Глава 3

Глава 3

Их было пятеро. Все холенные, надменные, с золотыми кольцами в ноздрях, на плечах — роскошные плащи из птичьих перьев. У двоих смазанные жиром, длинные, черные волосы были собраны на макушке в пучок, в которые были воткнуты алые розы. Трое сопровождавших перетянули распущенные гривы узкими кожаными полосками, спускавшимися на лоб. Смотрели дерзко, однако дары принесли богатые.

Кортес окинул мимолетным взглядом изделия из золота, штуки материи, самоцветы и плащи из птичьих перьев. Их количество заметно превышало подарки, что были посланы на побережье в последний раз. Значит, мириться приехали, решил дон Эрнандо.

Речь послы завели долгую, все больше о великодушии и мудрости Мотекухсомы, предупреждавшего Малинцина, что дорога вглубь страны трудна и опасна. Кортес слушал внимательно, время от времени посматривал на донну Марину, с бесстрастным лицом переводившую изысканные обороты, которыми так ловко сыпали посланцы тлатоани.

Наконец он не выдержал и попросил переводчицу узнать — готов ли великий Мотекухсома принять его в Теночтитлане. Ему, Кортесу есть что сообщить славному повелителю ацтеков. Большая радость ждет все народы, населяющие эти земли, к ней надо подготовиться. Вспомнить о том, кто ушел на восток…

Послы с невозмутимыми лицами выслушали слова капитан-генерала, и вновь начали толковать о трудностях и непреодолимых преградах, которые ждут «храбрых чужеземцев» на пути в столицу Мексики. Они уже убедились в злобе и ненависти тласкальцев, которую эти дикие люди питают ко всем, кто осмеливается пересечь их границы. Они посланы, чтобы помочь заблудшим…

В конце концов Кортесу удалось выяснить, что суть их предложений сводится к установлению некоего статус-кво: испанцы возвращаются на побережье, где получают статус «гостей тлатоани».

Главнокомандующий поблагодарил послов и на этом прервал аудиенцию. Весь день он был заметно весел. За обедом даже позволил Малинче усесться к нему на колени. Сам обнял женщину, вдохнул манящий аромат её тела, поцеловал в шею. Она прижалась к нему, затаила дыхание, ожидая продолжения, однако дон Эрнандо ослабил объятия. Тогда индеанка шепнула ему на ухо.

— Могучий, один из посланцев предложил мне встретиться наедине. Он сообщил, что злодеи — мои отчим и мать — понесли заслуженное наказание…

— Ты удовлетворена?

— Я уже забыла о прежних обидах… Он также предложил мне вернуться в Теночтитлан, где мне будут возданы великие почести. Правда, вернуться не сразу, а после посещения Чолулы.

— Это большой город, что лежит на пути в Теночтитлан? Вечный враг тласкальцев?

— Да, любимый.

— Что же ты решила?

— Отец, когда я была маленькая, учил меня: «Не верь ласковым словам повелителя ацтеков. Властолюбие его безгранично, слова пусты, а дружба вероломна».

— И тебе уже никогда не стать его любимой женой?

— Не знаю. Из Мотекухсомы, оказывается, можно вить веревки. В мужчинах мне это ненавистно. Мое сердце отдано тебе, любимый. Жизнь моя — поясок на твоей одежде, перышко, которое украшает твое бархатный берет, золотая застежка на одной из твоих туфель.

— А другая застежка — это дона Катилина? Дочь семпоальского касика?..

— Нет, — улыбнулась Малинче, — она не более, чем пыль под ногами.

Кортес довольно рассмеялся.

— Велика милость господня. Интересно, как бы сложилась твоя судьба, если бы твой отец не умер, и тебя отвезли в гарем Мотекухсомы и ты стала его любимой женой?

— Испанцы уже давно бы гнили в земле…

Дон Эрнандо поперхнулся, закашлял, погрустнел. Потом согласился.

— Да. Возможно…

Наступила тишина. Малинче осторожно слезла с колен, села рядом на краешек стула, подперла подбородок ладонью и глянула на дона Эрнандо. Взгляд у того остановился — он словно заглянул в какую-то недоступную даль. Это зрелище, по-видимому, всерьез заинтересовало его.

