Глава XIII «Держать волка за уши»

Глава XIII

«Держать волка за уши»

Профессиональная армия могла иногда создавать серьезные проблемы для самой императорской власти. Дело не только в том, что постоянная армия очень дорого стоила для государственной казны. И не в том, что армия становилась главной действующей силой, когда начиналась борьба за императорской престол. Если же эта борьба выливалась в гражданскую войну, то войско превращалось в непосредственную угрозу для тех, кому оно должно было служить опорой и защитой – для государства и сограждан. Нужно помнить, что римские солдаты не были простыми подданными императора, безропотными винтиками государственной машины. Солдаты легионов очень хорошо понимали свою силу и значимость для государства и личной власти правителя, которого рассматривали не только как верховного главнокомандующего, но и как своего покровителя, патрона, как говорили римляне. По римским же представлениям патрон нес определенные обязанности перед теми, кому покровительствовал. Помнили легионеры также о своем высоком статусе римских граждан, сознавали свои особые профессиональные интересы и права и готовы были их решительно отстаивать перед лицом верховной власти, не останавливаясь даже перед открытым мятежом. Многочисленные льготы и щедрость императоров по отношению к армии отнюдь не всегда были добровольно предоставляемой милостью, как хотели бы это представить властители Империи. Нередко идти на уступки военным их заставляли решительные требования войск, непосредственная угроза солдатских мятежей или же открытые восстания против тех военачальников или самого императора, которые не справлялись, по мнению солдат, с ролью заботливого покровителя. Разумеется, опасность такого рода была особенно сильной во время гражданских войн, когда, по словам римского историка, «солдатам было позволено больше, чем полководцам».

Тиберий

Но в римской истории были и другие ситуации, способные привести к солдатскому бунту. Чаще всего они возникали при смене правителя на императорском престоле. Именно такая ситуация возникла в августе 14 г. н. э., когда скончался Октавиан Август. Власть унаследовал его пасынок Тиберий (сын жены Августа Ливии от первого брака), которого после смерти родных внуков Октавиан усыновил и фактически сделал своим соправителем, доверяя ему наиболее ответственные задачи. Тиберий был очень опытным и авторитетным полководцем, хорошо известным в войсках. Однако присяга, принесенная войсками императору, после его смерти автоматически теряла свою силу. Его наследнику, чтобы утвердиться у власти и обеспечить преданность солдат, нужно было привести их к новой присяге. Это давало войску возможность заявить о своих требованиях, касающихся повышения жалованья или улучшения условий службы.

Сначала мятеж вспыхнул в провинции Паннонии, где размещались три легиона под командованием Юния Блеза. В связи с трауром, объявленным после кончины Августа, Блез освободил воинов от несения обычных обязанностей. Праздность солдат привела, как это часто бывает, к падению строгой дисциплины, а переход власти к Тиберию, хорошо известному солдатам по командованию в прежних кампаниях, породил надежды на облегчение тягот службы. Римский историк Тацит, оставивший наиболее подробное и яркое описание мятежа легионов в 14 г., изображает дело так, будто мятежные настроения в войсках возникли прежде всего под влиянием искусных речей рядового солдата по имени Перценний. Он, прежде чем попасть в армию, был актером и благодаря своему театральному опыту умел распалять сборища простодушных воинов. В его речах (сочиненных, разумеется, Тацитом, который намеренно сгущает краски) тем не менее наглядно раскрываются причины недовольства и основные требования легионеров: «...Почему они, – спрашивал Перценний, – с рабской покорностью повинуются немногим центурионам и трибунам, которых и того меньше. Когда же они осмелятся потребовать для себя облегчения, если не сделают этого безотлагательно, добиваясь своего просьбами или оружием от нового и еще не вставшего на ноги принцепса? Довольно они столь долгие годы потворствовали своей нерешительностью тому, чтобы их, уже совсем одряхлевших, и притом очень многих с изувеченным ранами телом, заставляли служить по тридцати, а то и по сорока лет. Но и уволенные в отставку не освобождаются от несения службы: перечисленные в разряд вексиллариев[36], они под другим названием претерпевают те же лишения и невзгоды. А если кто, несмотря на столько превратностей, все-таки выживет, его гонят чуть ли нена край света, где под видом земельных угодий он получает болотистую трясину или бесплодные камни в горах. Да и сама военная служба – тяжелая, ничего не дающая; душа и тело оцениваются десятью ассами в день: на них же приходится покупать оружие, одежду, палатки, ими же откупаться от свирепости центурионов, ими же покупать у них освобождение от работ. И, право же, побои и раны, суровые зимы, изнуряющее трудами лето – вот их вечный удел. Единственное, что может улучшить их положение, – это служба на определенных условиях, а именно: чтобы им платили по денарию в день (16 ассов), чтобы после шестнадцатилетнего пребывания в войске их увольняли, чтобы, сверх этого, не удерживали в качестве вексиллариев и чтобы вознаграждение отслужившим свой срок выдавалось тут же на месте и только наличными. Или воины преторианских когорт, которые получают по два денария в день, и по истечении шестнадцати лет расходятся по домам, подвергаются большим опасностям? Он не хочет выражать пренебрежение к тем, кто охраняет столицу, но ведь сами они, пребывая среди диких племен, видят врагов тут же за порогом палатки».

