16.5 И. Цынман

Мстиславль. Секреты дедовых хозяйств.

Дед Лейба

В наше время молодёжь да и кто постарше не интересуются своей родословной. Зачастую ничего не знают не только о своих прадедах, но и даже о бабушках и дедушках. Это обедняет жизнь. В старину было иначе. И сегодня во всем цивилизованном мире бережно хранят память о прошлом, о своих предках. По переданной мне матерью легенде мой прадед по матери, чье имя мне дали, был учителем, имел еврейский хедер (школу).

Брат прадеда Лазарь в середине 19 века попал в рекруты, был николаевским солдатом и офицером. Он более 25 лет служил в царской армии, воевал вместе с Корниловым, Нахимовым, Новосильским, участвовал в Синопском сражении, а уйдя в отставку при царях Николае и Александре II, дослужился до высокого поста. Он отвечал за царский выезд, следил за постоялыми дворами, ямщиками и почтой.

С появлением железных дорог эта служба изменилась. Волею судьбы Лазарь перешел в православие, имел русскую жену и детей. Измена иудейской вере мучила его всю жизнь, и он старался искупить свою вину перед евреями. Первым делом он построил на личные деньги в еврейской деревне Заречье, расположенной рядом с Мстиславлем, синагогу. Но предрассудки были так сильны, и евреи деревни в эту синагогу ходить не стали, предпочитая старою развалюху. В ней мне довелось бывать с дедом ещё в пятилетнем возрасте. В конце прошлого века Лазарь купил своему брату Иосифу, моему прадеду, в той же деревне надел земли и леса. Прадед был не земледельцем, а учителем, поэтому он передал землю и лес своему старшему сыну Лейбе, моему деду по матери. Трудное было начало. Сначала дед срубил на новом месте небольшой дом из своего леса, он постепенно обрастал хозяйственными постройками. К началу первой мировой войны дед перестроил дом для:: своей многодетной семьи. Он стал пятистенным большим и просторным. Дом стоял на высоком месте, на вершине подъема от РЕКИ Вихры, имел парадное крыльцо с крышей и двумя скамейками около, которые вечерами не пустовали. Крыша дома была покрыта щепой.

За въездными воротами, которые вели в закрытый двор, размещался большой амбар. В нем осенью и весной обрабатывали зерно, веяли его, сортировали. Зерно хранилось в засеках вдоль стен. Сюда же для переработки возили фасоль, гречку, горох, коноплю, рожь, пшеницу, ячмень. Овес дед не сеял, он его обменивал на семена или покупал.

За амбаром внутри двора был ледник. Зимой дед с детьми привозили лед с протекавшей в километре от дома чистой реки Вихры. Оттуда же в бочках привозили воду. Ледник имел два отсека для молочных и мясных продуктов, эти продукты нельзя было ставить рядом.

За ледником размещался сеновал с отделением для лошади. В этой малой конюшне были окна со ставнями, позволявшие выкидывать навоз прямо на огород На повороте двора в крытом сарае хранился весь инвентарь: телеги, сани, хомуты. Здесь дед любил плести из пеньки веревки. Потом шел сарай-погреб, куда осенью ставилась лошадь и телега. В моей памяти сохранилось, что дед на зиму запасал тысячу пудов картошки. Помнится, в этом сарае почти ничего не было. Нам, детям запрещалось туда входить, внушалось что перекрытие может рухнуть. Дальше находился коровник, в разное время то с одной, то двумя коровами. Временами там был теленок, и мы, дети, почти ежедневно ходили его гладить. И, наконец, к дому, около второго входа со двора на кухню, примыкал птичник, кладовка для хранения вёдер, бидонов. Все постройки размещались так, чтобы удобно было жить и вести хозяйство.

В начале войны 1914–1917 гг. из деревни Пустынки в деревню Заречье, где жил дед, пришла выгнанная из дому молодая женщина с четырёхлетним сыном Ванюшей. Звали её Ганна Хохлова. Дед нашел ее на гумне. Из сострадания дал ей приют, а потом добился, чтобы ей выделили немного общинной земли В овраге. Напилил и перевез круглый лес и помог поставить рубленый домик с печкой. И зажила Ганна своим хозяйством. Земля была дорогая и, несмотря на то, что у деда была многодетная семья — три сына и шесть дочерей, Ганна просили давать ей работу. Дед для нее всегда что-нибудь находил. Ванюша, который был старше нас, "пас" меня и мою сестренку Любу.