— Пришли бы другие. Тот же Панфило де Нарваэс… Нас уже ничто не сможет остановить. Мехико все равно будет сметен с лица земли.

— Нет, любимый. Это можешь совершить только ты. Даже без меня — я не обманываюсь на свой счет. Я принесла тебе дары, потому что увидала осеняющий тебя небесный свет. Другие? Кто? Я внимательно приглядывалась к твоим офицерам — нет среди них такого, кто смог бы дождаться того момента, когда Мотекухсома склонится перед величием их оружия. И там, на островах и на твоей родине, все больше таких, как Альварадо и Ордас, как Охеда и Эскаланте, как Ордас и де Леон.

— А Монтехо? — недобро усмехнувшись, спросил Кортес.

— Монтехо смог бы… Если бы над его головой вспыхнул небесный свет, она на мгновение умолкла, потом сказала: — Я знаю, о чем ты хочешь спросить. Каким образом ацтеки смогли бы отбиться от пополокас?

Кортес ничего не ответил.

— Это трудно, но возможно. Мотекухсоме не хватает времени. Он привык, что ход событий всегда был подвластен ему. То есть, богам, чьим глашатаем на земле он является. Он всерьез уверовал в это, полагая, что свет небесный вспыхивает только над головами сильных мира сего. Нет, могучий, перст судьбы непредсказуем. Если рассматривать нынешнюю ситуацию, Мотекухсоме прежде всего следует договориться с Тласкалой за твой счет. В любом случае он не должен выпускать тебя отсюда. Для этого у него есть все, что нужно. Поступить можно было бы так — прислать чужеземцам запрет на выход из Тласкалы в сторону столицы. Как только ты нарушаешь его, тебя тут же объявляют врагом и стягивают войска к Чолуле. Конечно, если рассматривать вопрос шире, лучше всего было уничтожить наше войско на побережье, но в той ситуации, я согласна с Мотекухсомой, — это было очень рискованное предприятие. Тем более, что он не имеет права потерпеть явное поражение… Ведь он же проводник воли богов! Хотя я, будь моя воля, сумела бы подтолкнуть его на этот шаг. Двадцати тысяч воинов было бы достаточно, чтобы терзать испанцев и днем, и ночью. В конце концов, тебя непременно сбросили бы в море. Следом я непременно послала посольство на Кубу, а то и в Испанию. Я сумела бы договориться с Веласкесом… Необходимо тянуть время, пока воины не овладеют железным оружием, пока не научатся скакать на конях, пока тайно купленные пушки не будут доставлены в Теночтитлан. Вот и выходит, что только ты оказался настолько прозорлив, что не взирая ни на какие препятствия рвешься в столицу. Мотекухсома смят, раздавлен, он ждет совета богов. Он даже не догадывается, что ответа не будет, ибо Христос решил покарать этот край за жестокость и кровопролития. Тлатоани никогда не сможет отказаться от лживых кумиров, ведь в детстве и юности он трудился служкой при храме кровавого Уицилопочтли. Подметал ступени…

Кортес слушал её с угрюмым видом, по-прежнему глядел в неведомую даль. Наконец откликнулся.

— Это какая-то невиданная форма лести. Обволакивать человека правдой!.. Восхвалять присущие ему качества. Удивительно, такие признания тоже могут разнежить даже разумного человека. Его заносит на такие высоты, что дух захватывает… Однако ты не права — Мотекухсома не так прост, как тебе кажется. Да, он потрясен, но далеко не раздавлен. Я согласен, что он не выставит сильный заслон, чтобы не допустить нашего выхода из Тласкалы. По-видимому, грубая сила не его метод. Воевать в открытую он с нами не будет, если советники не заставят его. Но, как я имел честь убедиться, никто и ничто не может заставить Мотекухсому поступать против своей воли. Никто и не пытается… Это понятно — кто осмелится советовать живому богу. Тем не менее я уверен, что он готовит нам западню. Где, когда — не знаю, но он ни как человек, ни как повелитель, не может не рискнуть. Он обязательно даст нам генеральное сражение. Вот этого я страшусь и жду более всего на свете. Мы должны не просто победить, а сокрушить его. Разбить на голову!.. Навсегда подавить волю к сопроивлению!.. Если он стремится сохранить свое царство, он не может пускать нас далее Чолулы, иначе окончательно утратит престиж, и его империя развалится как карточный домик. — Кортес неожиданно замер, взгляд его остекленел. — Чолула, Чолула!.. — задумчиво выговорил он.

