ОДЕРЖИМЫЙ МОРЕМ

ОДЕРЖИМЫЙ МОРЕМ

Ни одно событие в науке и технике, каким бы значительным оно ни было, не может сравниться с событиями человеческой жизни. Приключения других людей трогают нас до глубины души, так как в своем воображении мы всегда ставим себя на их место, даже если в действительности неспособны последовать их примеру. Наше волнение при виде первых людей, шагающих по Луне, относится не к чуду технического успеха, а к судьбе космонавтов, их смелости: нас преследует мысль, вернутся ли они обратно.

Вот почему, рассказав о грандиозных и важных, конечно, для человечества проектах, я хочу показать под конец человека в его схватках с опасностями и яростью моря, в схватках в одиночку – и навстречу этим битвам он шел по своей воле.

– Я ему говорила, что на «Кон-Тики» было шесть человек и никто из них во время шторма не сидел без дела. Но все было напрасно. Ничего нельзя было сделать, он хотел справиться один. Я знала, что меня ждут страдания.

Так говорила мне Тедди Уиллис, невысокая женщина, грациозная и очаровательная. За ее спиной в окне я видел Эйфелеву башню. Это было в 1956 году, я жил тогда на набережной Сены. Рядом с Тедди сидел ее муж, Уильям Уиллис, человек 63 лет с открытым лицом и ясными глазами. Не очень высокий, но мускулистый, прямой и гибкий. Я восхищался его прямой, как струна, спиной, и сам Уиллис – Билл, как звали его близкие люди, – вызывал у меня восхищение по многим причинам. Я был горд и счастлив принимать его в своем доме.

Миниатюрная Тедди не была тщедушной. В 1948 году их с мужем захватил ураган в Карибском море на маленьком шлюпе длиной 9,3 метра. В самый разгар бури Тедди сказала: «Надо привязаться друг к другу. Я не боюсь умереть, ты за меня, Билл, не беспокойся. Но когда придет последний час, я хочу быть рядом с тобой. И мне хотелось бы умереть минуты на две раньше тебя, чтобы не оставаться наедине с акулами». Все это она говорила спокойным тоном секретарши, называющей телефонный номер. Но позднее, когда муж сообщил ей о своем намерении переплыть в одиночку Тихий океан на плоту, она запротестовала: «Это безумие». Уильям Уиллис все же отправился в путешествие и успешно его завершил.

В 1954 году Уильям Уиллис повторил подвиг «Кон-Тики» и даже превзошел его: он был один на плоту и одолел большее расстояние, чем Тур Хейердал. От Перу до Самоа он прошел путь в полтора раза длиннее, чем «Кон-Тики».

Имя Тура Хейердала известно всему миру. Но кто во Франции знает имя Уильяма Уиллиса? И кто знает, как назывался его плот? Очень немногие. Мало того, даже в Соединенных Штатах имя это не очень известно, несмотря на то что Уиллис – американец, и газеты говорили о нем в то время, когда он плавал на плоту, и после его смерти. О рекламе Уильям Уиллис никогда не заботился.

Нужно посетить Киннелон в штате Нью-Джерси, неподалеку от Нью-Йорка, и толкнуть дверь, на которой прибита простая медная дощечка, начищенная до блеска: «Клуб путешественников». Это был самый недоступный клуб в Соединенных Штатах, а может быть, и во всем мире. Там было много необычных трофеев: экзотическое оружие, модели судов, фотографии и географические карты. Вот там об Уильяме Уиллисе помнят все и память его чтят. Там я и узнал подробности о его безрассудной и славной кончине.

Уильям Уиллис отправился в плавание не для того, чтобы побить рекорд «Кон-Тики», и не для доказательства какой бы то ни было теории. Он сам написал, зачем ему нужно было такое путешествие. Я опасаюсь длинных цитат, но эту хочу здесь привести. Она показывает нам взгляд на жизнь самого замечательного искателя приключений в Тихом океане.

«Меня всегда одушевляла глубокая вера в Природу, убежденность, что если вести жизнь суровую и согласную с тем, что я считаю законами Природы, то можно еще больше приблизиться к ней, набраться от нее силы. Такой путь был для меня путем счастья, я шел по нему с самого детства, и годы утвердили меня в мысли, что я не ошибся. А теперь, когда я еще полон сил, душевных и физических, мне хочется испробовать высшее испытание, какое каждый человек в то или иное время должен взять на себя. Я хочу пройти через тяжелый труд, непрерывный, без отдыха, питаться только грубой, скудной пищей, подвергаться ударам стихий, пройти через ужас одиночества и жить, как солдат в бою, под постоянной угрозой смерти».