Земли у деда сначала было много. Главное, что она примыкала к дому, рядом был и лес. Но после революции, когда в деревне появились комитеты бедноты, возглавляемые, большей частью, лодырями, ораторами и пьяницами, которые избегали физической работы, лес у деда отобрали, И на его земле стал селиться разный люд. Выстроили дом, и поселилась семья сапожника Кролла, интересная тем, что у них было 18 детей. Пять из них умерли в раннем детстве. Потом поселились Синицы, причинявшие хозяйству деда немало бед. Обосновались бедные евреи, которым дед сам дал свою землю. Часть земли отдал своей родной сестре Миле и ее мужу Марку Славину, которые занимались окраской домотканого полотна, сукна, тканей. В детстве я немало времени проводил в красильне с дырявой крышей. Поскольку красильщик был неграмотный, то квитанциями на сданную в крашение вещь служил кусочек сучка с несколькими засечками. Он разрезался пополам, одна половинка привязывалась к вещи, вторая предъявлялась заказчиком при получении. Если половинки сходились, то вещь отдавалась заказчику. Крашеные ткани сохли на заборе. Интересно было наблюдать, как вывешивались одного цвета ткани, удивительно красивых расцветок. В красильню приезжали крестьяне из Монастырщины, Хиславичей, Шумячей, Дрибина и других мест. Ценились качество и технология окраски. Краску хозяину присылали издалека, даже из заграницы.

Земли становилось все меньше, и дети деда стали разъезжаться. Первым уехал в Баку старший сын — Натан, впоследствии ставший нефтяником. Его связывала крепкая дружба с главным в то время нефтяником страны Кормилицыным. Потом старшая дочь Хава (у нее было двойное имя Хава-Рохл) вышла замуж за шумячского мельника Юду Маневича и уехала. К Натану поехали средний сын Борис, с детства убежденный революционер, знакомый с тюрьмами и каторгой, и моя мать Фаня, ставшая потом портнихой. Затем неожиданно уехала Берта, отличившаяся тем, что в масленицу на приеме-карнавале брата царя в Ташкенте заняла первое место. Ее самодельное салатового цвета платье украшали пришитые фарфоровые кувшинчики со сметаной, а также на платье были нашиты настоящие блины и оладьи. Брат царя и его приближенные, участники карнавала отведали их. На балу у яичного магната ее платье украшали яйца без содержимого. Брат царя поинтересовался, кто носит это платье? Она не раскрылась. Присутствие еврейки не делало чести хозяину бала. Первые призы позволили Берте расширить портняжное дело. Позже она вышла замуж за видного местного врача Михаила Граевского, рано умершего. В 1901 году родился младший сын деда, мой будущий дядя Иосиф. Он выделялся хорошими способностями, учился в мстиславской гимназии вместе с соседским талантливым мальчиком Даниилом Маковским. Между детьми установилась тесная дружба, которая перешла и к родителям. Лейба Гуревич и Павлюк Маковский, отец Даниила, тоже занимавшийся земледелием, быстро нашли общий язык. Лейба помогал Павлюку с семенным фондом, а Павлюк Лейбе — сенокосом.

Впоследствии Иосиф Львович Гуревич стал доктором технических наук, выдающимся ученым, специалистом по первичной переработке нефти и твердых нефтепродуктов.

Деревня Заречье и соседний Мстиславль были в то время красивым, богатым, привлекательным местом. Здесь был сосновый лес с обилием ягод, грибов. За орехами мы ходили на Смоленщину, находившуюся в 6 километрах. Помню, что я еще дошкольником ходил за орехами со взрослыми и принес мешочек орехов.

Сюда на отдых приезжали знаменитые люди из Минска и других городов, хотя дорога была тяжела. Надо было с пересадками доехать до станции Ходосы, а оттуда километров 20 ехать с балаголой (ямщиком) на лошадях. Помню, в Заречье со мной дружил еврейский поэт Изик Харик. Я, как "знаток", водил его в лес деда. У нас там был шалаш, где мы проводили время: он читал мне хорошие стихи про богатого еврея — реб Оре. Впоследствии перед войной Минское ГПУ замучили его с женой до смерти как националиста.

Внутреннее убранство зажиточных еврейских и не еврейских домов, а в деревне кроме евреев жили еще белорусы, русские, поляки, немцы, мало отличалось. Везде были большие русские печи, большие сени, в которых можно было разместить все, начиная от кадок с водой до набитых яствами меленьких кладовок. На отшибах у большинства жителей были русские бани.