— Ничего не бойся, любимый! — Малинче порывисто бросилась к нему, уселась на колени, принялась страстно целовать. — Смело ступай вперед! Вот увидишь, я и есть твоя птица-удача. Я спасу и сохраню тебя. Ты слышишь крики в лагере. Я знаю, что это! Чудо!.. К нам явились долгожданные посланцы Тласкалы!..

Он обнял её, прикоснулся ладонями к обворожительному женскому личику, легонько поцеловал.

— Они подождут, — тихо и, чуть заикаясь, сказал Кортес. — Я приму их позже!

Он поднял индеанку на руки и отнес в спальню, потом бегом вернулся ко входу в шатер, выглянул оттуда и рявкнул.

— Не тревожить меня! Никого и близко не подпускать к палатке!..

…Сердце зашлось от подобного воспоминания. Любовь Малинче была горяча, руки теплы и мягки. Мы провозились с ней в палатке до полудня, после чего я был готов встретиться с послами Тласкалы.

Их провели в шатер мимо посланцев Мотекухсомы. Стоило ацтекам увидеть на знамени прибывших золотого, распростершего крылья орла, лица у них вмиг вытянулись. Я встретил тласкальцев в полном парадном облачении — панцирь, налокотники, наколенники, в одной руке шлем с забралом в виде длинного, вытянутого вперед клюва, на плечах роскошный кровавого цвета плащ, застегнутый на одном плече. Броню надел, потому что у меня в ту пору не осталось приличных штанов, да и камзолы поизносились так, что смотреть стыдно.

Теперь у меня подобного добра полны сундуки, одних полотняных голландских рубашек несчетное количество дюжин, но этот поганый стебель маиса до сих пор торчит из кадки. На глазах желтеет, скукоживается, а я не могу докричаться, чтобы кто-нибудь из слуг срезал его. Если им уж так понравился этот злак, пусть посадят новое зернышко.

Ответа нет!

Жена занята котятами, по поводу которых я вынужден ежедневно выражать горячий восторг…

Что там насчет маиса? Ага, вспомнил кукурузные лепешки! Однако мне куда больше пришелся по вкусу замечательный мексиканский перец чилли. Блюда, приправленные этими стручками — это нечто обжигающее, возвышенное, необыкновенно ароматное. Теперь лекари запретили мне и думать об такой пище. Мне о многом теперь запретили думать. О былом величии, например.

Вот ещё исторический анекдот.

Когда король решил осуществить военную экспедицию в Алжир, нанятый мной корабль во время бури пошел ко дну. Я нижайше обратился к его величеству с просьбой о вспомоществовании. Ответа долго не было. Наконец друзья посоветовали прибыть в Мадрид и попросить личную аудиенцию. В аудиенции тоже было отказано. Тогда я дождался приезда монарха во дворец, и когда он вышел из кареты, встал у него на пути.

— Кто вы, сеньор? — фальшиво изумился дон Карлос.

— Я тот, кто подарил вашему величеству огромную страну, превышающую размерами все его владения.

Он ничего не ответил и прошел мимо.

Время, что ты творишь с человеком! Убывая минута за минутой, ты не смеешь коснуться памяти. Ее бы тоже следовало урезать год за годом…

Была пора, когда я мог плевать на послов Тласкалы — государства, способного выставить на поле боя шестьдесят тысяч воинов. Я занимался любовью с иноземной женщиной, слаще которой не было ничего в мире. Даже радость обладания едой, приправленной перцем чили, не может сравниться с этой благодатью. В этом потоке страсти было что-то божественное, подобное раскатам грома…

Послам Тласкалы было отказано в аудиенции. Малинче выглянула в щелку, долго изучала посольство — тласкальцы, рассевшись на земле в сотне шагов от моего шатра, терпеливо дожидались приказа подойти, — потом пальчиком подозвала меня и шепотом предупредила.

