Глава 20 ЕВРОПА В МИНИАТЮРЕ: ЮГОСЛАВИЯ

Глава 20

ЕВРОПА В МИНИАТЮРЕ: ЮГОСЛАВИЯ

Однако перемещение и обмен этническими группами в Восточной Европе, несмотря на жестокость методов, как оказалось, не самое худшее, что вообще могло случиться. Причина, по которой это одобрялось столь многими правительствами, включая правительства западных союзников, состояла в том, что они сочли его наименьшим злом. В начале войны немцы использовали свои меньшинства в других странах как предлог для вторжения: перемещение этих меньшинств сочли единственно действенным способом предотвращения конфликтов в будущем. В регионах, где война носила особенно расистский характер, перемещение населения считалось – не всегда по циничным мотивам – наилучшим способом вывести уязвимые группы населения из-под удара. Даже те, кто вынужденно покидал родину, часто видели в бегстве единственную возможность выжить. Их существование сделалось невыносимым, потому они считали свой успешный переезд в другую страну счастливым избавлением.

Однако перемещения населения после войны ни в коем случае не ответ на каждый этнический вопрос. Некоторые группы населения, несмотря на их непопулярность, выдворить было невозможно, ввиду отсутствия у них своей «собственной» страны. Например, цыгане везде были нежеланны, как и евреи. Некоторые страны были вынуждены объединить отдельные группы населения, пытаясь скрыть внутренние расколы, обнаружившиеся во время войны, – чехов и словаков, например, или – в меньшей степени – фламандцев и валлонцев в Бельгии. В самых крайних случаях правительства, по политическим мотивам, делали вид, что этнических проблем у них не существует. Так было в случае с СССР и Югославией, где власти старались убедить население в том, что насилие во время войны скорее результат классовых различий, нежели этнических.

Югославия требует особого упоминания, поскольку охватывает все эти проблемы и много других. Большинство групп населения, на которых лежит ответственность за насилие во время войны, не «посторонние», их нельзя было изгнать из страны, однако, когда некоторые из них попытались покинуть страну, им не дали этого сделать. Более того, их нельзя было отделить друг от друга внутри страны. Хотя предложения сделать это выдвигались: «Некоторые спрашивают, почему у сербов не должно быть собственной федеральной Славонии, почему бы хорватам не переехать в Хорватию, а сербам в Сербию». Но цель восстановления Югославской федерации состояла в том, чтобы удерживать эти отдельные народы под одним флагом. Впоследствии маршал Тито скажет о «братстве и единстве», одновременно ссылая каждый народ в свой угол. Как он мог позволить расцвести националистическим тенденциям, в то время как он продолжал проповедовать интернационализм согласно учению Коммунистической партии? Тем не менее различные этнические группы были вынуждены продолжать жить бок о бок, несмотря на то что каждая относилась к другим с нескрываемой ненавистью.

Югославия – единственное место в Европе, где насилие, как во время, так и после войны, проявлялось особенно жестоко. Группы югославского Сопротивления в войне за национальное освобождение сражались не только с иностранными агрессорами, но и с войсками собственного правительства в войне революционной, с другими группами Сопротивления – в войне идеологий, с бандитскими группировками – за установление порядка и законности. Эти нити так переплелись между собой, что зачастую их было невозможно отличить одну от другой. Связующей нитью на общем фоне насилия стал вопрос этнической ненависти. Во время войны ненависть стала присуща всем сторонам независимо от политической программы. Почти за полвека до гражданской войны, которая даст миру термин «этническая чистка», Югославия оказалась втянутой в один из самых страшных этнических конфликтов XX в. на его завершающем этапе.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОДОПЛЕКА

Вторая мировая война в Югославии и ее последствия – одна из самых сложных тем в истории XX в. со всеми ее нравственными и историческими ловушками. Рассказы жителей бывшей Югославии склонны к предвзятости, и каждая этническая группа соревнуется с другой за право называться жертвой. Оригиналы многих документов подверглись подтасовке в угоду национальным или идеологическим взглядам тех, в чьи руки они попадали. Даже без таких подвохов остаются серьезные разногласия, распутать которые не могут даже самые беспристрастные историки, изучающие данный период.

