Заключение

Заключение

В воспоминаниях Георгия Маркова, болгарского диссидента и писателя, опубликованных после смерти автора, последовавшей в результате знаменитого «укола зонтиком» в Лондоне в 1978 г., есть такая история – символ послевоенного периода не только в его собственной стране, но и в Европе вообще. Ее частью является диалог, произошедший между одним из его друзей, арестованным за замечание коммунисту-чиновнику, который купил хлеб без очереди, и офицером болгарской милиции.

«А теперь скажите, кто ваши враги?» – потребовал начальник милиции.

К. подумал немного и ответил: «Я даже не знаю. Наверное, у меня нет врагов».

«Нет врагов! – Начальник повысил голос. – Вы хотите сказать, что нет людей, которых вы ненавидите и которые ненавидят вас?»

«Насколько мне известно, нет».

«Вы лжете, – закричал вдруг подполковник, поднимаясь со стула. – Что вы за человек такой, что у вас нет врагов? Вы явно не принадлежите к нашей молодежи, вы не можете быть одним из наших граждан, если у вас нет врагов!.. А если вы действительно не умеете ненавидеть, мы вас научим! Мы научим вас очень быстро!»

В каком-то смысле начальник милиции в этом рассказе прав – выйти из Второй мировой войны, не имея врагов, было практически невозможно. Вряд ли можно продемонстрировать нравственное и человеческое наследие войны лучше, чем в этом. После опустошения целых регионов, гибели свыше 35 миллионов человек, бесчисленных убийств людей из-за национальности, расы, религии, классовых или личных предрассудков практически каждый европеец перенес ту или иную потерю или пострадал от несправедливости. Даже страны, которые мало сталкивались с непосредственными боевыми действиями, вроде Болгарии, пережили политическую дезорганизацию, ожесточенные ссоры с соседями, насилие со стороны нацистов и в конечном итоге вторжение одной из новых мировых сверхдержав. Среди всех этих событий ненавидеть своих противников стало совершенно естественным. Действительно, руководители и пропагандисты противоборствующих сторон шесть долгих лет поощряли ненависть как основное оружие в стремлении к победе. Вышеописанный начальник милиции терроризировал молодых студентов Софийского университета, поскольку ненависть была уже не просто побочным продуктом войны – в привычном образе мыслей коммунистов она поднялась до уровня долга.

Существовало очень много причин не любить своего соседа в послевоенный период. Он мог быть немцем – и в таком случае его поносили все вокруг, он мог сотрудничать с немцами, что было в равной степени плохо: после войны основная месть была направлена на эти две группы людей. Он мог поклоняться не тому богу – католическому или православному, мусульманскому или еврейскому – или вообще никакому. Он мог принадлежать не к той расе или национальности: хорваты во время войны массово убивали сербов, украинцы – поляков, венгры подавляли словаков, и почти все преследовали евреев. У него могли быть неправильные политические взгляды: и фашисты, и коммунисты несут ответственность за бесчисленные зверства на всем континенте, они сами подвергались жестоким репрессиям, наряду с теми, кто придерживался практически любой политической идеологии между этими двумя крайностями.

Исключительное разнообразие обид, существовавшее в 1945 г., демонстрирует не только глобальность войны, но и неадекватность в нашем традиционном ее понимании. Недостаточно изобразить войну обычным конфликтом между странами оси и союзниками за территорию. Некоторые самые вопиющие зверства не имели никакого отношения к территории – лишь расе или национальности. Нацисты напали на Советский Союз не просто ради жизненного пространства, но и в стремлении утвердить превосходство немецкой расы над евреями, цыганами и славянами. Советский Союз вторгся в Польшу и Прибалтийские государства тоже не только ради территорий, он хотел как можно дальше распространить коммунизм на запад. Некоторые самые ожесточенные бои происходили вовсе не между странами оси и союзниками, а между местными жителями, которые воспользовались более масштабной войной, чтобы дать выход своему застарелому недовольству. Хорватские усташи сражались за этническую чистоту, словаки, украинцы и литовцы – за национальное освобождение, многие греки и югославы – за упразднение монархии или ее восстановление. Многие итальянцы воевали за освобождение от оков средневекового феодализма. Поэтому Вторая мировая война была не только традиционной войной за территорию, но и противостоянием рас и идеологий, в котором переплелись полдюжины гражданских войн исключительно по местным причинам.

