VI. Достоинства неблагоприятных условий[174]
VI. Достоинства неблагоприятных условий[174]
Более точная проверка
Мы пришли к отказу от общераспространенного предположения, будто бы цивилизации возникают в тех случаях, когда окружающая среда предоставляет необыкновенно легкие условия жизни, и выдвинули аргумент в пользу прямо противоположной точки зрения. Это широко распространенное мнение возникает оттого, что новейший исследователь такой цивилизации, как египетская (а в данном контексте древние греки были «людьми нового времени», как и мы сами), принимает как нечто само собой разумеющееся землю в том виде, какой ее сделал человек, и допускает, что она была такой же, когда первопроходцы впервые за нее взялись. Мы постарались показать, что нижняя долина Нила, когда первопроходцы впервые взялись за нее, в действительности была похожа на данное выше описание некоторых частей верхней долины Нила в наши дни. Но эта разница в географическом положении могла бы вызвать сомнения в убедительности нашего примера. В настоящей главе мы намереваемся подробнее истолковать нашу мысль, приводя те случаи, когда цивилизация сначала преуспевала, а потом терпела неудачу на одном и том же месте и когда местность, в отличие от Египта, возвращалась к своему первоначальному состоянию.
* * *
Центральная Америка
Замечательный пример представляет собой нынешнее состояние родины майянской цивилизации. Здесь мы обнаруживаем руины огромных, великолепно украшенных общественных зданий, которые ныне находятся вдалеке от какого-либо места проживания человека, в глубине тропического леса. Лес, подобно некоему боа-констриктору, буквально поглотил и продолжает не спеша пожирать руины и сейчас, вырывая хорошо обтесанные и тесно пригнанные друг к другу камни своими скорченными корнями и усиками. Контраст между нынешним видом местности и тем, который она должна была иметь во времена существования майянской цивилизации, настолько велик, что почти невообразим. А ведь было время, когда эти огромные общественные здания стояли в центре больших многонаселенных городов, а города располагались посреди широких пространств возделанной земли. Мимолетные человеческие достижения и тщетные человеческие желания подвергаются резкому воздействию возвращающегося леса, сначала поглощающему поля, затем дома и, наконец, сами дворцы и храмы. Однако это не самый значительный урок, который можно вынести из нынешнего состояния Копана, Тикаля или Паленке[175]. Еще более красноречиво руины говорят о той борьбе с природным окружением, которую создатели майянской цивилизации в свое время должны были вести. Самим своим реваншем, обнаружившим всю ее ужасающую силу, тропическая природа свидетельствует о храбрости и силе людей, которые однажды, хотя бы только и на время, достигли успеха, обратив ее в бегство и поставив в безвыходное положение.
* * *
Цейлон
О столь же трудном подвиге завоевания земли для обработки у выжженных долин Цейлона напоминают разрушенные дамбы и заросшие полы цистерн, в колоссальном масштабе построенных некогда на влажной стороне горной местности сингальскими неофитами индской философии хинаяны[176].
«Чтобы понять, как появились такие цистерны, следует знать кое-что об истории Ланки. Идея, лежавшая в основании системы, была простой, но великой. Царями, строившими цистерны, подразумевалось, что ни один дождь, с такой щедростью проливающийся в горах, не должен достичь моря, не отдав по пути дань человеку.
В центре южной части Цейлона расположена обширная горная зона, но к востоку и северу засушливые долины простираются на тысячи квадратных миль и в настоящее время весьма мало населены. В разгар сезона дождей, когда армии грозовых облаков день за днем устремляются со всей своей силой на возвышенности, существует естественная граница, которую дожди не в силах перейти… Есть места, где демаркационная линия двух зон — влажной и засушливой — настолько узка, что в пределах мили может показаться, будто вы перешли в новую местность… Эта линия изгибается от моря до моря и кажется постоянной и не затронутой человеческими действиями, такими, как вырубка лесов»{39}.
Однако миссионеры индской цивилизации на Цейлоне некогда совершили tour de force[177], заставив пораженные дождями нагорья давать воду, жизнь и богатство равнинам, которые природа осудила на засуху и заброшенность.
«Горные потоки были перехвачены, а их воды направлены в гигантские водохранилища внизу. Некоторые из этих водохранилищ достигают четырех тысяч акров. От них шли каналы к другим, еще более обширным цистернам, расположенным далее от возвышенностей, а от этих — к еще более удаленным. Ниже уровня каждой большой цистерны и каждого большого канала существовали тысячи маленьких цистерн, каждая из которых была центром деревни и в конечном счете питалась из влажной горной зоны. Так, постепенно, сингальцы завоевали все (или почти все) равнины, ныне до такой степени безлюдные»{40}.