Во-первых, концепция «Югославии», весьма сомнительная в те времена, остается таковой и по сей день. Эта страна появилась на развалинах Первой мировой войны лишь в 1918 г. Она раскинулась между остатками трех великих держав XIX в. – России, Австро-Венгрии и Османской империи, объединив в себе три великие религии – христианское православие, католицизм и ислам (даже четырех, учитывая небольшое еврейское меньшинство, почти уничтоженное войной), и стала родиной для более полудюжины больших национальностей и этнических меньшинств. Все они поколениями соперничали друг с другом, одолеваемые мелочной завистью. В период между войнами две самые сильные политические группы – сербские монархисты и Хорватская крестьянская партия – бесконечно спорили о том, должна ли Югославия оставаться единым королевством, если да, сколько автономии должен иметь каждый регион.

Во время Второй мировой войны деление по национальному, этническому, политическому и религиозному принципам обострилось до предела, «югославы», подобно иноземным оккупантам, были готовы перебить друг друга. Хорваты именем католической церкви массово убивали сербов, сербы поджигали мусульманские деревни в Боснии и венгерские деревни в Воеводине, монархисты-четники вступали в ожесточенные схватки с партизанами-коммунистами. Будто этого мало, бойцы военизированных формирований часто старались свалить вину за зверства друг на друга. Боевики-мусульмане надевали униформу сербских четников, хорватские усташи переодевались мусульманами, а четники притворялись сербскими партизанами. Поэтому не всегда можно было сразу определить, кто именно бесчинствует. И над всем этим – немецкие, итальянские и прочие захватчики, которые и сами совершали военные преступления и подстрекали к внутренней борьбе различные группировки.

Из этого месива яростного соперничества появились два главных противника. Во-первых, усташи – крайне правая политическая группировка, возведенная во власть итальянцами в качестве марионеточного правительства в новом независимом государстве Хорватия во время войны. Режим усташей стал одним из самых страшных на всем континенте. Во время войны усташи занимались этническими и религиозными чистками с размахом, который превзошли разве что нацисты. На них лежит ответственность за систематические убийства сотен тысяч этнических сербов и насильственное обращение других сотен тысяч в католичество. В самом печально известном тюремном лагере в Ясеноваке они истребили около ста тысяч человек, более половины из которых – сербы. Однако усташи не единственные в Югославии коллаборационисты, существовали несколько сербских, словенских и черногорских крайне правых группировок и боевых групп, правда, усташи, несомненно, самые влиятельные.

Им противостояла вторая основная сила в Югославии, та, которая в конечном счете вышла победительницей, – партизаны-коммунисты. Партизаны постепенно превзошли по численности все другие движения Сопротивления, включая роялистов-четников Дражи Михайловича, и превратились в огромную боевую армию, пользовавшуюся поддержкой союзников. В нее входили мужчины и женщины всех этнических меньшинств, большинство сербы, спасавшиеся от преследований. Позже в ходе войны большое количество четников – тоже сербов – переметнулись к партизанам. Отчасти из циничного желания оказаться на стороне победителя, отчасти в стремлении уничтожить хорватов-усташей, которое перевешивало любые политические различия со своими соплеменниками-сербами. Так, в конце войны в Югославии сложился особенный этнический климат. Руководство партизан, возможно, было заинтересовано в возвращении государства Хорватии в состав Югославии, а перед многими рядовыми стояла первоочередная цель – месть хорватам вообще и режиму усташей в частности.

«БЛЯЙБУРГСКАЯ ТРАГЕДИЯ»

В течение последних шести месяцев войны вооруженные силы Германии провели грандиозный вывод войск со всей территории Балканского полуострова. Когда они отступали через Югославию в апреле 1945 г., к ним присоединились различные местные группы коллаборационистов, солдат и боевиков. Цель этих групп состояла в том, чтобы с боями пробиться к территории, захваченной англичанами в Австрии и Северо-Восточной Италии. Они рассудили, что после жестокой войны англичане с большей вероятностью, нежели войска Тито, проявят к ним милосердие, когда они сдадутся.

