Глава 2

Глава 2

Мои сподвижники, принимавшие участие в походе на столицу ацтеков Теночтитлан — теперь их, говорят, осталось не более двух десятков человек а также королевские летописцы и чиновники из Совета по делам Индий полагают, что начало великого предприятия следует отнести к 1517 году, когда экспедиция Кордовы отправилась на запад и наткнулась на новую землю, которую теперь называют полуостровом Юкатан. Они ошибаются… Почин был положен в тот день, когда я, шестнадцатилетний юнец, прибыл на каникулы из Саламанкского университета и заявил родителям, что больше ноги моей не будет в этом богоугодном заведении.

Отец мой, Мартин Кортес де Монрой, был капитаном королевской армии. Он был храбрый вояка, однако в ту пору в Испании храбрых вояк расплодилось великое множество. В удел отцу достался небольшой кусок земли в Эстремадуре — это была большая удача, хотя этого сокровища едва хватало на то, чтобы прокормить семью. О том, чтобы с его помощью выбиться в люди, нельзя было и мечтать. Другое дело, доказывал отец, юридическое поприще. Теперь, с окончанием Реконкисты для ученого законника открываются куда более богатые возможности. Тут и маменька вступила в разговор, принялась уверять, каким хилым, готовым каждую минуту отдать душу Богу ребенком я родился. Мне ли мечтать о военной карьере?..

Я настоял на своем и пригрозил сбежать в Италию к полководцу Гонсало Фернандесу де Кордова, если меня заставят вернуться в Саламанку. Великий капитан в ту пору воевал Неаполитанское королевство, и я поклялся непременно записаться в наемники.

На жизнь я смотрел жадными глазами и верил, что свою дорогу следует прокладывать с помощью шпаги, тем более, что с годами я выправился, раздобрел, и теперь не хвалясь могу сказать, что мне даже в молодости не было равных в искусстве владения холодным оружием. В ту пору я был не чужд и возвышенных размышлений — по этим вопросам мы много спорили в университете с лиценциатом Сауседой, который, в конце концов, сумел убедить меня, что Господь Бог создал человека как меру всех вещей. При этом он предлагал разбить эту мысль на два тезиса. Первый — «Бог создал человека» полагался бесспорным. Второй же требовал доказательств, добыть которые можно было только, осуществив предначертанное тебе. То есть, добившись успеха в жизни… Не взирая ни на какие обстоятельства, ни на какие установления — одним словом, не считаясь ни с чем! Вот почему, уверял он, жить радостно. Вот зачем создан этот мир! Смысл в том, чтобы утолить жажду ощущений. Чем они обильнее, тем полнее слияние с Господом нашим, который глядя на человека, должен испытать удовлетворение, что созданное им прекрасно. Для достижения этой цели необходимо было овладеть всеми качествами благовоспитанного человека. Прежде всего следует красиво драться на шпагах, изящно ездить на лошади, изысканно танцевать, всегда приятно и вежливо говорить и даже изощренно ораторствовать, владеть музыкальными инструментами, никогда не быть искусственным, но всегда только простым и естественным, до мозга костей светским и в глубине души верующим.

Кое-что из этих новомодных, дошедших из Италии веяний, я принял, однако будучи трезво мыслящим молодым человеком — испанцем, наконец полагал, что все эти достоинства стоят изрядных денег, которые добыть мне, выходцу пусть даже из древнего и благородного, но обнищавшего рода, на родине не удастся. Слава ждала меня в заморских краях, куда толпами устремились мои соотечественники — от сопливых юнцов до убеленных сединами мужей. Все, кто умел ловко обращаться со шпагой, в чьих карманах свистел ветер, бросились в Новый Свет ловить птицу-удачу. Как я, воспитанный на рассказах о подвигах Сида Кампеадора или Эрнандо Переса де Пульгара, который с пятнадцатью рыцарями проник в набитую осажденными маврами Гранаду и прибил свой щит на воротах мечети, — мог усидеть на месте?