В больших домах были вторые печи. Удивительно, что в деревне во многих больших домах висели картины, выполненные не только красками, но и вышивками. Евреев, правда, не всех, выделяло уважение к своей религии, к своим обычаям, праздникам, которые украшали жизнь. В субботу запрещалось работать. Если пятница заставала еврея в дороге, то он гнал свою лошадь, чтобы с наступлением темноты успеть поставить все на место и быть дома. В пятницу готовились к субботе. В печах выпекали пшеничные халы, готовили пищу на вечернюю трапезу и субботний обед. В пятницу вечером в определенное время хозяйка дома зажигала две свечи, это было ее привилегией, и молилась за свое благополучие, своего хозяина и всего дома. Это правило никогда не нарушалось. Затем все усаживались за стол. Дедушка клал перед собой две халы, прочитывал молитву и призывал близких и присутствующих гостей омыть руки, прочесть молитву, после чего ножом резал халы. Для нас, детей, большой честью было в этот вечер сидеть около дедушки и бабушки. Кому из детей сесть рядом с ними, решали они сами. К столу иногда приглашались почетные гости — не евреи. К встрече субботы готовили самые изысканные блюда. Было большой честью помочь бедным евреям достойно встретить праздник, Помню названия блюд: гефилте фиш — фаршированная рыба, гибротнс — жареное мясо с картофельным пюре и подливкой, калте кугелес — бульон с фрикадельками, кугул — кулич из лапши, фаршированные куриные и гусиные шейки. Меня до сих пор удивляет, как в то время еврейки могли из отходов, например, потрохов, кишок, ржаной муки, гусиного жира, готовить такие вкусные блюда. Часто подавали гусиные или утиные шкварки, салаты, грибы, вино и т. д. Разговоры за столом велись большей частью на религиозные темы — благодарили Бога за дарованное благополучие. В субботу в обед подавали цолнт — тушеную картошку, сутки простоявшую в печи. И в будние дни при всей занятости работой хозяин дома, мужчины находили время, чтобы помолиться, вспомнить Бога и посоветоваться с ним. Для этого использовались религиозные принадлежности: талес, тфилин, мезузы. Находили время, чтобы сходить в ближайшую или дальнюю синагогу. Много радостей приносила подготовка к религиозным праздникам, особенно к пасхе. Неукоснительно выполнялись все религиозные предписания: уборка помещений, выпечка мацы, смена посуды и т. д. А какие кушанья готовились? Сейчас в России потеряны эти рецепты, и им не придается никакого значения. Готовились восточные сладости из меда, мака, муки, специй, редьки и бог весть из чего.

В праздники взрослые водили детей в амбар к Малке, который был рядом с синагогой. Там можно было с этими восточными сладостями (медовыми маковками, тейгл, лекех и др.) попить сельтерской воды, а Малке удавалось угостить тех, кто пришел, мороженым.

Так было до 1928–1929 г. Потом все изменилось. До 1929 года, последнего года дедова хозяйства, оставалось три десятины пашни под зерновые. Стеной стояли здесь пшеница, рожь, называвшаяся жито. Кроме того, столько же земли было под садом, пасекой, огородом. Здесь же росли фасоль, гречиха, конопля, турнепс, брюква, тыква, подсолнух и другие культуры. Из конопли дед готовил пеньку для веревок, где-то отжимал конопляное масло, которое он любил. Пасека пропала, так как на нее было много набегов. Использовали и межи, на которых собирали щавель, лекарственные травы, а то и землянику. Много внимания дед уделял семеноводству. Крестьяне окрестных и даже дальних деревень приезжали к нему за семенами огородных культур, ржи и пшеницы. Устраивал дед и небольшие выставки: показывал невиданных размеров турнепс, брюкву, тыкву, кормовую свеклу. Гордился самодельной пенькой. Сохранилось в памяти, как сеяли, пололи, окучивали, собирали в нежаркое время, мыли, накладывали на телеги огурцы. В базарные дни дед возил на базар два воза огурцов. Когда он брал с собой меня, то угощал за помощь конфеткой, сажал около себя во время ужина.

