Глава XLI

Глава XLI

Шарраф задерживался еще и на третье утро, но затем мы услышали его приближение, так как арабы его отряда палили длинными очередями в воздух, и эхо разлеталось по изгибам долины, и даже пустынные холмы, казалось, присоединились к салюту. Мы оделись в самое чистое для выхода и приблизились к нему. Ауда надел свои обновки, купленные в Веджхе: шинель мышиного цвета с бархатным воротником и желтые резиновые ботинки: и это в сочетании с его струящимися волосами, с его изможденным лицом усталого трагика! Шарраф был в хорошем настроении, так как взял пленных на железной дороге, взорвал рельсы и водопропускную трубу. Среди новостей он сообщил, что в вади Дираа, у нас на пути, есть пруды дождевой воды, недавно выпавшей и пресной. Это сокращало наш безводный путь в Феджр на пятьдесят миль и снимало опасность жажды; большое преимущество, так как наш общий запас воды составлял примерно двадцать галлонов на пятьдесят человек: что было скудным, на пределе безопасности.

На следующий день мы оставили Абу Рага около полудня, без сожалений, так как это прекрасное место было нездоровым для нас, и лихорадка беспокоила нас в течение трех дней, пока мы были заточены в нем. Ауда вел нас по прилегающей долине, которая скоро расширилась в долину Шегг, где песок был ровным. Вокруг, разбросанные и расколотые, лежали островки и вершины красного песчаника, сгруппированные, как наледь, подточенные ветром у подножия до такой степени, что они, казалось, вот-вот упадут и перекроют дорогу, виляющую между ними узкими тропками, на вид непроходимыми, но они всегда сообщались друг с другом. Через этот лабиринт Ауда вел нас без колебаний, продираясь сквозь него на своем верблюде, выставив локти, балансируя руками и раскачивая плечами.

На земле следов не было, так как ветер постоянно подметал песчаную поверхность, как огромная щетка, сметая следы тех, кто прошел последним, пока поверхность не покрывалась снова бесчисленными волнообразными дорожками нетронутого песка. Лишь комья сухого верблюжьего навоза, круглые, как орехи, и легче песка, оставались на этой ряби.

Они катались вокруг, и пронизывающий ветер сгонял их в кучи по углам. Видимо, с их помощью, а также благодаря своему несравненному чувству дороги, Ауда узнавал путь. Для нас изгибы гор были постоянным поводом для раздумий и удивления; их зернистая поверхность, красный цвет и изогнутые точеные дорожки песка смягчали на них солнечный свет, давая облегчение нашим слезящимся глазам.

На середине перехода мы заметили пять или шесть всадников, которые двигались от железной дороги. Я был впереди с Аудой, и мы ощутили ту захватывающую дрожь: «друг или враг?», которая всегда возникала при встрече с неизвестными в пустыне, мы осторожно подъезжали к стороне наблюдательной позиции, чтобы рука с винтовкой оставалась свободной для выстрела; но, когда они подошли ближе, мы увидели, что они были из арабских войск. Первый, неловко сидевший на неуклюжем верблюде, съезжая с манчестерского деревянного седла Британского верблюжьего корпуса, был светловолосым англичанином с лохматой бородой и в оборванной форме. Это, догадались мы, должен быть Хорнби, неистовый инженер, ученик Ньюкомба и его соперник в разрушении рельсов. После того, как мы обменялись приветствиями при первой встрече, он рассказал мне, что Ньюкомб недавно уехал в Веджх обсудить свои трудности с Фейсалом и составить свежие планы их преодоления.

Ньюкомб постоянно испытывал трудности из-за своего избытка рвения. Он привык делать в четыре раза больше, чем любой другой англичанин: и в десять раз больше того, что арабы считали нужным и мудрым. Хорнби плохо говорил по-арабски, а Ньюкомб — недостаточно, чтобы убеждать, хотя достаточно, чтобы отдавать приказы; но приказам здесь было не место. Упрямая пара проводила недели у края железной дороги, почти без помощников, часто без пищи, пока у них не иссякала взрывчатка или не истощались верблюды, вынуждая их вернуться. Пустынные холмы делали эти поездки голодовкой для верблюдов, и они изматывали лучших животных Фейсала, одного за другим. В большей степени это была вина Ньюкомба, так как он путешествовал рысью; к тому же как геодезист он не мог устоять, чтобы не взглянуть на местность с каждой высокой горы, утомляя свой эскорт, который должен был или бросить попутчика в дороге на произвол судьбы (обрекая себя на долгий позор), или, следуя за ним, загонять своих драгоценных и незаменимых верблюдов. «Ньюкомб как огонь, — жаловались они, — он сжигает врага и друга», — и они восхищались его поразительной энергией, опасаясь, как бы не стать его следующими жертвами среди друзей.

