«Гатчинский затворник»

«Гатчинский затворник»

Александр III серьезно опасался покушений на себя и членов своей семьи. Из опасного Петербурга он переехал в укрепленную Гатчину. «Его отъезд в Гатчину, — писала лондонская “Таймс”, — был настоящим бегством. В день, когда он должен был выехать, четыре императорских поезда стояли в полной готовности на четырех различных вокзалах Петербурга, и пока они ждали, император уехал с поездом, который стоял на запасном пути».

Обвинения в излишней осмотрительности, по сути — в трусости, кажутся сегодня странными. Человек, у которого зверски убили отца, которому откровенно угрожали физическим уничтожением, принимал меры предосторожности, чтобы не стать новой жертвой террористов и сохранить жизнь своих детей. Его близкий друг И. Воронцов-Дашков умолял царя покинуть такой незащищенный Аничков дворец и переселиться в Зимний. Далеко не прибавляло оптимизма и назначение регентом при наследнике престола Николае великого князя Владимира — на случай гибели нового императора; на этом настояли приближенные. Лев Толстой, «великий писатель земли русской», прося о снисхождении к убийцам Александра II, определенно утверждал, что «…враги вашего отца должны желать и вашей смерти тоже».

Глубоко законспирированная «Народная воля» наводила настоящий ужас на элиту общества. После казни верхушки ее исполнительного комитета народовольцы еще глубже ушли в подполье. Никто не знал, насколько сильны были революционеры и могут ли они повторить свое покушение.

Новый император любил Гатчину. Она стала его новой резиденцией и была превращена в крепость. На несколько километров вокруг круглосуточно дежурили солдаты, не позволяя никому пройти без специального пропуска. Возле входов во дворец и в парк, обнесенный крепостной стеной с бойницами, круглосуточно стояли часовые, как и на чердаках и в подвалах дворца — для пресечения поджогов и подкопов.

«Гатчинский затворник», «военнопленный революции» — такие презрительные прозвища придумывали императору в либеральных кругах. Но его это не смущало.

Гатчинское уединение и затянувшаяся скорбь воспитанника тревожили Победоносцева. Он обратился к нему с довольно резким письмом: «Ваше постоянное пребывание в Гатчине порождает самые разные толки, которые, несмотря на их неправдоподобность, легко принимаются на веру. Некоторые даже интересуются, правда ли, что царь умер и этот факт скрывается от общественности».

Гатчина стала практически постоянным местожительством императорской семьи, но новый царь осушил слезы и приступил к своей государевой работе.

Крупномасштабные меры безопасности принимались при любых поездках Александра III. При переездах по железной дороге из Гатчины в Петербург и обратно на всем пути стояли солдаты. При дальних поездках на юг эти меры поражали воображение. Сотни тысяч солдат заблаговременно занимали всю 1000-километровую линию железной дороги. Близлежащие деревни наглухо отрезались от путей. Солдатам отдавался приказ стрелять в каждого, кто попытается приблизиться к железной дороге.

Поэтому представляется всего лишь анекдотом хрестоматийный рассказ о мужике, который увидел на станции вышедшего размяться императора и воскликнул: «Вот это царь так царь, черт тебя дери!» За употребление неприличных слов в присутствии высочайшей особы он якобы был немедленно арестован. Но Александр приказал его отпустить. Затем подозвал к себе, сказал: «Вот тебе мой портрет!» — и подарил мужику серебряный рубль.

Опасения за жизнь свою и близких были вовсе не беспочвенными. В 1882 году член исполкома «Народной воли» Л. А. Тихомиров, по прозвищу Тигрыч, впоследствии — редактор крайне правых «Русских ведомостей», раскаявшийся блудный сын и правоверный монархист, рассуждал о дворцовом перевороте: «При тогдашнем настроении общества и офицеров, да еще при такой полиции положительно возможно было организовать дворцовый переворот».

В 1882 году офицеры, входящие в военную организацию «Народной воли», обсуждали план захвата Кронштадта и ареста царской семьи на майском параде (в крайнем случае предполагалось «немедленное истребление царя со свитой»). При провозглашении Временного правительства в него предполагалось привлечь высокопоставленных военных — например, популярного генерала, героя Шипки Михаила Драгомирова.

