Глава CVIII

Глава CVIII

Как только рассвело, наша колонна выступила. Тысяча человек была из контингента Аба эль Лиссана: триста — конные кочевники Нури Шаалана. Также у него было две тысячи всадников руалла на верблюдах: их мы попросили держать в вади Сирхан. Казалось, что не слишком умно перед решительным днем окружать деревни Хаурана беспокойными бедуинами. Конники же были шейхами или слугами шейхов, людьми значительными и управляемыми.

Дела с Нури и Фейсалом задержали меня на весь день в Азраке: но Джойс оставил мне тендер, «голубой туман», на котором следующим утром я нагнал армию и нашел их за завтраком среди заросших травой неровностей Гиаан эль Хана. Верблюды были рады вырваться из пустынных окрестностей Азрака и спешили набить желудки вкусной пищей.

У Джойса были дурные вести. Пик присоединился к нам, доложив, что ему не удалось добраться до рельсов из-за трудностей с арабскими лагерями по соседству с местом предполагаемых подрывных работ. Мы делали ставку на разрушение железной дороги в Амман, и промедление было вызовом. Я оставил машину, взял груз пироксилина и оседлал своего верблюда, чтобы пробиться вперед. Остальные двинулись в обход, чтобы избежать жестких языков лавы, проходивших к западу от железной дороги: но мы, аджейли, и все, у кого были хорошие животные, срезали путь напрямик разбойничьими тропами на открытую равнину вокруг развалин Ум эль Джемаль.

Я ломал голову, как провести подрывные работы в Аммане, и какие средства позволят им пройти быстрее и лучше, и к моим заботам добавился вопрос об этих развалинах. Они казались воплощением тупости в этих пограничных романских городах — Ум эль Джемаль, Ум эль Сураб и Умтайе. Такие несуразные здания, которые и тогда, и теперь были ареной борьбы в пустыне, выдавали бесчувственность своих строителей: они были почти что грубым утверждением права человека (то есть римлянина) жить, не изменяясь, везде, где находится его собственность. Здания итальянского образца, оплатить расходы на которые можно было только налогами с более покорных провинций, на этом краю света, обнаруживали прозаическую слепоту к тому, что политика — дело преходящее. Дом, настолько переживший цели своего строителя, был слишком тривиальной гордостью, чтобы даровать честь тому, кто его замыслил.

Ум эль Джемаль казался агрессивным и наглым, а железная дорога за ним была такой вызывающе нетронутой, что из-за них я пропустил воздушный бой между Мерфи на нашем истребителе «бристоль» и вражеским двухместным самолетом. «Бристоль» был тяжело подбит, прежде чем турок взорвался. Наши люди были восхищенными зрителями, но Мерфи, обнаружив, что повреждения слишком крупные, а в Азраке мало запчастей, отбыл утром в Палестину на ремонт. И теперь от нашего крошечного воздушного флота остался один В.Е.12, настолько устаревшая модель, что от него совсем не было толку в бою и мало толку на разведке. Это мы обнаружили днем; а тогда мы радовались, как только может радоваться армия, когда кто-то из наших побеждает.

До Умтайе мы добрались незадолго до заката. Войска были за пять-шесть миль, и, как только напились наши животные, мы двинулись к путям, четыре мили под гору к западу, собираясь провести разрушения урывками. Закат позволил нам подойти незамеченными и, к нашей радости, мы обнаружили, что сюда могут добраться бронемашины: а прямо перед нами — два хороших моста.

Это подвигло меня на решение вернуться утром, с машинами и большим запасом пироксилина, чтобы снести самый большой мост с четырьмя арками. Разрушив его, мы вынудим турок несколько дней его ремонтировать и избавим себя от Аммана на все время первого рейда в Дераа; так мы добьемся того, чего не добился Пик, когда были сорваны его подрывные работы. Это было радостное открытие, и мы отъехали, обыскивая местность, чтобы наметить лучшую дорогу для машин, пока собиралась темнота.