Распаленные подобными речами, в которых было немало справедливого, солдаты решили действовать сообща. Оставив прежнее соперничество, они даже объединили три легиона в один. Это означало открытое неповиновение командующему. Чтобы не дать мятежу усилиться, Блез предложил солдатам назначить уполномоченного и, дав ему наказ, отправить в Рим к императору. Легионеры, не потерявшие еще уважения к своему начальнику, выбрали сына Блеза, служившего трибуном одного из легионов.

Но на время затихший мятеж вспыхнул с новой силой, после того как воины, отправленные накануне в соседний город для починки дорог и мостов, узнали о беспорядках в лагере и, решив, что им теперь все позволено, разрабили и этот город, и ближние деревни. Центурионов, пытавшихся помешать этим бесчинствам, солдаты избили. Особенно досталось префекту лагеря Авфидиену Руфу, дослужившемуся до этого высокого чина из рядовых. Ему припомнили ту беспощадную строгость, с какой он насаждал дисциплину. Отбросив привычное чинопочитание, солдаты стащили его с повозки и, нагрузив поклажею, погнали перед собой. К грабежам присоединились и многие из тех, кто находился в лагере. Когда же Блез приказал некоторых из захваченных с добычей солдат высечь плетьми и бросить в темницу, их товарищи освободили арестованных, выпустив вместе с ними сидевших там дезертиров и преступников.

Римский центурион

Среди бунтовщиков нашелся опасный провокатор – рядовой пехотинец по имени Вибулен, который попытался еще сильнее разжечь мятеж, заявив, что по приказу Блеза был убит его брат, якобы направленный к паннонским легионам войсками, стоявшими в Германии, для переговоров о совместных действиях. Возмущенные легионеры уже готовы были расправиться с командующим, но выяснилось, что у Вибулена никогда не было никакого брата. И хотя провокация не удалась, командирам пришлось скрываться от ярости воинов, окончательно вышедших из повиновения. Центуриона Луцилия (того самого, который за свое пристрастие к побоям заслужил прозвище «Подай другую») легионеры, поймав, убили.

