Предисловие к книге Г. Уэллса «Россия во мгле»

Предисловие к книге Г. Уэллса «Россия во мгле»

Не над тем смейся, кто на чердаке сеет кукурузу, а над тем, кто ему при этом помогает.

Кавказская пословица

… Глупый английский журналист гораздо более ответствен за все эти смертельные страдания, чем всякий коммунист.

Г. Уэллс «Россия во мгле»

Перед нами книга известного английского писателя, автора ряда талантливых фантастических рассказов, Г. Уэллса. На этот раз он написал не сказку, а быль — отчет о своем путешествии в советскую Россию.

Подобные отчеты о путешествиях в эту страну появлялись уже не раз в английской и французской печати. Однако все они до сих пор писались либо идейными сторонниками русских большевиков, английскими и французскими коммунистами, либо простыми обывателями, людьми мелкими, без имени, без особого авторитета среди своих соотечественников. Г-н Уэллс — первый настоящий английский писатель с крупным именем, при том отнюдь не коммунист, который посетил советскую Россию, посетил со специальной целью составить себе беспристрастное мнение о том, что происходит в этой стране и поделиться своими впечатлениями с английским читателем. Выводы его и предлагаемый им план разрешения «русской проблемы» в общем довольно близки к тому, к чему за последнее время начали склоняться некоторые английские политики с Ллойд Джорджем во главе. Легко понять поэтому, какое громадное значение может иметь книга Уэльса для английского общественного мнения. Нас, русских, за исключением разве некоторой части коммунистов, предложенное Уэллсом разрешение русского вопроса ни в коем случае удовлетворить не может. Поэтому, с точки зрения большинства из нас, книга эта должна быть признана вредной. Но вред она может принести лишь английскому читателю. Читателю русскому книга Уэллса, конечно, вреда не принесет, ибо мы сами видели то, о чем рассказывает г-н Уэллс, составили себе обо всем этом вполне определенное мнение, и никакой английский турист нас, разумеется, не переубедит.

Однако и для русского читателя книга Уэллса представляет некоторый интерес. Прежде всего г-ну Уэллсу удалось в России лично разговаривать с такими людьми, перед ясные очи которых нас, простых смертных, париев советского строя, никогда и не допустили бы. Но самое интересное для нас в этой книге, конечно, не то, что ее автор видел и слышал, а то, как он все это понял. Книга ярко рисует перед нами психологию отношения типичного англичанина к России, к русским и к русскому вопросу. А так как от этой психологии в значительной степени зависит судьба нашей родины, то познакомиться с ней, конечно, очень важно.

В психологическом отношении прежде всего характерен самый факт поездки Уэллса. Г-н Уэллс, собственно, хотел только навестить своего друга Максима Горького, но заодно решил и осмотреть советскую Россию, составить себе окончательное мнение о сущности большевизма и русского вопроса. И вот на все это г-н Уэллс отводит… 15 дней. Немножко мало, скажете Вы. Но г-н Уэллс — человек занятой, ему некогда, а, как всякий англичанин, он настолько непоколебимо уверен в непогрешимости своего «трезвого взгляда на вещи», своего английского здравого смысла, что 15-ти дней ему вполне достаточно. Его предупреждали, что большевики постараются «втереть ему очки». Но он на это только презрительно и самодовольно улыбнулся: не так-то легко обмануть англичанина, наделенного врожденным здравым смыслом.

По приезде в Петроград г-н Уэллс особенно успокоился относительно опасности быть обманутым: в качестве переводчицы и проводника ему дали даму, которая 5 раз сидела в тюрьме за попытки бежать из советской России. Трезвый взгляд на вещи подсказал Уэллсу, что такая дама не будет скрывать от него никаких отрицательных сторон большевизма и, скорее наоборот, будет представлять ему советский строй в самых мрачных красках. Русский человек, может быть, сделал бы совершенно иной вывод: он сообразил бы, что эта исстрадавшаяся, запуганная женщина горьким опытом пятикратного сидения в тюрьме прекрасно научилась тому, что можно и чего нельзя говорить, чтобы не подпасть под карающую руку чрезвычайки, сообразил бы, что с ней, вероятно, предварительно переговорили и внушили ей, что ее дальнейшая судьба, может быть, даже ее свидание с детьми, живущими в Эстонии, зависит от степени лояльности по отношению к советской власти, которую она проявит в разговорах с Уэллсом. Но такие естественные мысли приходят в голову нам, вероятно, только потому, что мы, русские, лишены того здравого смысла, которым от природы наделены англичане. Г-ну Уэллсу эти соображения в голову не пришли, ибо трезвый взгляд на вещи, между прочим, состоит и в том, чтобы не быть слишком подозрительным, не преувеличивать опасности и полагаться на свои собственные силы.

