ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ ЗАТЕРЯВШИЕСЯ В ПРОСТРАНСТВАХ

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ЗАТЕРЯВШИЕСЯ В ПРОСТРАНСТВАХ

1

Каждому часу свое беспокойство.

Каждому дню.

Каждому возрасту.

Топорщились на пути столбы с проводами. Жирная асфальтовая полоса перечеркивала степь. Липкая‚ пахучая‚ проминающаяся от жары полоса взамен потайной разбойной тропы‚ по которой наскакивали когда-то врасплох и угоняли в полон босых‚ нагих‚ израненных и обесчещенных. Просвистывали мимо "торопливые сердцем"‚ каждый в своей коробочке‚ фыркали на посторонних вонючими газами‚ интереса не проявляли‚ ну никак!

А они стояли рядком и смотрели. Пинечке. Кошка с собакой. Петух-горлодер. Одинокие‚ затерявшиеся в неведомых пространствах‚ завалившиеся в безвременье‚ незваными пришельцами на сомнительном празднике. Опасения переполняли через край. И опасения опасений. И всякий мог кинуть на них жребий‚ как на вещь‚ найденную в пустыне.

– Не оплакивайте‚ – говаривал реб Ицеле со слов великих учителей. – Не оплакивайте возвративших души свои Создателю‚ но слезы проливайте над участью тех‚ что ушли и не вернулись домой.

Стояли долго‚ скорбные и печальные‚ на краю черной полосы. Глядели молча‚ как просвистывает на скорости этот мир‚ меняются нравы‚ одежды и вкусы‚ и клык обнажала собака на неведомую опасность‚ петух щурился неприятливым глазом‚ ус кошка топорщила непримиримо. Ты выносишь на рынок свой опыт и накопленную мудрость: "Берегите ваши души"‚ и – "Учитесь творить добро"‚ и – "Улучшите пути свои и деяния"‚ но товар залеживается на прилавке‚ позавчерашний‚ нарасхват‚ товар‚ для которого не найти уже покупателя.

Мама у Пинечки наводила в доме чистоту‚ надевала лучшие свои наряды‚ ставила на стол еду‚ приглашая Того‚ Кто послал ее в этот мир‚ и Он к ней приходил. Мама у Пинечки‚ тихая и сострадательная‚ размерами в жизни не взяла: мама взяла делами. Ходила за покупками в самую захудалую лавчонку: кто еще у них купит? Чинила ботинки у самого плохонького сапожника: как же еще он заработает? Вышагивала по улицам в вечном прищуре‚ скреблась во всякую дверь‚ и ей подавали: хлеба ломоть‚ цыбулю‚ редьку с огурцом. Набрав доверху корзину‚ мама шла по хибарам‚ раздавала собранное‚ а ее уже поджидали‚ рты разинув от нетерпения‚ у пустого стола‚ на стылой печи‚ под драным тряпьем.

– Любят люди‚ – говаривала мама‚ – полюбит и Всевышний. "Ты увеличишь Его свет‚ Он увеличит твой".

За маму Пинечке не беспокоился – после прожитой на земле жизни. Мама обитала в тени Всевышнего‚ обласканная Его любовью‚ и взглядывала теперь с высоты‚ чтобы не соблазнилось сердце у сына.

– Ложные на пути верования. Порочные вокруг суждения. Не променяй родную рубашку‚ Пинечке.

Затормозила машина не первой молодости. Сунулся из окна мужчина не первой свежести. Зубом цыкнул‚ глазом зыркнул‚ носом шмыгнул в плутоватой торопливости: попользовать и отбросить.

– Это цирк? Вы дрессировщик? Для цирка я писал‚ и немало. К примеру‚ карнавал на Кубе‚ со стихами и лилипутами. Может‚ слепим программку?

И дверцу распахнул:

– Поехали!

Ехали.

Ежились.

Озирались с опаской.

На скорости забирались в нехоженые времена.