За свою жизнь Уильям Уиллис испробовал профессии лесоруба, металлурга, акробата, борца, был охотником на Аляске, официантом, каменщиком. И разумеется, моряком: убирал паруса на высоких мачтах парусников, огибавших мыс Горн. К тому же он еще и поэт. Французский издатель, напечатавший его книгу о плавании на плоту, подписал договор, не видев рукописи, просто потому, что читал когда-то сборник поэм Уильяма Уиллиса – «Hell, Hail and Hurricanes» («Ад, град и ураганы»), изданный в США.

Уильям Уиллис родился в Гамбурге и провел там свою молодость. Я задал ему вопрос, не этим ли объясняется его призвание моряка.

– Разумеется. Ни отец мой, немец, ни мать, чешка, по соленой воде никогда не плавали, но в четыре года я бегал около моря в Гамбурге. Большой порт, где теснились суда, меня очаровал. Однажды, когда мне было пять лет, я забрался в лодку, отвязал причальный канат и взялся за весла. Но они были слишком велики для моих маленьких рук, и меня стало уносить приливным течением. Предупрежденный докерами и моряками, на выручку мне пришел полицейский катер. В пятнадцать лет я нанялся на четырехмачтовое судно, отправлявшееся в Южную Америку. Таким образом было положено начало. Долгие годы потом я не плавал, но море оставило след в моей душе.

И вот в 1951 году явилась мысль переплыть в одиночку на плоту Тихий океан.

– Я очень хорошо понимал, что говорить обо мне будут гораздо меньше, чем о людях с «Кон-Тики», даже совсем мала, и прежде всего потому, что я вернусь из плавания после того, как уже очень много поговорят о них. Но для меня это не имело значения. Я просто хотел подвергнуть себя испытанию.

После эксперимента «Кон-Тики» трудно было не понять, что лучшее дерево для постройки плота, предназначенного для долгого плавания, – бальса.

Уильяму Уиллису нужны были стволы диаметром 80 сантиметров, а лесорубы экваториальных лесов не давали бальсе достичь такой толщины, чтобы легче было ее вывозить. Поиски оказались долгими и трудными. На жалком, маленьком, взятом напрокат самолете, который нырял в воздушные ямы, Уиллис летал высоко над лесом и наконец нашел, что ему требовалось. Срубленные деревья сплавом были доставлены по рекам в Гуаякиль, где 2 августа 1954 года началось сооружение плота.

– Я вовсе не собирался копировать древние плоты, так как мне нужен был плот, которым мог бы управлять один человек.

Главная техническая необходимость – не рулевое весло, а настоящий руль.

– Мне нужно было обычное рулевое колесо, соединенное с классическим пером руля. Его я и велел сделать и установить.

Впоследствии это приспособление показало, что, несмотря на зловещие пророчества многих моряков, оно отлично сбивало большие волны, идущие с кормы.

Бальсовые бревна, как и на «Кон-Тики», крепились веревками. Плот Уиллиса имел десять метров в длину, шесть в ширину, на нем было две мачты и бушприт, из парусов – грот и кливер. На палубе маленькая закрытая каюта. Нос несколько заострен.

Что касается питания, Уиллис решил взять с собой не научно рассчитанный набор продуктов, а мачику и распадуру.

– Мачика – распространенный продукт питания индейцев Анд. Это мука из жареной кукурузы. В нее добавляют немного воды, скатывают в шарик и глотают. Не нужно ни печки, ни кастрюлек. От этой пищи у вас появляется сила лошади. Индейцы едят мачику беспрерывно, когда переносят через горы, в разреженном воздухе, свои непомерные грузы. А распадура – это неочищенный сахар. У меня была уверенность, что с мачикой и распадурой я хорошо продержусь.

Печку Уиллис все же взял с собой, «чтобы жарить рыбу». Запасы пресной воды: 450 литров в спаянных друг с другом бидонах. Зеваки, наблюдавшие, как строят плот и готовятся к отплытию, качали головами: «Этот еще ненормальнее, чем те, с «Кон-Тики». Собирается плыть один, а это ведь невозможно». Существуют люди, которых слово «невозможно» только подстрекает еще сильнее.

Я знал нескольких одиночных мореплавателей, и, почему бы не сказать прямо, все они были не так уж симпатичны. Фаланга этих необычайно смелых людей насчитывает несколько нелюдимых мизантропов со сложной психикой, склонных иногда к ипохондрии. А более открытого, более общительного и душевного человека, чем Уиллис, я редко встречал. Ни малейшей позы, ни тени скрытности. Этот человек отправился в плавание один просто потому, что считал такое испытание благотворным для себя.

