Глава 17 БЕГСТВО ЕВРЕЕВ

Глава 17

БЕГСТВО ЕВРЕЕВ

В начале мая 1945 г. русскими был освобожден восемнадцатилетний польский еврей по имени Роман Хальтер. Он и двое других евреев прятались вместе у приютившей их немецкой супружеской пары неподалеку от Дрездена, когда они бежали с «марша смерти». Выжив в нескольких трудовых лагерях, включая Освенцим, Роман Хальтер был ослаблен и истощен, но жив и знал, что ему чрезвычайно повезло.

На следующий день после освобождения Хальтер попрощался с супружеской парой, давшей ему приют. Он отчаянно хотел выяснить, выжил ли еще кто-нибудь из членов его семьи в холокосте. Раздобыв велосипед, привязал к рулю несколько стеклянных банок консервированного мяса, которые нашел на заброшенной ферме, и отправился по дороге в Польшу.

Далеко он не уехал, повстречав одного русского освободителя на мотоцикле. Хальтер был очень благодарен русским за свое спасение. Он считал их друзьями евреев, освободителями, «хорошими людьми», более того, даже немного говорил по-русски, который помнил с детства. К сожалению, его братские чувства не были взаимными.

«Я был рад его видеть… Я еще помнил русские слова, которые узнал от своих родителей. «Русский, я тебя люблю! – сказал я и добавил: – Здравствуйте, товарищ!» Он странно посмотрел на меня и стал быстро говорить по-русски. Я улыбнулся и сказал по-польски, что не понимаю его. Он оглядел меня с ног до головы, затем посмотрел на мой велосипед и сказал: «Давай часы». Я это понял. Он закатал рукава своей рубашки и показал мне свои предплечья, унизанные часами, и снова повторил два слова: «Давай часы».

Я посмотрел ему в глаза. Они были суровы и холодны. Я начал говорить с ним по-польски. Сказал, что у меня нет часов, и показал ему обе свои худых руки. Он указал на одеяло, привязанное к раме велосипеда, и что-то сказал по-русски. Я подошел и достал одну банку консервов и отдал ее ему. «Мясо, – сказал я. – Товарищ, мясо». Мясо было видно через стекло. Он посмотрел на него, а потом на меня. «Товарищ, возьми, пожалуйста, на здоровье».

Он поднял стеклянную банку, подержал ее над головой пару секунд и разбил о землю. Стекло и мясо разлетелись во все стороны. Я посмотрел на русского солдата, и страх закрался в мое сердце. Что я мог сказать, чтобы он оставил меня в покое? Я моментально почувствовал себя беспомощным. «Спусти штаны», – сказал он на своем языке. Я стоял там, потрясенный, и не совсем понял, что он имел в виду. Он повторил свою команду и жестами показал мне, чего он хочет от меня.

…Я аккуратно положил велосипед на землю, чтобы не разбить стеклянные банки в сумке, и начал спускать брюки. «Зачем он заставляет меня делать это?» – думал я. Быть может, он думает, что на мне надет пояс с часами? Я должен сказать ему, что я не немец, который просто говорит по-польски. Так что пока я спускал брюки и показывал ему, что на мне нет ремня, а на поясе часов, я медленно говорил ему по-польски, что я еврей. Я знал слово «еврей». «Я еврей, – повторял я, – я еврей, я товарищ».

Теперь я стоял перед ним, голый снизу, хотя инстинкт подсказал мне не снимать мои хорошие зашнурованные ботинки, чтобы он не взял их и не оставил меня босиком. Я не смог бы дойти до города Чодеца босиком. Потому я спустил брюки и трусы так, что они лежали на моих носках и ботинках. Я снова посмотрел ему в глаза. В них было видно презрение, когда он осматривал мое оголенное тело. Я увидел пустой взгляд убийцы.

Он достал из кобуры свой револьвер, прицелился мне в голову и спустил курок. Послышался громкий щелчок. Не сказав ни единого слова, он резким движением ноги завел свой мотоцикл и уехал. Какое-то время я стоял на дороге со спущенными трусами и брюками и смотрел, как он исчезает вдали».

Память о той встрече будет преследовать Хальтера всю оставшуюся жизнь. Ее значение зловеще. Несмотря на то, что они оба были жертвами немцев, и на спонтанное проявление Хальтером дружбы безымянный русский поступил с ним так, как мог бы поступить офицер-эсэсовец: сначала удостоверился, что он еврей, проверив на предмет обрезания, затем приставил к его голове оружие. Спасла ли Хальтеру жизнь осечка или просто отсутствие пули в стволе, он так и не узнал.

В последующие месяцы такие сцены повторялись по всей Европе. Евреи всех государств обнаруживали, что конец власти немцев не означает конец преследованиям. Отнюдь. Несмотря на то что евреи выстрадали, во многих регионах антисемитизм после войны усилился. Насилие, направленное против них, вспыхивало повсюду – даже там, где не было оккупации, например в Великобритании. В некоторых частях Европы это насилие стало окончательным и бесповоротным: задачу очищения своих общин от евреев, которую не смогли выполнить даже нацисты, осуществили местные жители.

ВЫБОР: ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ

После войны европейские евреи начали задумываться над уроками, которые можно было извлечь из недавно пережитого. Некоторые мыслители полагали, что холокост стал возможен только потому, что евреи слишком бросались в глаза перед войной и во время нее. Они доказывали, что единственный способ избежать возможности повторения подобной катастрофы в будущем – сделаться невидимыми, полностью ассимилировавшись в разных странах, в которых они живут.