Ответом угрозам «Народной воли» явилась «Священная дружина», которая была создана для охраны царя и его близких и совмещала в себе черты Третьего отделения, масонских лож и подпольных организаций. Состав ее центрального комитета до сих пор полностью неизвестен. Вероятно, в него входили и сам император, и великий князь Владимир Александрович, бывший начальником Петербургского военного округа. Руководство «Священной дружины» состояло из высшего дворянства, преимущественно из придворной аристократии. Для работы в Петербурге и Москве были образованы попечительства, в которые привлекались представители финансовой и промышленной буржуазии. Дальше шли «пятерки», куда могли входить и люди более простого происхождения. В провинции их деятельность направляли инспектуры.

Вступавшие в «Священную дружину» приносили пространную торжественную присягу, в которой ради спасения царя обязывались в случае необходимости даже отречься от семьи. Была организована и шпионская служба в виде бригад сыщиков и заграничной агентуры. Среди ее членов находились и «смертники», например, поклявшиеся «разыскать революционеров князя Кропоткина, Гартмана и убить их».

Конспирация в этой организации была налажена настолько хорошо, что ее деятельность вплоть до сегодняшнего дня остается в целом неизвестной, хотя в одно время она приобрела довольно значительный размах и привела к определенным результатам. Однако эта организация, противопоставляющая себя «Народной воле» как плюс минусу, просуществовала недолго.

Гатчинское затворничество императора вовсе не означало устранения от дел государственных. Его главной задачей сейчас было не дать стране соскользнуть в тот темный хаос, в который влекли ее радикалы всех направлений. Отказавшись от масштабных реформ отца, Александр III потихоньку принялся за почти незаметные, но важные преобразования.

В высших правительственных сферах сформировались две группировки: консерваторы во главе с бывшим воспитателем Александра III обер-прокурором Священного Синода К. П. Победоносцевым и либеральная бюрократия со своим лидером — министром внутренних дел генералом М. Т. Лорис-Меликовым.

8 марта 1881 года состоялось заседание Совета министров под председательством нового царя. На обсуждение были представлены предложения графа Лорис-Меликова об учреждении редакционных комиссий с участием представителей земства для разработки программы создания нового законодательства. Графа поддержало большинство присутствующих: великий князь Константин Николаевич, председатель Совета министров П. А. Валуев, военный министр Д. А. Милютин, государственный контролер Д. М. Сольский, министр юстиции Д. Н. Набоков, председатель Департамента законов князь С. Н. Урусов, министр финансов А. А. Абаза.

Им противостоял Победоносцев — бледный, решительный, непреклонный. Он уверял императора, что предложения Лорис-Меликова — первый шаг на пути к конституции. А народ считает, что «лучше уж революция, русская и безобразная смута, чем конституция». Царь молча слушал прения. Однако прогрессивные министры все еще не понимали, что с реформами покончено.

29 апреля 1881 года государь император Александр III подписал манифест с предлинным названием: «О призыве всех верных подданных к служению верою и правдою Его Императорскому Величеству и Государству, к искоренению гнусной крамолы, к утверждению веры и нравственности, доброму воспитанию детей, к истреблению неправды и хищения, к водворению порядка и правды в действии учреждений России».

Манифест, выражая мысли монарха, сочинил Победоносцев. Он сам, гордясь, рассказывал Александру, как после чтения манифеста «многие отворачивались и не подавали ему руки». В самом названии манифеста была заложена программа будущего царствования.

Напомнив верноподданным, что «Богу, в неисповедимых судьбах Его, благоугодно было завершить славное царствование Возлюбленного Родителя Нашего мученической кончиной, а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления», государь сообщал, что «посреди великой Нашей скорби Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления в уповании на Божественный Промысел с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».

Шутники немедленно окрестили царский манифест «ананасным» — при распевном церковном чтении с амвона из неизящного оборота «а на Нас возложить Священный долг» неудержимо выпирал досадный никчемушный «ананас». Дело было, однако, вовсе не шуточное. Манифест стал решительным, ясным и недвусмысленным ответом разом нескольким партиям, обнаруживающим «поползновения» на самодержавность власти, и прежде всего страшной «Народной воле».

Лорис-Меликов, Милютин и Абаза немедленно покинули свои министерские посты.

Новый царь, любивший допетровскую старину, охотно прислушивался к голосам тех, кого он считал «истинно-русскими» людьми, — в частности, издателя журнала «Гражданин» М. Н. Каткова. Этого реакционного публициста считали столь влиятельным, что английский посол почти не в шутку запрашивал свое начальство, при ком ему полезнее аккредитоваться: при МИДе или при Каткове.

Однако политическую линию формировал обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, человек осторожный до мнительности. Но доверия в обществе к Константину Петровичу не было. «Это опасный человек, мелочный и завистливый, лицемер, скрывающий свою игру, дабы его никогда не обвинили в неудаче», — писала в своем дневнике генеральша Богданович.

