«К украинской проблеме». По повод статьи кн. Н.С. Трубецкого Ответ кн. Трубецкому проф. Дорошенко

«К украинской проблеме». По повод статьи кн. Н.С. Трубецкого

Ответ кн. Трубецкому проф. Дорошенко

Среди литературы, посвященной с русской стороны украинской проблеме, статья проф. кн. Трубецкого очень выгодно отличается своим спокойным подходом к вопросу, при обсуждении которого представителями обеих сторон — и русской и украинской — обыкновенно редко выдерживается академическое спокойствие и научная беспристрастность. Очень может быть, что такой подход кн. Трубецкого к данному вопросу находится в связи с тем, что кн. Трубецкой совершенно правильно, на наш взгляд, не касается политической стороны вопроса, считая, что «связь между политическим и культурным вопросом в данном случае вовсе не обязательна…».

«Мы знаем, — говорит он, — что существует общенемецкая культура, несмотря на то что все части немецкого племени не объединены в одном государстве, знаем, с другой стороны, что индусы имеют свою совершенно самостоятельную культуру, несмотря на то что давно лишены государственной независимости. Потому и вопрос об украинской в общерусской культуре можно и должно рассматривать вне связи с вопросом о характере политических и государственно-правовых взаимоотношений между Украиной и Великороссией».

Совершенно верно: стремление Украины к независимому государственному существованию диктуется в гораздо большей степени интересами политическими и социально-экономическими, чем национально-культурными, и мы полагаем, что это стремление появилось бы даже и в том случае, если бы украинцы и русские говорили совершенно на одном языке и если бы не существовало никакой отдельной украинской литературы. Различие в языке в культуре, обусловленное, конечно, различием исторического развития, не говоря уже о некотором различии антропологического типа и психики, только способствует политическому сепаратизму Украины от России (так же как и от Польши), но не является само по себе его причиной.

Итак, кн. Трубецкой желает рассматривать «украинскую проблему» вне политики, сводя эту проблему, в сущности, к желательности и целесообразности (в интересах как русских, так и самих украинцев) дальнейшего развития украинского языка, украинской литературы и украинской науки[88]. Мы полагаем, что вопрос, поднимаемый уважаемым автором статьи, разрешен самой жизнию в положительном смысле, так что спорить, пожалуй, уже несколько поздно. Однако мы признаем немалое значение и за теоретической постановкой этого вопроса, тем более в такой спокойной и академической форме, как это мы видим у кн. Трубецкого. Принимая некоторые положения автора в его историческом изложении вопроса, хотя и с известными оговорками, но не соглашаясь с его выводами, мы хотели бы внести в его статью некоторые фактические поправки. Надо заметить, что вообще изложение у кн. Трубецкого несколько догматическое, сжатое; может быть, введение фактических примеров нарушило бы его, так сказать, конденсированность. Но мы думаем, что все-таки надо обратить больше внимания на фактическую сторону дела, ибо, по нашему мнению, факты не всегда говорят в пользу положений и выводов уважаемого автора.

В своем рассуждении автор исходит из утверждения, что до эпохи Петра I (т. е. до начала XVIII века) существовало «две редакции, две индивидуации» одной «общерусской» культуры: украинская и великорусская. В течение XV, XVI и первой половины XVII вв. культура Украины и культура Московии развивались настолько разными путями, что к половине XVII в. различие между этими двумя культурами стало чрезвычайно глубоким. Культура Украины уже впитала в себя некоторые элементы культуры европейской (в польской редакции этой последней) и проявляла тенденцию к дальнейшей эволюции в том же направлении; культура же Московии носила подчеркнутый характер европофобии и проявляла тенденцию к самодовлению. Царь Петр, поставив себе целью европеизировать русскую культуру (т. е. культуру Московии), постарался совсем искоренить и изничтожить великорусскую редакцию русской культуры и «единственной редакцией русской культуры, служащей отравной точкой для дальнейшего развития, сделал украинскую редакцию».

Таким образом, старая московская культура при Петре умерла; та же культура, которая со времени Петра живет и развивается в России, является органическим и непосредственным продолжением не московской, а киевской, украинской культуры (разрядка автора). И затем кн. Трубецкой останавливается на явлениях из области литературы и искусства, доказывающих, по его мнению, что русская литература XVIII и XIX веков является рецепцией и развитием не старой московской культуры, а украинской.