Учитывая то, что немцы – всего лишь ингредиент в этом густом месиве из различных конфликтов, совершенно очевидно, что их поражение не положило конец насилию. На самом деле утверждение, что война закончилась, когда Германия наконец капитулировала в мае 1945 г., обманчиво. Ее капитуляция положила конец только одному аспекту войны. Связанные с ней конфликты по поводу расы, национальности и политики продолжались неделями, месяцами, а иногда годами после ее окончания. Группы итальянцев все еще линчевали фашистов в конце 1940-х гг. Греческие коммунисты и националисты, сражавшиеся друг с другом как с врагами или пособниками Германии, в 1949 г. по-прежнему смертельно враждовали. Украинское и литовское повстанческие движения, рожденные в разгар войны, все еще продолжали свои вылазки до середины 1950-х гг. Вторая мировая война – словно огромный супертанкер, бороздящий воды Европы: у него такая огромная скорость, что, пока в мае 1945 г. его двигателям задавали обратный ход, его бурное движение не остановилось, пока не прошли еще несколько лет.

Ненависть, которую начальник болгарской милиции в рассказе Георгия Маркова требовал развивать в себе, особого рода. Ненависть, к которой призывали во время войны советские пропагандисты, вроде Ильи Эренбурга и Михаила Шолохова, а политработники пытались насаждать в армейских подразделениях в Восточной Европе. Если бы студент, которого терроризировал начальник, знал учение Сталина – впоследствии основная часть образования каждого болгарского студента, – он бы точно знал, кто его враги.

Гневная, возмущенная атмосфера, царившая в Европе в послевоенный период, явилась превосходной средой для раздувания революции. Однако коммунисты видели в такой атмосфере не бедствие, а шанс. До 1939 г. между капиталистами и рабочими, землевладельцами и крестьянами, правителями и гражданами всегда существовали конфликты, но обычно они носили локальный характер краткосрочных эпизодов. Военные годы, полные кровопролития и лишений, подстегнули эти конфликты сверх всякой меры, о которой коммунисты до войны не могли и помыслить. Широкие слои населения теперь обвиняли свои прежние правительства в том, что те ввергли их в пропасть войны. Они презирали предпринимателей и политиков за сотрудничество с врагами. И когда большая часть Европы находилась на грани голодной смерти, они ненавидели всякого, кто, как им казалось, вышел из войны с меньшими потерями, чем они. Если до войны рабочих эксплуатировали, во время войны эта эксплуатация достигла своего наивысшего пика: миллионы людей были порабощены против их воли и еще миллионы буквально доведены работой до смерти. Неудивительно, что многие люди на всем континенте обратились после войны к коммунизму: это движение не только привлекало как живительная и радикальная альтернатива дискредитировавшим себя прежним политикам, но и давало людям возможность выпустить весь гнев и возмущение, накопившиеся за эти ужасные годы.

Ненависть стала ключом к успеху коммунистов в Европе, как ясно свидетельствуют многочисленные документы, побуждающие партийных активистов пропагандировать ее. Коммунизм не только подпитывал враждебные чувства по отношению к немцам, фашистам и коллаборационистам, но и воспитывал антипатию к аристократии и среднему классу, землевладельцам и кулакам. Позже, когда мировая война постепенно переросла в войну холодную, эти чувства легко превратились в отвращение к Америке, капитализму и Западу. Те же, в свою очередь, возненавидели коммунизм.

Не только коммунисты увидели свой шанс в насилии и хаосе. Националисты тоже понимали, что конфликты, разгоревшиеся во время войны, можно использовать для осуществления альтернативной пропаганды – в их случае этнической чистки стран. Многие государства воспользовались новой ненавистью к немцам, возникшей после войны, чтобы выдворить за свои пределы веками жившие в Восточной Европе немецкие общины. Польша использовала развившуюся за годы войны ненависть к украинцам, чтобы начать программу депортации и насильственной ассимиляции. Словаки, венгры и румыны приступили к обмену населением, а антисемитские группировки воспользовались атмосферой насилия для изгнания с континента немногих оставшихся евреев. Эти группировки ставили себе цель – ни много ни мало – создать ряд этнически чистых национальных государств в Центральной и Восточной Европе.