Когда усташи в конце концов покинули Загреб 6 мая, среди гражданского населения началась истерия. Есть предположения о том, что усташи намеренно распространили панику с целью спровоцировать более массовый уход населения. Во всяком случае, большое количество беженцев присоединилось к уходящим войскам, и некоторым из них, очевидно, было выдано оружие – факт, который в будущем весьма затруднит процесс отделения агнцев от козлищ. Огромная толпа людей – сотни тысяч – потянулась на север через Словению к австрийской границе. Они были полны решимости добраться до Австрии, прежде чем сдадутся, вследствие чего еще долго после окончания войны во всей Европе продолжали сражаться. Бои шли до 15 мая 1945 г., когда первые хорватские подразделения наконец ступили на австрийскую землю в Бляйбурге. Здесь они немедленно предприняли попытку сдаться английской армии. Но англичане отказались принять их капитуляцию на том основании, что политика союзников предусматривала, чтобы все вооруженные силы стран оси сдавались тем армиям, против которых они воевали. Несмотря на отчаянные бои, усташи и их последователи должны были сдаться партизанам.

События, произошедшие в Бляйбурге, уже давно являются темой для сочинения мифов и ведения споров. В послевоенные годы хорватские эмигранты утверждали, что на австрийскую землю пришла вся хорватская армия, англичане разоружили ее бойцов и передали партизанам на уничтожение. Многие настаивали, что «предательство» англичан являлось военным преступлением, а их отказ защитить хорватов – нарушение Женевской конвенции 1929 г. Однако на самом деле лишь небольшая часть хорватских войск и беженцев дошла до территории Австрии – возможно, тысяч двадцать пять. Еще около 175 тысяч человек тянулись следом в колоннах длиной от 45 до 65 километров. У англичан не было выбора, кроме как приказать им сдаться партизанам, ввиду отсутствия у них средств и продовольствия для размещения и обеспечения такого огромного количества беженцев в этом отдаленном уголке Австрии. Кроме того, они хотели, чтобы этот район был чист на тот случай, если им самим понадобилось бы вести военные действия против партизан Тито, которые уже вторгались в районы Австрии и Северо-Восточной Италии и угрожали присоединить их к Югославии.

Обвинения в предательстве также основывались на том, как англичане обращались с теми, кому все-таки удалось им сдаться. За несколько дней до прибытия хорватов в Австрию прибыла армия (численностью от 10 до 12 тысяч человек) коллаборационистов – Словенская национальная гвардия, недавно переименованная в Словенскую национальную армию. Англичане разоружили их и отправили в лагерь неподалеку от Виктринга (Ветринже) – небольшого городка в нескольких километрах к юго-западу от Клагенфурта, но без намерения держать их там. Вместо этого они планировали возвратить их в Югославию при первой же возможности. Понимая, что словенцы будут сопротивляться любой попытке отправить их назад, англичане сделали вид, что перевозят их в лагеря, расположенные в Италии. Подобная уловка применялась и к казакам, взятым в плен в этом регионе; их офицерам объявили, что их везут на переговоры, тогда как на самом деле должны были передать в руки Советов. Такой явный обман не способствует возникновению хорошего отношения к англичанам у тех, кто спасся или пережил массовые убийства, вскоре последовавшие. Скорее всего, англичане точно знали, что ждет этих пленных.

Тем, кого отправили назад к австрийской границе или захватили в плен партизаны Тито в самых северных районах Словении, предстояли огромные и подчас трагические испытания. Большая часть пленных была отправлена пешим маршем вдоль реки Дравы в направлении Марибора, где партизаны построили транзитные лагеря. Сначала эти передвижения проводились довольно организованно и профессионально, но, по словам наблюдателей, пленные становились тем опаснее, чем дальше уходили от безопасных рубежей союзных войск. Партизаны, охранявшие их, не давали пленным ни еды, ни воды и зачастую отнимали у них разные ценные вещи вроде авторучек, часов, обручальных колец, сапог или ботинок. Когда в колонне неизбежно появлялись промежутки, задним рядам отдавался приказ бежать, чтобы догнать ушедших вперед. Чтобы подстегнуть пленных двигаться живее, отстававших часто пристреливали без предупреждения.

