Глава ХХХ

Глава ХХХ

Фахри-паша все еще играл нам на руку. Он держал линию в траншеях вокруг Медины на достаточной дальности, чтобы арабы не могли ее обстреливать артиллерийским огнем. (Мы никогда не пытались и не предполагали этого делать). Другие войска были распределены вдоль железной дороги, сильными гарнизонами, так, чтобы дневные патрули могли обеспечить путь. Короче, он прибег к обороне настолько глупой, насколько можно было представить. Гарланд ушел на юго-восток от Веджха, а Ньюкомб — на северо-восток, чтобы взрывчаткой понаделать в этой обороне дырок. Они собирались перерезать рельсы и мосты и поставить автоматические мины под движущиеся поезда.

Арабы перешли от сомнений к неистовому оптимизму и обещали примерную службу. Фейсал принял большинство из племен билли и моахиб, что сделало его хозяином в Аравии между железной дорогой и морем. Затем он послал джухейна к Абдулле в вади Аис.

Он мог теперь готовиться серьезно заняться Хиджазской железной дорогой; но, поскольку наш опыт был лучше, чем мои принципы, я упросил его сначала задержаться в Веджхе и поставить на ноги интенсивное движение среди племен за нашими пределами, чтобы в будущем наше восстание могло быть расширено, и железная дорога была под угрозой из Тебука (границы нашего теперешнего влияния) к северу, до самого Маана. Мое видение курса арабской войны было еще подслеповатым. Я не видел, что проповедь была успехом, а сражение — заблуждением. На тот момент я связывал их воедино и, поскольку Фейсал, к счастью, любил преображать умы больше, чем разрушать рельсы, с проповедями дело шло лучше.

С его северными соседями, прибрежными ховейтат, он уже начал; но теперь мы послали к бени-атийе, более сильному народу на северо-востоке, и сделали крупный шаг, когда вождь, Ази ибн Атийе, пришел и поклялся в верности. Его главным мотивом была зависть к собственным братьям, так что мы не ожидали от него активной помощи; но хлеб-соль с ним давали нам свободу передвижения вдоль территории его племени. Дальше располагались разные племена, под властью Нури Шаалана, великого эмира рувалла, который, после шерифа, и ибн Сауда, и ибн Рашида, был четвертой фигурой среди влиятельных принцев пустыни.

Нури был стариком, он правил своим племенем аназе тридцать лет. Он принадлежал к верховной семье руалла, но не имел предков среди них по рождению, он не был любим, не был и великим воином. Положение вождя было приобретено единственно силой его характера. Чтобы завоевать его, он убил двух своих братьев. Позже он добавил шерарат и других к числу своих приближенных, и по всей пустыне его слово было абсолютным законом. У него не было ничего от льстивой дипломатии заурядного шейха: одно слово, и приходил конец спору или спорщику. Все боялись его и повиновались ему; чтобы пользоваться его дорогами, нам нужна была его поддержка.

К счастью, это было легко. Фейсал обеспечил это за годы до того, и поддерживал обменом подарками между Мединой и Йенбо. Теперь, из Веджха, Фаиз эль Гусейн отправился к нему, и его пути пересеклись с ибн Дагми, одним из вождей рувалла, направляющемуся к нам с желанным подарком из нескольких сотен хороших вьючных верблюдов. Нури, конечно, еще держался с турками дружественно. Дамаск и Багдад были его рынками, и турки могли в три месяца обречь его племя на голод, если бы его заподозрили; но мы знали, что когда придет час, мы получим его вооруженную помощь, а до этого — все, что угодно, кроме нарушения отношений с Турцией.

Его благосклонность открывала для нас Сирхан, знаменитую дорогу, земли для лагеря и цепь колодцев, которые тянулись сериями выстроенных впадин от Джауфа, столицы Нури, на юго-восток, к северу от Азрака, около Джебель-Друз в Сирии. Именно свобода Сирхана была нужна нам, чтобы достичь палаток восточных ховейтат, тех самых абу-тайи, у которых вождем был Ауда, величайший воин Северной Аравии. Только при поддержке Ауды абу Тайи могли мы обратить племена от Маана до Акабы на нашу сторону, так, чтобы они помогли нам взять Акабу и очистить ее горы от турецких гарнизонов, и только при его активной поддержке могли мы отважиться броситься из Веджха в долгий путь на Маан. Со дней Йенбо мы ждали его и пытались привлечь его в наше дело.