11 июня 1954 года готовый плот стали поднимать на борт грузового судна, чтобы доставить его в Кальяо. Помогая при этом маневре, Уиллис уперся в форштевень буксира, грозившего задеть плот. «Я напрягал все свои мускулы и чувствовал, как разрываюсь под кожей. Я вошел в каюту, чтобы осмотреть себя, и обнаружил, что у меня образовалась грыжа. Но я решил не говорить об этом жене и вообще никому: ничто не должно меня больше задерживать».

– Я ждала его в Кальяо, – рассказывала Тедди. – Мы с ним провели четыре дня в гостинице. 22 июня после завтрака, когда мы снова на минутку поднялись в номер, я заставила его дать слово не плыть до Австралии, и он обещал мне остановиться на Самоа. И тут я ему поверила. Поверила чуть больше, чем прежде. Потом мы вышли, и целых два часа нас терзали фотографы и журналисты, протягивая нам микрофоны. Мы должны были произносить прощальные слова. Эту сцену прощания они заставили нас повторить несколько раз. У меня уже не было сил, но я все же выдержала. И вот плот стал удаляться.

– У нее еще хватило сил улыбнуться мне, – сказал Уильям Уиллис.

Как и «Кон-Тики», плот «Семь маленьких сестер» был выведен на буксире на шестьдесят миль от берега, до течения Гумбольдта. Плот свой Уиллис назвал в честь созвездия Плеяд – так оно называется у греков.

На плоту путешественник все же не был один. Он увозил с собой двух животных: черную кошку Мики и попугая Эки. Мики то сидела на привязи, то свободно разгуливала по бальсовым бревнам. У Эки была клетка, откуда он мог выходить. Попугай охотно усаживался на верхушку мачты.

«Лодку можно оснастить таким образом, – писал Уиллис, – что человек один сумеет управлять ею из кокпита при любых обстоятельствах. С плотом дело обстоит иначе: при каждом маневре мне приходится быть одновременно всюду. Я должен рассчитывать свои движения исключительно точно и быстро».

Этот испытанный мореплаватель очень скоро заметил, что его плот замечательно выдерживает плавание даже при малоблагоприятной погоде. Он поднимался на волну, совершенно не кренясь. Вначале больше остальных пассажиров страдала кошка, которая слишком часто становилась мокрой от набегавших волн, но она старалась защищаться и вскоре приноровилась к обстановке. Для нее Уиллис взял с собой в плавание консервы, а для попугая – кукурузные початки и бананы.

Несмотря на ловкость и мореходный опыт, Уильяма Уиллиса терзала необходимость поспевать сразу всюду: «Я никогда не мог сосредоточить все свое внимание на руле: надо было постоянно следить за компасом и за парусами. Чтобы выполнить самое простое дело, я должен был возвращаться к нему раз десять, потому что всякий раз мне приходилось прыгать на руль, как только плот отклонялся от курса».

Участники больших одиночных гонок пользуются теперь автоматическим рулем. Он приводится в действие лопастью, на которую давит ветер и которую можно отрегулировать. Таким образом, их судно не сбивается с курса, если ветер не меняет слишком резко направление. Для плота при его медленном движении и более трудной управляемости такой руль не годится, так что Уиллису приходилось все время упорно бороться со сном. Несколько раз за время плавания сон одолевал его, и он должен был ему сдаться. Как мы увидим, Уиллису еще несколько раз, уже по другим причинам, приходилось бросать руль, и тогда плот двигался сам по себе. Но все остальное время он никогда по-настоящему не спал. Как только ветер немного свежел, он был в полном рабстве у своего руля в нескольких метрах от прибежища, и чем ненастнее была погода, тем дольше он там оставался. Состояние бодрствования с короткими минутами сонного забытья и внезапным пробуждением – вот какой режим установился у него под конец.

«Я хочу пройти через ужас одиночества». Стоит только выговорить эти слова, и вы уже будете сыты ими по горло. Казалось, все предметы на плоту понимали, что и они должны участвовать в испытании. То, что печка отказывалась действовать, было еще полбеды, а вот неполадки с хронометром – настоящая беда. У него были с собой еще только карманные часы, приемлемые для повседневной жизни, но слишком неточные для вычисления долготы. Жаль, что я не спросил у этого человека, говорившего, что он прежде плавал почти всегда матросом, где и когда он научился навигационным расчетам. Последовательный ряд определений места, который он приводит в своей книге и который можно выверить по карте, показывает, что плыл он очень точно. И все же я рискнул спросить, не получал ли он иногда свои координаты по радио. При этом вопросе Тедди Уиллис подняла плечи:

– Радио? Видели бы вы это радио!

У его радиоустановки не было батарей, только маленькое динамо. Одной рукой надо было вертеть рукоятку, а другой работать ключом. Аппарат мог и принимать сообщения, но только на пяти килогерцах. Билл ведь ни разу не принял ни одного сообщения, а из тех, что послал, принято было только одно: накануне его прибытия на Самоа.