Однако сионисты утверждали, что это чепуха: даже хорошо ассимилировавшихся евреев гитлеровские приспешники находили и убивали вместе со всеми остальными. Они доказывали, что единственный путь к обеспечению безопасности – покинуть Европу и основать свое собственное государство.

Третьи полагали, что оба этих подхода – в сущности, признание поражения, а их долг – возвратиться в родные места и попытаться заново организовать там свои общины.

Большинство уцелевших евреев в Европе изначально склонны были согласиться с последней точкой зрения – не следуя какой-то особенной идеологии, а просто потому, что в годы ссылки и лагерного заключения мечтали о возвращении домой. Многие понимали – умом, если не сердцем, – что сообщества людей, которое они оставили, больше не существуют. Однако большинство евреев вернулось отчасти из-за эмоциональной привязанности к своим родным городам и деревням, а отчасти из желания восстановить единственный вариант нормальной жизни, который они знали. Продолжали ли они питать надежды после своего возвращения – это во многом зависело от того, какой прием им оказывали.

С точки зрения евреев жизнь в Европе после войны сбивала с толку. После поражения Германии многое изменилось, но многое осталось неизменным. С одной стороны, организации, занимавшиеся преследованием евреев, были заменены на организации, призванные помогать им. Американский еврейский объединенный распределительный комитет завозил в Европу продовольствие, лекарства и одежду на миллионы долларов и помогал восстанавливать синагоги и еврейские культурные центры. Нееврейские гуманитарные организации, вроде UNRRA и Красного Креста, тоже предоставляли целевую помощь – организовывали лагеря исключительно для перемещенных лиц еврейской национальности и находили друзей и членов семей. Даже новые правительства стран начали менять свою позицию в отношении евреев, например отменяя антиеврейские законы.

С другой стороны, годы нацистской пропаганды нельзя было отринуть за недели или месяцы, а открытый антисемитизм все еще существовал. Иногда он выражался совершенно шокирующим образом. Например, евреев, которые в 1945 г. вернулись в греческий город Фессалоники, иногда приветствовали фразами «А, так вы выжили?» или даже «Как жаль, что из вас не получилось мыло». В Эйндховене (город на юге Голландии. – Пер.) еврейские репатрианты предстали перед чиновником, который регистрировал их со словами: «Еще один еврей! Они, должно быть, забыли вас отправить в газовую камеру». В немецких городах Еармише и Меммингене киножурнал в кинотеатре, упомянувший о гибели 6 миллионов евреев, спровоцировал крики «Это их еще мало убили!», за которыми последовали оглушительные аплодисменты.

Больше всего возвращавшиеся на родину евреи боялись того, что, несмотря на все меры, принимаемые правительствами и гуманитарными организациями, глубоко укоренившийся антисемитизм никогда не исчезнет. Жизненный опыт научил их, что ни демократия, ни видимое равенство прав, ни даже их собственный патриотизм не является гарантией от преследований. Их самая главная задача – не относиться к каждому небольшому инциденту как к «признаку будущего взрыва» или доказательству того, что «готовятся новые массовые убийства». Если они должны были справиться с этим, то тогда им была нужна помощь людских сообществ, в которые они заново вливались.

Поэтому по возвращении домой евреям больше всего требовалась уверенность. Получить возможность начать жизнь сначала означало большее, чем просто пищу, крышу над головой и медицинскую помощь – то, что обычно предоставлялось всем возвращавшимся людям. Им нужно было, чтобы им оказали радушный прием.

Некоторые евреи, как Примо Леви, действительно вернулись к «друзьям, радующимся жизни, теплу спокойных застолий, основательности ежедневной работы, освобождающей радости рассказывать свою историю». Есть много рассказов о евреях, вновь соединившихся, словно благодаря чуду, с родными и близкими; о сострадании со стороны посторонних людей, которые давали им пищу или кров или выслушивали их истории. Но, к сожалению, такие рассказы не настолько часты, как должно бы быть, а опыт большинства был совсем другим.

ВОЗВРАЩЕНИЕ: ГОЛЛАНДИЯ

Из 110 тысяч голландских евреев, вывезенных в концентрационные лагеря во время войны, на родину возвратились лишь около 5 тысяч. Они были среди 71 564 перемещенных голландцев, которые вернулись в Голландию в 1945 г., в основном в Амстердам. По прибытии на главный вокзал города они проходили собеседование, регистрацию и получали продуктовые талоны и купоны на одежду. Иногда им давали советы, где остановиться или где можно получить помощь, но иногда в отделениях различных гуманитарных организаций не было служащих. Официальный прием был подготовленным, но холодным: ни флагов, ни цветов, ни духовых оркестров, просто ряд конторских столов и вопросы, за которыми следовала быстрая отправка на улицы городского центра.

С самого начала существовали тонкие различия между возвращавшимися людьми. Однако дискриминации подвергались не евреи, а те возвращенцы, которых считали коллаборационистами. Люди, работавшие в Германии на добровольных началах (vriwilligers), получали свои карточки репатриантов со штампом в виде буквы V. В таком случае они не получали продуктовый набор для вновь прибывших и талоны на питание. Кроме того, от них шарахались в каждой организации, с представителями которой они вступали в контакт.

Из числа других (onvriwillig) с фанфарами встречали разве что тех, кого считали участниками Сопротивления, с немедленным предоставлением им преимуществ. Часто их отправляли в специальные реабилитационные центры, расположенные в роскошных местах, включая крыло дворца королевы Вильгельмины. Их превозносили в прессе, в правительстве, на улицах. «Если ты участвовал в Сопротивлении, все становилось возможным! – утверждал бывший боец Сопротивления Карел де Врис. – Ты мог попросить денег у любого и получить их. Все строительные материалы, например, были в дефиците, но если ты говорил: «Это для участников Сопротивления, возвращающихся из концлагерей», – то получал все немедленно!» Позже, в знак признания деятельности Сопротивления, им даже назначили специальную пенсию.