Черный маслянистый асфальт потоком убегал назад‚ с неведомой‚ возможно‚ глубиной‚ коварными водоворотами‚ отмелями и перекатами. Проскакивали порой скудные‚ нуждой прибитые поселения – хлеб в нужде и вода в горести‚ и маслянистый поток разбегался на улицы-протоки‚ затекал половодьем в мусорные дворы‚ взбегал по ступеням к ободранным подъездам‚ вливался в разинутые ворота гаража‚ плескался беззвучно у насупившихся‚ давно не беленых стен. И снова степь без края‚ коршун над головой‚ обалделый суслик на пригорке и черная полоса под колесами – такая лишняя и такая здесь ненужная – с раздавленными‚ пригревшимися на припеке гадюками.

2

– Странная на вас одежда‚ – говорил водитель. – Чей же это национальный костюм? Не называйте‚ угадаю с трех раз! Кара-калпакский? Чечено-ингушский? Ханты-мансийский?

– Нет‚ – отвечал Пинечке. – Это традиционная одежда российского еврея середины девятнадцатого столетия.

– Понятно‚ – определил тот. – Вы работаете от Биробиджанской филармонии.

Пинечке его‚ конечно‚ не понял‚ но переспрашивать не стал.

– Между прочим‚ я евреев люблю. У меня много друзей-евреев. Я сам‚ чтоб вы знали‚ был когда-то евреем‚ но это прошло.

– Прошло?! – завопил Пинечке. – Как так?..

– Как у детей проходит оспа. Ветрянка. А потом отметины на всю жизнь.

– Остановите‚ – велел. – Я слезу. Уж лучше в пираты пойти или головой под колесо. Вымереть от ужаса-омерзения.

Теперь тот не понял.

– Что вы так взволновались? Естественный исторический процесс. Ведь вы древняя нация. И если бы вы не уходили в другие народы‚ сегодня на земле жили бы одни евреи. Евреи‚ китайцы и индусы. Вы думаете‚ это хорошо? Я думаю‚ это опасно. И так на вас всё сваливают.

– На вас‚ – переспросил Пинечке‚ – это на нас с вами?

– На вас – это на вас.

И огорчил ответом.

Крутнул руль. Лихо вписался в поворот. Представился не без гордости:

– Катамаранов. Беспощадный сатирик. В детстве я был уверен‚ что все люди вокруг – евреи. А теперь все неевреи в этом уверены.

– Катамаранов‚ – сказал Пинечке горестно. – Как же вы такой получились?

– Проще простого. Жертва пагубного воспитания. Мне с люльки намекали: баю‚ баюшки-баю‚ не ложись ты на краю. Придет серенький волчок и ухватит за бочок... Понимаете? А еврей – это на краю. Всегда на краю. И цапнуть всякому радость. Я и залез в кучу‚ в серединку‚ чтобы со всеми вместе.

– Пинечке‚ – шепнула мама. – Своих не узнаёшь? Это же твой потомок‚ Пинечке. Это тот‚ кто дешево нас ценит и дорого за нас платит.

Но он не расслышал на скорости. Он думал.

– На что это похоже? Это похоже на засохшие листья‚ которые осыпались в прах‚ и нечего теперь взывать к мертвецам. На что это похоже? – думал еще. – Это похоже на старую‚ заброшенную синагогу. Никто там не бывает‚ никто не взывает оттуда к Небесам‚ а место‚ тем не менее‚ заветное. Намолено достаточно в прошлом‚ чтоб остеречься. От пагубных дел и нескромных мыслей.

– Знаете что‚ – сказал после размышления. – Не всё потеряно‚ Катамаранов. Далеко не всё.

И вздохнул с облегчением.

– А вы кто будете‚ если не секрет? – поинтересовался тот.

– Пинечке. Специалист по прошлому. Можно так сказать.

– Куда идете‚ Пинечке?

Пинечке помялся‚ поелозил на сиденье‚ сказал просто:

– Я иду к Богу.

– Ах! – зашелся Катамаранов. – Какой сюжет!.. Это я у вас возьму! Это вы мне податрите! Пушкин дарил Гоголю‚ вы мне!.. А я зато – водевильчик! Мы из этого – оперетку!..

Поперхнулся. Даже машину притормозил:

– Глыбище! Талантище! Сделаем на двоих программку? "Человек идет к Богу"! Озолотимся! Обрильянтимся!.. Сегодня это модно! Сегодня это в струю! Все идут к Богу‚ хоть и не знают точно‚ в какой Он стороне.