Усердность труда, затраченного на поддержание созданной человеческими руками цивилизации среди этих от природы бесплодных равнин, демонстрируется двумя выдающимися особенностями в ландшафте сегодняшнего Цейлона: возвращением той некогда орошенной и населенной полосы в состояние первобытного бесплодия и концентрацией современных чайных, кофейных и каучуковых плантаций в другой части острова, где идут дожди.
* * *
Северо-Аравийская пустыня
Знаменитой и ставшей уже почти банальной иллюстрацией нашей темы является нынешнее состояние Петры[178] и Пальмиры[179] — зрелище, вдохновившее целый ряд опытов по философии истории, начиная с «Руин» Вольнея (1791)[180]. Сегодня эти былые очаги сирийской цивилизации находятся в том же состоянии, что и очаги цивилизации майянской, хотя [в данном случае] враждебным окружением, взявшим реванш, является Афразийская степь, а не тропический лес. Руины говорят нам о том, что эти искусно построенные храмы, портики и гробницы, когда они были еще целы, служили украшением великих городов. Археологические данные, являющиеся единственным средством при составлении нами картины майянской цивилизации, подкрепляются здесь также и письменными свидетельствами исторических записей. Мы знаем, что первопроходцы сирийской цивилизации, вызвавшие, словно по волшебству, города среди пустыни, были мастерами в магии, владение которой сирийская легенда приписывает Моисею.
Эти маги знали, как извлечь воду из сухой скалы и как найти дорогу в нехоженой пустыне[181]. Первоначально Петра и Пальмира стояли посреди орошенных садов, какие ныне еще окружают Дамаск. Но Петра и Пальмира не жили в то время (как живет сегодня Дамаск) исключительно или преимущественно за счет плодов своих близлежащих оазисов. Их богачи были не садовниками, выращивающими фрукты на продажу, но купцами, поддерживавшими связь оазиса с оазисом, континента с континентом посредством деятельной караванной торговли, двигаясь из одной точки в другую через пролегавшие между ними пространства степей и пустынь. Нынешнее состояние этих городов свидетельствует не только об окончательной победе пустыни над человеком, но и о величине предшествующей победы человека над пустыней.
* * *
Остров Пасхи
В других условиях мы можем сделать подобный же вывод относительно истоков полинезийской цивилизации[182], исходя из нынешнего положения острова Пасхи. Ко времени своего открытия современными исследователями этот удаленный остров в юго-восточной части Тихого океана был населен двумя расами: расой из плоти и крови и расой из камня — явно примитивным населением полинезийского физического типа и выполненным на высоком уровне «населением» статуй. Живые обитатели не владели ни искусством ваяния подобных статуй, ни умением преодолевать по воде ту тысячу миль открытого моря, что отделяет остров Пасхи от ближайшего из островов Полинезийского архипелага. До своего открытия европейскими моряками остров был оторван от остального мира на протяжении неизвестного количества времени. Однако его двойное население из плоти и камня свидетельствует столь же ясно, сколь руины Пальмиры и Копана, об исчезнувшем прошлом, которое, судя по всему, чрезвычайно отличалось от настоящего.
Эти человеческие существа, должно быть, были порождены, а статуи — изваяны полинезийскими мореплавателями, некогда проложившими путь без карт и компаса через Тихий океан на своих хрупких открытых каноэ. И данное путешествие вряд ли было единичным приключением, по воле случая забросившим одну лодку с первопроходцами на остров Пасхи. «Народ статуй» столь многочислен, что в его создании должно было участвовать не одно поколение. Все указывает на положение дел, при котором плавание на тысячи миль в открытом море совершалось регулярно на протяжении долгого периода времени. В конце концов, по неизвестной для нас причине море, некогда победоносно пересеченное человеком, сомкнулось вокруг острова, как пустыня сомкнулась вокруг Пальмиры, а лес — вокруг Копана. «Люди из камня», как статуя из стихотворения Хаусмена[183], сами остались подобными камню, а люди из плоти и крови порождали с каждым поколением все более и более грубое и неумелое потомство.
Пример острова Пасхи, несомненно, прямо противоречит широко распространенному на Западе взгляду на острова южных морей как на земной рай, а на их обитателей — как на детей природы, находящихся в положении Адама и Евы до грехопадения. Ошибочная идея возникает из того допущения, что какая-то одна часть полинезийской окружающей среды принимается за целое. Природное окружение фактически состоит не только из земли, но и из воды, которая являет собой грозный вызов всякому человеческому существу, пытающемуся пересечь ее, не обладая средствами лучшими, чем находились в распоряжении полинезийцев. Лишь после того, как первопроходцы смело и успешно ответили на этот вызов «соленого, чуждого моря» и совершили tour de force (рывок) регулярного морского сообщения между островами, они добились опоры на крупицах сухой земли, разбросанных по водной пустыне Тихого океана почти столь же редко, как в космосе разбросаны звезды.