В конце концов отец записал меня в свой полк и по моей настойчивой просьбе дал рекомендательное письмо к командору Овандо, который в те поры собирал экспедицию в Вест-Индию. Я явился в Севилью, в полк, нанес визит сеньору Овандо, однако судьбе было угодно, чтобы к месту своей будущей славы я добрался, получив несколько хороших оплеух, которыми удача так щедро одаривает любителей приключений. Перед самой отправкой в Новый Свет меня угораздило свалиться со стены, которая преграждала мне доступ к даме сердца. Падение кончилось серьезным вывихом ноги, я слег в постель. Флотилия отправилась без меня. Отлежавшись, я едва не умер от тоски никакая страсть или какое-нибудь иное побочное обстоятельство не могло оправдать потерю драгоценного времени. Ведь мне в ту пору шел семнадцатый год!

На приглашение слуги пожаловать к ужину дон Эрнандо, оторвавшись от раздумий, ответил, чтобы ему накрыли здесь, у окна, за верхней гранью которого показалось солнце. День клонился к вечеру, было тихо. Мясистый, разросшийся — выше человеческого роста — маис бесстыдно покачивал королевским убором. Приказать, чтобы его срезали? Глупо. Тем более, что прислуга в последнее время страшно обленилась, придется десять раз повторять одно и то же. Никакого почтения к заслуженной старости. Им, местным, все равно кому служить. Все они проныры и пройдохи… То ли дело годы его молодости. В ту пору слуги носились, как ласточки, никому не надо было дважды повторять. Я уж не говорю о честности и добропорядочности. Ну их!..

Трудно мне пришлось в те дни. Хандру сумел переломить с помощью простенького рассуждения — сколько ни валяйся, а вставать придется. К тому же этак недолго и навыки в фехтовании потерять! После отплытия Овандо, я принялся усиленно упражняться во владении мечом и шпагой. С коня не слезал, наловчился мастерски орудовать копьем, преуспел также в мастерстве лазания по стенам и проникновения в спальни прекрасных дам. Во всех этих искусствах я добился заметных успехов.

Второй урок мне преподнес некий купец из Севильи Алонсо Кинтеро, на корабле которого в составе купеческого каравана я наконец отправился в Вест-Индию.

Все торговые суда и военные корабли были забиты подобными мне, охочими до славы и золота идальго, кабальеро, эскудеро,[11] а также простым людом. Кинтеро среди всей этой ватаги являлся редкостным по неуемности и невезучести экземпляром. Более неудачливого пройдоху я не встречал. Мозг его не знал отдыха, он постоянно пребывал в задумчивости, морщил лоб, без конца составлял планы, как половчее объегорить ближнего своего и тут же делился ими со мной, желая получить одобрение у такого важного молодого человека, каким я ему представлялся. В первый раз из него плеснуло отчаянной решимостью на Канарских островах, где он ночью, украдкой снялся с якоря и, желая первым добраться до Эспаньолы и повыгоднее продать свои товары, вышел в море. Уже к вечеру того же дня наш корабль попал в жесточайший шторм, лишился мачты, так что бедняге пришлось вернуться. Сердобольные товарищи согласились подождать, пока судно будет отремонтировано. Немного оправившись, он опять начал морщить лоб и с нескрываемой насмешкой посматривать на соседние каравеллы. Как-то ночью он вновь удрал от каравана, опять попал в бурю, потом мы долго не могли поймать попутный ветер, сбились с курса и попали на Эспаньолу, когда его товарищи уже успели распродать свои товары.

На острове я первым делом отправился в резиденцию губернатора. К сожалению, Овандо не оказалось на месте — он был в походе. Меня принял его секретарь, мы с ним мило поговорили. Он обещал, что землю мне выдадут без всякой проволочки. Как будто я стремился через океан, чтобы рыться в земле, как мужик! Я нуждался в золоте!..