Прежде чем перейти к выводам, которые делает автор из этих утверждений для дальнейшего, остановимся немного на самих утверждениях. Нам кажется, что, говоря о различии двух редакций «общерусской культуры», начало этого различия надо было бы отнести не к XV в., а по крайней мере на два столетия раньше, т. е. к веку XIII, когда на севере, между верховьями Волги и Оки, начала формироваться великорусская народность. Не отрицая общности происхождения южнорусской (украинской) и северорусской (великорусской) народности, не отрицая того, что киевский период, по меньшей мере до половины ХII века, был, так сказать, общим, хотя уже и существовала известные отличия в языке и в бытовом укладе между севером и югом, нельзя не признать, что новый центр государственной и культурной жизни на севере был вначале колонией по отношению к Киеву, колонией, очень скоро заявившей претензии на значение политической метрополии; нельзя не признать, что великорусская народность, формируясь, наряду с основным элементом — новгородской Русью и Вятичами, из южнорусских колонистов и известной примеси финского элемента (подобно примеси элемента тюркского на юге), очень скоро проявила отчетливые отличия от южнорусской (украинской) не только в области политической жизни, бытового уклада, но также и в области культуры. Может быть, при единстве княжеского рода и политической системы эти различия в дальнейшем и не пошли бы дальше областных различий, но татарский погром 1237–1240 гг. сего непосредственными политическими последствиями положил резкую грань между обеими народностями в смысле дальнейшего развития культуры. Русь северная, позже объединенная Москвою, осталась при своем старом византийском наследии и развивала свою культуру, испытывая более влияния со стороны Востока, чем Запада (нельзя, конечно, отрицать и последнего, особенно имея в гиду северные республики Новгород и Псков). Эта культура была далеко не такой бедой по своему содержанию, как долго думали: например, что касается до искусства, то после Стасова и Кондакова никто не будет отрицать богатства и своеобразной красоты старой великорусской живописи и архитектуры. Но эта культура была очень отлична от культуры Руси юго-западной, т. е. Украины; Украина сначала (при галицко-волынских, а потом при литовских князьях) непосредственно, а с XVI в. через Польшу продолжала поддерживать общение с Западом, отражая у себя и Ренессанс и Реформацию, посылая своих сыновей в немецкие и итальянские университеты, организуя у себя школьное дело по западному образцу и отстаивая свое православие против латино-иезуитского натиска оружием, у него же заимствованным.

Различие двух редакций культуры началось, следовательно, не только раньше, чем это отмечает кн. Трубецкой, но оно к половине XVII в., т. е. к моменту, кода начался политический симбиоз Украины с Московией, охватывало гораздо шире все стороны жизни, чем это видит кн. Трубецкой, говоря о литературе и искусстве. И быть может, гораздо важнее и значительнее, чем различия в области литературного языка, музыки и живописи, которые так подчеркивает кн. Трубецкой, было различие общего духа культуры не только в правящих верхах, но и в народных массах. Уважаемому автору известны, конечно, те постулаты, которые выставлялись украинским старшиной при заключении политеческих трактатов; я напоминаю, например, пункты в Гадяцком трактате с Польшей 1658 г. об открытии на Украине двух университетов, о введении свободы преподавания, свободы исследования, свободы печати — даже в области церковных дел; те же самые требования мы видим в инструкции гетмана Дорошенко своим послам для переговоров с поляками в 1670 г., где говорится об основании гимназии для украинской молодежи и той же свободе печати и научного исследования. Далее я припомню, что в то время, как Петру приходилось силой заставлять юных московитов ехать в иноземные страны для обучения, на Украине не только дети старшин, но и простых мещан и казаков давно уже совершенно добровольно устремлялись в чужие края для науки; Гёттинген, Бреславль, Кенигсберг, Галле, Лейпциг, Аугсбург, Штутгарт, Берлин, Киль, Страсбург, Париж, Лейден, Рим — вот места, где мы встречаем с конца XVII в. украинскую молодежь в качестве студентов тамошних университетов, коллегий, академий и других школ. Если я добавлю к только что сказанному, что ревизия 1748 г. зарегистрировала на территории только семи полков[89]. Гетманщины 866 народных школ (1 школа приходилась на 746 душ населения), что на территории гораздо реже населенной Слободской Украины (позднейшей Харьковской губернии) в 1732 г. зарегистрировано 124 школы (т. е. 1 школа на 2500 душ населения), если вспомню введенное в половине XVIII в. обязательное поголовное обучение казацких детей грамоте и «воинской экзерциции», если укажу, что в это время даже в самой Запорожской Сечи имелась школа на 150 душ мальчиков, то, думаю получится довольно определенная картина народного образования в казацкой Украине как одной из сторон украинской культуры. Но эта картина далеко не напоминает собою того, что мы видим за это же время в Московии и даже в империи Петра I. Каждому, кто хоть сколько-нибудь подробнее изучал внутренний уклад жизни Московии и Украины во второй половине XVII в., ясно видно громадное различие в области правовых понятий и судебной практики, в бытовом укладе, в сфере семейных отношений, в положении женщины в семье — между обеими сторонами. Там, в Московии, мы видим господство пытки и кнута, правеж — тяжелое наследие татарщины, — ставшую классической судебную волокиту, холопское уничижение и равенство всех перед царем во всеобщем бесправии, фанатическую приверженность к букве и к обряду, крепостную неволю, замкнутость женщины. Как все это не похоже на Украину, где народный гласный суд избегает налагать полагающиеся по Литовскому статусу тяжелые наказания и ограничивается штрафом и церковным покаянием[90], где господствует ужас и отвращение к суровости московских судов[91], где перешедшие из протестантства в православие немцы Гизель и Зерников занимают высокие посты в духовной иерархии и образование, полученное в Иезуитской академии в Риме, не служит препятствием к получению Кафедры в Академии киевской, где женщина — полноправный член семьи и общества, где гетманша в отсутствие мужа выдает универсалы, а полковница выдает проезжим охранные грамоты и снаряжает для них конвой; сотни дошедших до нас духовных завещаний свидетельствуют, как украинская женщина XVII в., распоряжаясь своим имуществом, почти никогда не забывала культурных и благотворительных целей. И может, ничто не оттеняет так ярко различия двух вариантов культуры, как бесхитростные воспоминания сирийского архидиакона Павла Алеппского, который, посетив сначала Украину в 1664 г. и пробыв в Москве целых два года, при возвращении домой опять через Украину в 1656 г. записывает в своем дневнике: «…Мы приехали к берегу Днепра и дали о себе весть в Киев… Как только вступили мы на эту цветущую землю, радость залила ваши души, сердца наши расширились и мы возблагодарили Бога. В течение двух лет, проведенных нами в Московии, словно замок висел у нас на сердце. Мысли наши были бесконечно подавлены, ибо в Московской земле никто не чувствует себя свободным и веселым, кроме тамошних обитателей. Каждый из нас, если бы ему отдали всю ту страну, не был бы счастлив и сердце его ее перестало бы тосковать. Напротив — в казацкой земле (на Украине) мы чувствовали себя как дома, ибо люди в этой стране приветливы и ласковы с нами, как земляки». Мы советуем кн. Трубецкому перечитать записки Павла Алеппского, этого несомненного почитателя Москвы, обласканного ее царем и. патриархом, чтобы удостовериться, что даже совершенно постороннему наблюдателю бросалась в глаза резкая разница между культурой Московии и Украины, разница, выходившая далеко за пределы литературного языка, музыки и живописи.

