Восстание в Каире

Восстание в Каире

Не догадывавшиеся о грядущих волнениях французы продолжали обживаться в незнакомой стране. Благодаря усилиям Наполеона по общественному переустройству, восстановлению хозяйственных объектов и улучшению экономики, их положение в Египте к осени 1798 года стало стабилизироваться. Армия имела достаточно продовольствия и лошадей, успела отдохнуть и уже не так тяжело переносила непривычные климатические условия, тем более что самое жаркое время осталось позади.

Наступило небольшое затишье, пользуясь которым, Бонапарт активно занялся подготовкой легионеров к будущим боям. Для прикрытия пехоты от кавалерийских атак мамелюков изготавливались специальные колья с металлическими наконечниками. Скрепленные между собой цепями, они должны были устанавливаться перед французским каре. Кавалеристы приучали лошадей не бояться оружейной и артиллерийской стрельбы, а для себя изготавливали седла арабского типа. Артиллеристы переделывали свои упряжки для использования верблюдов, мулов и буйволов. На побережье строились новые батареи. Наряду с этим отдельные подразделения по приказу Бонапарта продолжали вести боевые действия в различных регионах Египта: генерал Дезе с 5 тысячами солдат и речной флотилией, преследуя в Верхнем Египте Мурад-бея, нанес ему поражение в битве под Седимане. Ему понадобились долгих пять месяцев (с сентября 1798 года по январь 1799-ш), чтобы покорить весь Верхний Египет. Тем временем Клебер успешно завоевывал дельту Нила.

Однако Наполеон понимал, что успех в войне обеспечивают не только боевые действия. Если турки и мамелюки отстранили местных шейхов от дел управления и правосудия, то он передал им уголовное и гражданское судопроизводство, а также спорные административные вопросы. Это быстро подняло авторитет шейхов в народе. Он хорошо усвоил уроки «идеологов», в первую очередь Вольнея, который говорил: «Чтобы утвердиться в Египте, придется выдержать три войны: первую – против Англии, вторую – против Порты, а третью – наиболее трудную из всех – против мусульман, составляющих население этой страны». Вот эта-то, третья, требовала от Бонапарта особенно много сил и энергии. Занимаясь общественным переустройством Египта, налаживанием дружеских связей с населением, он обратил внимание на идеологический центр местного мусульманского общества – школу мечети Аль-Азхар, основанную Саладдином и являвшуюся гордостью Востока. Преподававшие в ней 60 докторов богословия постоянно занимались вопросами мусульманской веры и толкованием Корана. Понимая, что именно их суждения во многом формируют общественное мнение в стране, Наполеон всячески старался сделать богословов своими союзниками. С этой целью он регулярно встречался с ними и обсуждал Коран, просил разъяснить ему его наиболее важные места, неизменно восхищался пророком. Настроенный на примирение с мусульманами, он даже выучил наизусть несколько сур Корана и пламенно убеждал богословов и улемов, что Магомет, спустись он сегодня с небес на землю, направился бы не в Мекку, которая не является центром мусульманской империи, и не в светский Константинополь, где неверных больше, чем верующих, а именно в Египет.

Некоторые французские офицеры «омусульманивались», и Наполеон вовсе не противился этому, хотя о массовых актах обращения в ислам речь не шла. Так, 38-летний генерал Жак Франсуа Мену принял магометанство под именем Абдаллах и женился на мусульманке. Все это очень нравилось улемам. Они даже вывели особый догмат веры, который гласил: «Французы никогда не победили бы правоверных, если бы их вождь не пользовался особым покровительством пророка. Армия мамелюков была непобедимой, самой храброй на Востоке; если она не оказала никакого сопротивления, то это потому, что была греховной, неправедной. Этот великий переворот предсказан в Коране в нескольких местах».

Тем не менее, духовенство продолжало антифранцузские проповеди в мечетях. И Бонапарт решился на то, чтобы потребовать полного и всеобщего повиновения французам. Он заявил десяти «наиболее преданным» шейхам: «Нужно положить конец этим беспорядкам; мне нужна фетфа…, приказывающая народу принести присягу на верность». На это после продолжительного раздумья глава улемов Аль-Азхара ответил: «Вы хотите пользоваться покровительством пророка, он любит вас; вы хотите, чтоб арабы-мусульмане поспешили встать под ваши знамена, вы хотите возродить славу Аравии, вы не идолопоклонник, сделайтесь мусульманином; 100 ООО египтян и 100 ООО арабов из Аравии, Медины, Мекки сомкнутся вокруг вас. Под вашим водительством и дисциплинированные на ваш манер, они завоюют Восток, и вы восстановите родину пророка во всей ее славе».

