Летучий голландец

Летучий голландец

Не дал ли Петр России днесь архитектуру, Оптику, механику, да учат структуру, Музику, медицину, да полированны Будут младых всех разум и политикованны.

Федор Журавский. Слава печальная. 1725

Все началось с подписи. Точнее — монограммы. Она повторялась на двух маленьких портретах из запасников Русского музея: «С: de В: 1721». Помещенные внизу холстов латинские надписи сообщали, что на одном представлен Григорий Федорович Долгоруков, посланник России в Польше, на другом — его жена.

Эти портреты, по существу, неизвестны. Побывать в экспозиции музея им до сих пор не удалось. Мешали не размеры, тем более не уровень мастерства: почти миниатюрная техника художника была превосходной. Мешало сомнение. Кто он, неразгаданный «С: de В:» — русский мастер или все-таки иностранец?

За иностранную школу живописи говорил характер письма и, конечно, латинская монограмма с характерной частичкой «де». Раскрыть же монограмму со времени поступления полотен в музей не удавалось. Ни один из справочников по искусству не содержал ее расшифровки. И вот, наконец, ссылку на нее — пока единственную! — найти удалось. Ссылка вела в один из музеев Вены. Именно там хранились две картины с аналогичной монограммой.

Ответ из Вены не занял слишком много времени. Да, указанные картины сравнительно недавно в собрание поступили — два пейзажа Египта и Нильской долины. Монограмма для хранителей музея загадки не представляла — бесспорно Корнелис де Брюин (де Брайн, как пишут сегодня некоторые его имя), широко известный в Европе рубежа XVII–XVIII веков путешественник, автор переведенных почти на все европейские языки книг о своих поездках. Положим. Но проливало ли это хоть какой-нибудь свет на портреты Русского музея?

Рисовать и даже писать виды пытались многие из путешественников тех времен. Но долгоруковские портреты свидетельствовали об ином — о высоком профессионализме. Откуда он мог и мог ли появиться у де Брюина — к ответу на этот вопрос логичнее всего было подойти через биографию путешественника. И вот тут-то и начиналось действительно удивительное.

Голландия последних лет жизни Рембрандта… Де Брюину было 10 лет, когда великого живописца не стало. Первые уроки живописи у местного, ничем не примечательного художника. Долгожданный отъезд в Рим, но спустя полтора года вместо дальнейшего совершенствования в мастерстве неожиданное решение о путешествии.

Де Брюину мало городов Италии. «Прекрасный Адонис», как прозвали его итальянцы, «летучий голландец», как назовут его в последующие годы, оставляет занятия, чтобы повидать новые страны. Малая Азия, Египет, острова Греческого архипелага — в своем неистребимом интересе к окружающему художник напоминает туристов наших дней. Необычной архитектуры сооружение, головной убор крестьянки, впервые увиденный куст ягод или вид города — ничто не проходит мимо его внимания, все подробно описывается и тут же зарисовывается.

На первый взгляд этот выбор сюжетов для зарисовок кажется неожиданным, случайным. Зато в сочетании с текстом он воссоздает на редкость полную картину, настоящий портрет страны в живых, подмеченных не столько художником, сколько исследователем чертах.

Живопись, рисунок приходили на помощь рассказу, но они же помогали де Брюину путешествовать. Где бы ни оказывался художник-путешественник, он выполнял заказные работы и главным образом портреты. Значит, он вполне мог написать и чету Долгоруких, если только при каких-то обстоятельствах встреча с ними состоялась.

Казалось бы, простая справка из биографии художника, но в том-то и дело, что биографии де Брюина в науке, по существу, нет. Де Брюином занимались географы — когда, куда ездил, что видел, — и о нем почти забыли историки искусства: слишком необычна для художника вся его жизнь.

Восьмилетнее путешествие по Ближнему Востоку закончено, и словно утолив жажду странствий, де Брюин возвращается к занятиям живописью. Следующие восемь лет он безвыездно в Венеции, в мастерской известного живописца Карло Лотти, сначала учеником, потом помощником.