Возвращавшимся евреям быстро стало ясно, что голландцев интересовал единственный вопрос, в чем разница между коллаборационистами и участниками Сопротивления. Все остальные категории, включая евреев, просто свалили в одну кучу. Это было характерно не только для Голландии. Когда депортированные итальянцы вернулись в Италию, их тоже смешали в одну кучу как «политзаключенных», независимо от того, были ли они евреями, подневольными рабочими или военнопленными. Французских возвращенцев рассматривали примерно так же – единой группой. Исходя из самых популярных историй о том времени, они и по сей день фактически считаются таковыми. Это не дискриминация евреев, но близко к этому – попытка игнорировать их в целом. Как выразился один голландец, выживший в лагере: «Там, где по идее должны были выразить сочувствие, я сталкивался с равнодушной, неприступной, отталкивающей аморфной массой, известной как бюрократический аппарат».

Существовало много причин, по которым голландские власти не оказывали возвращавшимся евреям особой помощи, в которой те нуждались и заслуживали. Во-первых, они действовали по примеру союзников, особенно англичан, официальная политика которых заключалась в том, чтобы не относиться к евреям как людям отдельной категории. Евреи составляли лишь небольшую долю возвращавшихся, и поэтому не получили никаких преимуществ. К тому же властям пришлось готовиться к возвращению людей в спешке, поскольку Голландия одной из последних в Европе получила освобождение.

Если бы ко всей этой ситуации подошли более взвешенно, стало бы очевидно, что евреи больше любой другой группы людей заслуживают особого отношения, с точки зрения и нравственности, и гуманизма. Они, безусловно, перенесли несравнимо больше страданий, чем любая другая группа населения голландского общества: из 210 тысяч голландцев, погибших во Второй мировой войне, половина – евреи, и это без учета того, что евреи составляли всего чуть более 1,5 % от довоенного населения страны. В большинстве ее районов население полностью исчезло, даже в Амстердаме выжила лишь незначительная его часть. В то время как другие возвращенцы встречали теплый прием со стороны местных сообществ, готовых оказать им помощь, у многих евреев не было никого – даже семьи.

И не только «бюрократия» игнорировала эти факты. Простые люди тоже были склонны проявлять удивительное равнодушие. Историк Дьенк Хондиус собрал множество примеров, демонстрирующих отношение простых голландцев к возвращавшимся евреям. Например, Риту Купман бывший знакомый приветствовал словами: «Тебе повезло, что тебя здесь не было. Здесь был такой голод!» Когда Эб Каранза вернулся на свою прежнюю работу, работодатель отказал ему в выдаче аванса на том основании, что в Освенциме «у тебя была крыша над головой и еда все время!». Большинство евреев не пытались рассказывать об ужасах, через которые им пришлось пройти, а, подобно Герхарду Дурлахеру, просто «покупали одобрение», выслушивая истории других людей и «благоразумно помалкивая» о своем собственном положении. «Люди не понимали, – объясняет другой голландский еврей, – или не верили вам».

Многие подобные замечания возникали из чистого неведения. В отличие от Восточной Европы, где холокост происходил под носом у людей, на Западе многие были совершенно не в курсе происходящего с евреями после их депортации. До того как вышли фильмы о концентрационных лагерях, рассказы о массовых убийствах, поставленных на поток, часто отметались как преувеличения. Но даже после демонстрации фильмов в кинотеатрах зрители по-прежнему до конца не осознавали, какое на самом деле это имело значение для людей, которые выжили.

Упитанные супруги-французы встречают возвращающегося на родину бывшего узника концлагеря: «Знаете, молодой человек, мы тоже ужасно страдали от ограничений» (июнь 1945 г.)

Важнее человеческого неведения разве что ощущение дискомфорта, которое неизбежно вызывали подобные рассказы. По словам Френка Кайзера, люди в Голландии реагировали на его рассказ о заключении в Терезиенштадте словами: «Не хочу знать. Это все закончилось. Радуйся, что выжил». На евреев, вернувшихся в другие страны, реакция была аналогичной. Во Франции, по словам бывшего заключенного Освенцима Александра Кона, «царило всеобщее равнодушие», и евреям советовали подвести черту под пережитым. В Венгрии возвратившихся евреев избивали, если они осмеливались предположить, что пострадали больше, чем их соседи-христиане. Даже в Америке иммигрировавшие туда евреи, пережившие войну, часто сталкивались с раздражением: «Война закончилась. Хватит уже!»

Следует помнить, что простые европейцы тоже ужасно пострадали во время войны, особенно в последний год, но они, по крайней мере, находили какое-то утешение, думая о том, что пережили все это вместе. После освобождения весь континент погрузился в создание мифов о единстве в несчастье. Они прекрасно устраивали всех, от бывших коллаборационистов, желавших вернуться «к своим», до измученного народа, мечтающего забыть о войне, и политиков, которые хотели возродить чувство национальной гордости.

Даже на международном уровне мысль о том, что все народы Европы страдали при нацизме вместе, была очень удобна для возрождения чувства всеобщего братства между пострадавшими народами. Но присутствие евреев превращало в издевку подобные мифы. Они пережили гораздо больше, чем кто-либо другой, и ни одна группа населения не пришла к ним на помощь: удобное представление о том, что европейцы «все вместе», едины, – явно ложное.