– Ну тут я не виноват. Я был бы доволен, если бы Тедди время от времени получала вести обо мне.

14 июля 1954 года. Уильям Уиллис миновал Галапагосские острова и вошел в полосу пассатов. «Не отрывая рук от руля, я наблюдал за ветрами, облаками, волнами, их формой и направлением, изучал их со всей сообразительностью, на какую был способен. Ощущение ветра на лице уже само по себе говорило о погоде. Ветер был моим Евангелием, облака и волны несли улыбку или гнев моей судьбы».

Заходящее солнце бросает красные отблески на гигантские волны, на западный склон каждого вала. С другой стороны они темные, почти черные. Настает ночь. Для страдающих бессонницей, будь то на море или на суше, ночь всегда кажется длинной. Уиллис на это не жаловался. Иногда он пел, иногда вел воображаемые разговоры с давними приятелями: «Что ты там делаешь, Уильям, один на этих бревнах?» – «Это не для того, чтобы изумить вас, друзья. Я совершаю плавание благодаря тому, что узнал от вас, старые радиолюбители, и эта хитроумная одиссея только продолжение вашего дела».

Каждое утро – завтрак каменного века. Столовая ложка муки, разведенная в чашке в таком количестве воды, чтобы получилось густое тесто. Днем, когда позволяли обстоятельства, Уиллис снова ел мачику, а в трудных условиях или в борьбе со сном сосал сахар. Кошка и попугай не были его единственными спутниками. Появился еще один – Длинный Том.

Это была трехметровая акула, бурая с белыми по краям плавниками, замечательный образец акульего рода. Акулы временами рыскали вокруг плота, а затем исчезали. Но Том никогда не покидал своего поста. «Вначале его присутствие меня немного стесняло, потом я привык к нему. Я понимал, что, если упаду в воду, то окажусь в его пасти прежде, чем успею намокнуть».

Никто не может предсказать поведения акулы. 12 июля произошел случай, который мог бы составить прекрасный эпизод, если бы это снималось на кинопленку. Утром Уильям Уиллис, стараясь поймать дельфина, свалился в море и через двадцать секунд уже был в шестидесяти метрах от плота. К счастью, он не выпустил из рук леску, закрепленную другим концом на плоту. Дециметр за дециметром, страшась каждую секунду увидеть, как рвется леска, в которой была его жизнь, он сумел подтянуться до своих бальсовых бревен и забраться наверх.

– А Длинный Том? Где он был в это время?

– На меня он не бросился. Меня хранила судьба.

Каждый раз, говоря о серьезных трудностях, из которых ему удалось выпутаться, Уиллис повторял эти слова: «Меня хранила судьба». Я не спросил его, верующий ли он человек, но, судя по всему, что он говорил, писал и делал, он был по крайней мере деист, а все писавшие о нем после его смерти журналисты много говорили о его духовности. Книгу о своем путешествии через Тихий океан он озаглавил «Боги были милостивы».

Милостивы, но не отвели ни одного испытания. 19 июля стонущий, полуживой Уиллис лежал, скорчившись, на своем плоту. Непонятно почему, без явных внешних причин, его вдруг схватила нестерпимая боль в солнечном сплетении. Как раз тот случай, когда вы вызываете врача и он не может понять, что с вами такое, но делает вам успокаивающий укол и звонит в клинику.

Уиллис, человек выносливый, привыкший к тяжелому труду и лишениям, называет главу, где рассказан этот случай, «Агония». Почти сутки длились титанические муки. Волны захлестывают плот, надвигается ночная тьма. «Я все надеялся, что боль возрастет до такой степени, что я потеряю сознание, и тогда мышцы расслабятся». Нет. С наступлением утра Уиллис нашел в себе силы, чтобы доползти до каюты, открыл аптечку. Морфия в ней не было, только аспирин. Уиллис взял горсть таблеток, размочил их в воде и проглотил. Никакого эффекта. Со стоном он крутит рукоятку радиопередатчика, другой рукой выстукивает сообщение. Никто не принял его SOS, и он сам не знает, был ли он действительно послан.

«Я считал себя человеком очень сильным, а был лишь маленьким и ничтожным. Я видел, как распадается мое тело, словно вещество, никогда не имевшее настоящей реальности, как пепел на ветру. Кому я причинил вред на земной поверхности? Незримые грехи... Может быть, я согрешил в своих помыслах? Намерения для меня значат то же, что и поступки, они даже важнее поступков».

Боль исчезла так же внезапно, как и появилась.

– Не могло это быть следствием грыжи, о которой вы говорили? – спросил я.

