам просьба, — сказала Газель, обращаясь к Сандовалю. — Я хочу попросить вас об одной услуге.

— Услуге, нинья… Скажите лучше, что вы желаете отдать мне приказание.

— Я хочу, слышите ли вы, мой дон Пачеко, я хочу, чтобы мы по пути бежали!

— Если это ваше единственное желание, то выполнить его будет нетрудно.

— Необходимо, чтобы во время нашего бегства вы похитили и увезли с собой ту молодую девушку, заботам которой вы сегодня меня вверили. На Диком Западе существует, не правда ли, дикое и кровожадное племя, которое зовется племенем сиу.

— Да, и это большие негодяи, уверяю вас, нинья. Но я не понимаю, какое отношение…

— Эта девушка должна быть отдана в рабство сиу!

— Я предпочел бы убить ее. Бедняжка бы меньше мучилась.

— Я так хочу! Разбойник опустил голову.

— Хорошо. Разве я не раб ваш? Девушка улыбнулась с гордостью.

— Берегитесь, нинья! Я не знаю, что произошло между вами и этой девушкой, но я знаю по опыту, что месть приносит иногда горькие плоды. Быть может, настанет тот день, когда вы раскаетесь в том, что вы сделали сегодня.

— Не все ли мне равно?! Я буду отомщена! Эта мысль принесет мне отраду и даст мне силы перенести страдания.

— Я повинуюсь.

С этими словами сообщники расстались.