Пока мы взбирались на последний хребет, высокий ровный водораздел, который полностью скрывал Умтайе от железной дороги и, возможно, от часовых, в лицо нам задул свежий северо-восточный ветер, принося теплый запах и пыль от десятка тысяч ног; и с гребня развалины выглядели такими поразительно непохожими на то, как они выглядели три часа назад, что у нас дух перехватило. Пустая местность была украшена созвездиями вечерних костров, только что зажженных, еще мигающих сквозь дым отражениями пламени. Вокруг них люди готовили хлеб или кофе, а другие водили своих шумных верблюдов на водопой и обратно.

Я приехал в темный британский лагерь и сидел там с Джойсом, Уинтертоном и Янгом, рассказывая им, что следует начать завтра утром. Возле нас лежали и курили британские солдаты, спокойно рискуя собой в этой экспедиции, потому что так приказали мы. Это было типичной, инстинктивной реакцией для нашего национального характера, так же как булькающий смех и суматоха позади — для арабов. В критической ситуации один народ собирался, другой — распускался.

Утром, когда армия завтракала и согревала свои мышцы на солнце после рассветной прохлады, мы объяснили на совете арабским вождям, что к рельсам можно подойти на машине: и было решено, что две бронемашины спустятся к мосту и атакуют его, пока главные силы продолжат свой поход в Телль Арар вдоль Дамасской железной дороги, в четырех милях к северу от Дераа. Они возьмут там пост, завладеют путями завтра утром, семнадцатого сентября; и мы на машинах, покончив с этим мостом, присоединимся к ним еще до того.

Около двух часов дня, когда мы ехали к железной дороге, мы увидели великолепное зрелище — гудящий рой наших бомбардировщиков, которые направлялись к Дераа на свою первую вылазку. До сих пор это место тщательно охранялось от атаки с воздуха, поэтому для непривычного, незащищенного, безоружного гарнизона ущерб был тяжелым. Моральный дух людей пострадал не меньше, чем железнодорожное движение: и до тех пор, пока наш натиск с севера не вынудил их встретиться с нами, все их силы уходили на рытье бомбоубежищ.

Мы, переваливаясь, ехали через участки, заросшие травой, между скалами и полями грубого камня, в наших двух тендерах и двух бронемашинах; но успешно прибыли за последний хребет со стороны нашей цели. На подъеме, к югу от моста, стоял каменный блокгауз.

Мы расположились там, оставив тендеры в укрытии. Я переместился со ста пятьюдесятью фунтами приготовленного пироксилина, с приделанными взрывателями, в одну из бронемашин, собираясь спокойно ехать вниз по долине к мосту, пока под его арками, закрывающими нас от огня с поста, не смогу заложить и поджечь запалы. Между тем другая, активная, боевая машина вовлечет блокгауз в короткую перестрелку, чтобы прикрыть мою операцию.

Обе машины вышли одновременно. Увидев их, изумленный гарнизон, состоявший из семи-восьми турок, выбрался из траншей и с винтовками в руках атаковал нас открытым порядком: ими двигала не то паника, не то неведение, а может быть, нечеловеческая храбрость без всяких примесей. Через несколько минут вторая машина вступила с ними в бой: а еще четыре турка появились у моста и стали стрелять в нас. Наши пулеметчики прицелились и дали короткую очередь. Один упал, другой был ранен; остальные отбежали, но передумали и вернулись, делая дружелюбные знаки. Мы забрали у них винтовки и послали вверх по долине, к тендерам, где водители зорко следили за ними со своего хребта. В это же время сдался блокгауз. Мы были очень довольны, что захватили мост и участок путей в пять минут без потерь.