– Не думаю. Врачи не видят связи. Мне кажется, это была не просто физическая боль. Причина ее таилась в моей душе.

– Вы считаете, что были за что-то наказаны?

– Возможно. Может быть, не желая того, я нарушил один из законов Природы.

– Вы имеете в виду дельфинов?

– Да.

Уильям Уиллис уже говорил мне об этом. Как и на «Кон-Тики», его меню разнообразили летучие рыбы, падавшие на плот. Но он еще ловил на удочку дельфинов. Хотя первый дельфин утащил его в море, он ловил их потом все время.

– Я ел их сырую печень, очень питательную и богатую витаминами. Правда, когда я убивал дельфинов, у меня были угрызения совести. Я слышал их дыхание, такое же, как у нас. Но, отрубая им голову, я никогда не разбивал черепа, зная, что их мозг удивительно похож на человеческий.

– А летучих рыб есть не грех?

– Они падали ко мне на плот, словно дар Природы. И я видел порой, как все вокруг их пожирают. Они выпрыгивают из воды и летят по воздуху, чтобы спастись от дельфинов, которые преследуют их под водой, и тогда парящие над волнами буревестники бросаются на них и уносят в клюве.

Проследим по карте путь «Семи маленьких сестер» через необъятный океан. Почти на середине пути, между Галапагосскими и Маркизскими островами, рядом с точкой определения места в полдень 6 августа вписано два слова: «Без воды».

Четыреста пятьдесят литров воды при отплытии. Однако соленые волны постепенно разъедали места спайки бидонов, и пресная вода стала вытекать. Осталось всего тридцать шесть литров. Уиллис сразу продумал несколько решений:

1. Ограничить потребление воды одной чашкой в день и остановиться на Маркизах вместо того, чтобы идти к Самоа. Это решение было им отвергнуто.

2. Выдавливать воду из пойманной рыбы. Решение частичное, так как «мне приходилось проводить целые дни, не видя ни одной рыбы».

3. Пить морскую воду.

«Плавая на судах, я часто выпивал по чашке морской воды, чтобы заставить действовать кишечник. Четыре года назад, плавая на танкере порта Суэц, я каждый день выпивал четверть литра морской воды, чтобы бороться с воздействием бензинных паров. Я был уверен, что ее можно пить, по крайней мере по чашке в день, без всяких последствий».

Уиллис пил ее без вреда для себя, сохраняя пресную воду для мачики. Набирать воду он старался в то время, когда поблизости не было акул – исключая Длинного Тома, на которого по-прежнему можно было положиться. «На ночь он уходил на полтора-два метра вглубь, но днем снова оказывался близ поверхности. Я с удивлением думал, что же он ест и когда ест. То, что я ему бросал, не позволяло набить как следует брюхо. Несомненно, он без вреда для себя мог поститься целый месяц. Спал он, плавая. Прямо перед его ужасной зубастой пастью всегда плавали три рыбы-лоцмана, сантиметров пятнадцати в длину, и порой задевали его. Длинный Том не обращал на них внимания». Приближались к плоту и киты. Уиллис видел их в такой же близости, как Тур Хейердал и его спутники, слышал, как дышат эти гигантские морские лошади.

Если, находясь в открытом море, вы видите при восходе солнца, что небо приобретает медный оттенок, пусть это вас насторожит заранее. 1 сентября. Плот находится теперь прямо к северу от Маркизского архипелага. Исчезли летучие рыбы, меньше стало дельфинов, стаи морских птиц улетели к югу – к земле. Днем погода остается ясной, но при закате солнца горизонт затягивается тучами цвета серы. Быстро наступает тропическая ночь, и почти сразу разыгрывается шторм.

Уильям Уиллис чувствует себя теперь хорошо. Одной рукой он крепко держит руль, и дождь, что хлещет прямо в лицо, ему скорее приятен: это ведь пресная вода. Шквал набегает за шквалом, вырываясь из темноты ночи длинной черной стеной в то время, как начинает завывать ветер. Уиллис успевает подумать: «Лучше бы убрать теперь грот». Он даже успевает отдать фал, закрепленный рядом с рулем. Парус спускается на один метр, потом хлопает и рвется. Начинается свистопляска.

Когда буря набирает силу, рев ее уже не смолкает, хотя временами становится глуше, и на этом основном фоне выделяются другие звуки, исходящие от неба, от моря и от той скорлупки на море, которой вы вверили свою жизнь. Среди всей этой кутерьмы Уильям Уиллис, старый моряк, чувствовал себя совершенно свободно и уверенно, различая голоса стихий, следя почти на самой поверхности бурного моря за курсом своего большого плота, идущего под одним кливером, и похоже, что этот парус будет держаться. На стрелку компаса падает свет маленького фонаря, крохотный отважный язычок пламени, чудесный символ человеческой воли. «Если бы мы продолжали так плыть, мне не о чем было бы беспокоиться, буря могла бушевать хоть неделями, скорость, с какой пена неслась вдоль плота, показывала, что мы не теряем времени».