В 1960-х гг. хорватский эмигрант Джон Прсела собрал воедино десятки свидетельских показаний от тех, кто пережил пешие переходы в Югославию под дулами автоматов. Большинство из них сходятся в деталях. Свидетельские показания немецких солдат, собранные правительственной комиссией Германии в 1960-х гг., являются дополнительным подтверждением. Условия «маршей смерти» были крайне жестокими. По мере того как пленные с трудом продвигались к Марибору, хорватских солдат и гражданских лиц расстреливали по любому надуманному поводу, даже выход из колонны с целью облегчиться мог оказаться роковым. В деревнях, расположенных вдоль пути следования колонн, местные жители оставляли для них еду и воду, но всякий, кто пытался взять их, мог тоже получить пулю. Если у человека кончались силы, это его не спасало. Один пленный, переживший такой переход, по фамилии Станкович, рассказывает о пятидесятилетнем священнике, которого убили всего лишь за то, что слишком устал и не мог идти дальше.

Иногда людей отбирали наобум.

«Какой-нибудь офицер-коммунист – обычно серб, но иногда словенец – вдруг выкрикивал: «Убейте того, чья голова торчит над всеми остальными бандитами!» Потом кто-нибудь другой кричал: «Убейте вон того коротышку!» Иной приказывал покончить с теми, кто носит бороду или на ком нет рубашки».

По словам другого свидетеля, «красные начали расстреливать всех, кого им хотелось расстрелять. Сначала выводили из строя отдельных людей и убивали в близлежащем лесу. Потом стали стрелять прямо по колонне военнопленных без разбора».

Партизаны, безусловно, совершали беспорядочные убийства, однако зачастую в этом прослеживалась определенная системность, на первый взгляд ускользавшая из виду. Одна из причин обысков пленных – помимо очевидного мотива украсть их ценности – стремление выяснить, кто из них офицер или член руководства усташей. Некоторые пленные были настолько недальновидны, что хранили при себе документы или фотографии. У некоторых были ценные вещи, и это указывало на явно более высокое положение; и если многие офицеры выбрасывали перед сдачей в плен свою военную форму, они порой не могли заставить себя расстаться с наградами или знаками отличия. Невеста лейтенанта усташей Марка Стожича привязала их к своей ноге, чтобы защитить его. К несчастью, узел ослаб, и они упали на дорогу. Это заметил один из конвоиров и спросил женщину, кому принадлежат эти награды. Когда она отказалась отвечать, один из конвоиров проломил ей череп на виду у всей колонны.

Многие уцелевшие рассказывают о том, что конвоиры уводили из колонны в лес небольшие группы людей и там расстреливали. Так как почти все свидетельские показания исходят от самих жертв, невозможно с уверенностью говорить о том, по какому принципу командиры партизан выбирали тех, кого включали в группы, но во многих случаях некая элементарная форма отбора присутствовала. В одном из немногих рассказов того времени партизанский командир повествует о том, как его товарищи выбрали из колонны пленных пятьдесят четыре офицера, чтобы отвести в лес и убить. «Во всяком случае, я подошел и увидел пятьдесят четыре тела, которые солдаты собирались хоронить. Я видел лужи крови и один труп, заколотый ножом. Полагаю, остальные тоже были убиты ножами, я слышал лишь два или три револьверных выстрела, а мертвых было пятьдесят четыре».

Пленный по имени Франжо Кракай рассказывает, как солдат усташей тоже выбирали для особой обработки. Его самого ошибочно приняли за командира усташей и тут же повели в лес с группой других на расстрел. Он спасся, когда один из группы кинулся на конвоиров, чтобы отвлечь их.

Рассказ Кракая интересен, потому что он выскальзывал из рук партизан не один, а целых четыре раза. И каждый раз из-за голода ему приходилось вновь сдаваться. В первом случае он отнес свою встречу со смертью на счет невезения, попав в руки особенно жестокой группы конвоиров. И только когда его чуть не казнили во второй раз, он осознал, что массовые убийства – часть политики партизан. В этом случае руки у него были связаны за спиной, а самого его посадили в грузовик вместе с другими товарищами по плену.