Смею утверждать, что эта украинская культура не была пересажена Петром на великорусскую почву; он заимствовал из нее только отдельные, так сказать формальные, стороны, точно так, как и с Запада он брал не внутреннее содержание европейской цивилизация, а ее внешние практические достижения:

Piotr zaprowadzil bebny i bagnety,

Postawif turmy, urzadzil kadety,

Kazal na dworze tanczyc menuety,

I do towarzystw gwattem wwiodl kobiety,

I na granicach poosadzal straze

I lancuchami pozamykal porty;

Utworzyl senat, szpiegi, dygnitarze;

Odkupy wodek, czyny i paszporty;

Ogolit, umyl, i ustroil chlopa,

Dal mu bron w rece, kieszen narubliowal,

I zadziwiona krzyknela Europa:

Car Piotr Rosyje uciwilizowal! [92]

Пусть в этих словах Мицкевича очень много желчи в злой иронии, но «украинизация» Петром великорусской жизни очень напоминала собою ее «европеизацию», т. е. опять-таки были использованы украинские силы (все архиерейские кафедры в Великороссии, кроме одной, были замещены украинцами), были приняты украинские учебники, заимствовано кое-что из литературного обихода — но и только. Для самой Украины этот отлив культурных сил на север наряду с запретительными мерами по отношению к украинской культуре (стеснение типографского дела и запрещение в 1720 г. печатать на украинском языке всякие книги), конечно, имел только отрицательные последствия. Украина постепенно урезается в своих политических правах, систематически планомерно истощается физически (копание каналов на севере и устройство укрепленных линий, изнурительные каспийские походы, тягостный для населения постой русской армии на Украине), происходило разрушение экономической самостоятельности края, подрыв его торговли и т. д. — все эти меры русского правительства в первой половине XVIII в. вели к тому, что Украина действительно становилась «глухой провинцией», а ее культура теряла способность конкурировать с теми достижениями, которые начала приобретать новая русская культура, развивавшаяся на севере при помощи украинских же сил.

Однако как не произошло «культурной украинизации Великороссии» в том широком смысле, который имеет в виду кн. Трубецкой, как не случилось «превращения украинской культуры в культуру общерусскую», так точно не произошло, по крайней мере до половины XIX в., утраты украинской интеллигенцией создания своей культурной особенности от великорусов. Можно было, разумеется, для украинцев XVIII в. занимать на имперской службе высокие посты, вплоть до канцлера, можно было делать в Петербурге служебную и литературную карьеру, но в то же время редкий из них забывал «отечество малороссийское» и свою принадлежность к «нации малороссийской». А что при этом можно было сохранять не только отчетливое сознание своей особенности, но и чувство культурного превосходства украинцев над великорусами, об этом очень ярко свидетельствует «История Русов», написанная, как теперь можно утверждать почти наверное, инспектором Морского шляхетского корпуса в Петербурге и членом законосовещательной Екатерининской комиссии, полтавским дворянином Григорием Полетикою.