Националисты так и не добились своих целей после войны – отчасти потому, что международное сообщество не позволило им этого, а кроме того, нужды холодной войны стали преобладать над всем остальным. Но когда холодная война близилась к финалу, давние националистические конфликты проявились вновь. Вопросы, которые, по мнению многих людей, уже давно решены, внезапно были подняты вновь с такой страстью, что стало казаться, будто события пятидесятилетней давности произошли только вчера.

Самый впечатляющий пример после падения коммунизма – Югославия. Единственное восточноевропейское государство, которое не проводило этнических депортаций после войны. В результате сербы, хорваты и мусульмане по-прежнему жили в смешанных сообществах на территории всего региона – что имело катастрофические последствия, когда разразилась гражданская война в начале 1990-х гг. Ее зачинщики использовали Вторую мировую войну и послевоенный период как прямое оправдание своим действиям и возродили многие старые символы этнического конфликта 1945 г. Сознательно реанимируя то время, они занимались массовыми изнасилованиями и убийствами гражданского населения, а также этнической чисткой в широком масштабе.

Другие, менее драматичные, но не менее значительные события происходили во многих уголках Европы после краха коммунизма. Например, в 2006 г. в Словакии студентка по имени Хедвига Малинова сообщила полиции, что была избита за то, что разговаривала на родном венгерском языке. Это обвинение получило широкую огласку и снова всколыхнуло конфликт между словаками и венграми, притаившийся на время в этой стране. Министр внутренних дел Словакии обвинил студентку во лжи, полиция – в даче ложных показаний, и напряженные отношения между Словакией и ее венгерским национальным меньшинством обострились, как в 1946 г.

По ту сторону границы Венгрия увидела возврат к национальной ненависти, возможно, более коварной, чем раньше: антисемитизм нарастал, как не бывало и в 1940-х гг. В письме в газету «Вашингтон пост» в начале 2011 г. отмеченный наградой венгерский пианист Андраш Шифф написал, что его страну захлестнула волна «реакционного национализма», которой свойственна все возрастающая ненависть к цыганам и евреям. Словно не понимая иронии, венгерская правая пресса немедленно отреагировала, заявив, что только евреи способны обвинить Венгрию в подобных преступлениях. Золт Баер написал в газете Magyar Hirlap: «Вонючее дерьмо по имени, кажется, Коэн откуда-то из Англии пишет, что из Венгрии тянет «дурным запахом». Коэн, и Коэн-Бендит, и Шифф… Жаль, что их всех не закопали в землю по шею в лесу Орговани».

Такие настроения демонстрируют, что недавняя эскалация антисемитизма в Европе не просто продукт сравнительно недавних конфликтов на Ближнем Востоке. Традиционные формы ненависти по отношению к евреям также невероятно живучи и процветают. То же можно было сказать и о росте враждебного отношения к цыганам, начавшемся с падением коммунизма, особенно в Чешской Республике, Польше и Венгрии. В Болгарии осенью 2011 г. прошли бунты после ряда расистских демонстраций против цыган.

Возвращение проблем искушает сделать вывод о том, что националисты 1940-х гг., в конце концов, были правы, пытаясь создать этнически однородные государства. Не будь в Чехословакии или Венгрии национальных меньшинств, такие вопросы, возможно, никогда не возникли бы. Проблема этой идеи – не говоря о нравственных последствиях – в том, что этнической однородности государства почти невозможно добиться. Польша ближе всех подошла к решению вопроса в послевоенные годы, депортируя или выживая из страны граждан немецкой, еврейской и украинской национальностей. Но выслать всех не удалось, особенно украинское меньшинство, самую, пожалуй, укоренившуюся этническую группу в польском обществе. В конце концов поляки прибегли к операции «Висла» – сомнительной программе насильственной ассимиляции, которая разрушила украинские общины и рассеяла их членов по северу и западу страны. Эта репрессивная мера считалась в то время абсолютно успешной, однако в настоящее время совершенно очевидно, что программа ассимиляции не сработала. Начиная с 1990-х гг. лемки и украинцы все чаще заявляют свои права на этнические общины. Они сформировали политические лобби и группы давления и неоднократно требовали возвращения собственности, отнятой после войны. Таким образом, не решив проблемы, операция «Висла» накапливала новые неприятности на будущее.