«Мы ехали минут двадцать, и потом нас сгрузили, как мешки с пшеницей, на острове Марибор, который расположен от города выше по течению. Когда мы приближались к этому месту, время от времени слышали отрывистые автоматные очереди и отдельные винтовочные выстрелы. Так что теперь у нас не было сомнений относительно нашей судьбы.

Когда меня вышвырнули из грузовика, я приземлился на ноги и смог хорошенько разглядеть ужасную сцену, которая могла бы вдохновить какого-нибудь Данте XX века… Мое внимание привлекли несколько больших могил, почти заполненных телами, я не смог определить, насколько они глубоки. Полагаю, в каждой из них, вероятно, трупов по триста. Наверху этой массы тел я уловил движение; кто-то из жертв был еще жив! Из этих страшных ям доносились крики: «Брат, убей меня! Выстрели еще раз!» Помню, крик повторился несколько раз. Кроме того, в могилах лежали даже не раненые, а задохнувшиеся от трупного запаха люди. Они тоже пытались быть услышанными. Некоторые несостоявшиеся жертвы пытались скрыться в лесу, и партизаны в них стреляли.

Подъехали грузовики и привезли еще пленных. Когда конвоиры начали выгружать их, ружейные выстрелы и автоматные очереди участились, поскольку пленные кинулись бежать, как только их ноги коснулись земли. Я тоже пустился наутек, хотя руки у меня все еще были связаны за спиной. Пули ударялись о деревья и срезали кустарник вокруг меня. Я споткнулся о корягу и упал головой вперед. Вероятно, это и спасло меня, потому что конвоиры, очевидно, подумали, что я готов, и переключили внимание на другие цели».

Подобные рассказы свидетельствуют о том, что убийствами хорватских пленных занимались целые подразделения, довольно хорошо организованные. Пленных казнили и по одному, и небольшими группами, и в массовом порядке. Без централизованной организации процесса высшим руководством партизанского движения это было бы невозможно.

Местный штаб партизанских властей, по-видимому, находился в близлежащем городе Мариборе. Здесь и в других городах Словении войска партизан следовали стандартной процедуре перед ликвидацией пленных. Сначала проводился первичный отбор, отделение гражданских лиц от солдат, затем усташей от domobrans – солдат регулярной армии и, наконец, офицеров – от рядовых. «Наименее виновных» грузили в поезда и отправляли в Целе и Загреб. Десятки тысяч людей были отправлены в тюремные лагеря по всей стране пешим ходом, такой марш мог длиться несколько дней или даже недель. Какие-то группы пленных держали на местах для выполнения тяжелых принудительных работ. Для остальных это был конец.

Рядом с городом тянулись линии противотанковых траншей, вырытых немецкими войсками в качестве последнего рубежа обороны от партизан. Пленных привозили сюда, выстраивали вдоль края траншей и расстреливали. Они изначально знали, что их ждет, увидев на дне траншеи трупы тех, кого сюда привезли до них. С многих пленных снимали всю одежду, им связывали руки за спиной, чтобы они не пытались убежать или наброситься на своих конвоиров.

Следующая история рассказана хорватским офицером, который, как и многие бежавшие из Югославии и оставившие там родственников, пожелал остаться анонимом: «Вечером партизаны нас раздели, связали руки за спиной проволокой, а затем и нас самих – по двое. Потом повезли на грузовиках на восток от Марибора. Мне удалось развязать руки, но я все еще был привязан к другому офицеру. Нас привезли к огромным рвам, где уже лежали груды мертвых тел. Партизаны начали стрелять нам в спины. Быстрый, как молния, я упал поверх трупов. На меня падали другие мертвые тела. Закончив расстрел нашей группы, партизаны уехали. Они не хоронили нас, потому что во рвах было еще много места для других. Собственно, они поехали в Марибор за другими жертвами. Я отвязал себя от мертвого напарника и выполз из этой братской могилы. Я был гол, измазан в крови других жертв и настолько напуган, что не смог далеко уйти. Забрался на дерево недалеко от места казни. Партизаны еще три раза приезжали с офицерами и священниками и всех их расстреляли. С восходом солнца я ушел».