Проф. Трубецкой проводит параллель между возрождением украинской литературы с конца XVIII в. и некоторым народным, если так можно выразиться, течением в литературе великорусской того же времени. Нам кажется, что сходство здесь очень отдаленное и чисто формальное: «Богатырь Елисей» Майкова, не говоря уже об «Энеиде» Осипова и Котельницкого, имеет своим источником далеко не те идеи и настроения, как «Энеида» Котляревского с ее гражданскими, национальными и сатирическими мотивами. Что касается до дальнейшего «параллелизма» в эволюции как русской, так и украинской литературы, то, если иметь в виду направление «гражданской скорби» в обеих литературах, приходится отметить, что русская литература эволюционировала в этом направлении не от Майкова, а от Радищева; украинская же литература в лице Шевченко как наиболее яркого выразителя оппозиционности ее направления смело может считать своими предтечами не только Котляревского и Гулак-Артемовского (его сатира на крепостное право «Пан и собака»), но и В. Капниста с его «Одой на рабство» (1787 г.).

Но дело в том, что движущим нервом украинской литературы были не одни только социальные мотивы, т. е. то, что давало по преимуществу пищу для русской «гражданской скорби»: само литературное возрождение украинское было одним из проявлений живучести украинской национальной и государственной традиции, т. е. того, что впоследствии со стороны русских получило наименование украинского сепаратизма (или же в более драматической форме — «мазепинства»), а украинцами мыслится как стремление к национальной и государственной независимости. Нельзя все суживать до понятия о языке: украинская литература — это не только все то, что писалось на народно-украинском языке, который постепенно преобразовался в литературный язык; русский язык в первой половине XIX века еще в большей степени, чем язык украинский, служит орудием для распространения идей украинского сепаратизма. Офицер русской службы Л. Мартос, размышлявший при гробе Мазепы в Галаце в 1810 г. о самостоятельности Украины, записал свои мечты в дневнике на русском языке. Конечно, по-русски беседовали между собой полтавские помещики 1820 — 1880-х годов, о которых русский мемуарист Михайлов-Данилевский[93] и немецкий путешественник Коль[94] записали, что они пылали ненавистью к «москалям» и мечтали о самостоятельности Украины. «Общерусский» писатель Гоголь в минуту откровенности писал земляку Максимовичу: «Туда, туда в наш Киев! ведь он не их, он наш!»

Все это я припоминаю только для того, чтобы показать, что корни и истоки этого «областничества», о котором говорит кн. Трубецкой как о явлении, параллельном не только на Украине и Великороссии, но даже и в Белоруссии, были для Украины и для Великороссии (а так же точно и для Белоруссии) не совсем так однородны. А потому и проблему «реформы культуры и построения нового здания культуры, в котором «верхние этажи» органически вырастали бы из народного фундамента, проблему, которая, по мнению кн. Трубецкого, одинаково стоит сейчас как перед великороссами, так и перед украинцами и белорусами, приходится ставить далеко не в одной и той же плоскости.

Но прежде чем перейти к этой проблеме как к самой существенной, но нашему мнению, части всей статьи кн. Трубецкого, необходимо сделать еще одно, очень важное фактическое замечание. Дело в том, что кн. Трубецкой, говоря все время о взаимоотношениях культур украинской и великорусской, не обращая надлежащего внимания на то обстоятельство, что, в сущности, во второй половине XII в. вступили между собою в политическую связь и близкое культурное общение не вся Украина и Московия, а только часть Украины: левый берег Днепра, так называемая Гетманщина, т. е. позднейшие Полтавская и Черниговская губернии рядом с которыми пребывала в связи с Москвой еще Слободская Украина, т. е. Харьковская губерния. Что касается до всего правого берега Днепра, т. е. Киевщины, Волыни, Подолии то ведь они остались под властью Польши до самого упадка Речи Посполитой, т. е. до 1793 г.; Холмщина была присоединена к России вместе с Царством Польским в 1815 г., а Галиция так никогда в состав России не вошла. Во всех этих землях, составляющих большую часть украинской территории, господствовали совсем иные культурные отношения, чем на левом берегу Двеора; здесь господствовала польская культура, которая с переходом края под власть России только усилила свою интенсивность, ибо только после раздела старой Речи Посполитой проявилось во всей силе национальное польское движение с экспансией как на украинские, так и на белорусские земли. И тут теория кн. Трубецкого об эндосмосе и экзосмосе украинского и великорусского «вариантов» одной «общерусской» культуры еще менее приложима, чем для Украины левобережной. Во всяком случае, с точки зрения этой теории необъяснимы такие явления, как возрождение украинского национального самосознания среди потомков ополяченной шляхты украинской на правобережье: Антонович, Познанский, Рыльский, Михальчук и др. в 60-х годах и их позднейшие последователи. Точно так же и белорусское национальное возрождение в лице Борщевского, Чечота, Дунин-Марцинкевича и др. не укладывается в схему кн. Трубецкого. Все это надо иметь в виду, следя за дальнейшим развитием мысли вашего автора.