Даже полнаядепортация этнических меньшинств того или иного государства не стала гарантией от возникновения таких проблем. Депортация немцев из многих стран в 1940-х гг., особенно из Польши и Чехословакии, вероятно, была самой масштабной и полной после войны. В Германии она породила возмущение, которое живо до сих пор. С 1950-х до 1980-х гг. изгнанники образовали одну из самых влиятельных групп давления в Германии, которая, по словам Луциуса Клея, «весьма реакционна и, безусловно, планировала вернуться на родину». Точно так же, как лемки и украинцы в Польше, эти люди продолжают оказывать давление на членов парламента с целью добиться возвращения земель и имущества, украденных у них после войны. Перспектива рассматривания требований этих изгнанников вселяет страх в большинство правительств стран Восточной Европы. Например, в 2009 г. президент Чешской Республики Вацлав Клаус отказался подписать Лиссабонское соглашение, дающее Европейскому сообществу новые полномочия, из страха, что определенные его части могут открыть дверь немцам, которые предъявят законные требования его стране. Клаус держал это соглашение несколько недель, пока чехам не гарантировали исключение из него важных положений. Депортация немцев в послевоенные годы не решила вопросы меньшинств в Чехословакии – она просто экспортировала их.

Кто-то предположит, что проблема изгнанников постепенно исчезнет по мере того, как будет вымирать старое поколение, но, к сожалению, это заблуждение. Многие самые крикливые «изгнанники» в Германии и других регионах не пережили депортацию. Стоит только взглянуть на то, что произошло в Крыму, и понять, насколько националистические конфликты передались следующим поколениям. В 1944 г. крымские татары были выселены со своих земель, Сталин распорядился расселить их на территории советской Центральной Азии в качестве наказания за сотрудничество с немцами во время войны. После развала Советского Союза в 1991 г. четверть миллиона татар решили вернуться на свою родину в Крым. Они переехали в брошенные дома и отремонтировали их, образовав незаконные поселения на пустующей земле, и постоянно надоедали украинским властям просьбами зарегистрировать их как законных владельцев. Когда полиция стала угрожать выселением, они энергично протестовали, а некоторые даже совершали акты самосожжения. Удивительная черта этих «возвращенцев» состояла в том, что большинство никуда, строго говоря, не «возвращалось»: они родились и выросли в Центральной Азии, отказались от довольно благополучной и безмятежной жизни там, чтобы перебраться на родину, которую до этого в глаза не видели и где их никто не ждал.

ЗНАЧЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ МИФОВ

Чувства, которые гонят таких людей, возникают из рассказанных им историй и мифов, передающихся в их общинах. Татары впитали страдания депортации с молоком матерей и повторяли эти истории ежедневно на протяжении более шестидесяти лет. В их представлении Крым поднялся в статус некой земли обетованной. Как сказал один татарин: «Для советских людей тридцатые, сороковые, пятидесятые годы – история. Для крымских татар они сейчас… реальная история». Подобно им, немецкие изгнанники бесконечно вспоминают об ужасах своего переселения на запад, тогда как украинцы рассказывают о бесчеловечности операции «Висла», словно это было вчера. Такие рассказы служат одной цели – объединять эти национальные группы.

Запад не защищен от мифотворчества. Норвежцы, датчане, голландцы, бельгийцы, французы и итальянцы – все придумали истории, связанные со злом, причиненным им во время Второй мировой войны, и, бесконечно повторяя их, сумели создать впечатление, что каждый народ был более или менее сплочен против фашистско-нацистских оккупантов. Таким образом, по прошествии десятилетий грязная реальность – сотрудничество с фашистами – легко скрылась. Надежда, что ее не заметят, тому причиной. Сами коллаборационисты тоже сочиняли мифы о несправедливости, от которой они пострадали после освобождения. Рассказы о вопиющем насилии в отношении невинных сторонников правых, если их достаточно часто повторять, создают впечатление, что в этих странах пострадали в равной степени все,независимо от политических убеждений.