В Веджхе мы сделали большой шаг вперед; ибн Заал, двоюродный брат Ауды и военачальник абу-тайи, прибыл семнадцатого февраля, и это был во всех отношениях удачный день. На рассвете прибыли пять вождей шерарат из пустынного восточного Тебука, и принесли в подарок яйца арабских страусов, изобильные в их почти нехоженой пустыне. После них рабы представили Даиф-Алла абу Тийира, двоюродного брата Хамда ибн Джази, главы центральных ховейтат на плато Маана. Они были многочисленными и сильными; превосходные бойцы, но кровные враги своих родичей, кочевого клана абу-тайи, по причине застарелой вражды между Аудой и Хамдом. Мы с гордостью видели, что они зашли настолько далеко, чтобы приветствовать нас, но не были довольны, потому что они меньше, чем абу-тайи, годились для нашей цели — атаки на Акабу.

Вслед за ними пришел двоюродный брат Наввафа, старший сын Нури Шаалана, с лошадью, посланной Наввафом Фейсалу. Шаалан и джази, будучи во вражде, смотрели друг на друга косо: так что мы разделились на отряды и сообразили новый лагерь для наших гостей. После руалла объявили о вожде абу-таджейга, оседлых ховейтат побережья. Он принес от своего племени знаки почтения и трофеи из Дхаба и Мовейме, двух последних турецких отдушин на Красном море. Для них освободили место на ковре Фейсала, и ему была принесена самая теплая благодарность за деятельность его племени, которая привела нас к границам Акабы по путям, слишком трудным для силовых операций, но удобных для проповеди и еще больше — для получения новостей.

Днем прибыл ибн Заал, с десятком других вождей из приближенных Ауды. Он поцеловал руку Фейсалу один раз за Ауду и еще один за себя, и, сев позади, объявил, что он пришел от Ауды передать его приветствия и просить приказаний. Фейсал дипломатично сдержал внешние проявления своей радости и с важностью представил его кровным врагам, джази ховейтат. Ибн Заал натянуто приветствовал их. Позже у нас с ним были долгие частные беседы, и мы отпустили его с богатыми подарками, еще более богатыми посулами и личным посланием Фейсала к Ауде о том, что его дух не успокоится, пока он не увидит Ауду лицом к лицу в Веджхе. Ауда имел внушительное, рыцарственное имя, но был для нас неизвестной величиной, и в таком жизненно важном деле, как Акаба, мы не могли позволить себе ошибки. Он должен был прийти, чтобы мы оценили его и оформили наш будущий план непосредственно в его присутствии и с его помощью.

Кроме того, что все события были счастливыми, этот день по существу не отличался от каждого дня Фейсала. Мой дневник разбух от потока новостей. Дороги на Веджх полнились роями посланников, добровольцев и великих шейхов, скачущих, чтобы принести нам присягу на верность. Их постоянное движение было заразительно, и вялые билли стали полезны нам, как никогда. Фейсал заставлял новых сторонников клясться на Коране «ждать, когда он ждет, идти, когда он в походе, не подчиняться ни одному турку, относиться с добром ко всем, кто говорит по-арабски (будь то багдадец, алеппинец, сириец или чистокровный кочевник) и ставить независимость превыше жизни, семьи и благ».

Он также начинал ставить их сразу же друг против друга с враждующими племенами, и улаживать их вражду. Счет прибылей и убытков делился между сторонами, при этом Фейсал модулировал и вступался между ними, и часто покрывал баланс или вносил в него из собственных фондов, чтобы ускорить соглашение. В течение двух лет Фейсал трудился таким образом ежедневно, сводя вместе и выстраивая в естественный порядок бесчисленные крошечные элементы, которые составляли арабское общество, и комбинируя их в своем проекте войны против турок. Ни в одном из районов, через которые мы проходили, не оставалось активной кровной вражды, и Фейсал был для западной Аравии апелляционным судом, последним и непререкаемым.

Он показывал себя достойным этого положения. Никогда он не выносил пристрастного решения или решения столь неприменимого, чтобы оно вело к беспорядку. Ни один араб никогда не оспаривал его суд и не ставил под вопрос его мудрость и осведомленность в делах племен. Терпеливо просеивая сквозь свое сито нашу правоту и неправоту, благодаря своему такту и чудесной памяти, он завоевал авторитет у кочевников от Медины до Дамаска и за их пределами. Он был признан властью, превосходящей племя, замещающей племенных вождей, более сильной, чем соперничество. Арабское движение стало в лучшем смысле национальным, поскольку внутри него все арабы были одним целым, и ради этого частные интересы следовало отложить в сторону; и верховное место в этом движении, по праву заявления и по праву способностей, было честно заслужено человеком, который принял его в те недолгие недели триумфа и долгие месяцы разочарования после того, как Дамаск был освобожден.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.