Итак, основываясь на своей теории о трансформации прежней украинской культуры в общерусскую и о дальнейшем ее развитии уже в качестве общерусской на Украине и в Великороссии, кн. Трубецкой ставит вопрос: должна ли эта культура после соответствующей реформы продолжать оставаться общерусской или же общерусская культура вовсе существовать не должна, а должны быть созданы новые, реформированные культуры для каждой отдельной разновидности русского племени?

Чтобы сделать свой ответ на поставленный им вопрос более ясным, кн. Трубецкой замечает, что в каждой культуре необходимо должны быть две стороны: одна, обращенная к конкретному народному этнографическому фундаменту, другая, обращенная к вершинам духовной и умственной жизни, или, как он образно выражает свою мысль, должны существовать два «этажа» культуры — «нижний и верхний»[95].

«Нижний этаж» должен быть приспособлен к конкретным чертам русского этнологического типа, следовательно, тут отводится место и для украинского языка, в для украинской литературы, поскольку они смогут помочь усвоению более элементарных культурных понятий и облегчать переход в высший этаж культуры, обращенный непосредственно к верхам общечеловеческой науки и культуры. Иными словами, кн. Трубецкой повторяет уже много раз преподносившийся украинцам рецепт «литературы для домашнего обихода»: пусть на украинском языке учат в народной школе, пусть создается популярно-научная литература на украинском языке, пусть, наконец, развивается и изящная украинская литература, в особенности поэзия, но по преимуществу из народной жизни; а все то, что стоит выше народной школы, и все, что должно обслуживать высшие запросы образованного человека, не говоря уже о науке, — все это пользуется общерусским языком. Такая теория литературы для домашнего обихода была выдвинута даже одним из корифеев украинского национального возрождения Костомаровым в 1880–1881 гг., т. е. в момент наибольших репрессий против украинского слова со стороны российского правительства (печальной памяти указ 18 мая 1876 г., запрещавший украинскую литературу вплоть до текста к нотам народных песен) и наибольшего упадка духа среди украинской национальной интеллигенции.

Но надо сказать, что советы Костомарова были единодушно отвергнуты: украинские писатели ответили на предложение Костомарова сузить свою деятельность до пределов простонародных песенок и рассказов переводами на украинский язык Шекспира, Байрона, Гёте и других классиков, созданием украинской научной прозы и печатанием на украинском языке ученых монографий, конечно, вне пределов досягаемости российской цензуры — в Австрии и Швейцарии. Ни преследованиям со стороны русского правительства, ни убеждениям со стороны известной части русских писателей и публицистов (преимущественно из лагеря «Московских Ведомостей», «Нового Времени» и «Киевлянина») вперемежку с травлей и издевательствами не удалось отвратить украинцев от создания своей совершенно самостоятельной литературы и развития собственной национальной культуры. Революция 1905 г. послужила первой отдушиной для этих усилий с украинской стороны: достаточно было первого дуновения политической свободы, чтобы возникли в пределах России украинская пресса, крупные украинские книгоиздательства культурно-просветительные и научные общества. Еще в начале революционного 1905 г. категорически высказались за отмену всяких ограничений, тяготевших над украинским словом. Петербургская академия наук и университеты Киевский и Харьковский. Мало того на страницах возникших в Киеве научных украинских изданий мы видим появление на украинском языке трудов таких русских ученых, как академик А.А. Шахматов, акад. Ф. Корш, акад. В. Перетц, проф. Григ. Ильинский, не говоря уже об ученых-украинцах, таких, как проф. Н. Сумцов, проф. Гр. Павлуцкий, проф. В. Данилевич и целый ряд других.

Когда же в 1918 г. возникла Украинская Держава, то организатором Украинской академии наук явился член Петербургской академии наук В.И. Вернадский, а в числе первых академиков, равно как и в числе профессоров украинских государственных университетов, мы видим такие имена, как проф. М. Туган-Барановский, проф. Д.И. Багалий, проф. Н.И. Петров, проф. М.Ф. Кащенко, проф. С.П. Тимошенко, проф. Ф. Тарановский, проф. В.А. Косинский, проф. В. В. Зеньковский и длинный ряд других профессоров и ученых. Не страх и насилие привели их в украинские научные учреждения, ибо никакого насилия над русской культурой гетманское правительство 1918 г. не вроизаодило (украинские националисты упрекали его, наоборот, в русофильстве и из-за этого подняли даже восстание против гетмана); все они добровольно оптировали в пользу украинской культуры как культуры «верхнего этажа».