* * *
Новая Англия[184]
Прежде чем закончить данный обзор возвращений к природному состоянию, автор хотел бы позволить себе привести два примера, которые ему случилось наблюдать лично: один пример несколько необычный, а другой — весьма очевидный.
Однажды я путешествовал по сельской местности штата Коннектикут в Новой Англии и неожиданно наткнулся на заброшенную деревню — зрелище, как мне говорили, не столь необыкновенное для тех мест, однако для европейца неожиданное и приводящее в замешательство. В течение, возможно, почти двух столетий Таун-Хилл — таково было название этой деревни — простоял со своей деревянной георгианской церковью[185] в центре деревенской лужайки, со своими коттеджами, фруктовыми садами и полями. Церковь стоит до сих пор, сохраняемая как памятник старины, однако дома исчезли, фруктовые деревья одичали, а поля постепенно пришли в запустение.
За последние сто лет жители Новой Англии несоразмерно своему количеству участвовали в отвоевывании у дикой природы всего широкого пространства Американского континента от Атлантики до Тихого океана. Однако в то же время они позволили природе взять обратно эту деревню в самом центре их первоначальной родины, где предки их жили, возможно, в течение двух столетий. Стремительность, основательность, необузданность, с какими природа заново утверждала свое владычество над Таун-Хиллом, лишь только человек ослабил свою власть, действительно, определяют меру тех усилий, которые человек некогда приложил для того, чтобы возделать эту бесплодную почву. Лишь такая же интенсивная, как и пущенная в ход при освоении Таун-Хилла, энергия могла оказаться достаточной для «покорения Запада». Пустынная местность объясняет чудо появления выросших, словно грибы, городов Огайо, Иллинойса, Колорадо и Калифорнии.
* * *
Римская Кампания[186]
Впечатление, которое на меня произвел Таун-Хилл, на Тита Ливия в свое время произвела Римская Кампания. Здесь он был изумлен тем, что бесчисленное общество вооруженных мелких землевладельцев некогда должно было жить в области, которая в его время, как и в наше[187], представляло собой пустынную болотистую местность и рассадник лихорадки. Это позднейшее запустение воспроизводит первоначальное состояние отталкивающего ландшафта, некогда превращенного первопроходцами из латинов[188] и вольсков[189] в возделанную и населенную сельскую местность. Энергия же, порожденная в процессе освоения этой узкой полоски суровой италийской почвы, стала той энергией, которая впоследствии завоевала мир от Египта до Британии.
* * *
Perfida Capua[190]
Изучив характер некоторых окружающих сред, фактически являвшихся местами возникновения цивилизаций или иных выдающихся человеческих достижений, и обнаружив, что условия, которые они предоставляли человеку, не были легкими, а, скорее, наоборот, давайте перейдем теперь к дополнительному исследованию. Рассмотрим несколько иную окружающую среду, в которой условия жизни были легкими, и исследуем то воздействие, которое эта окружающая среда произвела на человеческую жизнь. Предпринимая подобное исследование, мы должны различать две ситуации. В первой из них народ попадает в легкую для жизни окружающую среду после того, как прожил какое-то время в тяжелой. В другой ситуации народ существует в легкой окружающей среде, так никогда и не столкнувшись (насколько это известно) с иной средой с тех пор, как его дочеловеческие предки стали людьми. Иными словами, мы должны проводить различие между воздействием благоприятного окружения на человека цивилизованного и на человека примитивного.
В античной Италии Рим нашел свою противоположность в Капуе. Капуанская Кампания[191] была до такой же степени благоприятна для человека, как Римская Кампания — сурова. В то время как римляне уходили далее из своей отталкивающей страны, чтобы покорять одного соседа за другим, капуанцы оставались на месте и позволяли одному соседу за другим завоевывать себя. От своих последних завоевателей — самнитов — Капуя была освобождена, по ее же собственной просьбе, благодаря вторжению Рима, а затем, в самый критический момент самой критической войны в римской истории, вслед за битвой при Каннах, Капуя отплатила Риму тем, что открыла свои ворота Ганнибалу. И Рим, и Ганнибал были одного мнения, рассматривая переход Капуи на другую сторону в качестве наиважнейшего результата битвы и, возможно, самого решающего события войны. Ганнибал отправился в Капую и расположил там свое войско на зимних квартирах, вследствие чего случилось нечто, обманувшее все ожидания. Зима, проведенная в Капуе, настолько деморализовала армию Ганнибала, что она уже никогда, как прежде, не стала орудием победы.