Не приходили в голову г-на Уэллса и другие мысли. Посетив Дом науки в Петрограде, он растрогался при виде изнуренных и измученных выдающихся представителей русской науки, которые обрадовались его посещению, как радуются арестанты посещению свободного человека. Более всего поразил его научный голод, то, что эти люди страдают от отсутствия книг и подходящих условий для научной работы. И он исполнился негодования… на английскую блокаду, которая не дает возможности русским ученым получать книги и бумагу из-за границы. О том, что проще всего было бы этим несчастным русским ученым выехать за границу, что они к этому и стремятся всей душой, но что при первой же попытке это сделать с ними будет поступят так же, как с его переводчицей, причем блокада в данном случае никакой роли не играет, — об этом г-н Уэллс почему-то не подумал.

В Доме литературы и искусства г-н Уэллс узнал, что русские писатели новых книг не пишут, а переводят с иностранных языков произведения мировой литературы.

Это ему скорее даже понравилось. О том, почему вдруг перестали писать русские беллетристы, он даже и не задумался. Наш брат, конечно, заподозрил бы, что не пишут потому, что лгать не хотят, а правду писать опасно. Но такие мысли могут явиться только у нас, русских, в силу нашей глубокой испорченности. Г-н Уэллс же на этом вопросе даже не остановился: не пишут, так не пишут, может быть, из-за недостатка бумаги, вот и все.

Впрочем, это все вещи, которых г-н Уэллс не заметил или о которых он не подумал. От человека, пробывшего в России всего 15 дней, конечно, нельзя требовать, чтобы он все заметил и обо всем подумал. Гораздо интереснее, как отнесся г-н Уэллс к тому, что он видел. Общую картину разрушения он, конечно, не мог не заметить, тем более что ее от него никто и не собирался скрывать. Но это разрушение есть само по себе объективный факт, вполне нейтральный. Все зависит о того, как этот факт объяснить. А объяснение из кратковременного наблюдения выведено быть не может, и г-ну Уэллсу за объяснением, очевидно, пришлось обратиться к своим знакомым. Знакомые эти все принадлежали к «руководящим кругам», ибо те, которые к этим кругам не принадлежали, естественно, не пускались с г-ном Уэллсом в особенно откровенные разговоры, прекрасно понимая, что эти разговоры так или иначе будут напечатаны. Поэтому объяснение русской разрухи, русского крушения оказалось очень простым, а главное — нам, русским, читавшим большевистские газеты, — чрезвычайно знакомым: оказывается, большевики здесь ни при чем; все произошло исключительно только из-за царизма, капитализма, империализма и, главное, из-за блокады. Большевики только борются с разрухой, и только благодаря их энергии Россия до сих пор еще не погибла. Приехав в Россию на 15 дней, притом по истечении 6 лет со времени своего последнего, столь же кратковременного посещения России, г-н Уэллс, естественно, принужден судить о том, что за это время происходило на нашей родине, только с чужих слов. А так как те сотни тысяч эмигрантов, которые за это время выехали из России, «достойны полного презрения в политическом отношении», то г-ну Уэллсу остается только судить обо всем происходившем и происходящем в России со слов руководителей советской политики. Поэтому весьма естественно, что описание событий русской жизни за последние годы в книге Уэллса не всегда совпадает с нашими собственными наблюдениями и воспоминаниями. Уэллс совершенно правильно придает решающее значение в истории русского крушения развалу фронта и явочным порядком произведенной демобилизации бывшей русской армии в 1917 году. Но он, по-видимому, совершенно не знает о той роли, которую в этом явлении играли теперешние правители России. Он констатирует, что при большевиках случаи уличных грабежей и убийств стали гораздо менее часты, чем они были в первый период революции. Но ему, по-видимому, осталось неизвестно, что это произошло главным образом вследствие систематизации и монополизации грабежа советским правительством, вступления всех профессиональных бандитов в ряды разных отрядов особого назначения, а также и вследствие того, что грабить-то теперь уже больше некого[119]. Гениальность большевиков, по мнению г-на Уэллса, проявилась особенно во введении «системы пайков». Но английский путешественник, по-видимому, не знает, что нормированные цены и продовольственные карточки были введены гораздо раньше, отчасти уже при старом режиме, и что нововведение большевиков в этой области состояло главным образом в пользовании этой системы для удерживания в повиновении своих служащих и для выживания со света тех, кто не хочет подчиниться им.