У победителей свои мифы. Вторая мировая война стала чем-то вроде национальной индустрии в Великобритании. Художественные и документальные фильмы, пьесы о войне появляются на телевидении ежедневно, а книги о ней неизменно украшают списки бестселлеров. Война присутствует на всех национальных мероприятиях, будь то скандирование английских футбольных болельщиков на матчах Кубка мира или воздушный парад истребителей «Спитфайр» и бомбардировщиков «Ланкастер» в дни государственных праздников. Подобно американцам, англичане думают о периоде Второй мировой войны как о времени, когда их «величайшее поколение» спасло мир от нацизма. И американцы, и англичане предпочитают верить, что они победили практически в одиночку. В популярных рассказах о «битве за Англию» (воздушные бои над территорией Великобритании, особенно в районе Лондона и Южной Англии в 1940–1941 гг. – Пер.), например, редко упоминается о том, что каждый пятый пилот истребителей, защищавших страну, родом из Польши, Чехословакии, Бельгии, Франции или уголков Британской империи.

Проблема таких глубоко лелеемых мифов состоит в том, что они неизбежно вступают в конфликт с чьими-то другими в равной степени поддерживаемыми мифами. Месть одного человека – это правосудие другого. Если судетские немцы вспоминают свою депортацию из Чехии как время зверств, чехи запомнили этот период как время исправления исторических ошибок. Некоторые польские украинцы оправдывают операцию «Висла» в либеральной прессе, некоторые украинские поляки считают их предателями нации. И если англичане видят в бомбардировщике «Ланкастер» символ гордости, то многие немцы помнят его лишь как машину уничтожения всех без разбора.

После распада бывшей Югославии один обозреватель сербской газеты Vreme выразился так: «Месть или прощение. Память или забвение. Эти послевоенные проблемы никогда не решаются по канонам Божьей справедливости: будут еще и неоправданная месть, и незаслуженное прощение. Политика поддержания памяти и забвения уже не проводится так, чтобы служить миру и стабильности. Сербы хотели бы забыть именно то, что хорваты или боснийцы хотели бы помнить, и наоборот. Если случайно обе стороны помнят одно и то же событие, то это преступление для одних и подвиг для других».

Эти чувства в равной степени относятся и к последствиям Второй мировой войны, и к большинству других народов Восточной Европы.

Другая проблема, связанная с постоянным повторением национальных мифов, состоит в том, что они неизбежно перемешиваются с полуправдой и даже откровенной ложью, и зачастую невозможно их разъединить. Для людей, чувствующих себя пострадавшими, важно не фактическое содержание рассказов, а эмоциональный отклик. Почти каждая цифра статистики, приведенная в этой книге, оспаривается той или иной национальной группой. Например, организации немецких переселенцев по-прежнему утверждают, что в ходе депортаций из Восточной Европы были с особой жестокостью убиты два миллиона немцев, в то время как даже один взгляд на государственную статистику, цифры которой, по их утверждениям, они цитируют, указывает на грубое искажение фактов. Такие слова, как «холокост» и «геноцид», произносятся без всякого понимания их реального значения, а польские тюремные лагеря вроде Ламбиновице и Шветохловице заклеймены как «лагеря уничтожения», будто сотни умерших в них людей могут сравниться с миллионами тех, тела которых были сброшены в печи Собибора, Бельцека и Треблинки.

Конкурирующие национальные группировки по всей Европе регулярно пропагандируют собственную статистику и клевещут на цифры своих соперников, мало думая о реальности. Так, общепринятая цифра 60–90 тысяч поляков, убитых украинскими националистами во время войны, часто игнорируется «историками» с обеих сторон: поляки умножают эту цифру на пять, украинцы на пять делят. Аналогично сербы всегда исторически раздували численность своих граждан, погибших во время войны, до 700 тысяч человек, хорваты так же раздувают число своих убитых югославским государством после войны. Политические группировки на Западе в равной степени охотно используют фиктивную статистику. Десятилетиями французские правые рассказывали истории о 105 тысячах сторонников режима Виши, хладнокровно убитых бойцами Сопротивления после войны. Принятая в настоящее время цифра – несколько тысяч. Эти фальшивые показатели настолько распространены, что даже серьезные историки периодически повторяют их, тем самым пропагандируя их еще больше.