Достаточно кинуть хоть самый беглый взгляд на развитие украинской науки под советским режимом, на издания хотя бы одной только Украинской академии наук, посмотреть на состав ее членов и сотрудников, чтобы убедиться, что ставить в данный момент вопрос об оптации со стороны образованного украинского общества в пользу общерусской или украинской культуры, как это делает кн. Трубецкой, — значит ставить вопрос совершенно академический; для того чтобы решить его фактически в отрицательном смысле, нужно вычеркнуть из истории несколько десятков лет и вернуться к указу 18 мая 1876 г.

Население Украины уже оптировало в пользу украинской культуры, и эта культура, как видно, умеет приспособить свой «нижний этаж» к конкретному этнографическому фундаменту. Кн. Трубецкой высказывает опасение, что «верхний этаж» этой культуры не соответствует высшим запросам квалифицированной интеллигенции Украины и потому эта интеллигенция — наиболее ценная с точки зрения культурного творчества — не захочет в своем подавляющем большинстве оптировать за самостоятельную украинскую культуру. Пусть будет так, пусть большинство современной квалифицированной интеллигенции в душе (ибо фактически советская власть, проводя политику украинизации, заставляет эту интеллигенцию говорить, писать, преподавать, печатать по-украински) не сочувствует украинской культуре и верует в свои прежние общерусские идеалы; она воспиталась в прежних понятиях и взглядах, и переделать себя ей трудно; на ведь на смену ей нарождается и занимает места новая интеллигенция прошедшая украинскую школу от низшего народного училища до университета, интеллигенция, вышедшая из народа, иначе не мыслящая и не представляющая сама себя, как людьми украинской культуры. Через одно-два поколения эта новая украинская интеллигенция естественно займет место прежней интеллигенции общерусского толка, и вопрос разрешится сам собой.

Кн. Трубецкой опасается, что в случае победы украинской культуры понизится вообще уровень культуры на Украине; во-первых, — он не верит в возможность создания сносного «верхнего этажа» в здании самостоятельной украинской культуры: эта культура не будет обладать такой богатой традицией, как культура общерусская. На это могу заметить, что украинская культура строится не на пустом месте. Она восходит ко временам Владимира и Ярослава, она, по собственному признанию кн. Н.С.Трубецкого в ХVII веке была воспринята Московией и продолжала развиваться в роди общерусской культуры; украинцы прекрасно сознают, каков обширный вклад внесли они в течение хотя бы одного XIX века в эту «общерусскую» культуру и сколько способствовали выработке ее традиций, и не думают отказываться от своей доли: Д.Велланский, Лесевич, Остроградский, Костомаров, Потебня, Антонович, Кистяковский, М. Ковалевский, К. Ушинский, М. Тугай-Барановский, Овсянико-Куликовский — все те украинцы, которых кн. Трубецкой мог бы причислить к лику русских ученых (как бы в противовес украинской культуре) лишь на том основании, что они писали свои труды на русском языке[96] — это ведь продукт творчества украинского гения, украинского духа, и мы не думаем от них отказываться, как не отказывались и они сами от своей украинской национальности. Развивающаяся теперь с большей свободой — а отнюдь не созидаемая наново — украинская культура имеет в них достаточно надежную традицию.

Во-вторых, по мнению кн. Трубецкого, «оптировать за украинскую культуру может только человек, определенным образом предубежденный, или человек, свобода выбора коего стеснена». Из людей, добровольно приемлющих украинскую культуру, могут стоять за нее лишь бездарные или посредственные культурные творцы, желающие оградить себя от общерусской конкуренции, да «узкие и фанатичные краевые шовинисты, не доросшие до чистого ценения высшей культуры ради нее самой и способные ценить тот или другой продукт культурного творчества лишь постольку, поскольку он включен в рамки данной краевой разновидности культуры». Эти опасения кн. Трубецкого заставляют нас сделать замечания по существу той самой украинской культуры, которая внушает ему такое недоверие в такие опасения. Можно было бы, правда, просто указать, что имена упомянутых вами выше участников украинского культурного творчества принадлежат сплошь лицам, которых трудно упрекнуть в бездарности или узком краевом шовинизме, но вопрос о существе новой украинской культуры так интересен и так важен сам по себе, что стоит на нем специально остановиться.

Прежде всего, откуда берет наш уважаемый автор свое утверждение о том, будто «новосозданная специально» украинская культура «не имеет ничего общего с прежней общерусской»? Опять-таки, что он разумеет под «культурой» — исключительно ли область языка, литературы и искусства, как он высказывается об этом в начале своей статье? Если так, то не впадает ли он в противоречие сам с собою: ведь если прежняя общерусская культура является эманацией старой украинской культуры и в то же время культурой Украины до самого последнего времени (кн. Трубецкой к тому же допускает законность существования «нижнего этажа» общерусской культуры с украинским вариантом), то как же может новая, реформированная (а вся реформа, по кн. Трубецкому, сводится к переложению и переводу на украинский язык) украинская культура «не иметь ничего общего» с культурой общерусской? Даже если бы украинцы и поставили себе такую странную цель — искусственно отмежевать себя в области культуры от всего русского, этого достичь было бы совершенно невозможно, ибо узы общности происхождения, религии, векового сожительства дают и всегда будут давать себя чувствовать. Но кроме того, такое отмежевание было бы равносильно отречению от всего запаса культурных ценностей, накопленных при участии украинских сил и относящихся к украинской же истории, филологии, этнографии и т. д. Ведь всего не переведешь на украинский язык из того, что писали Максимович, Костомаров, Потебня, Антонович и бесконечное число прочих украиноведов на русском языке.