Шторм еще усилился, плот великолепно прыгал по волнам, снасти выдерживали напор ветра. Они и впрямь были высоки, как горы. Время от времени Уиллис отправлял в рот горсть сахару, чувствуя под тощей рукой свое исхудавшее лицо. «От меня остались только кожа да кости. Это хорошо, говорил я себе, избавься от своей плоти, от плоти прожитых лет, полумертвой, обреченной рассыпаться в прах, начни все сызнова, создай себе новую плоть, девственную плоть, свежую кровь, плоть и кровь путешествий».

Трое суток, словно живое изваяние, простоял он так у руля, питаясь горсткой сахару, утоляя жажду брызгами. Невероятное возбуждение снимало усталость. При свете солнца море, все еще бушевавшее, уже не казалось таким темным и непроницаемым, напротив, плот теперь скользил среди хрустальных гор. И в этой прозрачности Уиллис видел, как мелькали совсем рядом с ним, а иногда и выше него страшные пасти акул. Акулы поднимались и опускались вместе с волнами, безучастные, а на какой-то краткий миг, может быть, по-братски близкие, вовлеченные в космическое движение, которое пьянило человека, влюбленного в море.

5 сентября. На спокойной синей поверхности океана, чуть вздымаемой волнами зыби, на плоту у руля сидит человек, орудует иглой и поет. Уильям Уиллис привел в порядок снасти и теперь чинит свой грот. Поет он потому, что пересек меридиан острова Раройя из архипелага Туамоту, иными словами, только что побил рекорд «Кон-Тики», пройдя то же самое расстояние на двадцать восемь дней быстрее. В плавание он пустился не для рекордов, но факт есть факт, рекорд он побил, один на своем плоту. И плывет теперь дальше.

– 9 сентября вы упали с мачты, пытаясь высвободить снасть, застрявшую в блоке.

– Упал я всего лишь с трехметровой высоты, но ударился головой и потерял сознание. Пришел в себя ночью, снова потерял сознание и очнулся, когда уже солнце стало нагревать мне голову. Я был зол, потому что потерял целые сутки, а до конечной цели было еще тысяча шестьсот миль.

1600 миль, около 3000 километров. Чтобы пройти это расстояние, Уильяму Уиллису понадобилось чуть больше трех месяцев. Питался он летучими рыбами и рыбой, пойманной на крючок, своей знаменитой мачикой и время от времени ел немного сахару. Жажду утолял морской водой, иногда собранной в парусину дождевой водой, которую он пил с наслаждением, но при этом всегда с благодарностью думал о морской воде – без нее он умер бы от жажды...

В своей книге Уильям Уиллис рассказывает о прекрасной погоде, о менее прекрасной погоде, о плохой погоде, но о бурях упоминает лишь мельком. Как будто ярость моря была бессильна перед этим тощим телом, обветренным, пропитанным солью, перед твердыми, как железо, мускулами, перед волей, выпестованной отрешением: «Подвластный всем капризам моря, приятным или неприятным, я жил наедине с Природой, вел нормальную жизнь человека, которая все время порождает порядок и радость существования». Можно ли на самом деле назвать эту жизнь нормальной? Считают ли боги, что этот одинокий человек чувствует себя очень счастливым и начинает проникаться гордостью? Может быть.

2 октября. Палящее солнце, мертвый штиль. На пустынной поверхности Тихого океана – «Семь маленьких сестер», и этот застывший плот сам кажется пустынным, если не считать неподвижного попугая в клетке, подвешенной к мачте, и черной кошки, растянувшейся в скудной тени каюты. За рулем никого. Можно подумать, что душа Уильяма Уиллиса устремилась прямо вверх, к высокому синему небу над океаном, а его тело, разорванное на куски, пребывает под синей гладкой поверхностью в желудках акул. Но нет, одинокий мореплаватель жив. Впервые с момента отплытия он укрылся в каюте. Лежит там неподвижно, закрыв все входы и выходы, чтобы в каюту не проникали солнечные лучи. Уильям Уиллис потерял зрение.

Накануне, 1 октября, определяя полуденную высоту солнца, он потерял зрение сначала на восемьдесят процентов, а чуть позднее и все целиком. Во время этой милосердной отсрочки он успел спустить и закрепить паруса, насыпать зерен в клетку попугая и положить рядом с кошкой хороший кусок рыбы. Потом он вошел в каюту и закрыл ее.