Подобная ситуация коварна в том смысле, что мифы и цифры начинают просачиваться в общепринятые взгляды. С конца XX в. вся Европа переживает заметный сдвиг вправо, и крайне правые группировки добиваются большего влияния, чем в любой период со времен Второй мировой войны. Они пытаются переложить бремя вины с нацистов и фашистов, запустивших машину зверств и ответных мер, на своих левых противников. Но когда крайне правые начинают проталкивать свой особый взгляд на историю, следует быть осторожными, как и с коммунистами, когда они проделывают то же самое.

Пример того, как история подверглась манипулированию ради политической выгоды, произошел в Италии в 2005 г., когда правительство объявило о праздновании совершенно нового Дня памяти. События, которые правительство решило отметить, произошли в 1945 г., когда пограничные земли на северо-востоке страны захватили югославские партизаны. В ходе неистовых этнических чисток, схожих с теми, которые проходили в других регионах Югославии, тысячи итальянцев – гражданских лиц были зверски убиты или брошены живыми в глубокие пропасти. В ознаменование 60-й годовщины и годовщины договора, по которому этот северо-восточный район страны отошел к Югославии, власти планировали устроить ряд памятных церемоний. Одна из этих них прошла в Триесте недалеко от границы – места совершения югославами части этих зверств. На церемонии присутствовал министр иностранных дел Джанфранко Фини, политическая партия которого – Национальный союз – стала преемницей послевоенного неофашистского движения.

В речи, произнесенной в официальный День памяти, премьер-министр Италии Сильвио Берлускони сказал своим соотечественникам: «Если мы посмотрим назад в двадцатый век, увидим страницы истории, которые предпочли бы забыть. Но мы не можем и не должны забывать». Однако, ссылаясь таким образом на историю, правительство Италии чрезвычайно разборчиво отнеслось к тому, что следует помнить. Тысячи итальянцев действительно были зверски убиты югославскими партизанами в 1945 г., но стоит заглянуть на четыре года раньше, и становится понятно, что не югославы или коммунисты запустили этот процесс. Ими были итальянские фашисты, которые первыми вторглись в Югославию, первыми совершили злодеяния и привели к власти усташей – один из самых отвратительных режимов в послевоенной Европе.

Словом, торжественная церемония не имела никакого отношения к «истории». Зато приобрела большое политическое значение. В то время как Италия становилась все более восприимчивой к иммиграции из Восточной Европы, это устраивало итальянских националистов, давая им возможность выставить своих славянских соседей злодеями – больше чем попытка очернить иностранцев. Событие, случившееся спустя едва неделю после международного празднования освобождения Освенцима, явилось спланированной попыткой обеспечить Италии собственный доморощенный холокост. Итальянцы изображали себя жертвами, а своих ближайших соседей – вершителями зверств. Не менее важно, по мнению Джанфранко Фини, сомнение в отношении традиционного акцента на том, что итальянский народ – жертва зверств фашистов. Злодеями на этой памятной церемонии были не правые, а левые. Хитрый способ снять вину за события далекого прошлого с предшественников Джанфранко Фини – итальянских фашистов.

Некоторые историки предположили, что ненависть и соперничество между конкурирующими национальными и политическими группировками в Европе будет существовать до тех пор, пока мы отмечаем события войны и непосредственно послевоенного периода. Памятная церемония в 2005 г., безусловно, не способствовала развитию дружеских отношений с северо-восточными соседями Италии. Возможно, известный афоризм Джорджа Сантаяны – «те, кто не помнит прошлое, обречены повторять его» – следует переиначить: именно потому чтомы помним прошлое, мы обречены повторять его. На эту мысль, вероятно, наводит гнетущее повторное появление национальной ненависти в разных странах за последние два десятилетия.

Однако если бы я действительно полагал, что память о былом – причина неиссякающей ненависти, то никогда не написал бы эту книгу. Ворошить старые угли войны, повторять рассказы – источник столь многих противоречий крайне безответственно. Следуя логике данного аргумента, об этом периоде вообще не должно быть ни книг, ни газетных статей, ни художественных или документальных фильмов – передача рассказов из поколения в поколение превращается лишь в порочный круг. Почитание памяти и сама память становится грехом. Единственная эффективная линия поведения – намеренное забвение.