— Какая-то мелочь. Судя по нарядам даже не сыновья и не племянники старейшин.

Когда послы покорно оставили лагерь, она посоветовала дождаться приезда тех, кто на самом деле владел Тласкалой. Это уже будет наверняка.

Они явились через день, трое из четырех. Сам великий Шикотенкатль по причине возраста и слепоты не смог прибыть в наш лагерь. С ним мне довелось встретиться через несколько дней во время торжественной встречи нашего войска в столице Тласкалы, расположенной на реке Загуаль.

Что особенно запомнилось из тех дней — дневная жара, а ночью дикий холод; мудрость старика Шикотенкатля, с которым мы быстро нашли общий язык — договорились за счет Чолулы, которая всегда была лакомым куском для тласкальцев; индейские девицы, полученные в дар от республики. Их крестили и распределили следующим образом: донна Луиза, дочь Шикотенкатля досталась Альварадо, которого уже в ту пору индейцы называли Тонатиу, что означает «солнышко». Этот рыжеволосый весельчак буквально поразил простодушных туземцев. Знали бы они, как он пускал на Кубе кровь их соотечественникам. Донна Эльвира была передана Хуану Веласкесу де Леону, остальных невест прибрали к рукам Олид, Сандоваль и Авила.

Лагерь наш был разбит на широком дворе вокруг пирамиды в честь ужасного Шипе. Первым делом, наши солдаты разбили клетки, в которых держали людей, предназначенных для жертвоприношений. Были там и женщины, и старики, и дети, и взрослые мужчины, попавшие в рабство. Несчастные с той поры ни на шаг не отходили от своих спасителей, так и жались к ногам. И в поход с нами отправились… К Берналю, помню прицепилась молоденькая индеанка — готовила ему, стирала, таскала его скарб… Многих спасенных солдаты прогнали прочь, что с ними стало после того, как армия ушла из Тласкалы, не знаю.

Старейшины упрекнули меня, что я не даю послабления своим людям. Каждую ночь выставляю усиленные караулы, несколько лошадей держали под седлами, а дежурный из помощников аркебузиров должен был постоянно следить, чтобы на территории лагеря не гас костер. В наших рядах тоже нашлись желающие сытно поесть и сладко поспать в ущерб должностным обязанностям. Своих я быстро осадил, а правителям Тласкалы объяснил, что дисциплина как любовная симпатия. Ее не может быть много или мало — она или есть, или её нет. Дисциплина не может зависеть от обстоятельств, от времени суток, от друзей и врагов. Только в этом случае войско всегда будет готово к бою. Эти объяснения молодой Шикотенкатль, до той поры все ещё дичившийся меня, встретил восторженными словами. Он вскочил, указал на меня и горячо принялся упрекать своих военноначальников. Марина объяснила, что молодой касик ставит меня в пример.

Явилось к нам посольство и от брата правителя Тескоко Иштлилшочитла. Они так и не смогли поделить отцовский трон. Спор их решил Мотекухсома, отдавший власть своему племяннику Какамацину, а Иштлилшочитлу, человеку чужому для тлатоани Мехико, была выделена северная окраина Тескоко. Люди там нищие, земля бесплодна…

Наконец вернулись уехавшие в Теночтитлан посланцы Мотекухсомы. Теперь тлатоани сам приглашал чужеземцев в столицу. В тайной беседе глава делегации долго убеждал меня не верить ни единому слову тласкальцев. «Речи их лживы, жесткость беспредельна, а дружба вероломна».

Веселое было время! Скоро мы дождались делегацию из священного города Чолулы, который лежал как раз на нашем пути в Теночтитлан. Явились какие-то низшие чиновники — их тут же отослали обратно с призывом к городским властям одуматься, изъявить покорность и выказать почтение, иначе, добавил я, их будут считать мятежниками.

Подействовало!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.