Бойня в Мариборе длилась несколько дней, и, когда противотанковые рвы были заполнены, специальные похоронные команды засыпали их сверху землей и заровняли поверхность. Тела также хоронили в воронках от снарядов и бомб и специально вырытых братских могилах.

Один бывший партизан, позже бежавший из Югославии, представил наглядное описание того, чем занимались похоронные команды:

«Пока мы выполняли эту ужасную работу, другая группа раскапывала большую яму в том месте, где заканчивались рвы. К своему ужасу, я увидел, что она тоже заполнена телами. Их, вероятно, сбросили сюда несколькими днями раньше, так как мертвецы уже совсем окоченели или начали разлагаться…

В пять часов вечера мы все еще занимались захоронением тел, когда на расстрел привезли еще сотню пленных. Нам сказали, что они будут помогать хоронить мертвецов. Но потом их выстроили у края ямы, в которой лежали более давние трупы. У них отобрали все, что при себе было, и расстреляли из пулемета. Я наблюдал этот расстрел очень близко. Некоторые пленные падали плашмя на землю и спаслись от пуль, притворившись мертвыми, но партизаны ходили от трупа к трупу и протыкали штыками всякого, кто казался им живым. Вопли раздирали воздух, и те, кто увернулся от пулеметного огня, ненадолго избежал смерти. Всех новых жертв сбросили в яму поверх старых трупов. Партизаны выпустили еще несколько очередей по груде тел, чтобы никого не оставить в живых».

По данным демографа Владимира Цержавича, самого объективного и надежного специалиста по потерям Югославии в войне, от 50 до 60 тысяч коллаборационистов, в основном хорваты и мусульмане, были убиты в районе между Бляйбургом и Марибором непосредственно сразу после окончания Второй мировой войны. Это составляет около половины югославских войск, сдавшихся партизанам на австрийской границе в мае 1945 г.

Марибор далеко не единственное место, где происходили массовые убийства. Из 12 тысяч солдат Словенской национальной армии, бежавших в Австрию, а затем переданных англичанами партизанам, большинство было убито в лесах у местечка Кочевье. Их приводили к краю глубоких ущелий в горном массиве Кочевски-Рог и либо расстреливали, либо сбрасывали с обрыва живыми. Затем склоны ущелий взрывали, чтобы засыпать лежавшие внизу трупы камнями. По словам очевидцев, партизаны не делали различия между офицерами и простыми солдатами или между людьми с разными политическими убеждениями: «Пленных никто не опрашивал, никто из них не предстал перед судом, и среди них не проводился отбор. Все, кого привезли в Кочевье, были обречены на смерть». Так погибло по крайней мере от восьми до девяти тысяч словенских националистов, некоторое число хорватов, черногорских четников и бойцов трех сербских добровольческих полков. Жертвами стали женщины в небольшом количестве и около двухсот членов молодежного движения усташей в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет.

Похожие события происходили у пропасти в Подутике, в нескольких километрах от Любляны. Здесь масса разлагающихся тел начала заражать воду, поступающую в Любляну, поэтому в июне группу немецких военнопленных заставили эксгумировать и хоронить тела должным образом в свежевырытых братских могилах. В Ласко и Храстнике хорватов-коллаборационистов сбрасывали в шахты, а сверху бросали ручные гранаты. В Рифнике военнопленных загнали в бункер и взорвали. В лагере для военнопленных в Безиграде узников заперли в закрытом помещении, а затем затопили его, все находившиеся внутри утонули. В Истрии на границе между Югославией и Италией сотни итальянских пленных были сброшены в глубокие ямы и овраги, где и нашли свою смерть.

В Мариборе некоторым удалось уцелеть. Один из выживших в Камнике рассказал историю почти комичную, если бы не ужасающие обстоятельства. Ему и его товарищам по плену было велено встать в круг, после чего конвоиры открыли по ним огонь. Несмотря на ранение в лоб, этот человек каким-то образом выжил. Лежа среди своих мертвых и умирающих товарищей, он слышал, как партизаны спорили между собой.

