Анна или Екатерина?

Анна или Екатерина?

В отношении Петра к Анне Монс произошло потепление. Сначала последовало разрешение «Монсше и Балкше в кирху ездить», затем были удалены другие ограничения свободы женщин. Матрене царь наконец позволил соединиться с мужем и дочерью.

В 1710 году Петр отослал Екатерину в Дерпт, в семейство Балк, под присмотр Матрены. Там ее муж Федор служил губернатором. Видимо, царь доверял уму и такту сестры Анны. Может быть, он желал несколько пообтесать мать своих дочерей — поведение и манеры Матрены казались ему верхом респектабельности, — но, возможно, просто стремился, что вообще было ему свойственно, собрать всех близких ему людей в одну кучу, не заботясь об их личных предпочтениях. В данном случае все устроилось удачно. Матрена желала загладить память о своей вине и услужить царю. Она приняла Екатерину как родную — по крайней мере, с тех пор та всегда выказывала семье Балк особенную приязнь.

После победы под Полтавой царь остро нуждался в передышке. Ему нужна была семья, подруга жизни, которая будет делить с ним горечь поражений и радость побед; когда надо, успокоит и пожалеет. В этой роли он видел Анну Монс, которую после долгих размышлений решил простить. Как видно, ни измена, ни длительная разлука, ни явное нежелание Анны быть с ним рядом не имели для него значения. Напрасно Меншиков убеждал царя в порочности и продажности этой женщины, Петр стоял на своем.

Наверное, в Анне было нечто притягательное, что привлекало к ней не только Петра, но и просвещенных и образованных европейцев. «Эта особа служила образцом женских совершенств.

С необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер; была чувствительна, не прикидываясь страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущенный капризами, не знала кокетства, была умна и в высшей степени добросердечна». Такой она виделась немецкому историку Гельбигу. Остается только пожалеть, что он не описал для потомков эту очаровательную женщину.

Ей уже перевалило за тридцать, но она не утратила своей красоты и обаяния. Жертвой ее привлекательности пал немолодой прусский посланник барон Георг Иоганн фон Кайзерлинг.

Удивительно, какую целеустремленность и последовательность проявляла Анна в выборе друзей сердца. Ее избранником снова стал иностранный дипломат, лютеранин, немец. Видимо, отношения фаворитки и посланника были достаточно длительными, поскольку их плодом стал ребенок.

Сентиментальный, упорный и благородный Кайзерлинг как честный человек решил просить разрешения у Петра взять Анну Монс в жены. Кроме того, он искал протекции царя для ее братьев. В ответ на его просьбу царь возбужденно заявил, что «воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней». Но так как она им «прельщена и развращена», то он ни о ней, ни о ее родственниках ни слышать, ни знать не хочет. Петра поддержал Меншиков, который принялся чернить Анну. Он утверждал, что та — подлая, публичная женщина (Светлейший употреблял более сильные выражения) и он сам развратничал с ней столько же, сколько царь.

Разгорячившись, Меншиков приказал своим солдатам избить Кайзерлинга и выгнать его вон. Бравые служивые с душой отнеслись к делу, отметелили барона и спустили с лестницы. При падении Кайзерлинг получил тяжелые травмы.

Разразился дипломатический скандал. Петр потребовал у Меншикова, чтобы тот принес извинения Кайзерлингу, двух гвардейцев-обидчиков даже приговорили к смертной казни. Но в дело вмешался прусский король и своей властью (но не без ходатайства со стороны Петра) помиловал приговоренных.

Трудно восстановить последовательность событий, старательно скрываемую многими поколениями Романовых. По-видимому, Анна настаивала на браке со своим избранником. Петр «имел низость» отобрать у нее ранее подаренный дом в Москве и далее оказывал давление, чтобы предотвратить этот союз. Анну даже обвинили в шпионстве в пользу Пруссии. Но женщина проявила твердость. Они с Кайзерлингом обручились. В это время дипломат уже был тяжело болен. Венчание происходило, когда Кайзерлинг практически находился на смертном одре.

Баронесса Анна Кайзерлинг стала вдовой, побыв супругой всего около шести месяцев. Мало того, ей пришлось выдержать унизительную тяжбу с братом мужа, претендующего на имущество покойного.