Эти слова пришлись по вкусу секретарю, мы подружились. С приездом Овандо и место устроилось — меня назначили нотариусом в селение Асуа. Жизнь постепенно налаживалась, меня принимали в обществе. Не отказывался я принять участие и в экспедициях по захвату и усмирению индейцев. Солдаты наглядно объясняли им, что милость короля не может изливаться безвозмездно, следовательно следует хорошенько потрудиться на золотых рудниках и приисках, а также в энкомьендах,[12] к которым индейцы были приписаны. Уже тогда неоправданная суровость воспитательных мер, а порой и откровенная, бессмысленная жестокость претили мне.

Страсть к пролитию крови всегда выглядит отвратительно. Только разум способен обуздать этот грех. Однако среди всех видов мучительства наиболее кощунственно выглядят человеческие жертвоприношения, когда кровь начинают пускать для того, чтобы умилостивить мерзких языческих идолов. Подобные обряды были в особой чести у ацтеков. Мотекухсома однажды признался, что по случаю какого-то языческого праздника принес в жертву разом двенадцать тысяч человек!

…Сидение на Эспаньоле, затем на Кубе, не прошли для меня даром. Сначала я близко сошелся с вновь назначенным губернатором Кубы Диего Веласкесом, потом в следствие известных событий мы рассорились и помирились только, когда я согласился сделать предложение Каталине Хуане Маркайдо, старшей сестре которой оказывал особые знаки внимания сам Веласкес. Губернатору мало было управлять Фернандиной, он ещё желал царствовать, насаждать добродетельные взгляды, оказывать покровительство… Что ж, я пошел у него на поводу — занялся сельским хозяйством, первым принялся разводить на острове домашний скот, взялся за намыв золота, что тоже приносило изрядный доход. Вскоре Веласкес, вновь подобревший ко мне и без стеснения, прилюдно называвший меня «кумом», назначил меня комендантом Сантяго. Так я начал зарастать мхом, покрываться шелухой скуки.

Всех нас разбудил Фернандо Кордова, открывший на западе огромный остров, названный им Рика. В последствии выяснилось, что это полуостров, имя ему дали Юкатан. Кордову я знал лично — это был смелый рассудительный человек, всегда готовый ловить и резать индейцев. В плавание он отправился с целью отыскать на новых землях жаждущих работать на плантациях и рудниках дикарей. В случае, если у них не обнаружится такого желания, Кордова мог воспользоваться охотничьими собаками и солдатами.

Бурей корабли Кордовы были отнесены к желтым откосам Юкатана — там они впервые увидали посреди морской глади огромное здание. Оно имело форму квадрата и ступенями поднималось прямо из воды. На вершине пирамиды была устроена площадка, вся испачканная засохшей кровью. Там же помещался свирепый идол, в бока которого вгрызались какие-то жуткие хищные твари из камня. Рядом лежала толстая, свернувшаяся кольцами каменная змея, заглатывающая громадного зверя, видом напоминающего тигра.

Еще большее изумление у команды вызвал город, раскинувшийся напротив капища, на противоположном, пологом берегу пролива. Золота там оказалось мало и все низкопробное, однако в направление на полночь, по утверждениям местных касиков, лежала страна, где благородными металлами мостят дороги и устилают пешеходные дорожки.

Этого известия хватило, чтобы жители Сантяго обезумели. Первым потерял голову сам Диего Веласкес. Никто не обратил внимания на невразумительность сообщения. Что значит «на полночь»? Ясно, что на север, но сколько дней пути до этой волшебной страны. Как труден путь? Сильна ли она? Ответов не было — бедняга Кордова сразу по прибытию скончался от ран, полученных в стычке с индейцами.

В апреле 1517 года в море ушел Хуан де Грихальва. Этому повезло больше, однако ему не хватило дерзости довести дело до конца и, вернувшись на Кубу, он получил обидный нагоняй от Веласкеса, чье самодурство особенно выпукло проявилось в этом случае.

В те дни, когда Грихальва привез золота на тысячи дукатов, встал вопрос об организации новой экспедиции к берегам Эльдорадо. Мог ли я упустить такую возможность?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.