И новый поворот в жизни художника. Неожиданно бросив многочисленные заказы и заказчиков, де Брюин уезжает в Гаагу и целиком уходит в работу над книгой. В 1698 году в Дельфте выходит его «Путешествие по Малой Азии», снабженное тремястами картинами-иллюстрациями автора. Созданию этого необычного отчета было отдано пять лет. А вот дальше — дальше на жизненном пути де Брюина становится Россия.

Все получилось просто. Модный лондонский живописец Г. Кнеллер почти одновременно пишет портреты разъезжающего по Европе в составе так называемого Великого посольства Петра I, скрывавшегося под именем десятника Петра Михайлова, и ставшего исключительно популярным де Брюина. Петр не может остаться равнодушным к популярности путешественника, и через посредство того же Г. Кнеллера «летучий голландец» узнает, что его приезд в Россию был бы встречен очень доброжелательно.

Интересовала ли де Брюина вначале собственно Московия? Но именно через нее пролегала сухопутная дорога на Восток, так неудержимо манивший путешественников XVII века. И вот в сентябре 1701 года де Брюин высаживается в Архангельске, имея конечной целью добраться до Персии и даже островов Индийского океана. Меньше всего он мог предполагать, что пребывание в Московии затянется для него на целых два года.

«По возвращении моем, после девятнадцатилетнего странствия, в мое отечество, мою овладело желание увидеть чужие страны, народы и нравы, в такой степени, что я решился немедленно же исполнить данное мною обещание читателю в предисловии к первому путешествию, совершить новое путешествие чрез Московию в Индию и Персию… Главная же цель моя была осмотреть уцелевшие древности, подвергнуть их обыску и сообщить о них свои замечания, с тем вместе обращать также внимание на одежду, нравы, богослужение, политику, управление, образ жизни…

…Земля, находившаяся у нас теперь в правой стороне, была берег Лапонии (Кольский полуостров. — Н. М.)… В этой стране есть цепь гор не особенно высоких и почти всюду равной высоты, идущих вдоль моря; цвет этих гор с виду рыжеватый, а почва бесплодная. Во многих местах горы эти покрыты снегом, накопляющимся в расселинах… Наконец, 30-го вошли мы в так называемое Белое море… Утром 31-го нас было всего 21 судно, именно: 11 Голландских, 8 Английских и 2 Гамбургских корабля.

…Что до города Архангельска, то он… расположен вдоль берега реки на 3 или 4 часа ходьбы, а в ширину не свыше четверти часа. Главное здание в нем — Палата или двор, построенный из тесаного камня и разделяющийся на три части. Иностранные купцы помещают свои товары и сами имеют для помещения несколько комнат в первом отделении… Здесь же помещаются и купцы, ежегодно приезжающие сюда из Москвы и выжидающие отъезда последних кораблей, возвращающихся в свое отечество, что бывает обыкновенно в октябре месяце.

Входя в эти палаты, проходишь большими воротами в четырехугольный двор, где по правую и левую стороны расположены магазины. Во второе отделение вход через подобные же ворота, где находится другая палата, в конце которой находится Дума со множеством покоев. Третьи ворота ведут опять в особую палату, назначенную для товаров русских людей, в которой и купцы, хозяева этих товаров, имеют помещения для себя.

Кремль, в котором живет Правитель (воевода), содержит в себе лавки, в которых русские во время ярмарки выставляют свои товары. Кремль окружен бревенчатой стеной.

Что до зданий, то все дома этого города построены из дерева. Стены в этих зданиях гладкие, обшитые красивыми тоненькими дощечками. В каждой комнате обычно одна печь, затопляемая снаружи. Печи эти большею частию очень большие и устроены таким образом, что не только не портят, напротив, составляют украшение комнаты, так как они очень изящно сделаны.