Арабы рассказывали мне, что Ньюкомб не мог заснуть, не положив голову на рельсы, и что Хорнби перегрызал шпалы зубами, когда не срабатывал пироксилин. Это были легенды, но за ними стояло понимание их ненасытной жажды разрушать, пока разрушать больше будет нечего. Они задавали работу четырем батальонам турецких железнодорожников, которые ремонтировали кульверты, отцепляли спальные вагоны, соединяли новые рельсы; а пироксилин все прибывал и прибывал из Веджха тоннами, чтобы удовлетворить наших подрывников. Это было чудесно, но их излишнее совершенство обескураживало наши слабые отряды, заставляя их стесняться показывать свои более скромные таланты: так Ньюкомб и Хорнби оставались одиночками, а могли бы пожать семикратные плоды, если бы поощряли подражание.

На закате мы достигли северной границы местности разрушенного песчаника и поехали по новой равнине, на шестьдесят футов выше старой, черно-синей и вулканической, покрытой расколотыми, стертыми кусками базальта, размером с кулак, аккуратно лежащими, как булыжная мостовая, на поверхности тонких, твердых черных обломков шлака. Удары дождевых струй, видимо, долго поработали над этими каменными поверхностями, смывая легкую пыль сверху и из промежутков, пока камни, сдвинутые близко друг к другу, ровным ковром, и они закрывали от прямого воздействия погоды соленую грязь, которая заполняла промежутки среди потока лавы внизу. Идти было легче, и Ауда отважился не делать остановки, когда стемнело, и идти на Полярную звезду.

Было очень темно; ночь была довольно ясная, но черный камень под ногами поглощал свет звезд, и в семь часов, когда, наконец, мы сделали привал, только четверо из нашего отряда были рядом с нами. Мы добрались до мягкой долины с еще сырым, мягким песчаным дном, полным колючего кустарника, к сожалению, непригодного в пищу для верблюдов. Мы бегали, вырывали с корнем эти горькие кусты и сваливали их в большой костер, а потом Ауда его зажег. Когда огонь разгорелся, к нашей группе медленно проползла длинная черная змея; мы, должно быть, принесли ее, спящую, вместе с хворостом. Пламя освещало темную равнину, как маяк для усталых верблюдов, которые так задержались сегодня, что только через два часа прибыла последняя группа. Люди распевали песни, так громко, как только могли — отчасти, чтобы подбодрить себя и своих голодных животных на призрачной равнине, отчасти, чтобы мы могли узнать в них друзей. Нам, пригревшимся у теплого огня, хотелось одного — чтобы они медлили как можно дольше.

Ночью некоторые из верблюдов заблудились, и нашим людям пришлось искать их так долго, что было почти восемь, когда мы испекли хлеб и поели, и только потом выехали. Наш путь лежал через еще одно поле лавы, но было утро, мы набрались сил, и камни, казалось, попадались реже, и твердые участки песка часто хоронили их под собой, укрывая так гладко, что идти по нему было легко, как по теннисному корту. Мы ехали быстро шесть-семь миль, и затем свернули на западную сторону низкого шлакового кратера через темный, каменистый водораздел, отделявший Джизиль от бассейна, по которому проходили рельсы. Эти крупные водные системы здесь, в своем разливе, были мелкими песчаными руслами, включая желтые линии через сине-черную равнину. С высоты мы видели землю, открытую, с разноцветными равнинами на протяжении миль, похожую на карту.

Мы упорно шли до полудня, и затем до трех часов просидели на голой земле; нелегкий привал, сделанный по необходимости — из-за страха, что удрученные животные, так давно не знавшие иных путей, кроме песчаных дорог прибрежной равнины, могут исцарапать свои нежные ноги о камни, раскаленные солнцем, и захромают в пути. Затем мы сели в седло, дорога стала труднее, и мы были вынуждены постоянно обходить крупные поля с грудами базальта или глубокие желтые водоразделы, которые врезались в корку мягких камней внизу. Через некоторое время красный песчаник снова выходил на поверхность причудливыми колоннами, из которых более твердые слои выступали, как нож, за мягкой осыпающейся скалой. Наконец эти руины песчаника стали попадаться чаще, как вчера, и стояли группами у нашей дороги, одинаковые, в шахматном порядке, на ярды света и тени. Вновь мы подивились, с какой уверенностью вел Ауда наш маленький отряд через запутанные скалы.

Мы прошли их и снова вступили в вулканическую местность. Маленькие прыщеватые кратеры стояли по сторонам, часто по два-три вместе, и хребты из высокого разбитого базальта вели от них беспорядочными тропками через пустынные гребни; но эти кратеры выглядели старыми, а не острыми и хорошо сохранившимися, как в Рас Гара около вади Аис, но изношенными, и опускались, иногда почти до уровня поверхности, у крупного залива, разломанные в центральной впадине. Базальт, выходивший из них, был грубым, шаровидным, как сирийский долерит. Ветры, несущие песок, отполировали его внешние поверхности до разъеденной гладкости апельсиновой корки, и солнечный свет преображал его синеву в безнадежную серость.