Все эти промахи в изложении фактической стороны дела, конечно, весьма естественны и понятны, если принимать во внимание полную зависимость г-на Уэллса от своих информаторов и его трезвую благожелательную доверчивость. Но что в книге Уэллса особенно замечательно, это его впечатления от личных бесед с корифеями большевизма. Характеристики, которые он дает этим людям и их работе, поистине неожиданны. Прежде всего, оказывается, что самая основная и типичная черта большевиков и большевизма есть честность. Об этой черте Уэллс говорит настойчиво несколько раз. Даже в красном терроре он усмотрел что-то «честное». Но, кроме этого несомненного достоинства, г-н Уэллс признает у большевиков и недостатки. Недостатки эти, впрочем, совсем не те, которые приписываем им мы: главные недостатки большевиков, по мнению г-на Уэллса, — это неопытность и наивность. Заметьте, что дело идет не о каких-нибудь матросах или красноармейцах, а о вождях большевизма, о руководителях советской политики, которые сумели обойти правительство Вильгельма и вот уже более двух лет искусно водят за нос всех корифеев европейской дипломатии с Ллойд Джорджем и Вильсоном во главе, — оказывается, все это — по наивности и неопытности. Особенно наивен Зиновьев. Он не имеет никакого представления о том, что происходит в Ирландии, и все силится понять, кто из борющихся там сторон — пролетарии и кто буржуи. А когда Уэллс стал расспрашивать этого неопытного простака, что именно он делал в Баку на съезде азиатского пролетариата то оказалось, что тот и сам не знает, зачем туда ездил. И такое же впечатление бесконечной наивности производили на Уэллса все большевики, с которыми ему приходилось встречаться, кроме разве Ленина, хотя и тот под конец сорвался и начал занимать своего собеседника каким-то детским лепетом об электрификации России. Мы совершенно не сомневаемся в том, что во всех подобных беседах, происходивших во время путешествия по России г-на Уэллса, одна из участвующих сторон была детски наивна. Но были ли этой стороной именно большевики — в этом позволительно усомниться. Одно из двух: или большевики сумели прикинуться дурачками, или г-н Уэллс со своим чисто английским желанием свести все «на простоту» настолько уверен в непогрешимости своего простого и трезвого здравого смысла, что уже заранее считал всякого подходящего к нему человека наивным простаком.

В общем г-ну Уэллсу большевики скорее понравились. Немножко, правда, наивные и простоватые, увлекаются каким-то скучнейшим Марксом, верят каким-то сказкам о таинственном заговоре международного капитала, но в общем — милые люди и, главное, честные. Зато остальные русские — ниже всякой критики. Крестьяне — бессмысленные полуживотные; интеллигенты — никчемные болтуны, а генералы — так просто разбойники. Большевики в конце концов — единственные люди, с которыми можно разговаривать. Прямо удивительно, как могла существовать Россия раньше, когда эти люди не стояли у власти! Во всяком случае, если теперь на место их сядут какие-нибудь другие русские, то ничего путного они не сделают, а будут только пьянствовать и развратничать.

Таковы общие впечатления г-на Уэллса о России и русских. Следует заметить и особенно подчеркнуть, что он не только не коммунист, но даже и не марксист, что он считает коммунизм утопией и большевистские эксперименты — обреченными на неудачу. Какой же вывод он делает из всего этого, какой план решения русского вопроса кажется ему наилучшим?

План Уэллса состоит в том, чтобы буржуазные государства, особенно Америка, признали русское совета правительство, оказали бы ему полную поддержку и вступили бы с ним немедленно в торговые сношения, образовав для этого особые тресты и консорциумы, ибо большевики по принципиальным соображениям могут торговать лишь с анонимными коллективами, а не с частными людьми. При этом иностранные государства должны всячески стараться поддержать русскую советскую власть, помочь ей окрепнуть, направлять своими мудрыми советами создание коммунистического хозяйства, с которым большевики одни в силу своей наивности и неопытности справиться не могут. В свою очередь, русские коммунисты, увидев столь благожелательное отношение к себе со стороны буржуазных государств, перестанут стремиться к всемирной революции, ибо поймут, что благосостояния коммунистической России можно достигнуть и без этого. Таким образом, в мире установится рай: в России будет коммунизм, в остальных странах — разумно-либеральный капитализм. Suum quique[120].