Здесь, наверное, кроется ключ к тому, почему положению возвращавшихся евреев повсеместно не придавалось значения после войны – не только в Голландии, но и по всей Западной Европе. В то время как рассказы о Сопротивлении давали людям возможность думать о себе хорошо и убеждать в том, что они также предоставили изрядную долю героев, рассказы евреев имели противоположное действие, становясь напоминанием о былых неудачах на всех уровнях общества. Самого их присутствия бывало достаточно для возникновения дискомфорта, словно они могли в любой момент раскрыть неприятный секрет. Поэтому гораздо проще просто притвориться, что на долю евреев на самом деле выпало то же самое, что и остальным. Их не только не встречали радушно – их игнорировали, оттесняли на второй план, заставляли молчать.

БОРЬБА ЗА ИМУЩЕСТВО ЕВРЕЕВ

Иногда существовали более прозаичные причины, по которым евреев не ждал дома радушный прием. После войны по Венгрии ходил анекдот: еврей, выживший в лагерях, возвратился в Будапешт, где случайно встретился с другом-христианином. «Как поживаешь?» – поинтересовался друг. «Даже не спрашивай, – ответил еврей. – Я вернулся из лагеря, и теперь у меня нет ничего, кроме одежды, в которую ты одет».

Подобный анекдот бытовал практически в любом городе Восточной Европы и во многих городах на Западе. Разграбление имущества евреев во время войны происходило в каждой стране и на всех уровнях общества. Его масштабы иногда поражали. Например, в старом еврейском квартале Амстердама из домов вынесли все вплоть до деревянных оконных рам и дверных коробок. В Венгрии, Словакии и Румынии землю и имущество евреев часто делили между бедными. Иногда люди даже не дожидались отъезда евреев. В Польше во время войны бывали случаи, когда к евреям подходили знакомые и говорили: «Раз уж вы все равно умрете, почему кому-то должны достаться ваши башмаки? Почему бы вам не отдать их мне в память о вас?»

Когда горстки евреев начали возвращаться домой после войны, их имущество иногда возвращали им без всякой суеты, однако это скорее исключение, чем правило. В историографии того периода в жизни Европы существует масса историй о том, как евреи безуспешно пытались получить назад то, что принадлежало им по праву. Соседи и друзья, обещавшие хранить ценности во время их отсутствия, часто отказывались возвращать их: за прошедшие годы настолько привыкали считать их своими. Крестьяне, которые обрабатывали землю евреев во время войны, не понимали, почему евреи должны пользоваться плодами их трудов. Христиане, которым военные власти раздавали опустевшие квартиры евреев, считали их квартиры своими по праву, имея на руках бумаги, подтверждающие это. Люди были склонны относиться к евреям с различной долей возмущения и проклинали свое злосчастье: надо же, чтобы из всех, «исчезнувших» во время войны, именно ихевреи возвратились.

В этом смысле показателен пример с имуществом евреев, «разошедшимся» во время войны, и ужасающими последствиями, случившийся в небольшом венгерском городке Кунмадарасе. В начале войны здесь проживали 250 евреев из всего населения 8 тысяч человек. Их вывезли в апреле 1944 г. – кого-то в Освенцим, кого-то в Австрию, и только 73 из этих несчастных выжили. За время отсутствия их имущество было «конфисковано» местными чиновниками с целью, во-первых, обогащения, а во-вторых – для раздачи остатков добра бедным. Некоторые дома и предприятия были целиком разграблены соседями с молчаливого благословения властей. Иные достались солдатам разных армий, которые проходили через этот населенный пункт, предметы мебели и другие вещи разошлись среди местных жителей. Пришедшая Красная армия, в свою очередь, разграбила дома представителей высших слоев общества и среднего класса, где, собственно, и закончили свое существование многие наиболее ценные вещи. Некоторые предметы, доставшиеся им, обменивались на продукты или просто оставлялись, и, таким образом, окольными путями вещи перекочевывали в собственность местных крестьян. В довершение этого запутанного маршрута пришедшие коммунисты тоже реквизировали собственность для себя или блага партии, и этой собственностью тоже время от времени приторговывали в местном масштабе.

Таким образом, путем конфискации, грабежа, краж и перепродажи имущество евреев разошлось по всему городу. В крупных городах, вроде Будапешта, неразбериха часто делала невозможным для возвращавшихся евреев найти свои вещи. Но в столь небольшом городке, как Кунмадарас, разыскать свое имущество было нетрудно – гораздо труднее заставить тех, у кого оно оказалось, вернуть его хозяевам. Некоторые люди прямо отказывались возвращать что-либо и после этого рассматривали присутствие евреев как упрек или потенциальную угрозу. Другим вернуть вещи приказали в полиции, но даже те, кто подчинился добровольно, делали это неохотно и с возмущением. Бедные люди особенно сильно огорчались, тем более если были вынуждены возвращать вещи евреям, которые ранее были более богатыми, чем они. «Когда евреи возвращались, у них не было ничего, – сказала одна жительница репортеру местной газеты, – теперь же они едят белый хлеб, а я, несмотря на то, что пашу землю носом, по-прежнему ничего не имею».

Зимой и весной 1946 г. в Кунмадарасе начала сгущаться напряженная антисемитская атмосфера. Кульминация наступила ближе к концу мая, когда группа женщин напала на еврея по имени Ференц Кути, продававшего яйца на рынке города, и разбила все яйца на его прилавке. Женщиной, возглавившей это нападение, была Эстер Тот Кабаи, которая в оправдание своих действий сослалась на клеветнический древний миф, будто евреи приносили в жертву детей христиан во время своих религиозных обрядов. До этого по окрестностям ходили абсурдные слухи о том, что евреи похищают и убивают детей, а потом продают «колбасу из человеческого мяса». Нанося удары Кути своим деревянным башмаком, Кабаи кричала: «Евреи похитили ребенка моей сестры!» Некоторые продавцы нееврейской национальности пришли на помощь Кути, но, когда и они подверглись избиениям, Кути бросил свой прилавок и убежал домой.