* * *
Совет Артембара
У Геродота есть история, весьма уместная в данном контексте. Некий Артембар и его друзья пришли к Киру со следующим предложением:
«“Так как Зевс отнял у Астиага владычество над Азией и вручил его персам, а среди персов — тебе, Кир, давайте же покинем нашу маленькую и притом суровую страну и переселимся в лучшую землю. Много земель здесь по соседству с нами, много и дальше. Если мы завоюем одну из них, то наша слава и уважение к нам еще больше возрастут. Так подобает поступать народу — властителю [других народов]. Ибо когда же еще нам представится более удобный случай, как не теперь, когда мы владычествуем над многими народами и в наших руках целая Азия?”
Услышав эти слова, Кир не удивился предложению и велел его выполнять. Тем не менее он советовал персам готовиться к тому, что они не будут больше владыками, а станут рабами. Ведь, говорил он, в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными…»{41}
* * *
«Одиссея» и Исход
Если мы обратимся к свидетельствам античной литературы, даже еще более прославленным, чем «История» Геродота, то обнаружим, что никогда ни со стороны циклопов, ни со стороны других агрессивных противников не угрожала Одиссею опасность большая, чем со стороны волшебников, призывавших его к легкой жизни, — Кирки с ее гостеприимством, которое заканчивалось в свинарнике; лотофагов, в земле которых, согласно более позднему источнику, «всегда был полдень»; сирен, против чьих очаровывающих голосов он заткнул воском уши своим морякам, предварительно приказав привязать себя к мачте, и Калипсо, которая как богиня была прекраснее Пенелопы, но как существо нечеловеческое — ниже супруги смертного[192].
Что касается израильтян Исхода, то строгие авторы Пятикнижия не предусмотрели ни сирен, ни Кирки, чтобы сбить их с пути, но мы читаем, что они постоянно жаждали «египетских котлов с мясом»[193]. Если бы они добились своего, то мы могли бы быть уверенными, что они никогда бы не произвели на свет Ветхого Завета. К счастью, Моисей принадлежал к той же школе мысли, что и Кир.
* * *
«Тунеядцы»[194]
Критик мог бы заявить, что примеры, которые мы привели, недостаточно убедительны, что народ, перешедший от тяжелых условий жизни к легким, «испортится», подобно голодному человеку, набивающему себе рот пищей, но те, кто пользовался легкими условиями постоянно, этого, предположительно, могли бы и не сделать. В таком случае мы должны обратиться ко второй из выделенных нами выше ситуаций, в которой народ находится в благоприятной окружающей среде и, насколько это известно, никогда не находился в иной. В данном случае беспокоящий фактор перехода устранен, и мы в состоянии исследовать воздействие благоприятных условий в чистом виде. Здесь можно привести подлинную картину [этих условий, заимствованную из жизни] Ньясаленда[195], как ее увидел полвека назад западный исследователь:
«Укрытые в этих бесконечных лесах, подобно птичьим гнездам, в страхе друг перед другом и перед общим врагом — работорговцем, — стоят маленькие туземные деревни. Здесь в своей девственной простоте обитает Первобытный Человек, без одежды, без цивилизации, без знания, без религии — настоящее дитя природы, бездумное, беззаботное и довольное. Этот человек, по-видимому, вполне счастлив. У него практически нет желаний… Африканца часто порицают за лень, но это неправильно. Он не нуждается в работе. Нет причины трудиться, когда вокруг тебя столь щедрая природа. Следовательно, его праздность является, так сказать, столь же неотъемлемой частью его самого, как приплюснутый нос, и столь же мало достойна порицания, как медлительность в черепахе»{42}.
Чарлз Кингсли[196], этот викторианский представитель деятельной жизни, предпочитавший северо-восточный ветер юго-западному, написал небольшой рассказ под названием «История великой и прославленной нации тунеядцев, ушедших из страны Трудолюбия, потому что они хотели целыми днями играть на варгане». Эта нация понесла наказание, выродившись в горилл.
Забавно проследить различное отношение, которое проявили к «лотофагам» эллинский поэт и современный западный моралист. У эллинского поэта лотофаги и их Лотосовая земля страшно привлекательны — ловушка дьявола на пути цивилизованного грека. С другой стороны, Кингсли демонстрирует отношение современного британца, рассматривая своих «тунеядцев» со столь высокомерным осуждением, что остается невосприимчивым к их привлекательным чертам. Он считает своим несомненным долгом присоединить их к Британской империи — не для нашего, конечно же, а для их собственного блага — и обеспечивает их брюками и Библиями.
Тем не менее нашей задачей является не одобрение или же порицание, а понимание. Мораль заключается в первых главах Книги Бытия: лишь после того как Адам и Ева были изгнаны из Эдемской «лотосовой земли», их потомки начали изобретать сельское хозяйство, металлургию и музыкальные инструменты.