Трудно серьезно критиковать этот проект талантливого автора столь многих фантастических рассказов. Во всяком случае, совершенно ясно, что г-н Уэллс абсолютно не понял ни сути большевизма, ни, главное, России. Он не заметил того, что коммунисты прежде всего интернационалисты, что до интересов и благосостояния России как таковой им никакого дела нет, что всемирная революция им нужна не для установления экономических и политических сношений с Западом, а, наоборот, к установлению этих отношений они стремятся лишь как к средству вызвать всемирную революцию. Не понял он и того, что даже при снятии блокады, при восстановлении транспорта и проч. русские города все-таки будут голодать, ибо голод есть raison d’etre[121] и главная опора большевизма, без которой коммунисты не в состоянии будут держать в повиновении население при помощи одного лишь красного террора.

Но самое характерное в этом проекте то, что Россия в нем рассматривается только как географическое понятие, как некоторая площадь земли, способная производить известные продукты и потреблять известные товары. В этой географической области существует группа людей, захвативших власть, распоряжающихся всеми богатствами страны; эти люди энергичны, но неопытны, и они не прочь распродать некоторое количество захваченных ими богатств в обмен на нужные им товары. Так вот, их-то и надо поддержать, надо им помочь извлечь из этой площади земли как можно больше сырья, в котором так нуждается население европейских и американских государств. Они сами, эти люди, уже идут на это. Таинственный г-н Вандерлип, по-видимому, уже получил какие-то концессии… О том, что в этой географической территории существует население, что это население имеет свои традиции, свои желания, свои потребности, не только материальные, но и духовные, автор проекта совсем забыл. Как отнесется это население к проекту, это его мало интересует, ибо население все равно подавлено, и советскому правительству, конечно, ничего не стоит справиться со всякими попытками протеста, особенно если иностранные опекуны поддержат его в этом отношении. К тому же большевики говорят, что крестьяне их любят и что крестьянские восстания не заслуживают сколько-нибудь серьезного внимания. Русская интеллигенция, конечно, есть еще более quantite negligeable[122]. Что она не сочувствует большевикам, это г-н Уэллс, конечно, знает. Но он приписывает это тому, что интеллигенция в городах голодает. О том, что, кроме физических лишений, интеллигенция испытывает и моральные страдания, что главный кошмар в советском строе вовсе не голод, а именно чувство постоянного угнетения, животного страха смерти и безысходного рабства у ненавистного и презираемого хозяина, — этого г-н Уэллс даже и не понял. Да его и не интересует душа русского человека: «трезвый взгляд на вещи» заставляет заниматься только фактами, а не психологией. Это безграничное презрение к русской душе, а следовательно, и к России как к нации характерно не для одного только Уэллса, но и для большинства тех его соотечественников, которые, как и он, пытаются найти разрешение русского вопроса. Искреннего желания помочь настоящему русскому горю и узнать, хотят ли русские быть пол большевиками или не хотят, — этого желания у английских политиков искать нечего. Созыв Учредительного собрания, которое некоторые из них иногда ставят как условие признания того или иного русского правительства, есть не более как отговорка, формальный повод, на который иногда удобно сослаться. По существу, желания русского народа и русское общественное мнение никого из англичан, подобных Уэллсу, не интересуют, ибо они все глубоко презирают нашу полуазиатскую страну.

Но в этом презрении к нам таится и опасность для них самих. Ведь та благожелательная снисходительность к русскому советскому правительству, которую проявляют г-н Уэллс и некоторые из его соотечественников, в конце концов, основана на том, что в глубине души они презирают и большевиков, презирают настолько сильно, что не могут допустить какой-нибудь серьезной опасности для Англии или ее колоний со стороны этих презренных полуевропейцев. Большевики учитывают это и втихомолку роют глубокую яму для своих презрительных благожелателей, предвидя, что рано или поздно эти гг. Уэллсы с гордо поднятой головой и со снисходительно-самодовольной усмешкой на устах вдруг провалятся с треском в эту яму, вырытую для них этими «наивными, но честными» людьми.

В некоторых местах своей книги г-н Уэллс благодаря некоторой художественной интуиции, которой он, как талантливый писатель, несомненно, обладает, как будто что-то предчувствует и мельком видит за спиной большевизма какое-то странное и дикое лицо — лицо азиатского или полуазиатского «варвара». Только непреодолимое презрение ко всякому неевропейцу не позволяет ему отнестись к этому серьезно. А между тем в этом лице — суть дела. Коммунисты тщетно стараются надеть на него чуждую ему красную маску марксизма, но маска эта искусственна и случайна. По существу, у нас в России и в Азии народный «большевизм» есть восстание не бедных против богатых, а презираемых против презирающих. И острие его направлено прежде всего против тех самодовольных европейцев, которые все неевропейское человечество рассматривают только как этнографический материал, как рабов, нужных лишь для того, чтобы поставлять Европе сырье и покупать европейские товары.