Но и помимо этих внешних и, так сказать, практических соображений, еще в большей степени действуют соображения и мотивы внутреннего характера. Украинская культура творилась и развивалась вовсе не из вражды и не из противодействия культуре русской; она преследовала самостоятельные положительные задачи: посредством национального перейти к общечеловеческому; и то, что было лучшего в русской культуре, прежде всего заимствовалось и усваивалось украинцами — и не только в силу принуждения: не по принуждению отстаивали украинцы перед российской цензурой право издавать украинские переводы из Пушкина, Лермонтова, Некрасова; не их вина, что в юбилейный, 1889 г., русская цензура не дозволила издать сборник переводов из Пушкина, составленный целым рядом украинских писателей; не их вина, что только за границей могли появиться украинские переводы целого ряда романов Тургенева, Толстого, Гончарова, Короленко, Мачтета, Горького, Гаршина и т. д. и т. п. Никто так много не способствовал насаждению знакомства с русским языком и литературой в Галиции, как Драгоманов. Тот же Драгоманов всегда самым решительным образом выступал против попыток со стороны отдельных украинских писателей перенести раздражение против русского правительства, русского режима на русское общество, на русскую литературу и русскую культуру. Нечего и говорить, что идеи Драгоманова о мирном сожительстве двух языков, двух литератур, двух близких культур — при условии свободы развития одинаковом для обеих — легли в основу взглядов всего образованного украинского общества на этот вопрос.

И вот когда настала полная свобода для развития украинской культуры в самостоятельной Украинской Державе, когда украинский язык сделался языком государственным, когда перед украинской культурой открылись широкие горизонты, украинская власть вовсе не преследовала и не стесняла ни русского языка, ни русской культуры: она не закрывала старых университетов с русским языком преподавания, не преобразовала русских гимназий в украинские, она открывала новые украинские университеты и новые украинские гимназии; само собой разумеется, что в русских университетах и других высших школах на территории Украины были основаны кафедры украинского языка, литературы, права и истории, а в гимназиях было введено обязательное обучение этим предметам.

Повторяю, слишком много общих уз соединяет на культурном воле украинцев и русских, для того чтобы украинская культура могла отрешиться от всякой связи с русской и не иметь с нею «ничего общего». Параллельное развитие рядом с русской культурой родственной и близкой ей культуры украинской так же мало угрожает каким-либо ущербом культуре русской, как мало наносит вреда, скажем, культуре испанской существование бок о бок с ней культуры португальской или же культуре шведской — существование норвежской и т. д. Русская культура, завоевавшая уже себе мировое положение в области науки, литературы и искусства, не имеет основания для подобных опасений. Изучение русского языка и литературы будет совершенно естественным явлением в свободной Украине, развивающей свободно свою собственную национальную культуру. От культурного влияния России не будет Украина отгораживаться так, как отгораживалась и старается отгородиться от подавления ее свободы: от эксплуатации ее достояния и живых сил, от насильственного навязывания ей не свойственных ее народу форм политического и социально-экономического уклада. Конечно, можно предполагать, что и русская культура не станет чуждаться Украины, а будет усваивать себе все то, что из творимых украинцами культурных ценностей будет выходить за пределы местного значения.

В одном месте своей статьи, увещевая украинцев отказаться от затеи развивать свою собственную, отдельную от русской культуру, кн. Трубецкой приводит то соображение, что для успешного развития высшей культуры (так называемого верхнего этажа) играет большую роль объем этнического целого, в котором данная культура развивается: чем многочисленнее носители данной культуры, тем больше будет и абсолютное число рождающихся среди носителей этой культуры талантливых людей. Признаемся, этот аргумент ставит нас в тупик: ведь насколько известно, многочисленность известного народа вовсе не обусловливала собою большого количества талантливых людей из его среды, так жен наоборот. Я думаю, нет надобности приводить примеры. Скажу только, что в данном случае речь идет не о маленьких народах, а о двух народах, из которых один насчитывает 75 миллионов, а другой — 35[97]. Что тогда сказать о датчанах, шведах, норвежцах, голландцах, португальцах, чехах, хорватах, словенцах и других маленьких культурных народах?