Бонапарт не сказал ему ни «да» ни «нет». Впоследствии лорд Эбрингтон задал ему вопрос: правда ли, что он собирался принять мусульманство? «Вы не можете себе представить, – ответил Наполеон, – сколь многого я добился в Египте тем, что сделал вид, будто перешел в их веру». Он не верил в христианскую Троицу, а потому монотеистическая религия пророка пришлась ему по душе, но принимать ее в целом он не собирался. Не исключено, что на основе ислама Наполеон хотел создать какую-то новую веру. По крайней мере, такой вывод можно сделать из его собственных слов: «Я видел себя едущим на слоне с тюрбаном на голове и новым Кораном в руках, написанным в соответствии с новой религией, которую я основал. Я хотел объединить в этом походе опыт Запада и Востока, поставить историю на службу себе…» Дерзкое желание! Мудрый и одновременно слишком самолюбивый правитель ни тогда, ни гораздо позднее так и не понял, что это он будет служить истории, а не она ему…

Тем не менее, требуемая Наполеоном фетфа была обнародована во всех мечетях. Подчиняясь всем формальностям, которых требовали обычаи от правителя страны, он провел в августе и сентябре 1798 года три массовых праздника: фестивали Пророка, Нила и Республики во время которых были ярко разукрашены мечети, дворцы и базары, а небо расцвечивалось фейерверками. Для знати устраивались армейские парады и роскошные обеды, а бедноте бросали значительные суммы денег в мелкой монете. Неудивительно, что дивившийся всему этому народ ликовал. Но веселье закончилось вместе с праздниками. Будни же в который раз показали несовместимость новых европейских порядков, вводимых французской администрацией, с традиционным укладом жизни египтян. В силу этого даже благие намерения пришельцев истолковывались превратно и враждебно. Именно так воспринимались все нововведения в организацию городской жизни. Требования новых властей – убрать ворота в кварталах, освещать всю ночь улицы, собирать и сортировать хозяйственные отходы, проветривать постельное белье, подметать и поливать улицы – египтяне считали для себя неприемлемыми. Они отказывались выполнять их, заявляя: «Зачем менять то, что было всегда?»

Были и более серьезные случаи открытого неповиновения, обвинения арабов в измене, правда, не всегда имеющие под собой основание. Об одном из них Е. Тарле писал следующее: «Оставленный Бонапартом в качестве генерал-губернатора Александрии генерал Клебер арестовал прежнего шейха этого города и большого богача Сиди-Мохаммеда Эль-Кораима по обвинению в государственной измене, хотя и не имел к тому никаких доказательств. Эль-Кора им был под конвоем отправлен в Каир, где ему и заявили, что если он желает спасти свою голову, то должен отдать 300 тысяч франков золотом. Эль-Кораим оказался на свою беду фаталистом: “Если мне суждено умереть теперь, то ничто меня не спасет и я отдам, значит, свои пиастры без пользы; если мне не суждено умереть, то зачем же мне их отдавать?” Генерал Бонапарт приказал отрубить ему голову и провезти ее по всем улицам Каира с надписью: “Так будут наказаны все изменники и клятвопреступники”. Денег, спрятанных казненным шейхом, так и не нашли, несмотря на все поиски. Зато несколько богатых арабов отдали все, что у них потребовали, и в ближайшее после казни Эль-Кораима время было собрано таким путем около 4 миллионов франков, которые и поступили в казначейство французской армии. С людьми попроще обращались и подавно без особых церемоний».

Такие расправы, конечно же, накаляли обстановку в стране. И все же не они стали главной причиной египетского восстания. Если поначалу Оттоманская империя довольно спокойно восприняла разгром мамелюков, то после разгрома французской эскадры у Абукира политическая ситуация изменилась. Бонапарту теперь не удавалось ни укрепить отношения с Турцией, ни договориться с вождями мамелюков об их переходе на службу Республики. Вот что пишет о его переговорах с ними А. Иванов: «Через несколько дней после битвы у Пирамид он написал Мурад-бею и послал к нему негоцианта Розетта – “ловкого человека, друга мамелюков и консула Венеции”. Он сделал Мурад-бею те же предложения, что еще раньше направлял Ибрашм-бею (“сохранить за ним и всеми его мамелюками право собственности на все их деревни, а также на их дома, платить им жалованье за счет Республики – беям, как генералам, киашифам, как полковникам, а его лично возвести в сан государя с соответствующими почестями”).