Многоопытный Тиберий ясно понимал всю опасность разгоравшегося мятежа, но, чтобы не уронить авторитета власти, не хотел идти на уступки. Тем не менее, он отправил в Паннонию своего юного сына Друза и нескольких высших магистратов. В целях безопасности их сопровождали две преторианские когорты, усиленные отборными воинами и конницей. Мятежники встретили прибывших настороженно и враждебно. Когда стало ясно, что Друз не имеет полномочий удовлетворить солдатские требования, легионы еще более укрепились в своей решимости во что бы то ни стало добиваться своего. Ситуация могла бы совершенно выйти из-под контроля, если бы ночью не произошло лунное затмение. По словам Тацита, «не зная, в чем причина происходящего, воины увидели в нем знамение, относящееся к тому, что их больше всего занимало. Затмение небесного светила они связали со своей борьбой: если богиня[37]снова обретет свое сияние и яркость, то благополучно разрешится и то, что они предприняли. И они принялись бряцать медью, трубить в трубы и рожки; и смотря по тому, становилась ли луна ярче или, напротив, тускнела, они радовались или печалились. Когда же набежавшие облака скрыли ее от глаз и все решили, что она окончательно исчезла во мраке и что этим им возвещаются страдания на вечные времена, воины предались скорби, думая, что боги порицают их поведение».

Друз Младший

В этом эпизоде, несомненно, проявились те суеверия, которые всегда были характерны для солдатской массы. Неожиданной переменой в настроении солдат умело воспользовались Друз и его приближенные. По их приказу наиболее преданные и авторитетные центурионы и легионеры обходят палатки мятежников, одним внушают надежды, других запугивают, взывают к неостывшему еще в душах мятежников чувству почтения к правящей династии, отрывают новобранцев от ветеранов, легион от легиона. Эта агитация дала результат. Легионы вернулись к повиновению. Зачинщики мятежа Перценний и Вибулен, а также их главные сообщники были схвачены и казнены. Некоторых в доказательство своей преданности выдали сами солдаты. Впрочем, легионеры не отказались от своих требований, и по их просьбе к императору отправили новую делегацию.

В это же самое время еще более мощный и опасный мятеж охватил легионы, находившиеся на Рейне, в Германии. Здесь стояло два войска – одно в так называемой Верхней Германии, другое в Нижней. Застрельщиками бунта здесь выступили прежде всего молодые воины из пополнения, прибывшего в нижнегерманские легионы после недавно произведенного в Риме набора. Они еще не привыкли к строгостям военной дисциплины и к тому же, как столичные жители, оказались более развитыми и смелыми в своих притязаниях, чем основная масса солдат, уроженцев провинций и маленьких городов Италии. «...Привыкшие к разнузданности, испытывающие отвращение к воинским трудам, – говорит Тацит, – принялись они мутить бесхитростные умы остальных, внушая им, что пришло время, когда ветераны могут потребовать своевременного увольнения, молодые – прибавки жалованья, все вместе – чтобы был положен конец их мучениям...» В отличие от Паннонского восстания, в германских легионах мятеж сразу же начался с расправы над центурионами, издавна ненавистными воинам. Избитых плетьми, их бросили перед лагерныем валом или в воды Рейна. Трибуны и префекты были отстранены от власти. Примечательная деталь: солдаты, действуя с поразительным единодушием, сами распоряжались в соответствии с текущими надобностями, назначая караулы и распределяя работы.

Общее командование легионами в Германии осуществлял Германик, племянник и приемный сын Тиберия, женатый на внучке Августа Агриппине. Молодой, красивый, искючительно обаятельный, благородный и храбрый (он не раз одолевал врага врукопашную), Германик пользовался огромной популярностью в народе и искренней любовью солдат, в особенности германских легионов, которые хорошо помнили его отца Друза Старшего, снискавшего заслуженную славу и погибшего несколько лет назад во время войны с германцами. Сам Август долго колебался, не назначить ли его своим наследником. Когда в подчиненных ему войсках вспыхнул бунт, Германик занимался в Галлии сбором налогов. Узнав о возмущении легионов, он поспешно вернулся к ним.