Но забвение – не вариант. Во-первых, события такого масштаба невозможно забыть. Усилия коммунистов вытеснить культурную память в годы холодной войны, попытки забыть прошлое привели к дальнейшему возмущению и в конечном счете опасному искажению фактов. Искаженные факты гораздо более опасны, чем реальные. Но мы не должны забывать ни те ни другие. События, создавшие мир вокруг нас и продолжающие формировать его в наши дни, важны не только для историков, но и для всех людей. Именно наша память о прошлом делает нас теми, кто мы есть, не только на национальном, но и на глубоко личном уровне.

Непосредственно послевоенный период – один из самых важных в нашей недавней истории. Вторая мировая война уничтожила старый континент, послевоенный период стал изначальным хаосом, из которого появилась новая Европа. Именно в это, полное насилия и мести время впервые сформировались многие наши надежды, стремления, предрассудки и обиды. Всякий, кто действительно хочет понять Европу наших дней, должен сначала понять то, что произошло в решающий созидательный период. Нет смысла избегать трудных или болезненных тем, так как именно они стали строительным материалом, из которого построена современная Европа.

Не наша память о грехах прошлого провоцирует ненависть, а то, как мы их помним. Обычно все мы пренебрегаем непосредственно послевоенным периодом, плохо обращаемся с ним. Версия истории Берлускони и Фини опускает сколько-нибудь серьезное признание преступлений, совершенных итальянцами, точка зрения на историю крымских татар не включает сотрудничество этого народа с нацистами, немецкие изгнанники пытаются представить историю своих собственных страданий эквивалентом страданий евреев.

Те, кто хочет использовать ненависть и обиды ради собственной выгоды, всегда пытаются исказить истинный баланс между той или иной версией истории. Они выхватывают события из контекста, выдвигают обвинения в одностороннем порядке и пытаются убедить нас, что исторические проблемы – это проблемы наших дней. Если мы хотим положить конец ненависти и насилию, мы должны делать все с точностью до наоборот. Показать, что соперничающие точки зрения на историю могут существовать параллельно, зверства прошлого вписываются в их исторический контекст, а вина за них лежит не на одной стороне, а на многих. Мы всегда должны стремиться найти правду, особенно когда дело касается статистических данных, а затем «положить правду спать». В конце концов, это история, и она не должна отравлять настоящее.

Несмотря на множество гнетущих примеров того, как историю используют для возрождения былой ненависти, надежда есть. Из многих примеров я приведу один – отношения между Германией и Польшей. После войны ненависть между ними казалась неизменной и необратимой. Поляки ненавидели народ, который опустошил их страну, убил миллионы ее граждан и создал сеть концлагерей – наверное, самые мощные символы преступлений за весь XX в. – на польской территории. Немцы в ответ тяжело вспоминали жестокость «славян» – изнасилования и убийства миллионов своихсограждан, разграбление своих домов и хозяйств в Померании, Силезии и Восточной Пруссии, а также лишение огромных территорий, переданных международным сообществом Польше.

Однако в 1965 г. польские епископы предложили Германии примириться и простить друг друга. В 1970 г. был составлен договор между Польшей и Западной Германией. Миллионам поляков разрешили посетить своего близкого соседа и увидеть, каковы они, обычные немцы. Была учреждена польско-немецкая комиссия для пересмотра учебников истории, исправления неточной статистики и недопущения открытой манипуляции историческими эпизодами по политическим соображениям. События прошлого не были забыты, но поставлены в должный контекст. В настоящее время немцы и поляки в целом считают друг друга дружественными народами. Оставшаяся ненависть – удел небольших групп – изгнанников с одной стороны и представителей старого поколения поляков с другой. Обе эти группы вымирают или сдают свои позиции с течением времени.

Для большей части молодежи в Польше и Германии события войны и послевоенного периода уже не являются предметом спора. Национальное соперничество может время от времени возникать в ходе футбольного матча, но речовки и лозунги польских и немецких футбольных болельщиков обычно носят спортивный характер. Что же касается глубокой ненависти, той, которую требовали испытывать комиссары и ветераны войны, то ее в настоящее время большинство молодых людей считает почти древней историей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.