«Они были очень расстроены, потому что когда эти идиоты построили нас в круг и начали стрелять, то тоже образовали круг. Так они стреляли не только в нас, но и друг в друга. Два партизана были убиты, а двое других тяжело ранены по собственной глупости».

Изобилие таких свидетельских показаний просто ошеломляет. Некоторым трудно поверить, например, утверждению Милана Зажеча о том, как он провел пять дней в общей могиле, прежде чем спастись. Но большинство не только похожи на правду, но и содержат многочисленные поддающиеся проверке подробности. Их подтверждают похожие рассказы пленных немцев, местных жителей населенных пунктов, где происходили массовые убийства, различные документы и свидетельские показания партизан. В качестве вещественных доказательств – десятки общих могил на всей территории этого региона. После краха коммунизма в Югославии некоторые могилы вскрыли. Ныне в Словении и Хорватии много мемориалов, посвященных жертвам маршала Тито.

Открытым остается основной вопрос: каковы причины массовых убийств? Просто ли месть бывшим военным противникам или торжество грубой справедливости в отношении власти, которая первая положила начало зверствам? Были ли эти убийства политически мотивированы или стали результатом этнической ненависти? Ответ прост – все мотивы одновременно, зачастую их невозможно разделить. Режим усташей в Хорватии был построен на идеологии ультранационализма и этнической ненависти, поэтому казнь солдат и чиновников режима одновременно и политическая, и этническая акция, справедливое наказание – пусть часто исполненное мести и направленное не на тех, кого надо, – за этническую чистку, которую сами усташи проводили в годы войны.

Однако убийцам и их жертвам было не до таких тонкостей. Все жертвы подчеркивают, что их выбирали, ибо они были хорватами, это неудивительно, учитывая яростно националистические взгляды самих жертв. Однако даже источники коммунистов признают, что этническая принадлежность стала решающим фактором в неофициальном разгуле насилия после войны. В июле 1945 г. югославская разведывательная служба в Хорватии сообщила, что «шовинистическая ненависть» так «разгорелась между сербскими и хорватскими деревнями, что они чуть ли не воюют друг с другом». После войны сообщения об убийствах и насилии по чисто этническим причинам стали обычным явлением, особенно со стороны сербских националистов, которые по возвращении в свои села начали вымещать свои предрассудки на соседях – хорватах и боснийцах. «Почему вы не убьете всех хорватов? Чего вы ждете?» – возможный вопрос вернувшихся с войны сербов в адрес своих земляков-селян в Бане после войны.

ЮГОСЛАВИЯ КАК СИМВОЛ НАСИЛИЯ ВО ВСЕЙ ЕВРОПЕ

Убийства разной степени масштабности создали общий образ Югославии, места, где царит исключительная жестокость. Это впечатление укрепила беспощадная гражданская война 1990-х гг. Термин «балканское насилие» используется по всей Европе для обозначения особенно свирепой кровожадности, в поддержку этой гипотезы регулярно ссылаются на различные эпизоды из истории.

Статистические данные, относящиеся к послевоенной Югославии, хуже, чем в любой другой стране. Около 70 тысяч солдат коллаборационистов и гражданских лиц были убиты партизанами после войны: по сравнению с населением в целом это более чем в десять раз больше, чем в Италии, и в двадцать раз больше, чем во Франции. На первый взгляд эпизоды послевоенного периода поддерживают стереотип о жестокости югославов. Душан Вукович, пришедший к партизанам в нежном одиннадцатилетнем возрасте, утверждает, что видел, как с одного из усташей заживо содрали кожу и повесили на дереве на его же коже. «Своими собственными глазами я видел, как партизаны отрезали носы и уши и выкалывали глаза. На теле пленников вырезали разные символы, особенно когда полагали, что к ним в руки попали сотрудники гестапо». Другие свидетели рассказывают о повседневном садизме: охранники медленно убивали своих жертв ножами, ездили на них верхом или связывали вместе мужчин и женщин и бросали их в реку, чтобы посмотреть, как те будут тонуть.