– Глаза мои, утомленные солью, солнцем и недостатком сна, не смогли выдержать напряжения при работе с секстаном. Несколько лет назад у меня были неприятности с глазами из-за взрыва на борту торгового судна. Вернувшись в Нью-Йорк, я услышал прогноз врача: «Можете ослепнуть на оба глаза». В течение нескольких недель мне пришлось лечиться. На плоту я думал, что это пройдет, что несколько дней в полной темноте приведут меня в равновесие. Слепота меня не пугала, так как я знал, что море впереди свободно, даже слепой я смог бы в конце концов пристать к берегу.

– Вы правда так думали?

Во взгляде Уиллиса я прочел некоторое удивление из-за слова «правда», которое у меня вырвалось. Ответила мне Тедди.

– Можете ему поверить, он действительно так думал. Это какое-то безумие. Но он опять-таки оказался прав.

8 октября к Уиллису возвратилось зрение, а через три дня на горизонте показался островок Тау из архипелага Самоа. Вот тогда мореплаватель и послал то единственное сообщение на землю, которое было принято: «Плот 7Н TAS в 25 милях от Тау. Прошу помощи для высадки. Точка. На плоту все в порядке. Уиллис».

Следующий день – 12 октября, годовщина прибытия Колумба на американский островок, которому он дал название Сан-Сальвадор. Счастливое предзнаменование, думал Уиллис. Но земля откажется принять этого человека, который так долго обходился без нее. Остров Тау опоясан подводными скалами, коралловые рифы окружают его, словно крепостные стены. Подойти было невозможно, несмотря на двенадцатичасовые маневры. После Тау еще один остров оказался недоступным. Потом еще один.

Спасение пришло наконец с моря в виде американского судна береговой охраны, которое приняло сообщение и разыскивало плот среди островов. Сообщив на землю по радио о своей находке, оно на буксире повело плот к Паго-Паго, куда они прибыли 15 октября в 1 час 30 минут ночи. Там на причале в ярком свете прожекторов покорителя Тихого океана ожидала толпа туземцев, стоявших безмолвно и неподвижно, с венками из цветов в руках.

«Волнение, захлестнувшее и меня и их, поднималось до темных гор, обрамлявших эту сцену. Я стоял онемевший, парализованный среди ничем не нарушаемой тишины, смиренно склонив голову в благодарность за прием, какой они мне устроили. Плот вошел в полосу света и пристал к берегу».

Через несколько дней в самолете, летевшем в Нью-Йорк, Тедди рыдала, крепко обнимая своего мужа:

– Ожидание было ужасно. В следующий раз я отправлюсь с тобой.

– Ты думала, что я погиб? – спросил Билл.

– Нет, ты мне сказал, чтобы я не беспокоилась. Но другие считали тебя погибшим.

Рассказывая мне все это, Тедди мужественно улыбалась.

– Зато потом все было замечательно, – сказал я. – Вы стали знамениты, вас всюду приглашали, фотографировали, брали у вас интервью.

– Минутная вспышка. Чтобы оставаться на виду, этого нужно желать.

– Ваш муж написал книгу, которая стала бестселлером.

– Нет, не настоящим бестселлером. Она вышла после книги Хейердала, и, к слову сказать, Билл себя ничем не утруждал.

Такая разница кажется мне несправедливой, как из-за самого подвига, так и литературных достоинств книги. Правда, человек получает то, чего он по-настоящему хочет, а мы видели, чего хотел Уильям Уиллис. Тедди, мне помнится, добавила:

– Я знаю, он поплывет еще раз, и я снова буду страдать.

– Нет, страдать ты больше не будешь, – возразил Билл и с нежной улыбкой обнял жену за плечи. Однако он не сказал, что больше не поплывет один.

И он поплыл снова. В 1963 году американские журналы вновь заговорили об Уильяме Уиллисе, сообщая, что этот семидесятилетний человек еще раз переплыл в одиночку Тихий океан на плоту, названном «Возраст не помеха». С собой в плавание он взял только двух котят.

Я воспроизвел первое плавание Уильяма Уиллиса через Тихий океан потому, что он написал о нем книгу и потом я сам смог поговорить с ним об этом. Чтобы воспроизвести второе плавание (10000 морских миль, то есть 18500 километров за 204 дня), у меня недостаточно данных, так как Уильям Уиллис не счел нужным писать о нем. Этот подвиг не был для него поводом получить гласность или даже провести исследования. Это вновь было испытание самого себя. Безумие своего рода? Да, если учесть, что у этой бесконечной связи с морем была невинная жертва – Тедди. Тедди не жаловалась. Она всегда принимала с героической улыбкой эту сумасбродную семейную жизнь втроем.