В это время ее поверенными вместо сестры становятся мать и брат. Как видно, генеральша Балк больше не хотела таскать каштаны из огня и рисковать своей свободой и положением ради Анны. «Любезный, от всего сердца любимый братец, — писала Анна Виллиму, — привези вещи и деньги покойного мужа, потому что лучше, когда они у меня, а не у чужих людей». Но брат отчего-то медлил.

Матрена Ефимовна властно приказывала сыну, несущему службу в Лифляндии: «Сделай так, как просит Анна!» А у него были основания медлить. Какие — видно из письма сестры: «Я была до крайности поражена, что ты занял уже до 700 рейхсталеров. Боже мой! Неужели это значит поступать по-братски? Этак ты меня совсем разоришь! Подумал ли ты, сколько слез я проливаю во вдовьем своем положении и сколько у меня расходов. Слезы мешают мне писать. Призываю Бога на помощь, да исправит Он тебя, быть может, ты станешь лучше обо мне заботиться».

С 1708 года Виллим делает карьеру — он уже царский генеральс-адъютант от кавалерии. Его стараниями Анна выигрывает тяжбу, хотя ей и приходится совершить утомительное путешествие в Курляндию.

Брак Анны и Кайзерлинга поставил крест на надеждах Петра. Анна по собственному желанию выбыла из конкурентной борьбы. На первый план вышла Екатерина Алексеевна.

Происхождение этой женщины темно и неясно. Самая распространенная версия — она дочь литовского крестьянина. Правда, были попытки приписать ей благородную дворянскую, хоть и незаконную кровь: якобы мать-крестьянка родила ее от ливонского дворянина фон Альвендаля. Но в дальнейшем они не получили распространения. Особенно после того, как были найдены родственники царицы. Один из них служил форейтором — это был старший братец царевой зазнобы, Федор. Другой брат пахал землю, кормился плодами трудов своих. Одна из сестер была служанкой, другая — почтенной супругой сапожника; правда, третья торговала своими прелестями в Ревеле. Петр назначил родственникам любимой небольшое содержание и отправил подальше от двора, с глаз долой.

Настоящее имя этой женщины — Марта Самуиловна Скавронская (Скаврончук)[24]. Но она носила и другие имена: Катерина Василевская, Катерина Трубачева, пока, наконец, не стала Екатериной Алексеевной. Считается, что хорошенькую смышленую девочку взял на воспитание пастор из Мариенбурга Эрнст Глюк. Некоторые историки удивляются, почему пастор, впоследствии активно занимавшийся просвещением в Москве, построивший на Покровке одно из первых светских училищ, не обучил воспитанницу элементарной грамотности. Ответ прост — вероятно, потому, что он предназначал ее для черной работы, для которой грамота не обязательна.

Коренастая, с пышным бюстом и полными бедрами, короткой шеей и круглым лицом с многочисленными темными родинками, она готовила, шила, стирала, гладила и увлеченно занималась любовью.

Имеются сведения, что Марта чуть ли не с детства проявляла излишнюю благосклонность к сильному полу и в семнадцать лет родила дочь, умершую вскоре после рождения. Пастор поспешно выдал девушку замуж за драгуна по фамилии либо Раабе, либо Краузе. Непродолжительное — не более недели — семейное сожительство закончилось, когда драгун вынужден был уйти воевать, а его жена осталась в городе.

После взятия Мариенбурга русскими войсками Марта попала в плен, затем последовала смена нескольких хозяев и, наконец, встреча с Петром. У историков практически нет сомнений, что Марту подсунул Петру Меншиков, опасавшийся (как оказалось, напрасно), что Петр все-таки женится на Анне, которая фаворита откровенно не любила. Корыстный и расчетливый, он даже помыслить не мог, что «кукуйская царевна» может отказаться от короны из-за каких-то «чувств». В любом случае вакантное место следовало заместить своим человеком. Очень подходила кандидатура слепо влюбленной в него, выкупленной у Шереметева за три рубля Марты. Пахотная лошадь и обыкновенная корова стоили по два рубля; но за холмогорских коров платили от трех с полтиной до шестнадцати рублей. Так что три рубля — деньги совсем не маленькие. Меншиков хотел, чтобы деньги «работали».