Джойс бросился в свой тендер, где был еще пироксилин, и мы поспешно расположились у моста, красивой постройки, в восемьдесят футов длиной и пятнадцать — высотой, увенчанного сияющей белой мраморной плитой с именем и титулами султана Абд эль Хамида. В пазухах надсводных строений зигзагом были вставлены шесть небольших зарядов и, когда они взорвались, все арки согласно науке раскололись; прекрасный пример изящного исполнения подрывных работ, когда скелет моста остался нетронутым, но шатким; поэтому сначала врагу приходилось при ремонте разрушить его, прежде чем пытаться строить заново.

Когда мы закончили, вражеские патрули были достаточно близко, чтобы у нас был предлог скрыться. Несколько пленных, которые были нужны нам для целей разведки, получили место на тюках: и мы удалились. К несчастью, мы на радостях рванули вперед слишком неосторожно, и на первом водоразделе под моим тендером раздался треск. Одна сторона кузова накренилась вниз, пока весь вес не пришелся на шину заднего колеса, и мы застряли.

Передний кронштейн ближайшей задней рессоры раздробился до самой ходовой части, и с такой поломкой могла справиться только мастерская. Мы в отчаянии глядели на это, потому что были всего за триста ярдов от железной дороги и теряли машину, когда через десять минут должен был приблизиться враг. «Роллс-ройс» в пустыне ценился дороже рубинов: и, хотя мы восемнадцать месяцев проездили на нем, не по тем гладким дорогам, для которых его изобрели, а по отвратительнейшей местности, на полной скорости, днем и ночью, с тоннами груза, по четыре-пять человек, это была первая поломка в моей команде.

Роллс, водитель, самый сильный и самый находчивый среди нас, прирожденный механик, благодаря мастерству и советам которого в основном держались на ходу наши машины, чуть не плакал над этой незадачей. Мы, офицеры и солдаты, английские, арабские и турецкие, обступили его, тревожно заглядывая ему в лицо. Когда он осознал, что он, рядовой, в этой опасности стал командующим, казалось, даже щетина у него на подбородке затвердела в угрюмой решимости. Наконец он сказал, что шанс есть. Мы можем поднять домкратом упавший конец рессоры и вбить клин балками под провалившуюся доску, укрепив ее почти на прежнем месте. С помощью веревок тонкие угловые стремена подножки автомобиля, может быть, удержат дополнительный вес.

У нас на каждой машине было несколько досок, чтобы подкладывать их под шины, если машина увязнет в песке или в грязи. Трех досок хватило до нужной высоты. У нас не было пилы, но мы простреляли их пулями крест-накрест, а потом отломили. Турки услышали стрельбу и осторожно замерли. Джойс тоже услышал и примчался на помощь. В его машину мы свалили груз, бросили рессору и ходовую часть, прикрепили деревянные балки, опустили на них машину (держалось великолепно), завели мотор и тронулись. На каждом камне и выбоине Роллс снижал скорость до шага, а мы, и пленные тоже, бежали рядом с ободряющими криками, расчищая путь.

В лагере мы прикрутили блоки захваченными телеграфными проводами, связали их между собой и с шасси, привязали к шасси рессору, пока на вид все это не стало достаточно крепким, и тогда мы вернули груз на место. Подножка, сделанная нами, была такой крепкой, что мы пользовались машиной, как всегда, еще три недели, в итоге она так и въехала в Дамаск. Великолепен был Роллс, и великолепен «роллс-ройс»! Они оба в этой пустыне стоили сотен людей.

Пока мы латали машину, прошли часы, и наконец мы заснули в Умтайе, уверенные, что, выйдя до рассвета, не слишком опоздаем на встречу с Нури Саидом завтра на Дамасской дороге и сможем ему рассказать, что линия Аммана с потерей главного моста парализована на неделю. С этой стороны к Дераа могло быстро подойти подкрепление, и его разрушение обеспечивало нам спокойный тыл. Мы даже помогли бедному Зейду позади нас, в Аба эль Лиссане, так как турки, собравшись в Тафиле, задержат атаку на него, пока снова не будут открыты их коммуникации. Наша последний поход начинался при добрых предзнаменованиях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.