Дом Кути быстро окружила толпа, но в течение какого-то времени не входила в дом, опасаясь, что он может быть вооружен. Вошли полицейские, прибывшие на место, не обнаружили оружия и объявили об этом толпе. Это была трагическая ошибка, поскольку весь сброд ринулся внутрь. Кути, очевидно, просил пощады, но был убит человеком по имени Балаш Кальман, забившим его до смерти железным ломом со словами: «Ты у меня получишь сосиски из мяса венгерских детей!»

Нападение на Ференца Кути ознаменовало начало погромов, в котором был убит по крайней мере еще один еврей, а пятнадцать человек получили серьезные ранения. Люди врывались в дома евреев и грабили их, то же самое происходило и с их магазинами. В это время особенно муссировались слухи о похищениях детей и кровавых жертвоприношениях. Было слышно, как погромщики выкрикивали лозунги типа: «Надо бить евреев, потому что они похитят наших детей!» Однако истинный мотив этих погромов крылся в явном желании ограбить евреев. Когда толпа ворвалась в магазин одежды, то потребовала, чтобы были возвращены трое детей, якобы запертых в нем. Правда, вместо того, чтобы искать пропавших детей, люди немедленно начали хватать одежду. На еврейку, некую мадам Розенберг, напала женщина по имени Сара Керепеши, у которой был свой зуб на нее, потому что после войны судом ей было предписано возвратить мадам Розенберг вещи, той принадлежавшие. Мадам Розенберг вспоминала, что нападавшая на нее женщина кричала, нанося ей удары: «Это тебе за одеяло на гагачьем пуху!»

То, что произошло в Кунмадарасе, – особенно жестокий случай явления, распространившегося после войны по всей Европе. И дело не только в том, что евреи, возвращавшиеся на родину, сталкивались с проблемами возвращения и сохранения своего имущества, но и в том, что антисемитизм, существовавший на континенте, сделал их гораздо более уязвимыми, чем любая другая группа населения. В других районах Венгрии, например, суды принимали решения оставлять лошадей и другой домашний скот, украденный с ферм евреев, у тех, кто «спас» их. В Италии власти не только колебались при принятии решения, возвращать ли предприятия евреев их законным владельцам, но и пытались взимать «вознаграждение за управление» предприятиями, за которыми «присматривали» во время войны. В Полыпе любое «брошенное» имущество, ранее находившееся в собственности евреев, переходило под контроль местных властей – иными словами, у местных властей существовал законный интерес в том, чтобы евреи, вернувшиеся после войны, снова были изгнаны. Такие примеры можно найти почти в каждой европейской стране.

Евреи стали законной добычей во время войны, а их собственность рассматривалась как ресурс, которым мог пользоваться каждый. Совершенно ясно, что многие люди и некоторые правительства по-прежнему придерживались на их счет такого же мнения и после окончания войны.

ЕВРЕИ-КАПИТАЛИСТЫ И ЕВРЕИ-КОММУНИСТЫ

Погром в Кунмадарасе – один из множества подобных инцидентов, которые происходили в Венгрии непосредственно в послевоенные годы. Насилие, направленное против евреев, включало ограбление домов и магазинов (например, в шахтерском городке Озд), самосуды, убийства (как в Мишкольце) и поджоги синагог (как в Мако). Наряду с насилием евреям приходилось терпеть все обычные виды ненасильственного антисемитизма: дискриминацию, запугивание, словесные оскорбления и т. д. Уровень национальной ненависти был высоким и всеобщим, его явно нельзя объяснить просто спорами из-за собственности. Происходили некие более глубокие процессы.

Начнем с того, что люди, замешанные в таких крайностях, часто сами страдали от невыносимых трудностей. Экономика всего региона в 1946 г. приближалась к краху, особенно плохо обстояло в Венгрии, где уровень инфляции, по сообщениям, подскочил до наивысшей отметки 158,486 % в день! В своих воспоминаниях писатель Дьёрдь Фалуди определяет значение происходящего для простых людей: когда его издатель напечатал новое издание одной из его книг в 1946 г., Фалуди получил 300 миллиардов пенго – сумму, сравнимую в 1938 г. по эквиваленту примерно с 60 миллиардами американских долларов. Тем не менее, забрав эти немалые деньги, он был вынужден бегом бежать на рынок, зная, что они обесценятся по крайней мере на 90 % к тому времени, когда он туда доберется. Всю сумму он потратил на одну курицу, два литра оливкового масла и горсть овощей. Подобная инфляция имела разрушительный эффект на жизнь простых людей, вынужденных обменивать свои пожитки на продовольствие. Рабочие часто рассчитывали на обеды, которые получали в заводских столовых, потому что их зарплата обесценивалась. В конце концов некоторые работодатели совсем отказались от денег и начали платить своим рабочим продуктами питания.

Вину за такое положение вещей приписывали прежде всего Советам – за разрушения, которые они причинили, и широко распространенное мародерство и штрафы, которые они требовали в качестве компенсации за войну. По ассоциации были виноваты коммунисты, а в представлениях людей коммунисты почти повсеместно отождествлялись с евреями. Это характерно не только для Венгрии: коммунистическая партия считалась «партией евреев» во всей Восточной Европе, и не без оснований. Коммунистов ненавидели везде, это отрицательно сказывалось на евреях. Например, руководитель коммунистической партии еврей Матиас Ракоши выступал с речью об экономической ситуации в Мишкольце, а на стенах завода появились граффити, обзывающие его «царем евреев» и человеком, который «продал страну русским».