Неглупый, но совершенно не понимающий женщин Петр попался в простую ловушку. Однако даже после рождения нескольких детей жизнь Марты не переменилась — в сердце царя по-прежнему была Анна Монс. Катерина жила то у сестер Арсеньевых, то у Натальи Алексеевны, иногда Петр снимал ей отдельный домик…

Только после замужества Анны Петр решил немедленно жениться — но на ком же? Удивительно, что в огромной России, среди множества княжон и боярских дочерей, он не нашел, да и не искал себе подходящей невесты. Наверное, пример упрямой Евдокии Лопухиной, не желавшей поступиться в угоду мужу привычным укладом русской жизни, оказывающей ему открытое сопротивление, надолго отвратил его от родовитых московских девиц. Но ведь в домах европейских правителей было множество молодых девушек, родители которых почли бы за счастье выдать дочь за русского царя. Иностранные принцессы уж точно не тяготели к русской старине. Рассуждения некоторых защитников Екатерины о том, что Петру трудно было бы общаться с иностранками из-за языкового барьера, звучат неубедительно: при его любви ко всему иностранному он должен был стремиться к такому браку; к тому же царь сам был способен изъясняться на ломаном немецком и голландском языках. Так что понимание можно было обеспечить. Катерина тоже поначалу не знала русского и всегда говорила с немецким акцентом.

Как это ни обидно, приходится признать, что великий Преобразователь не был создан для порядочных женщин.

Поэтому 9 февраля 1712 года официально не разведенный с Евдокией Лопухиной Петр обвенчался с официально не разведенной с полковым трубачом Иоганном Краузе Екатериной Алексеевной. Венчание совершилось в Петербурге рано утром в деревянной церкви Исакия Далмацкого. Никого из представителей русской аристократии на церемонию не пригласили. Присутствовали только родственники. Посаженою матерью была царица Прасковья Федоровна, а подружками — царевны Катерина и Прасковья Ивановны. Внебрачные дочери Екатерины от Петра, Анна и Елизавета, обошли вместе с родителями вокруг аналоя, то есть стали считаться в России привенчанными, законными. Для Европы это было совсем не столь очевидно, с чем впоследствии царю пришлось столкнуться.

Заключив этот брак, царь рассчитывал, что обрел любовь, которая не будет пускать побеги на сторону и не увянет с годами. Время показало, что в этом, как и во многом другом, он просчитался.

Насчет Екатерины Алексеевны в народе ходили разные толки. «Не подобает ей, — говорили некоторые, — на царстве быть: она не природная и не русская, и ведаем мы, как она в полон взята, и приведена под знамя в одной рубахе и отдана была под караул, а караульный наш офицер надел на нее кафтан: она с князем Меншиковым его величество кореньем обвела». Не только простой народ, многие бояре и боярыни с неодобрением смотрели на возвышение безвестной «немки». Ромодановский выступал против женитьбы царя на Марте Скавронской, неприязненно относился к «шведской полонянке» и не считал нужным это скрывать.

Сестры царя были глубоко унижены появлением у них подобной родственницы: ладно уж полюбовница, но законная супруга, государыня?!

Гораздо серьезнее были возражения духовенства. Б. А. Успенский видел ситуацию так. Поступок Петра «вызвал резко отрицательную реакцию не только потому, что царь женился вторым браком при живой жене, насильственно постриженной, — подобные прецеденты, по крайней мере, имели место (пусть и в исключительных случаях) и раньше. Беспрецедентным было смешение духовного и плотского родства. Дело в том, что восприемником Екатерины, когда она принимала православие, был царевич Алексей, то есть он был ее духовным отцом. По отношению к Петру она оказывалась в духовном родстве внучкой; при этом в данном случае духовное родство не различалось от плотского, только становилось еще выше. Итак, обвенчавшись с Екатериной, Петр как бы женился на собственной внучке. Это не могло расцениваться иначе, как своего рода духовный инцест, кощунственное попрание основных христианских законов».

Так совпало, что в августе того же года от скоротечной чахотки умерла Анна Монс, вдова Кайзерлинг. Она воспитывала троих детей; двух мальчиков и старшую девочку, к которой была очень привязана. В конце жизни она пережила большую любовь к недостойному человеку, пленному шведскому капитану фон Миллеру, взятому в плен после битвы при Лесной. Современники сочувствовали Анне, поскольку ее молодой любовник вытягивал у нее деньги. Он безутешно рыдал над ее гробом, но, быть может, это были слезы счастья — покойница завещала ему свое огромное состояние — 5740 рублей.