Догнал на стремительной машине некто горбоносый‚ саблезубый и остроухий‚ безобразный видом своим‚ пристроился рядом‚ сказал со значением из окна в окно:

– Про Бога не надо. Бога вы лучше уберите. Зачем? Только гусей дразнить. Сегодня можно – завтра неизвестно.

– Да у меня репризка‚ – заныл. – Запылилась без пользы. Человек пришел к Богу‚ а того дома нет. Где? Что? Погулять пошел.

– Катамаранов‚ – предостерег горбоносый. – Вас изолировать или сами?

– Бога мы уберем‚ – тут же согласился Катамаранов и вильнул послушным позвоночником. – А если? А так?..

– Никак‚ – повелел саблезубый. – Решительно и навсегда. Творите‚ Катамаранов. Радуйтесь своему небитию. Вы‚ Катамаранов‚ счастливы до зависти.

Дал газ и умчался вдаль. Умчались следом его охранники‚ грудастые и щекастые. Гудками погуживали. Клыками пощелкивали. Наганами подпугивали. Души высматривали‚ чтобы отнять.

– Ого-го! Го-го!..

– Ноздри! – шептал Катамаранов с робким придыханием. – Вы заметили? У него раздуваются ноздри.

– Катамаранов‚ это кто был?

– Кирбит Верзавулович. Вершитель судеб. Опрокидное лицо.

3

Движение на дороге прибавилось. Потом загустело. Потом стало невпроворот.

Ехали в одну сторону‚ тесно и кучно‚ притирались глянцевыми боками‚ взглядывали из окна в окно.

– Катамаранов‚ – позвали из соседней коробочки‚ снисходительно и нараспев. – Какая у вас прелестная получилась композиция: ковчег на колесах. В концептуалисты записались‚ Катамаранов?

– А почему бы и нет? – и Катамаранов погордился разговором со знаменитостью. – Не всё только вам.

– Не надо‚ – сказали утомленно и по-барски. – Поверьте горькому опыту. Замучаетесь‚ Катамаранов. Удивлять всякий раз. Изворачиваться. Мозги сушить. Идите лучше в золотари-парашники. Что‚ что‚ а с этим всегда хорошо будет.

– А у нас-то... – пожаловался Катамаранов‚ которому было лестно. – Тоже не сладко. Бичуй. Пригвождай. Смехом ублажай до надорвания кишок. Я хохотун‚ которому плохо.

Они сидели в ковчеге‚ на мягких сиденьях‚ Пинечке и его команда‚ и ждали с унынием‚ когда же схлынет‚ наконец‚ черный асфальтовый потоп за бортом‚ чтобы открыть дверцу и без опаски ступить на просохшую землю. Распахать поле‚ высвободившееся от коросты‚ насадить виноградник‚ выгнать скот на пастбище. Запустить бы петуха в перистые высоты‚ чтобы взлетел‚ осмотрел сверху затопленные асфальтом окрестности‚ вернулся назад с маслитчной ветвью в клюве‚ но петухи давно уж разучились летать. Сначала разленились‚ а потом разучились. В вонючем курятнике. На дармовых харчах. Жри без меры да несушек топчи: сил на полет не останется.

– Чего стоим?

– Ворота‚ – сказал Катамаранов. – Проверка пропусков. Вас‚ наверно‚ не пустят.

– А что за воротами?

Ухмыльнулся:

– А это уж по способностям. Кому дурить в свое удовольствие‚ а кому и воздурять. Улавливаете разницу?

Пинечке подумал:

– Нет.

– Дурить – это по-простому. Это всякий может. А воздурять‚ как воспарять в дурости.

Проехали немного. Встали. Еще проехали. Даже Менька-плоская голова просил по утрам: "Не вводи‚ Господи‚ в порок‚ не вводи в позор-искушение". Даже Менька-идиот знал понаслышке: "Желающему возвыситься помогают свыше. Желающему опуститься не препятствуют". И поступал соответственно.

– Катамаранов‚ – позвали из соседней машины. – Пусть этот настырный еврей пересядет на заднее сиденье‚ между собакой и петухом. А кошку поместите спереди. Наденьте на нее фуражку и дайте в лапу револьвер. Вот вам и новая композиция‚ Катамаранов: "Казнь на рассвете".