Во-вторых, в число обвиняемых в отчаянном экономическом положении Венгрии попали торговцы черного рынка и спекулянты, которые запасали и тайно хранили продовольствие в надежде на подъем цен. В глазах народа этилюди тоже были евреями. Когда женщины в Кунмадарасе избивали еврея, торговавшего яйцами на рыночной площади, в числе обвинений, которые ему бросали, была и слишком высокая цена на яйца. Евреев повсюду обвиняли в том, что они запрашивают слишком дорого с покупателей, эксплуатируя экономический кризис, и делают запасы продовольствия и золота. Такие утверждения взывали к вековому стереотипу: еврей – скопидом.

Коммунисты, которые стремились стряхнуть с себя образ «партии евреев», увидели в данном стереотипе возможность завоевать некоторую долю столь нужной им популярности. Летом 1946 г. они выступили против черного рынка, в завуалированной форме осуждая евреев как «спекулянтов». В напечатанных ими плакатах на эту тему «спекулянты» изображены с преувеличенными семитскими чертами. Вообще говоря, эти плакаты мало отличались от изображений «паразитов-евреев» времен нацизма. Нашлись даже бесспорные доказательства того, что коммунисты спланировали самосуд над евреями в Мишкольце – это был эксперимент по управлению народным гневом.

В политической и экономической сумятице 1946 г. евреям в Венгрии почти некуда было деваться. Мор Рейнхардт, еврей из Яношхальмы, подвел итог их бедственному положению в письме к президенту Венгерского еврейского бюро, написанном в августе того же года: «К сожалению, после размышлений над событиями в Мишкольце и другими похожими случаями, очевидно, что евреев ненавидят в равной степени и коммунистическая партия, и партия мелких земельных собственников. Лозунг и плакаты одной гласят «Смерть коммунистам и евреям!», а другой «Смерть мелким земельным собственникам и евреям!». Евреев ненавидят повсюду, и все политические партии готовы уничтожить каждого, невинного или виноватого… На мой взгляд, нет другой возможности, кроме как искать защиты у оккупационных властей. Нам нужно искать у них помощи. Здесь, в Венгрии, еврею жить невозможно. Нам нужно уезжать. Нам нужно эмигрировать. Нам нужно просить у советских военных властей разрешения покинуть страну… и пока происходит эмиграция… Красная армия должна продолжать оккупировать страну, чтобы оказывать нам защиту».

Это письмо – настоящее выражение тех чувств, которые испытывали сотни тысяч евреев по всей Европе, полагая, что этот континент перестал и уже больше никогда не станет безопасной для них средой обитания.

ПОГРОМ В КЕЛЬЦЕ

Антисемитизм в Венгрии развернулся в полную силу после войны, однако хуже всего обстояло в Польше. Летом 1945 г. выживший в нескольких нацистских лагерях принудительного труда шестнадцатилетний Бен Хельфготт и его двоюродный брат ехали назад в Польшу из Терезиенштадта. Но когда они делали пересадку с одного поезда на другой в Ченстохове, их остановили двое вооруженных поляков в форме и попросили показать документы. Изучив документы, они велели мальчикам идти с ними в полицейский участок для обычной проверки. Подростки не заподозрили неладное и пошли за поляками в город. Сначала Хельфготт пытался завязать разговор с незнакомцами, но один из них обернулся к нему и со злостью сказал: «Закрой свой вонючий рот, ты, долбаный еврей». Ребята сразу же поняли, что попали в неприятную историю.

Мужчины привели их не в полицейский участок, а в темную квартиру, где заставили открыть чемоданы. Забрав все более или менее ценное, вывели их на улицу ночью, снова заявив, что пойдут в полицейский участок. Мальчики уже больше не верили им, конечно, но, так как эти двое были вооружены, особого выбора, кроме как подчиниться, у них не было. Их привели в заброшенный и безлюдный район города, где мужчины достали револьверы и велели им подойти к ближайшей стене. Бен Хельфготт начал умолять их, апеллируя к патриотизму, крича, что они все соотечественники-поляки, которые вместе страдали во время войны и должны помогать друг другу теперь, когда она закончилась. В конце концов один из мужчин сжалился над ними и сказал своему товарищу: «Давай оставим их. Они всего лишь мальчишки». Убрав револьверы, они, смеясь, ушли, предоставив двоюродным братьям самостоятельно искать дорогу до вокзала.

Польша, без сомнения, после войны представляла собой самую опасную для евреев страну. По крайней мере 500 евреев были убиты поляками в период между капитуляцией Германии и летом 1946 г., большинство историков вообще называют цифру около 1500 человек. Невозможно знать наверняка, потому что об отдельных случаях, вроде того, о котором рассказал Бен Хельфготт, редко сообщалось, еще реже они регистрировались – даже когда они заканчивались убийством. Евреев сбрасывали с поездов. У них отнимали вещи и уводили в лес, чтобы там расстрелять. Местные националистические группы присылали им письма с требованиями убираться, или их убьют. В карманах убитых евреев оставляли записки с текстом типа: «Так будет со всеми выжившими евреями».