В 1966 году Уильяму Уиллису исполнилось 73 года, и он решил, что теперь уже слишком стар, чтобы отправляться в океан на плоту. И тогда он задумал – все так же в одиночку – переплыть Атлантический океан с запада на восток на судне. Крохотном, едва больше четырех метров в длину, но настоящем судне с палубой, оснащенном таким образом, чтобы один человек мог управлять им из кокпита. Но тут боги решили, что были достаточно милостивы, и сделали предостережение: после двухмесячного плавания Уильям Уиллис, тяжело больной, был подобран в море и доставлен обратно в Соединенные Штаты. Через год он снова вышел в плавание, все на той же скорлупке, названной «Малышкой». Он проплыл две трети расстояния, когда его подобрало рыболовное судно, на этот раз почти без сознания, но он еще нашел в себе силы, чтобы возражать против своего спасения: «Оставьте меня в покое, я могу плыть дальше». Домой его все-таки вернули.

1 июня 1968 года. Фотографы и журналисты толпятся на пристани Монток (восточная оконечность Лонг-Айленда, вблизи Нью-Йорка), чтобы посмотреть на третье отплытие Уильяма Уиллиса на восток.

Биллу семьдесят пять лет, внешне это уже не тот человек, которого я знал. Более длинные, чем прежде, волосы совсем поседели, так же как усы и борода, которые он теперь носит. Но вид у него все же атлетический. Он поднял руку, улыбаясь фотографам. Его улыбка и свет, что озаряет все его лицо, вызывают у всех присутствующих одну и ту же мысль: одержимый.

Тедди нет среди этих людей, собравшихся на пристани. Она больше не в состоянии выносить прощания на людях. В маленькой квартирке, в доме 12 на 72-й Восточной улице, скоро опять начнется ее бесконечное ожидание. В пятый раз.

18 сентября 1968 года. Советский траулер из латвийского порта Лиепая медленно пробивался навстречу ветру под 55° северной широты, в 400 милях к западу от берегов Ирландии. В 9 часов 30 минут утра вахтенный матрос позвонил на капитанский мостик:

– Прямо впереди палубное судно.

Капитан уже засек предмет радиолокатором и поднес к глазам бинокль. У этого маленького судна, действительно очень маленького, был какой-то странный ход. Вернее, никакого хода, оно двигалось по течению, без мачты, без паруса, часть его такелажа свисала в беспорядке. Подобный вид судна имеет точное название в морском лексиконе – потерявшее управление.

Через полчаса два моряка с траулера поднялись на борт суденышка.

Никого. Сломанную мачту унесло в море, кокпит на треть залит водой. Ясно, что этот ялик – на корме выведено его название «Малышка» – потрепан как следует бурей. В соответствии с морскими правилами латышские моряки тщательно все обследовали.

Ящик с сигнальными ракетами пуст, все ракеты использованы. Ясно, что находившийся здесь человек звал на помощь, только никто его не заметил. Судовой журнал немного подмок, но прочитать его можно. Последнее определение места сделано 20 июля, два месяца тому назад, указана только широта. Долготы нет: должно быть, у мореплавателя стали или разбились часы. Вот другие записи в журнале, помеченные той же датой: «Мое судно попало в шторм. Потеряно почти все продовольствие. Нет ни пищи, ни сигнальных ракет».

Предметы, найденные в ящике: фотоаппарат, бинокль. Секстан исчез. В том же ящике тетрадь с записями, предназначенными, очевидно, для статьи или книги, с такой заключительной фразой: «Море – царство смелого человека».

Под тетрадью американский паспорт номер 22757, выданный в Нью-Йорке 19 марта 1968 года на имя Уильяма Уиллиса.

Латвийский капитан велел поднять суденышко на борт траулера, потом для очистки совести немного обследовал этот район в поисках других вещей или трупа. Но чего можно было ожидать по прошествии двух месяцев?

Несколько позднее в дом 12 по 72-й Восточной улице явились два представителя полиции Нью-Йоркского порта. С большой осторожностью они сначала сообщили миссис Уильям Уиллис о том, что в Атлантическом океане обнаружено потерпевшее крушение маленькое судно. Она тяжело вздохнула, прежде чем ответить:

– У меня нет вестей с самого отплытия. Я только надеюсь, что судно, о котором вы говорите, не принадлежит моему мужу.

В кармане одного из этих людей лежал паспорт Уильяма Уиллиса. Другой полицейский решился наконец вытащить из своего кармана измятую бумажку, исписанную рукой Билла. Записка без даты, которую человек, одержимый морем, собирался передать с первым встречным кораблем: «По прибытии в ближайший порт будьте добры послать известие обо мне моей жене. Сообщите, где я находился в день нашей встречи, и скажите ей, что я совершенно здоров и полон оптимизма».