– Чем занимаются? – загрустил Пинечке. – Боже Долготерпеливый‚ чем они занимаются? Уж лучше сдирать шкуры с падали. Усложните жизнь‚ Катамаранов. Найдите другое занятие на склоне дней.

– Здрасьте‚ – сказали на это из соседней машины. – Где уж нам усложнять? Мир должен быть прост‚ дорогой‚ как яичная скорлупа. Чтобы просвечивал насквозь бутылочным стеклом. Чтобы ясен был и понятен последнему идиоту. Иначе мы‚ концептуалисты‚ не согласны.

– Но если идиоту всё понятно в этом мире‚ – постонал Пинечке в великом огорчении‚ – если идиоту всё ясно‚ так для кого же он тогда‚ этот мир?..

Встали. Проехали. И снова встали‚ как призадумались.

От глупости лекарства нет.

– С другой стороны‚ – пожаловался концептуалист и утомленно повздыхал‚ – нас тоже можно понять. Мы – ваньки-встаньки‚ у которых тяжесть болтается. Мы искусственники‚ мой друг. Негодные люди маловажного времени‚ убогие и малоумные гомо пластикус.

Дернулись. Встали. Еще дернулись. И остановились у высоченного забора с воротами.

На воротах висела табличка: "Лысая гора. Вход по пропускам".

4

– Здесь мы с вами попрощаемся‚ – сказал Катамаранов. – Запишите телефончик на всякий случай. Может‚ и правда слепим программку. У вас хорошие звери‚ Пинечке‚ послушные и терпеливые.

И замешкался:

– Вот я бы спросил...

Пинечке ему моргнул.

– Когда засыпаю... Еще не сплю‚ но зависаю на кромке‚ чтобы соскользнуть в блаженство... – И посмотрел испытующе: – Кто-то шепчет на ухо‚ грустно и с осуждением: "Тебе что... Ты‚ Янкелевич‚ истлеешь в свой срок‚ а мне за тебя отдуваться..."

– Кто это – Янкелевич?

– Янкелевич – это я. По папе и по дедушке. Нохемке Янкелевич‚ сын Файвеля и Шейнеле‚ внук почтенного реб Залмана. А кто шепчет, не знаю.

– Что вам посоветовать‚ – ответил Пинечке. – У вас были хорошие родственники‚ Нохемке‚ и в наши времена нашли бы тому объяснение. А как у вас‚ и не знаю. Не забывайте‚ Янкелевич‚ я специалист по прошлому‚ и ваше настоящее не улавливаю.

– Катамаранов‚ – сказал концептуалист‚ которому загородили дорогу. – Не вижу композиции‚ достойной воплощения. Проезжайте‚ Катамаранов‚ или подайте в сторону.

– Я сейчас! Я мигом, – и к Пинечке: – Скажите про ваши времена! Ну‚ пожалуйста.

Вылезли из машины звери. Вылез и Пинечке‚ расправив замявшиеся одежды‚ намотал пейсу на палец‚ посуровел и просветился:

– Что я могу вам сказать? Я – неуч. Я – плакальщик над мертвыми. Я – веселящий на свадьбах: "Гоп‚ гоп‚ выше‚ выше..." Но "Взвешивающий дела" дал память: чтобы удерживать слова мудрецов. "Уделивший от мудрости Своей" подарил язык: чтобы повторять услышанное. Написано было для всех‚ и для вас‚ Нохемке‚ тоже: "Всё зависит от Бога‚ кроме страха перед Богом".

– И что?

– Это в вас страх говорит‚ Янкелевич. К ночи. Перед сном. Ваша душа боится остаться Катамарановым. На веки вечные.

Он и уехал в ворота: глаза в поллица.

– Что вы с ними откровенничаете? – сказал завистливый концептуалист‚ который всё слышал‚ но мало что понял. – Это же стружки жизни и опилки общества. Их дело куплеты сочинять. А высокие материи моя стихия.

– Я вам скажу на это‚ – ответил Пинечке. – Я вам так скажу‚ как учил реб Ицеле: "От зависти гниют кости". Я вам еще бы сказал‚ мне не жалко‚ да велено-заповедано: "В уши глупого не говори".