Относительно зданий ничто мне не показалось здесь таким удивительным, как постройка домов, которые продаются на торгу совершенно готовые, так же как покои и отдельные комнаты. Дома эти строятся из бревен или древесных стволов, сложенных и сплоченных вместе так, что их можно разобрать, перенести по частям куда угодно и потом опять сложить в очень короткое время». «Летучий голландец» не был заурядным путешественником. Подготовиться к встрече с новой страной значило для него проштудировать всю существующую литературу о крае и народе, собрать все возможные сведения, но при всем том, по его собственным словам, «строго держаться истины и описывать только то, что он сам видел и дознал на месте». Четыре месяца де Брюин посвящает изучению жизни «самоедов», затем вида, уклада и быта русских городов. Холмого-ры, Вологда, Ярославль, Ростов Великий, посад Троице-Сергиева монастыря, наконец, в канун нового, 1701, года Москва.

Де Брюин отмечает, что для путешествия по Московии нужно иметь собственные сани или возок — наемные ямщики располагают только лошадьми, что эти сани ввиду необычайной протяженности дорог имеют совсем особое устройство — своего рода ящика, обитого изнутри рогожей, кожей и сукном от снега и сырости. Ездок укладывался в такие сани как в постель, накрываясь ворохом шуб и специальной кожаной полостью. Ехали со скоростью не более пяти верст в час, переменяя каждые 15 верст лошадей. Де Брюина поражает красота монастырей, каждый из которых, по его оценке, представляет могучее фортификационное сооружение, и то, что в самых далеких северных городах можно найти творение рук итальянских зодчих, каким он считает вологодский собор. Москва встречает его необычайно пышными и красочными приходившимися на новогодние дни празднествами.

«Царь [Петр I] впереди всех ехал на величавом черном коне. Платье на нем было из золотой парчи, самой великолепной: верхний кафтан был испещрен множеством узоров различного цвета, а на голове у него была высокая красная шапка, на ногах же желтые сапоги. Конь его в богатейшей упряжке покрыт был прекрасным золотым чепраком, а на передних ногах его блестели серебряные кольца шириною в четыре пальца».

Внутреннее убранство московских домов средней зажиточности мало чем отличается от западноевропейских, зато дома придворных и вовсе затмевают богатством дворцы итальянских герцогов. Чего стоит один дом Франца Лефорта.

«Это было громадное каменное здание в итальянском вкусе, в которое нужно было всходить по лестнице с правой и левой стороны по причине большого протяжения самого здания. В нем были великолепные комнаты и прекраснейшая зала, покрытая богатыми обоями, в которой собственно и праздновалась свадьба. Для умножения великолепия было принесено заблаговременно множество серебряных сосудов, которые и были выставлены для обозрения на приличном им месте. Так стояли два громадные леопарда на шейной цепи с распростертыми лапами, опиравшимися на щиты с гербом, и все это было сделано из литого серебра. Потом большой серебряный глобус, лежащий на плечах Атласа из того же металла, и сверх того множество кружек и другой серебряной посуды, часть которой была взята из царской казны».

Действительно видение де Брюина было совсем особое. Он одинаково отмечает и фантастическую пышность московских застолий, когда за еду в купеческом доме садилось подчас по несколько сотен человек, и привычки простых людей. Вот эти-то простые москвичи по три раза в день едят капусту и запасают великое множество огурцов, которые едят как яблоки. Они во множестве употребляют хрен, чеснок, репу, но при этом успели привыкнуть и к недавно появившимся в стране моркови, свекле, пастернаку и особенно полюбили салат и сельдерей. Всем остальным ягодам они предпочитают наиболее распространенную в Подмосковье костянику — и с медом, и с сахаром, а на случай горячки — в виде питья. Для де Брюина важно, что все русские любят цветы и радуются каждому букету, что выращивают в Москве полупудовые, на редкость душистые дыни и что лекарства заказывают в аптеке, где их готовят дипломированные ученые лекари.