Между кратерами базальт был разбросан маленькими тетраэдрами, со стертыми и закругленными углами, камень к камню, как мозаика, в русле розово-желтой глины. Дороги, протоптанные по таким ровным поверхностям постоянным движением верблюдов, были очень четкими, поскольку неуклюжие шаги верблюдов сталкивали плиты к краям тропы, и тонкая грязь в сырую погоду заполняла их, бледная на синем фоне. Менее утрамбованные дороги сотнями лет были узкими лестницами через каменные поля, и каждый конский след был наполнен чистой желтой глиной, а между двумя следами оставались перегородки из сине-серого камня. После пространств такой каменной кладки было поле угольно-черного пепельного базальта, твердого, как цемент, в обожженной солнцем глине, а затем — долина мягкого черного песка, где было больше скал из выветрившегося песчаника, которые поднимались из черноты, или из волн занесенных ветром красных и желтых зерен, последствий их же разрушения.

Ничто в этом походе не внушало уверенности. Мы чувствовали себя в зловещей местности, непригодной для жизни, враждебной даже той жизни, что проходила мимо, по тем редким дорогам, которые время проложило по ее поверхности. Мы невольно выстраивали в одну колонну усталых верблюдов, нерешительно идущих через валуны шаг за шагом, час за часом. Наконец Ауда показал на гребень больших изогнутых скал впереди, высотой в пятьдесят футов, лежащих по порядку один на другом, как будто скорчившись и сморщившись в тени. Это была граница лавы; и мы с ним поехали вместе, и увидели впереди открытую покатую равнину (вади Аиш) с прекрасным кустарником и золотистым песком, с зелеными кустами, разбросанными там и сям. В отверстиях, которые кто-то выкопал после грозы трехнедельной давности, задерживалась вода, совсем немного. Мы разбили лагерь поблизости и отпустили наших разгруженных верблюдов попастись до вечера как следует, в первый раз после Абу Рага.

Когда они разбрелись по земле, на горизонте с востока показались верховые, направляясь к воде. Они прибыли слишком неожиданно, чтобы ждать от них добра, и стреляли в наших пастухов, но остальные из нас сразу побежали по расколотым рифам и буграм, с выстрелами или криками. Услышав, как нас много, они отступили так быстро, как позволяли их верблюды; и с гребня на закате мы увидели, что их всего дюжина, и они убегали к рельсам. Мы были рады, что они так старательно нас избегают. Ауда считал, что это был патруль из Шаммара.

На рассвете мы сели в седло, чтобы сделать короткую остановку в Дираа, о прудах которого рассказал нам Шарраф. Первые мили шли через благодатный песок и кустарник вади Аиш, а затем мы пересекли платформу простой лавы. Затем была мелкая долина, наполненная колоннами, грибами и башенками из песчаника, даже больше, чем вчера. Это была причудливая местность, где высились каменные кегли от десяти до шестидесяти футов в высоту. По песчаным тропам между ними мог пройти только один всадник, и наша длинная колонна вслепую петляла вокруг, и вряд ли дюжина из нас могли смотреть с одной точки одновременно. Эти каменные завалы были, наверное, шириной в треть мили и тянулись, как красные заросли, вправо и влево от нашей дороги.

За его пределами тропа над черными выступами изломанного камня вела нас на плато, где валялись небольшие черно-синие осколки базальта. Через некоторое время мы вступили в вади Дираа и шагали по ее руслу час или больше, то по разбросанным серым камням, то по песчаному дну между низкими губами скал. Опустошенный лагерь с разбросанными вокруг банками из-под сардин был приметой, что здесь прошли Ньюкомб и Хорнби. Сзади располагались прозрачные пруды, и мы остановились там до полудня, ведь мы были рядом с железной дорогой и должны были наполнить водой наши желудки и наши немногочисленные меха, готовясь к долгому броску на Феджр.

На привале Ауда пришел посмотреть, как Фаррадж и Дауд смазывают моего верблюда маслом, чтобы облегчить нестерпимый зуд от чесотки, которая недавно высыпала у него на морде. Сухие пастбища местности билли и зараженные земли Веджха сыграли дурную шутку с нашими животными. Во всем заводе верховых верблюдов Фейсала не было ни одного здорового; в нашей маленькой экспедиции каждый верблюд слабел с каждым днем. Насир сильно беспокоился, как бы многие не пали под нами на форсированном марше, оставив своих всадников посреди пустыни.

У нас не было лекарств от чесотки, и мы немного могли сделать, несмотря на необходимость. Однако после смягчения и смазывания мое животное чувствовало себя лучше, и мы повторяли это так часто, как только Фарраджу и Дауду удавалось найти масло в нашем отряде. Эти двое мальчишек доставляли мне большую радость. Они были смелее и бодрее, чем обычно бывают арабские слуги. Как только прошли их раны, они выказали себя деятельными, хорошими наездниками, охочими до работы. Мне нравилось их вольное обращение со мной и восхищало их инстинктивное взаимопонимание, противостоящее тяготам мира.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.