Ибрагим-бей поначалу заинтересовался предложениями Бонапарта, но через неделю после Абукирской катастрофы прислал отказ: «уничтожение эскадры изменило положение вещей; не имея более возможности получать подкрепления, будучи со всех сторон окружены врагами, французы кончат тем, что будут побеждены».

Мурад-бею Бонапарт предложил еще больше: в дополнение к тому, от чего отказался Ибрагим, – «пост губернатора одной из провинций Верхнего Египта – до того времени, когда удастся облечь его суверенной властью в Сирии».

Мурад-бей принял это предложение и заявил, что «полагается во всем на великодушие французского полководца, нацию которого он знает и уважает; что сам он удалится в Иену и будет управлять долиной, от двух гор до Сиены с титулом эмира; что он считает себя подданным французской нации и предоставит в распоряжение главнокомандующего для использования по его усмотрению отряд в 800 мамелюков и т. д.».

Розетти вез этот обнадеживающий ответ Бонапарту.

Однако негоциант надолго задержался в Бени-Суэйфе и перед отъездом из города получил от Мурад-бея новое письмо, в котором говорилось, что: «Будучи уведомлен командующим английской крейсерской эскадрой о гибели французского флота в Абукире, он [Мурад-бей] не может принять на себя никаких обязательств; что если бы он подписал таковые, то стал бы их придерживаться; но, оставаясь еще свободным, он решил сам попытать счастья».

Отказ арабских вождей от сотрудничества с французской властью означал новое военное противостояние, для которого Мурад-бей накапливал силы в Верхнем Египте. Но это еще было полбеды. Вслед за этим Джеззар-паша, бывший наместником султана в Сирии, прислал в Каир документ об объявлении войны Франции. Поползли слухи о том, что в Египет движется «бесчисленная» армия, состоявшая из сирийских солдат и османов, к которой примкнул Ибрагим-бей. Она действительно могла представлять для Бонапарта серьезную угрозу, поскольку к тому времени его союзники в самом Египте к нему охладели. Их недовольство действиями французских властей обуславливалось не только политическими, но и экономическими причинами – ведь, потеряв связь с Францией, для того, чтобы управлять, строить, выплачивать жалованье воинам, служащим и ученым, Наполеон был вынужден значительно увеличить налоги. Для пополнения казны фуражиры повсеместно забирали у населения лошадей и продовольствие. Сборщики налогов из числа коптов получили привилегии и право носить оружие. «Великий Кебир» установил награду в 600 ливров для лиц, которые укажут дом или склад, где хранится «значительное количество» подлежащих конфискации товаров. В связи с этим местные жители все чаще стали выступать против французов: они угоняли и прятали скот, нападали на небольшие отряды фуражиров, убивали французских курьеров. Один из влиятельнейших египетских шейхов, Сада, был избран председателем «дивана мятежников», куда вошла сотня имамов и людей низших сословий. Они стали организовывать народные выступления по всей стране.

Вскоре стали вспыхивать крупные мятежи в Розетте, Александрии, Даманхуре, и наконец волна восстаний докатилась до Каира. Поводом для выступления там послужили фортификационные работы, в ходе которых были разрушены могилы мусульман, их дома и мечеть. А еще каирцы были напуганы постоянными угрозами городского коменданта – генерала Дюпюи, уроженца Гаскони, который не церемонился с местными жителями и хотел применить к ним телесные наказания. По словам Е. Тарле, все началось с того, что «несколько человек из оккупационной армии подверглось открытому нападению и было убито, и в течение трех дней восставшие оборонялись в нескольких кварталах». В этой обстановке Бонапарт прибегнул к жестким карательным мерам: обыскам, контрибуциям, казням и арестам заложников. Ему пришлось даже применять штыки и орудия. Сам Бонапарт ни минуты не сомневался в правильности своих решений: «Каждый день я приказываю отрубить пять-шесть голов на улицах Каира. До настоящего времени мы должны были щадить их, чтобы уничтожить страх, который нам предшествовал. В настоящее время, напротив, нужно взять тон, который необходим, чтобы этот народ повиновался. А повиноваться для них – значит бояться». По свидетельству Е. Тарле, «кроме массы перебитых арабов и феллахов при самом подавлении восстания уже после усмирения несколько дней подряд происходили казни; казнили от 12 до 30 человек в день».