Одновременно де Брюин отмечает как свободно владеет голландским языком Петр — лучшего переводчика трудно себе представить, — и что именно его интересует: Египет, разливы Нила, порты Средиземного моря. Петр хочет, чтобы де Брюин как можно больше увидел в России и вместе с тем обращается к нему с просьбой срочно написать портреты трех своих племянниц, дочерей старшего своего умершего брата Ивана. Заказ настолько спешный, что русский посланник увозит написанные де Брюином холсты в Вену еще до того, как на них успевают высохнуть краски. Но расположение Петра не мешает художнику разобраться и в особенностях государственного устройства России, и в ее военных возможностях.

«Что касается величия Русского двора, то следует заметить, что Государь, правящий сим Государством, есть монарх неограниченный над всеми народами; что он все делает по своему усмотрению, может располагать имуществом и жизнию всех своих подданных, с низших до самых высших; и наконец, что всего удивительнее, его власть простирается даже не дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле…

Войска Русского Государя простираются обыкновенно до 46 или до 50 тысяч человек, кроме нескольких конных полков и копейщиков, получающих жалованье из царской казны ежегодно деньгами, хлебом и другими необходимыми вещами. В военное время призываются все русские дворяне, составляющие, таким образом, весьма сильное ополчение, доходящее до 200 тысяч человек, включая в то число их прислужников, которых многие из этих дворян имеют при себе по 10 и даже по 20 человек, а менее значительные держат их по 3 человека».

Вид Москвы и ее окрестностей с Воробьевых гор. Гравюра по рисунку О. Кадоля. 1825 г.

По указанию Петра де Брюин рисует — «снимает», по выражению тех лет, вид Москвы с Воробьевых гор, из окон расположенного точно напротив Новодевичьего монастыря грандиозного Воробьевского дворца, который летом обычно занимала любимая сестра Петра Наталья. И любуясь необычайной красоты панорамой города, художник успевает отметить, что сам по себе дворец представляет двухэтажное деревянное здание, имеющее по 124 комнаты на каждом этаже. Петр приглашает с собой де Брюина и в Воронеж, где полным ходом идет строительство русского флота. Де Брюин поражен размахом работ на всем протяжении пути и особенно самой дорогой.

«От Москвы до Воронежа на каждой версте стоит верстовой столб, на котором по-русски и по-немецки выставлен 1701-й год, время постановки этих столбов. Между всеми этими столбами, довольно высокими и окрашенными красной краской, понасажено по 19 и 20 молодых деревьев по обеим сторонам дороги, иногда деревья эти посажены по 3 и по 4 вместе, переплетены ветвями вроде туров для защиты их и для того, чтобы они крепче держались в земле и не выходили из оной. Таковых верстовых столбов счетом 552… Полагаю, что число молодых деревьев, рассаженных между верстами, никак не меньше, если не более 200 тысяч».

Де Брюин не торопился покидать Россию. Тогда в апреле 1703 года он решает тронуться в дальнейший путь. За Коломенским, у села Мячкова, он садится на судно армянских купцов, чтобы по Оке и Волге спуститься к Астрахани. И мелькают названия, наизусть заученные туристами наших дней: Белоомут, Щапово, Дединово, Рязань, Касимов, Муром, одни отмеченные дорожными происшествиями, другие запомнившиеся постройками, пейзажами или старательно зарисованные.

…Прошло четыре года. Позади Персия, Индия, Ява, Борнео. Летом 1707 года де Брюин снова в Астрахани, чтобы повторить старый путь теперь уже вверх по Волге. Хотел ли путешественник и на этот раз задержаться в русской столице? Во всяком случае, формального предлога для жизни в Москве не оказалось. Разговоров о заказах то же нет. Сам того не зная, де Брюин помог своим мастерством превосходному русскому живописцу Ивану Никитину. Теперь Никитин к полному удовольствию Петра напишет и трех подросших царевенплемянниц и его сестру Наталью. А Петр, помня о рассказах «летучего голландца», отправит Никитина совершенствоваться в Италию и причем именно в Венецию.