Цифры в сторону – насилие, происходившее в Югославии в конце войны, не более жестокое, чем в других странах. Напротив, темы, актуальные для этого региона, существовали во всей Европе. Нет никакой разницы между случаями, приведенными выше, и рассказами о сотрудниках французской милиции, которые в годы оккупации арестовывали бойцов Сопротивления, «выбивали им глаза, вставляли вместо них жуков и зашивали глазницы». Толпы чехов вырезали нацистские символы на теле эсэсовцев, попадавших к ним в руки, бельгийские подпольщики могли запросто сжечь коллаборационистов живьем. Поэтому, несмотря на стереотипы, жестокость, царившая в этой несчастной части Балкан, не единственная в своем роде, скорее символ дегуманизации на всем континенте.

Размах этнического насилия не ставит Югославию особняком. Такого этнического напряжения, возможно, не существовало на большей части Западной Европы, но оно стало неотъемлемой частью войны и ее последствий в Чехословакии, Польше и Украине. Возникали также многочисленные более мелкие региональные конфликты, затрагивавшие национальные меньшинства по всему континенту; некоторые, несмотря на местный масштаб, столь же ожесточенные.

Как и на остальной территории Европы, насилием в Югославии в основном двигало простое желание отомстить. Разлады, вызванные войной, намеренно скрывались за удобными мифами по окончании войны. Послевоенные нарушения закона и порядка в Югославии ничем не отличались от их нарушений в других сильно пострадавших от войны регионах континента. Недоверие к новым полицейским, которых люди боялись, «потому что это шайка разбойников», похожи на страхи, которые испытывали поляки, румыны, венгры, австрийцы и восточные немцы по отношению к своим собственным военизированным формированиям (или фактически к советским солдатам). Отсутствие доверия к судам такое же, как во Франции и Италии, и равно так же часто приводило к самосуду. Для коллаборационистов были устроены тайные, неофициальные тюрьмы, как во Франции и Чехословакии; для военнопленных – лагеря, как в Советском Союзе. Немцев и венгров изгоняли из Югославии, как и из других стран Европы.

События в Югославии указывают на новую тему – мысль о том, что во многом насилие в этой стране имело политическую подоплеку. Почти все описанные злодеяния совершались отдельными лицами или группами, неподконтрольными государству и в конечном счете взятыми под контроль армиями союзников и обычными политиками. В Югославии само государство творило насилие, союзники отсутствовали, а обычных политиков заменили революционеры. Поэтому, наверное, неудивительно, что эти бойцы избрали грубый подход к тому, чтобы вернуть в страну закон и порядок.

Правая рука Тито Милован Джилас кратко охарактеризовал их методы в интервью, опубликованном в одном английском журнале в 1979 г.: «Югославия находилась в состоянии хаоса и разрухи. Не было никакой гражданской администрации. Не было должным образом сформированных судов. Не было никакой возможности расследовать дела 20–30 тысяч человек. Таким образом, они нашли самый простой выход из создавшегося положения – расстрелять и покончить с этой проблемой». В то время как французы и итальянцы пытались избавиться от коллаборационистов через суды и горевали о недостаточно полно проведенной чистке все последующее время, Тито признал недостатки своей системы правосудия и обошелся совсем без нее. «Мы покончили с этим, – вспоминал он позднее, – раз и навсегда».

Несомненно, массовые убийства, происходившие в Югославии после войны, отчасти политически мотивированы. Так как коммунисты намеревались силой заставить Хорватию и Словению присоединиться к Югославской федерации, не имело смысла позволять десяткам тысяч стойких хорватских и словенских националистов ставить это объединение под угрозу. Также Тито не мог позволить, чтобы существование роялистов-четников Михайловича подвергало опасности его видение коммунистической Югославии. Поэтому с обеими группами нужно было, так или иначе, разделаться. Те, кого не расстреляли, просидели в тюрьмах годы, иногда десятилетия.

Политически направленное насилие со стороны государства не было характерно исключительно для Югославии. Коммунистические движения по всей Европе стремились к власти, используя, возможно, более хитрые методы, но в равной степени безжалостные, и также были готовы прибегнуть к насилию при необходимости. Поэтому для миллионов людей, проживавших на восточной половине континента, конец войны совсем не означал «освобождение», он возвещал наступление новой эры государственных репрессий. Закончился нацистский террор – вот-вот должен был начаться коммунистический.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.