Помню, как я, Ванюша и Ганна молотили и выбирали фасоль. Собрали восемь мешков, а один мешок за работу Ганна на телеге отвезла себе. А где теперь в наших местах сеют и убирают фасоль? Деду в сельхоз. работах помогали мои тетки, их мужья, дядьки, внуки. В страду они приезжали из Смоленска, Москвы, Баку, Ташкента. Трудились все много, но работа сменялась смехом и шутками. Да и детей в доме было много, о еде никто не думал. Ее было в изобилии.

Перед приездом гостей по почте приходили бочонки с сельдью, ящики с сухофруктами, специями, ценными вещами, а то и с картинами. Из деревни по почте пересылались сухие грибы, сливочное масло, мед и другие продукты. В это время с дедушкой и бабушкой постоянно жили только их младшая дочь Ева да Ванюша, у которого умерла мать, жил он на два дома.

1930 год, когда коллективизация в деревне вошла в полную силу, был последним годом жизни деда. Началось раскулачивание и изгнание зажиточных крестьян из деревни. Моего деда за Ганну и Ванюшу объявили эксплуататором. Ваня Хохлов незадолго до этих событий уехал в Минск. Его биография позволила ему служить в Органах. Бросив все свои дела, он приехал в Мстиславль, в деревню. Из кобуры достал пистолет и, заходя в кабинеты и дома разных начальников, предупреждал: "Кто тронет моего деда, застрелю!" Подействовало. Выселили многих соседей: евреев, русских, а деда не трогали. Даже Синицы боялись Ваню Хохлова. В деревне обобществили скот, забрали хомуты, сбрую, веревки, что было на виду. Закрытый двор деда переделали под общий коровник и согнали туда всех коров. Трудно было в доме. Во дворе мычали голодные, недоенные коровы. Но это было еще полбеды. Хуже было то, что кто-то из руководителей запряг доморощенного любимца деда коня Ваську. Увидев, что конь мокрый, "в мыле", бежит в гору, дед вошел в дом, схватился за сердце и сказал бабушке: "Сейчас сдохнет Васька". Лошадь еще долго жила, но в тот же день скончался еще не старый дед. Через месяц умерла и бабушка. В опустевший дом приехала старшая дочь Хава с кучей детей. Муж ее держал водяную мельницу в Шумячах. Спасаясь от преследований и раскулачивания, они приехали в дом деда и стали колхозниками. Мельница в Шумячах была разрушена. Связь детей с родным домом оборвалась.

Наступил 1933 год. Сталинская администрация отбирала за бесценок последний хлеб у крестьян, продавая его за границу. Перевозка стоила дороже зерна. Издали закон от 7 августа: за сбор колосков на убранном поле приговаривались к сроку до 10 лет. Так выполнялись планы по заполнению ГУЛАГов. Председатели колхозов организовывали красные обозы с хлебом. С красными плакатами увозили последнее, часто семенное зерно. В магазинах в то время хлеб не продавали. Пекли сами. В стычке с председателем колхоза за мешок зерна прямо на поле умер от разрыва сердца муж моей тетки Юда Маневич. Их дети, за исключением младшего Миши, разбрелись по свету. В войну двое получили тяжелые ранения. Все они, кроме старшего Матвея, рано умерли. Ведь детства у них, по сути, не было.

В оккупацию местные прихвостни фашистов, украинские националисты, сожгли хозяйство деда. Мою тетку Хаву и моего двоюродного брата пятнадцатилетнего Мишу замучили и убили. Уцелела на отшибе стоявшая баня и огромная липа, потому что она занесена на топографические карты. Муж тети Сони, живший и работавший в рыбном тресте в Баку Вова Брагинский, выбросился с балкона 4-го этажа в ожидании ареста, когда ночью постучали в дверь. Натан умер рано, детей у него не было. Революционер Борис Львович Гуревич последние годы жизни провел в заключении как политический преступник. Утешает только то, что его перед смертью реабилитировали. Из трех сыновей тети Лизы младший Яша сгорел в Сталинграде в танке, а старшие, участники войны, покинули Баку, уехали в Америку. В Перми все знают, что главным инженером строительства красивейшего моста через Каму был Матвей Юрьевич Маневич, мой двоюродный брат. Там живут его дети, состоящие в смешанных браках. От большой дружной дедовой семьи остались осколки. Я теперь часто думаю, что главный секрет хозяйства деда Лейбы — это умение жить в согласии с природой, людьми и религией в неустанном труде. Похоже, утратили мы этот секрет. Сможем ли открыть заново?