Только все это в будущем. А пока Петра занимают персидские дела. Пусть и не близко, но все же маячит впереди так называемый Персидский поход на берега Каспия, и Петру хочется по возможности больше узнать о тех местах. В Преображенском, в гостях у царевны Натальи Алексеевны, де Брюин должен подробно описывать каждую мелочь своих персидских впечатлений, особенности и достопримечательности страны, вплоть до развалин Персеполиса — города, который он чуть ли не сам открыл и, во всяком случае, первый описал. Для скольких поколений историков искусства и культуры это описание оставалось непревзойденным!

А между тем де Брюин внимательным и доброжелательным взглядом успевает заметить все, что успело измениться за время его отсутствия в Москве. Выросло нарядное здание Аптеки, где занято работой 8 аптекарей, 5 подмастерьев и 40 работников. Открыта городская больница на Яузе, рассчитанная на 86 человек. Де Брюин познакомился с ней достаточно внимательно, потому что может указать и число комнат в ней, и число печей, и рассказать о дипломированном обслуживающем персонале — хирург, врач и аптекарь. Путешественник отмечает, что начала действовать суконная фабрика на той же Яузе, а на Москве-реке в районе Новодевичьего монастыря стеклянный завод, изготавливающий зеркала размером до полутора метров в высоту. Обновлены стены Кремля и Китай-города, на Печатном дворе появился латинский шрифт, а в городском театре на Красной площади идут регулярные представления. И как всегда в Москве повсюду слышна хорошая духовная музыка и много превосходных певцов и хоров.

«Многие писатели полагают, что некогда город Москва был вдвое больше того, как он есть теперь. Но я, напротив, дознал по самым точным исследованиям, что теперь Москва гораздо более и обширнее того, чем была когда-нибудь прежде и что в ней никогда не было такого множества каменных зданий, какое находится ныне и которое увеличивается почти ежедневно».

В феврале 1708 года де Брюин окончательно прощается с Москвой. Спустя три года в Амстердаме выходит его книга о России — «Reizen over Moscovie door Persie en Yndie», снабженная 320 изображениями с натуры.

Труд голландского путешественника на голландском языке — что удивительного, если бы он прошел незамеченным или стал достоянием одних специалистов. Однако для де Брюина все складывается иначе. Одна за другой европейские страны переводят и издают его путешествие. Им зачитываются любители и его изучают, как учебник, все, кому по роду службы или дел приходилось иметь дело с Россией. Это та мера доброжелательной объективности, которая могла дать настоящие знания о народе и о стране. Другое дело, что на русский язык книга осталась непереведенной и по сей день.

Ну, а портреты Русского музея? Они относятся к одной из последних страниц жизни художника-путешественника, которые удалось восстановить по архивам Польской Народной Республики.

По возвращении из России де Брюин поселяется в Амстердаме. Шестидесятилетнему художнику уже не под силу далекие поездки. В крайнем случае он выбирается лишь в соседние страны. К таким редким исключениям относится и его поездка в 1721 году во владения Августа II Сильного, курфюрста Саксонского, короля польского, при дворе которого состоял послом Долгоруков.

Казалось, все становилось очевидным. Только разгадка долгоруковских портретов на этом не кончалась. Надпись утверждала, что де Брюин изобразил на них Г.Ф. Долгорукова, но в 1721 году Долгорукову уже 65 лет, тогда как на портрете совсем молодой мужчина и еще моложе его цветущая юностью жена. И историческая справка. Именно в 1721 году Г.Ф. Долгоруков сложил с себя полномочия посла. Место отца занял сын Сергей, один из блестящих русских дипломатов. Его-то в новой должности, по-видимому, и написал де Брюин. А надпись — что ж, скорее всего она была сделана по памяти, уточнить же ее оказалось некому. Григорий через несколько лет умер, Сергей сослан и казнен вступившей на престол Анной Иоанновной.

Нет сомнения, всегда интересно, а для историка и существенно имя изображенного лица. Но сегодня для нас гораздо важнее образы людей петровских лет и картина России того времени, созданные художником, написавшим первый в полном смысле этого слова бестселлер о русской стране, согретый пониманием и искренним дружелюбием к нашему народу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.