Разумеется, в интересах самой Украины и ее культурного развития, чтобы хозяевами положения в ней не сделались «узкие и фанатичные краевые шовинисты». Совершенно согласен с почтенным авторам, что такие люди в качестве руководителей страны действительно могут наложить на украинскую культуру свою печать — «печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности, мракобесия… дух постоянной подозрительности, вечного страха веред конкуренцией». Такие люди действительно могут стараться внушать «всему населению Украины острую и пламенную ненависть ко всему русскому и постоянно поддерживать эту ненависть всеми средствами: школы, печати» литературы, искусства…» и т. д. — все те малопривлекательные перспективы, которые рисует кн. Трубецкой. Я должен признать, что моменты угрозы попыток осуществления такой именно «культурной программы» были со стороны определенных украинских кругов, и, к сожалению, находятся и теперь люди с такими устремлениями. Но против них выступали и выступают со всею решительностью другие группы и другие люди, высказывающие более здравые взгляды. Они утверждают, что украинская культура не может быть культурой второго сорта, а потому не может питаться провинциальной исключительностью и узким краевым национализмом. Украинский народ, заселяющий территорию с тысячелетнею культурою и сам живущий культурной жизнью уже тысячу лет, народ, имеющий великие заслуги перед цивилизованным миром в своей многовековой борьбе с азиатской степью, сумевший сохранить свое обличье и против латино-польского натиска, и против московско-российского централизма, имеет все данные для того, чтобы и в дальнейшем его культура развивалась органически, полно и широко, а не по побуждениям только быть непохожим на кого-либо. И, объективно говоря, присматриваясь к той культурной украинской работе, которая ведется в суровых условиях советского коммунистического режима, среди стеснений и недоброжелательства польских властей и общества на западноукраинских землях, наконец, в эмиграции, мы нигде не видим стремления к замкнутости и самодовлению, нигде не замечаем недружелюбия к русской литературе и науке, а, наоборот — все лучшее и действительно культурно ценное приемлется украинцами из русской культуры, в особенности охотно, потому, что эта культура из всех других им наиболее понятна и близка. То же самое можно сказать даже об украинцах галицких, для которых русская культура всегда была далекой и внешней (в силу известных исторических условий) и которых кн. Трубецкой совершенно напрасно попрекает в «изуродованности национального самосознания». Если бы он поближе и беспристрастнее присмотрелся к галицким отношениям, то должен был бы признать, что «уродовало» национальное самосознание галицких украинцев (так же как и украинцев угорских и буковинских) насаждение среди них москвофильства: деморализуя их, оно в то же время ослабляло их внутреннюю силу сопротивляемости полонизму; факт общеизвестный, что и теперь поляки поддерживают в Галиции москвофилов (или старорусинов) в противовес национальному украинскому настроению большинства населения. Расчет правильный: сила национального сопротивления украинцев этим ослабляется, а москвофильское меньшинство представляет собой наиболее податливый элемент для ополячения. Примеров этого очень много.

Но, видимо, кн. Трубецкой сам не очень-то уверен в том, что дальнейшее культурное строительство на Украине будет производиться в желательном для него направлении, т. е. что будет многоэтажная постройка (кн. Трубецкой предполагает кроме «верхнего и нижнего» еще промежуточные, «средние» этажи, в которой «нижний этаж» представлял бы украинскую индивидуацией общерусской культуры, «средние этажи» представляли бы, очевидно, нечто переходное, а «верхний этаж» был бы безраздельно отведен для господства культуры общерусской. В конце статьи, посылая упрек «украиноманам» в легкомысленном увлечении украинизацией как новинкой, долгое время бывшей под запретом, кн. Трубецкой признает, что «самая правомерность создания особой украинской культуры, не совпадающей с великорусской, уже не подлежит отрицанию»; он только надеется, что правильное развитие национального самосознания украинцев укажет этой культуре ее естественные пределы, ее сущность и задачи: «быть особой украинской индивидуацией общерусской культуры».

Трудно решить, что, собственно, понимает кн. Трубецкой под «правильным» развитием национального самосознания и почему такое именно развитие приведет к самоограничению в культурном творчестве (подразумевается, что «неправильное» не ставило бы никаких препон для созидания самостоятельной украинской культуры). Как уложатся отношения в будущем — еще труднее предугадать. Поживем — увидим. Но пока украинцы предпочитают возведению многоэтажной и разноликой культурной храмины труд над построением одноэтажного здания национальной украинской культуры, которое одинаково бы удовлетворяло различным запросам духовной жизни народа, как интересам просвещения народных масс, так и высшим запросам образованных верхов. Украинцы слишком много и долго страдали от культурного разобщения своих верхов и низов, чтобы и для будущего готовить себе перспективу из узаконенного культурного отчуждения. Пусть даже временно понизятся отдельные верхушки, зато подымется общий средний уровень. Он скоро пустит из себя новые ростки, которые взойдут еще выше прежних.

Профессор Д.И. Дорошенко