На первое время усилиями Победоносцева программа нового царствования свелась к «патриотическому здравомыслию», проводимые меры заимствовались из разных почвеннических программ в той степени, в какой их проведение не требовало резких поворотов и не грозило непредсказуемыми последствиями.

Появились и новые лица, влияние которых росло. Среди них его новый министр внутренних дел граф Н. П. Игнатьев, в прошлом посол России в Турции.

В этой фазе Александр, по-видимому, больше опирался на славянофильские тенденции, которые представлял в первую очередь Игнатьев. С ним Александр разделял глубокую антипатию к бюрократии и ее роли в жизни русского государства. Ему претила бесконечная бумажная волокита, создание девятого вала справок, отписок и выписок. Подобно своему деду Николаю I он, «самодержец всероссийский, часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится и сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией»[12].

Игнатьев намеревался созвать Земской собор из более двух тысяч представителей всех сословий. Так должен был быть восстановлен мифическо-мистический союз между царем и простым народом и ликвидировано влияние бюрократии. Помешала глубокая вражда между Игнатьевым и Победоносцевым. Ревнуя своего воспитанника к новому любимцу, Победоносцев сумел убедить царя, что эта мера будет первым шагом к принятию внушающей ненависть и страх конституции.

Желая отменить разделение властей и несменяемость судей как нарушение принципа абсолютной монархии, Александр III нашел поддержку у Каткова, который во время личных встреч с царем неоднократно требовал отказа от принципов реформы 1864 года. Правда, царь столкнулся с затяжным сопротивлением своих бюрократов и, прежде всего, министра юстиции. Даже если они и были консерваторами, юристы отстаивали законность управления также и в условиях самодержавия. Тут не помогло даже то, что один за другим вынуждены были уйти в отставку Набоков и Манасеин. Государственный совет тоже решительно отказывался от вмешательства в существующую систему. В конце концов, идея правового государства и позиция юристов закрепились в противовес воле царя. Даже «константиновцы», группа реформаторов, сплотившаяся вокруг великого князя Константина, брата убитого царя, выжили в недрах бюрократии и при случае пытались координировать свои действия.

Авторитет Победоносцева укреплялся. Игнатьев, не любивший Константина Петровича, тем не менее дул с ним в одну дуду. Сохранилась его записка, излагающая программу правительственной деятельности. Он полагал, что, прежде всего, нужно освободиться от некоторых явлений общественной жизни, сгубивших лучшие начинания Александра II. Игнатьев писал: «В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел.

Отдельными своими частями эта группа соприкасается и с развившимся расхищением казны, и с крамолой. Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя свое нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения: самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на западный образец. Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими критиками, твердящими о том, что нужно слушать только интеллигентный класс и что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные».

Игнатьев не сильно рисковал, подавая такую записку. Мало кто сомневался, что новый император крайне недоволен тем, что Россией фактически правит армянин Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, а пост Государственного секретаря занимает Евгений Абрамович Перетц — сын еврея-откупщика, вдобавок брат декабриста.

Современник охарактеризовал происшедшие перемены следующим образом: «Так кончилась эта странная попытка примирения культурных классов с бюрократией и абсолютизмом, так устранен был единственный путь к мирному развитию русского народа, к завершению тех реформ, начало которых было положено 19 февраля 1861 года».

Коронация Александра III состоялась более чем через два года после вступления его на престол. Уже одним этим она отличалась от прежних коронационных торжеств, отстоящих от акта интронизации на значительно более короткое время. Злопыхатели утверждали, что короноваться раньше царь попросту боялся, но, скорее, на него навалилось слишком много дел сразу, чтобы оформить свершившийся факт священным обрядом коронации. К тому же беременность Марии Федоровны требовала отложить ответственную церемонию.

Александр, враг помпезности и пышности, не считал, что для того, чтобы править, следует немедленно короноваться. Но время пришло, и он был готов выполнить свой царский долг.

Венчание на царство — важное событие в жизни монарха, особенно когда он проникнут такой глубокой верой в божественное предначертание, как Александр III. Коронация — праздник восшествия на престол, когда по окончании траура по усопшему монарху, новый царь впервые является народу среди пышного блеска церковных и государственных торжеств.

Французский писатель Корнели, присутствовавший на церемонии, оставил воспоминания, в которых национальная расчетливость сочетается с сентиментальностью.

«Император и императрица, выйдя из вагона, поместились в открытой коляске и, минуя город, прямо последовали в загородный Петровский дворец, в котором жил Наполеон после пожара Москвы.