Равно как в Венгрии, в Польше бытовало древнее клеветническое измышление о кровавых жертвоприношениях. В Ржешове ходили слухи о том, что «евреи, которым нужна была кровь после возвращения из лагерей», совершали ритуальные убийства. Среди убитых таким образом якобы оказалась девятилетняя девочка по имени Бронислава Мендон, «кровь которой высосали с ритуальными целями» в июне 1945 г. Во время бунта, который последовал за этими слухами, несколько евреев были избиты, их имущество разграблено, а один или два еврея, возможно, и убиты. В Кракове разразился полномасштабный погром после распространения слуха о том, что в синагоге убит ребенок-христианин. Польские полицейские и солдаты милиционной армии находились среди толпы, которая обрушилась на синагогу и преследовала евреев по всему городу. Вследствие этого насилия десятки евреев получили ранения и, возможно, пять человек были убиты. Евреи, попавшие в больницу, снова подверглись избиениям, медсестры смотрели на происходящее и называли их «еврейской мразью», которую «нужно расстреливать».

Самый известный послевоенный и, без сомнения, самый жестокий погром произошел в городке Кельце в южной части Центральной Польши. Он начался утром 4 июля 1946 г. после того, как восьмилетний мальчик по имени Генрик Блажчик ложно обвинил местного еврея в своем похищении и содержании в подвале здания Еврейского комитета по адресу улица Планты, 7. Еврей, против которого мальчик выдвинул это обвинение, был немедленно арестован и избит. Собралась жаждущая самосуда толпа, чтобы ворваться в здание и спасти других детей, которых якобы держали в нем для совершения ритуального жертвоприношения. Слухи о похищениях детей и «убийстве ребенка-христианина» быстро распространились по всему городу. Попытки главы Еврейского комитета успокоить разгоряченные головы были безуспешными.

Когда час спустя прибыли полицейские и провели обыск в здании, они не обнаружили не только детей-христиан, но даже подвала. Они отругали мальчика за вранье и отправили домой, но вредные слухи уже распространились. К этому моменту у здания собралась большая толпа, которая забросала окна камнями. Вскоре после этого приехали более сотни солдат предположительно для установления порядка, но после ружейного выстрела (неясно, кто стрелял) они присоединились к полицейским, штурмующим здание, начали хватать мужчин и женщин, которых находили в нем, и отдавали в руки толпы, бесновавшейся снаружи.

Барух Дорфман находился на третьем этаже здания, где он и еще двадцать человек забаррикадировались в комнате.

«Но они начали стрелять в нас через дверь и ранили одного человека, который позднее умер от ран. Они ворвались внутрь. Это были солдаты в форме и несколько гражданских лиц. Тогда я был ранен. Они приказали нам выйти на улицу. Они образовали коридор. На лестнице уже находились гражданские, среди них женщины. Солдаты били нас прикладами. Гражданские лица, мужчины и женщины, тоже нас били. На мне была рубашка, похожая на военную, возможно, поэтому меня не били. Мы спустились на площадь. Тех, кого вывели вместе со мной, кололи штыками и расстреливали. Забрасывали камнями. Даже тогда со мной ничего не случилось. Я двигался через площадь к выходу, но у меня, вероятно, было такое выражение лица, что они узнали во мне еврея, которого вывели из здания, потому что один штатский закричал: «Еврей!» И только тогда они напали на меня. В меня летели камни, меня били прикладами, я упал и потерял сознание. Периодически оно ко мне возвращалось, и тогда меня снова били камнями и прикладами. Кто-то хотел пристрелить меня, когда я лежал на земле, но я услышал, как другой человек сказал: «Не стреляй, он все равно загнется». Я снова провалился в обморок. Когда пришел в чувство, кто-то тянул меня за ноги и швырнул в грузовик. Это был какой-то другой военный, потому что я очнулся в госпитале в Кельце».

Некоторые свидетели помнят, как евреев выбрасывали из окон на улицу. Руководителя Еврейского комитета убили выстрелом в спину, когда он по телефону просил о помощи. Позже, вскоре после полудня, когда из литейного цеха Лудвикова подоспели 600 рабочих, около 15 или 20 евреев были забиты до смерти железными прутьями. Других забили камнями или расстреляли полицейские и солдаты. В списке убитых значились трое солдат-евреев, завоевавших высочайшие боевые награды в боях за Польшу, и двое простых поляков, которых, очевидно по ошибке, приняли за евреев. В тот же день были также убиты беременная женщина и женщина с новорожденным младенцем. Общее количество жертв в Кельце составило сорок два еврея убитыми и восемьдесят человек ранеными. Еще около тридцати человек были убиты во время связанных с погромом нападений на местной железной дороге.

Поразительно, но в этих массовых убийствах принимало участие все население города – мужчины и женщины. Помимо гражданских лиц – полицейские и солдаты, те, от кого зависит поддержание закона и порядка. Снова вспомнили расистский миф о кровавых жертвоприношениях, но католическая церковь не сделала ничего для опровержения его или осуждения погромов. В действительности кардинал-примас Польши Август Хлонд заявил, что массовые убийства не имели расовой подоплеки, а если в обществе и были проявления антисемитизма, в этом виноваты главным образом «евреи, которые в настоящее время занимают ведущие посты в правительстве Польши».

Коммунистические лидеры на местном и государственном уровнях отреагировали несколько более энергично: под суд попали некоторые зачинщики погромов, в целях защиты предоставлен специальный поезд для транспортировки раненых в Лодзь. Правда, непосредственно в день погрома они промолчали. Секретарь местной партийной организации объяснил причину: дескать, «он не хотел, чтобы люди говорили, будто [партия] защищает евреев». Министр внутренних дел Якуб Берман, еврей по национальности, получил сообщение о погроме, когда тот еще продолжался, но также отверг предложения принять радикальные меры, чтобы остановить толпу. Таким образом, даже высшая власть в стране оказалась не способна или не склонна оказать помощь. Так же как в Венгрии, польские коммунисты – даже евреи – стремились дистанцироваться от любой возможной связи с евреями.