– Уши глупого‚ – повторил. – В этом что-то есть.

И укатил в ворота‚ вильнув задом машины по липкому асфальту.

Все проехали. Ворота закрыли. Ключом провернули изнутри. Топтался у забора одиночка‚ которого не впустили‚ часто подрагивал телом‚ страдал‚ бурно завидовал:

– Отгородились. Соблазны делят. Телесные услады!

У дьявола свои мученики.

5

Слабенько зазвенел звоночек.

Слабенько-слабенько‚ жалуясь и тоскуя.

Выкатился тонконогий‚ бледнорукий мальчик на велосипеде‚ заблудившийся ребенок на трехколесной машине. Катил в свою сторону‚ звенел в звоночек: спиц на скорости не видно. Прокрутился вокруг‚ словно веревкой обвязал‚ колесом переваливаясь по ногам‚ как по корням деревьев: красные шины по белому гравию – шыр-шыр-шыр...

– Дяденька‚ – сказал мерзким баском‚ – реши задачку. Училка велела к завтрему.

– Смогу ли? – засомневался Пинечке.

– А ты смоги. Злой дух Агримус залез в постель к женщине в облике ее мужа и завел с ней интересные отношения. А к концу отношений обратился в чудище и довершил безобразие. Первый вопрос: что это‚ дяденька‚ прелюбодеяние или скотоложество? Второй вопрос: дети от этого сношения имеют ли право на наследство? Третий вопрос: не желаете ли внутрь? Ослабить порывы плоти? Я проведу.

Кошка зашерстилась на него. Собака заворчала. Петух клюв нацелил.

– А что внутри? – заверещал одиночка‚ которого не впустили.

– Междусобойчик. С уклоном в ведмячество. Тусуемся. Строим козни. Упиваемся до полоумия. А кто старое помянет‚ тому глаз вон.

– Мы уж снаружи‚ – сказал Пинечке. – У каждого свой путь.

– Так-то оно так‚ – подпугнул ребенок‚ – да только годы не упустите. Человек подобен цветку: сегодня благоухает‚ а завтра уже завял.

– Возьмите меня! – закричал одиночка. – За забор! Я так благоухну – спасибо скажете!..

А изо рта пахло смертью.

Мальчик морщился‚ ежился‚ лицо опадало грубыми складками‚ будто из щелей травил воздух: проклюнулся клык‚ загорбился нос‚ заострились уши‚ бельмом затянуло глаз.

– Кирбит Верзавулович‚ – представился бывший мальчик. – Специалист по грехопадению. Управляем движениями души. Вводим в погибель. Творим ложные чудеса и помрачаем умы. Принимаем вид птицы‚ женщины‚ попрошайки‚ а также коллективные заявки на содомский грех и афродитское блудотворение.

Скоком перемахнул через забор‚ и заахало оттуда‚ заухало и загукало‚ серный пустило запашок из ушей-ноздрей‚ проросло клыками на холеных рожах‚ пробилось когтями через модельную обувь‚ густо обросло поросячьей щетиной – посреди соблазнительных намеков и нечистых помыслов‚ маршей-призывов‚ единогласия-единомыслия‚ похоти и вожделения. "Загнивающие сердцем! – сказал Тот‚ по слову Которого возникло всё. – Прикройте испражнения ваши! Неужто нет безупречного человека в поколении теперешнем?" – "Господи Милосердный! – возопили ангелы‚ суетясь и волнуясь. – Сокрушающий врагов и Смиряющий нечестивых! Прости людям хоть часть их грехов‚ иначе миру не устоять".

Взмыл над забором саблезубый и остроухий‚ ахнул-ухнул‚ проорал в запале:

– Кошмары любви! Проказы плоти! Силуэты безумств!.. – И подсюсюкнул в восторге: – Сей мир – зверь прелестный и соблазняющий...

Тут уж одиночка не выдержал‚ полез через высоченный забор‚ обламывая ногти и носки туфель:

– И я! Я тоже. У меня плоть – вам и не снилось! Вагон плоти, и вся крайняя!!

Сорвался. Упал. Головушкой о камень.

Затих в судорогах.