Толпы народа падали на колени при проезде императорской четы; многие целовали следы, оставленные царским экипажем.

Затем последовал торжественный въезд в Москву. Через Красную площадь пролегала усыпанная песком дорога, по бокам которой стояли шпалерами павловцы с их историческими остроконечными киверами. Площадь представляла собой море голов. Толпа хранила торжественное молчание. Взоры всех были обращены в ту сторону, откуда должен был появиться торжественный кортеж. Пушки гремели, не смолкая ни на минуту. Ровно в 12 часов показались передовые всадники императорского кортежа. Мгновенно громадная площадь огласилась восторженными криками. Детский хор в двенадцать тысяч молодых свежих голосов, управляемый ста пятьюдесятью регентами, исполнял национальный гимн. Пушечная пальба, трезвон колоколов, крики толпы — все это слилось в какой-то невообразимый гул. Тем временем кортеж приближался. Вслед за драгунами показались казаки с целым лесом высоких пик, за ними кавалергарды с их блестящими касками, увенчанными серебряными двуглавыми орлами, собственный его величества конвой в живописных ярко-красных черкесках и, наконец, показался и сам император. Государь ехал верхом на коне светло-серой масти. На этом же коне, будучи еще наследником, Александр III совершил турецкую кампанию.

Рядом с государем на маленьком пони ехал наследник-цесаревич, будущий император Николай II.

За ними следовали великие князья, иностранные принцы и многочисленная свита, за которой в золотой карете, запряженной восьмеркой белых лошадей, ехала императрица. Рядом с ее величеством сидела маленькая восьмилетняя девочка, великая княжна Ксения Александровна, приветливо улыбавшаяся и посылавшая воздушные поцелуи восторженно шумевшей толпе.

Далее государь и государыня под богатым балдахином, несомым двадцатью четырьмя генералами, направились к собору. У входа в собор ожидал их величества Московский митрополит. Кремлевская площадь с многотысячной толпою замерла. Благословив императорскую чету, митрополит обратился к ним с глубоким прочувствованным словом. Император искал в карманах носовой платок и, не найдя его, левой рукой, затянутой в белую перчатку, вытер полные слез глаза.

По окончании обряда коронации государь и государыня поднялись на Красное крыльцо, с высоты которого кланялись восторженно приветствовавшему их народу. Их величества были в великолепных порфирах, подбитых горностаем; головы их были увенчаны коронами. В правой руке его величество держал скипетр, украшенный огромным алмазом ценой в 20 тысяч франков!

Затем их величества удалились во внутренние покои, где в Грановитой палате, бывшем дворце Ивана Грозного, состоялся высочайший обед».

А. Н. Майков откликнулся на коронацию высокопарным тяжеловесным, но искренним стихом:

В том царская его заслуга пред Россией,

Что, Царь, он верил сам в устои вековые,

На коих зиждется российская земля;

Их громко высказал; и как с высот Кремля

Иванов колокол ударил, и в мгновенье

Все сорок сороков в Христово Воскресенье

О светлом празднике по Руси возвестят, —

Так слово царское, летя из града в град,

Откликнулось везде народных сил подъемом,

И, как живительным весенним первым громом

Вдруг к жизни призваны, очнутся дол и лес,

Воскресла духом Русь, сомнений мрак исчез;

И то, что было в ней лишь чувством и преданьем,

Как кованой броней, закреплено сознаньем.

Коронация ознаменовалась великолепным празднеством освящения и открытия храма Христа Спасителя, строительство которого началось еще в царствование Николая I.

Самый большой храм России, построенный по проекту архитектора К. А. Тона на народные деньги в память об Отечественной войне 1812 года, был расписан В. В. Верещагиным, В. И. Суриковым, Г. Н. Семирадским, Ф. С. Журавлевым, К. Е. Маковским, облицован мрамором и представлял собой изумительное архитектурное и художественное творение. Он мог одновременно вмещать до 10 тысяч человек.

По случаю коронации была проведена амнистия, прощены долги казне, но широкой раздачи титулов, а тем более земель и поместий не последовало. И тогда же произошло самое массовое угощение простых людей — и москвичей, и пришедших в Первопрестольную на коронацию из других мест — и устроена раздача царских подарков с лакомствами, колбасой и хлебом. На Ходынском поле, на краю Москвы, неподалеку от загородного Петровского дворца, было роздано 500 тысяч подарков.

Через 13 лет на этом же поле по тому же случаю произойдет роковая трагедия, предопределившая кровавый конец последнего царствования — страшная Ходынка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.