БЕГСТВО

Насилие над евреями вызвало резкую реакцию в Восточной Европе. Многие из переживших войну и вернувшихся в Польшу после ее окончания евреев теперь уезжали в Германию на том основании, что в стране, которая изначально преследовала их, теперь жить безопаснее, чем на родине. Их рассказы разубеждали других ехать домой. «Не возвращайся в Польшу, – советовали Михаэлю Эткинду. – Поляки убивают всех евреев, вернувшихся из лагерей». Гарри Бэлзаму было сказано то же самое: «Они сказали, что мы, должно быть, сошли с ума, если хотим вернуться, ведь в Польше по-прежнему убивают евреев. Поляки умудрились превзойти немцев». В октябре 1945 г. Джозеф Левин из Объединенного распределительного комитета написал в Нью-Йорк: «Все сообщают об убийствах и грабежах, совершаемых поляками, все евреи хотят выехать из Польши».

К счастью для многих польских евреев, да и евреев из некоторых других стран Восточной Европы, им организовали путь к спасению. После войны наиболее решительные евреи основали организацию под названием «Бриха» («Побег»), она предоставляла дома для безопасного проживания, обеспечивала транспортировку и организовывала неофициальные пункты для пересечения границы в Польше, Чехословакии, Венгрии и Румынии. Сначала это была нелегальная организация, переправлявшая грузовики с евреями через границы путем подкупа пограничников деньгами и алкоголем, но к 1946 г. ее руководители добились полуофициального признания правительствами стран Восточной Европы. В мае того же года премьер-министр Польши Эдвард Особка-Моравски открыто заявил, что его правительство не будет препятствовать евреям, желающим эмигрировать в Палестину, – это он подтвердил и после погрома в Кельце. Тогда же начались переговоры об официальном пункте пересечения границы между одним из руководителей восстания в Варшавском гетто Ицхаком Цукерманом (Антеком) и министром обороны Польши Марианом Спихальски. Другие известные люди, связанные с «Брихой», договорились о подобных пунктах пересечения границы с венгерскими, румынскими и американскими властями в Германии, а чехи согласились предоставить специальные поезда для перевозки евреев-беженцев через страну.

Число евреев, бежавших на запад, было значительным. В мае 1946 г. «Бриха» организовала выезд 3502 человек из Польши. Эта цифра выросла до 8 тысяч в июне. Но в июле, после погрома, более чем удвоилась и достигла 19 тысяч человек, потом еще раз почти удвоилась до 35 346 человек в августе, а в сентябре упала до 12 379. Статистика не учитывает 10–20 тысяч человек, покинувших Польшу иными путями, прибегая к услугам дельцов и контрабандистов. К тому же Объединенный распределительный комитет в Братиславе сообщил о том, что после событий в Кельце за три месяца около 14 тысяч венгерских евреев бежали через Чехословакию. Считается, что из Восточной Европы в июле, августе и сентябре 1946 г. бежали 90–95 тысяч евреев.

Общее число евреев, бежавших на Запад за два года после окончания войны, вероятно, из Полыни составляет 200 тысяч человек, из Венгрии – 18 тысяч, из Румынии – 19 тысяч, и, скорее всего, еще 18 тысяч – из Чехословакии. Хотя большинство евреев из этой последней группы были вынуждены выехать не в силу своей национальности, а потому, что чехи считали их немцами. А если учесть еще около 40 тысяч евреев, покинувших эти страны в 1948–1950 гг., в итоге получится почти 300 тысяч человек. Это, пожалуй, несколько скромная оценка.

Куда они уезжали? В ближайшей перспективе планировали попасть в лагеря для перемещенных лиц в Германии, Австрии и Италии. По иронии судьбы, именно страны бывшей оси должны были обеспечить им спасение. В перспективе – выезд из Европы навсегда. Многие хотели уехать в Великобританию или страны Британской империи, еще больше – в США, однако подавляющее большинство – в Палестину. Они знали, что сионисты предпринимают решительные меры для основания там еврейского государства, и считали его единственным местом, где они были бы в настоящей безопасности от нападок антисемитов.

В этом им помогали почти все государства, кроме Великобритании. Советы радовались, что их евреи бегут из Европы, не чинили препятствий и открыли для них – только для евреев! – свои границы для выезда. Поляки и венгры, как мы уже видели, сделали их жизнь невыносимой, таким образом побуждая к отъезду любыми способами. Румыны, болгары, югославы, итальянцы и французы предоставили порты, в которых евреи могли сесть на корабли, отправляющиеся к Святой земле, и редко чинили препятствия. Но больше всего помогали американцы тем, что содействовали путешествию к берегам Палестины, находившейся под контролем Великобритании. Они оказывали значительное дипломатическое воздействие на англичан, чтобы заставить их принять в Палестине 100 тысяч евреев, хотя сами официально разрешили приехать в Америку лишь 12 849 человекам по особому распоряжению президента Трумэна относительно перемещенных лиц.

Англичане единственные пытались остановить поток евреев с Востока. По их мнению, большинство являлись не бывшими узниками гитлеровских концлагерей, а евреями, которые провели войну в Казахстане и других районах Советского Союза, а посему им «безопасно» возвращаться в свои родные города. Англичане полагали, что Советский Союз и другие страны Восточной Европы тоже должны внести свой вклад. Англичане, безусловно, не отказывались предоставить кров жертвам гитлеровского режима в Германии, однако положили конец практике оказания радушного приема новой волны еврейских беженцев, практически никоим образом не имеющих отношения к войне. В отличие от американцев они не принимали вновь прибывших евреев в лагеря для перемещенных лиц, находившиеся в их ведении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.