Станет ли смерть прощением ему? Отвяжутся ли тяготеющие над ним проклятия? И с облегчением сказала его душа‚ торопливо покидая тело‚ как жена уходит от постылого мужа:

– Господи! Неужто всё? Неужто отмучилась‚ Господи?!

Забилась‚ запричитала в голос над поверженным:

– У других тело как тело‚ а этот пьянь‚ обжора‚ безобразник! Срамословие! Бесстыдные песни! Грязь с мутью! Мразь с похотью! Только подумаешь о возвышенном‚ а он за обжимания‚ раздевания‚ кувыркания в нечистых простынях. А скажешь поперек, ногами тебя‚ кулаками‚ прескверными словесами.

И вознеслась без оглядки.

6

Шла мимо коза. Несла медведя на рогах. Говорила с натугой:

– Дорогу. Уступите дорогу.

– Ой‚ – подивились хором. – За что эти тяготы?

Отвечала:

– Я коза рабби Ханины. И этим всё сказано.

– Про рабби Ханину я знаю‚ – порадовался Пинечке. – Рабби Ханина‚ ну как же! Пришли соседи‚ нагородили напраслину: "Твои козы приносят нам вред. Козы твои топчут наши огороды". И тогда рабби решил: "Если это так‚ пусть медведи их растерзают. А если нет, да принесут они по медведю на рогах!"

– Верно. С тех пор и ношу.

– Это несправедливо. Пусть лучше соседи потаскают! Пусть они доказывают.

Закряхтела под непосильной ношей‚ глянула благодарным глазом:

– Я коза. Ко мне нет доверия. Вот и показывай в веках‚ что ты не во вред.

– А ты сбрось его.

Посмотрела на них. Подивилась:

– Я коза рабби Ханины. И я привыкла к разумным речам. Сказано неспроста: "Если вам плохо‚ и ему плохо‚ и всем вокруг плохо‚ повесьте ваши страдания на гвоздик. Повесили? А теперь подойдите и возьмите заново какое кому приглянется".

– И что?

– И то. Каждый подошел и снял с гвоздика прежние свои страдания. Которые привычнее чужих.

Сказала что сказала и дальше потопала. С медведем на рогах. А тот восседал в неудобстве‚ с печалью во взоре и презрением к мирской суете:

– Беда вокруг. Наглая беда. Отошел Дух – отошел разум.

А коза:

– Суть времени – недомыслие‚ и это теперь надолго.

А медведь:

– Сад наш обломан. Яблоки ощипаны. Надежды попраны.

Они удалялись‚ переговариваясь негромко‚ без злобы‚ с великим терпением и симпатией друг к другу:

– Бродим по миру‚ словно кошки по помойке. Неухоженные и неутешенные. Почеши за ухом, и мы твои.

– Не нам‚ дорогой‚ изменять мир. Сиди‚ молчи и терпи. Зато ты медведь рабби Ханины.

– Тебе хорошо. Тебя хоть жалеют.

А она:

– Ехал толстяк на осле. По горной каменистой дороге. Осел кряхтел: "Когда же он слезет‚ наконец‚ с меня?" Толстяк кряхтел: "Когда же я слезу с этого осла?" Слез – и был рад‚ и осел был рад‚ и неизвестно еще‚ чья радость больше. Скажем так: радость осла больше.

А на смену уже подлетал‚ скособочившись‚ Пятикрылый Серафим. Бурчал поверху. Руки заламывал в отчаянии:

– Кем только не был! И где! И когда!.. Девкой-отгадчицей. Стеклогрызом в цирке. Распутницей: год замужем‚ а детей пятеро. По ногтю гадал и на кофейной гуще. От геморроя лечил и запоя‚ от пота ног и по мозолям. Снадобье продавал – "Фиалку горных Альп". Выгребным обозом заведовал. Морил с пользой – мышей‚ клопов‚ тараканов. А я всё тут‚ и грешное бытие со мной!

Плевался в ярости. Брыкался. Щипал сам себя. Бил ладонями по щекам. Боком отлетал за горизонт:

– В подлом состоянии! Враль и совратитель! Хлебца пожевал‚ винца попил‚ девок опробовал – будет. Будет тебе! Решайся скорее‚ дурак!

Странности продолжались‚ и это уже не веселило.