Много крови было пролито и в близлежащих к столице селениях, на которые перекинулось восстание. Теперь Бонапарт каждый день считает число казненных уже десятками: «Ежедневно мы рубим по три десятка голов…

Это им послужит уроком». Он одобряет действия Бертье: «Вы хорошо сделали, что приказали отрубить головы всем взятым в плен с оружием в руках». А своему адъютанту Круазье приказывает отправиться в восставшее селение, «окружить все племя, перебить всех без исключения мужчин, а женщин и детей привести в Каир, самые же дома, где жило это племя, сжечь. Это было исполнено в точности. Много детей и женщин, которых гнали пешком, умерло по дороге, а спустя несколько часов после этой карательной экспедиции на главной площади Каира появились ослы, навьюченные мешками. Мешки были раскрыты, и по площади покатились головы казненных мужчин провинившегося племени» (Е. Тарле).

Восстание было подавлено довольно скоро, но успело унести со стороны французов жизни двадцати офицеров штаба и инженерных войск, нескольких членов Комиссии по наукам и искусствам. Погибли также комендант Дюпюи и любимый адъютант Бонапарта – молодой поляк Сулковский. Триста солдат были убиты либо ранены. После подавления восстания Бонапартом был распущен Большой Диван (Совет Нации), а члены «мятежного дивана» по его приказу расстреляны. Были приняты меры по дополнительному укреплению города: одну из больших мечетей превратили в форт, названный в честь храброго офицера и талантливого человека – академика Юзефа Сулковского, а вблизи сада института соорудили крепость.

Наполеон принял шейхов и сказал им: «Я знаю, что многие из вас проявили слабость, но я хочу верить, что ни один не является преступником; неблагодарность и мятеж – это то, что более всего осуждается пророком… Я не хочу, чтобы хоть один день в Каире не происходило обычного богослужения; мечеть Аль-Азхар была взята штурмом, в ней текла кровь, идите и очистите ее. Все священные книги были взяты моими солдатами, но, действуя в моем духе, они принесли их мне – вот они, я их вам возвращаю. Тех, кого постигла смерть, достаточно для моей мести. Скажите народу Каира, что я хочу продолжать быть милостивым и милосердным. Он был предметом особого покровительства с моей стороны, он знает, как я любил его, пусть же он сам судит о своем поведении. Я прощаю всем, но хорошенько объясните им, что то, что произошло и еще произойдет, давно уже записано и что никто не в силах остановить меня; это все равно, что захотеть остановить судьбу… Все, что произошло и еще произойдет, записано в книге истины». Таким образом, «султан Кебир» выказывал свое великодушие и милость к виновным. Впрочем, это не помешало ему провести еще одну показательную карательную акцию: 26 января 1799 года в Каире казнили 90 человек, объявленных мамелюкскими агентами. А перед этим он издал такой приказ: «В случае восстания какой-либо деревни комендант провинции должен взять в качестве заложников всех детей от 12 до 16 лет и отправить их главнокомандующему. Если какую-то деревню надо будет сжечь… то в ней также следует собрать всех детей».

Итак, после нескольких месяцев, отданных борьбе с мятежниками, в Египте снова установился мир. Но теперь Бонапарту надо было найти выход из той мышеловки, в которой он оказался в результате войны, объявленной ему Османской империей. А османы к концу 1798 года уже перешли от слов к делу: в Сирии действительно появилась та самая «бесчисленная» армия под командованием сераскира Ахмеда Джеззара-паши, по прозвищу Мясник, а другая армия, при поддержке британской эскадры, готовилась к вторжению в Египет с острова Родос. В этой ситуации Бонапарт, как всегда, принял неординарное решение: не дожидаясь начала наступления противника, нанести ему упреждающий удар в Сирии, а затем вооружить сирийских христиан и прорваться к Дамаску. Он, как всегда, строил обширные планы, в которых, по словам А. Манфреда, «Сирия должна была стать лишь первым актом». Как позднее писал об этом сам великий полководец, он хотел, «если судьба будет благоприятствовать, несмотря на потерю флота, к марту 1800 года во главе 40-тысячной армии достичь берегов Инда». А пока для похода в Сирию он выделяет только 13 тысяч солдат…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.