Когда Петр говорил, что «быть пленником у любовницы хуже, нежели пленником на войне; у неприятеля скоро может быть свобода, а у женщины оковы долговременны», он, конечно же, думал об Анне, главной женщине своей жизни, решительно и бесповоротно порвавшей с ним, не прельстившейся даже царским венцом.

Так Анна и осталась в истории заклейменной недобрыми словами М. И. Семевского: «Скажем о ней окончательное мнение. Оно вытекает из представленных материалов. Их достаточно, чтобы видеть в Анне Монс страшную эгоистку, немку сластолюбивую, чуть не развратную, с сердцем холодным, немку расчетливую до скупости, алчную до корысти, при всем этом суеверную, лишенную всякого образования, даже малограмотную (о чем свидетельствуют ее подлинные письма). Кроме пленительной красоты в этой авантюристке не было других достоинств». Это мнение стало официальным, почти государственным. На Анне Монс российская историография поставила крест, чтобы не появилось искушения сравнить ее с другой женщиной, которая, не имея ни одного из качеств, в которых профессор Семевский отказывает Анне, и с лихвой обладая теми, за которые ее корит, заняла российский трон под именем императрицы Екатерины I.

Решив узаконить из-за дочерей свои затянувшиеся отношения с Катериной Трубачевой, Петр еще раньше потребовал того же от Меншикова: жениться на одной из сестер Арсеньевых. Избежать выбора было невозможно. После долгого колебания Светлейший выбрал не смуглую дурнушку Варвару, а Дарью Арсеньеву — красавицу невеликого ума, скорую на слезы, не бойкую, не слишком крепкую здоровьем. Варвара, маленькая, калечная, зато редкой образованности, ума, железной воли, все равно осталась в доме теперь уже супругов Меншиковых и не вышла замуж. Ее честолюбие растворилось в успехах меншиковской семьи. Варвара и грамотой владела, и дворцовое обхождение знала, мечтала для Светлейшего об огромном богатстве, влиянии при дворе, власти. Многие современники считали, что без ее упорства, расчетливости, властного и умелого руководства Меншикову не удалось бы ни достичь такого места при дворе, ни удержаться около Петра. Катастрофу фаворита она тоже впоследствии разделила.

Может быть, Меншиков не слишком стремился к браку с Арсеньевой и метил повыше, но попробовал бы он объяснить царю свои амбиции…

Женившись, царь обрел в супруге превосходного компаньона. Она делила с царем все трудности походной жизни, не боялась ездить верхом, хотя постоянно была беременна, лихо опрокидывала чарку с водкой, не приходила в смятение и перед кубком Большого орла; держалась на дружеской ноге с солдатами, распределяла корпию для раненых. Гвардия, преданная своему творцу, любила его походную жену-солдатку.

Екатерина была храброй и веселой, разделяла все интересы Петра, порой подходя к делу с неожиданной стороны, и не раз помогала ему принять верное решение.

Она покорила Петра своей крепостью, здоровьем и спокойным нравом. В любых обстоятельствах супруга имела над ним странную успокаивающую власть: «В те минуты, когда он поддавался одному из своих приступов ярости, который затуманивал его сознание и приводил в конвульсии лицо, она безбоязненно подходила к нему, обращаясь нежно, но твердо, гладила руками волосы и укладывала больную голову на свою роскошную грудь. Уткнувшись лицом в это прекрасное тело, как в подушку, он успокаивался, его дыхание приходило в норму. Мать и жена в одном лице, она проводила два или три часа, без устали разговаривая с этим гигантским ребенком, припавшим к ее груди. Проснувшись, бодрый и свежий, он едва мог вспомнить о том, что его повергло в ярость. Чтобы добиться окончательного выздоровления Петра, она увлекала его в веселый танец или рассказывала ему несколько забавных историй, над которыми он раскатисто хохотал». Хотя Екатерина сама была не прочь выпить, она заботилась о его здоровье и во время затянувшихся оргий не стеснялась пойти искать его посреди веселья, авторитетно повторяя: «Батюшка, пора возвращаться!». Он, смеясь, слушался ее».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.