Лица римских легионеров. С рельефов колонны Траяна

Германик

В лагере собравшиеся на сходку воины встретили его с потупленными взорами, словно раскаиваясь в содеянном. Они жалуются на невыносимые тяготы службы, взятки центурионам, изнурительные работы, всевозможные лишения, показывают ему рубцы от ран, следы плетей, обезображенные старостью руки и ноги. Громче всего шумели ветераны, молившие отпустить их на покой после трудной многолетней службы. Неожиданно в общем шуме из солдатской толпы раздались выкрики: «Слава Германику! Мы поддержим тебя, если ты хочешь стать императором! Ты можешь положиться на наши мечи и верность. Да помогут нам боги!» Трудно сказать, возникли ли эти предложения стихийно или же солдат подговорили какие-то офицеры-аристократы, не желавшие видеть императором Тиберия.

«Тут, – рассказывает Тацит, – Германии, как бы запятнанный соучастием в преступлении, стремительно соскочил с трибунала[38]. Ему не дали уйти, преградили дорогу, угрожая оружием, если он не вернется на прежнее место, но он, воскликнув, что скорее умрет, чем нарушит долг верности, обнажил меч, висевший у него на бедре, и, занеся его над своей грудью, готов был поразить ее, если бы находившиеся рядом не удержали силою его руку. Однако кучка участников сборища, толпившаяся в отдалении, а также некоторые, подошедшие ближе, принялись... всячески побуждать его все же пронзить себя, а воин по имени Калузидий протянул ему свой меч, говоря, что он острее». Эта чудовищная выходка поразила даже наиболее дерзких мятежников. Воспользовавшись минутным замешательством, приближенные Германика увели его с собою в палатку. Верность долгу всегда была для Германика превыше всего. Поэтому он так остро отреагировал на предложение приобрести верховную власть ценой предательства.

Друз Старший

Мятеж принял угрожающий размах. Восставшие отправили представителей к верхнегерманскому войску, чтобы склонить его на свою сторону, и готовились, оставив берег Рейна без защиты, устремиться в Галлию, дабы разграбить ее богатые города. Сведения о восстании дошли до враждебных германских племен, которые могли вторгнуться в римские владения, как только граница окажется открытой. Попытка подавить мятеж силами вспомогательных войск и союзников означала бы начало междоусобной войны и к тому же не сулила верного успеха, учитывая силу закаленных легионов. Трезво оценив сложившееся положение, Германик принял решение пойти на уступки мятежным легионам. От имени Тиберия было составлено письмо, в котором ветеранам, отслужившим по двадцать лет, давалась отставка, отслужившие шестнадцать лет переводились в разряд вексиллариев; всем воинам в двойном размере выплачивались денежные подарки, завещанные покойным Августом.

Агриппина Старшая

Тем временем в ставку Германика прибыли уполномоченные сената, посланные Тиберием, чтобы на месте разобраться в ситуации. Эта депутация едва не испортила все дело. Заподозрив, что посольство имеет предписание сената отнять у войска добытые мятежом привилегии и деньги, воины едва не расправились с главой делегации, бывшим консулом Мунацием Планком. Он искал спасения у знамен и орла в лагере легиона, но если бы орлоносец Кальпурний не уберег его от ярости солдат, смерть настигла бы его прямо у легионных святынь. Кое-кто угрожал смертью и самому Германику. Но больше всего Германик боялся за свою беременную жену и малолетнего сына, которые находились с ним в лагере. Гордая и неукротимая нравом Агриппина долго не хотела покидать любимого мужа, заявляя, что ей, внучке Августа, не пристало отступать перед опасностями и бояться обезумевших солдат. Но в конце концов Агриппина уступила мольбам мужа. Было решено, что она отправится в Трир, ближайший город в Галлии, расположенный в землях племени треверов.

Калигула

Взоры восставших воинов привлекло необычное зрелище: из лагеря выступало без охраны горестное шествие рыдающих женщин, окружавших жену полководца с ребенком на руках. Солдаты видели и скорбные лица остающихся, и самого Германика – не в блеске могущества и как бы не в своем лагере, а в захваченном врагом городе. Больше всего смутило воинов, что беглянки направляются к треверам, полагаясь на преданность чужестранцев, а не римлян. «При виде этого, – передает Тацит, – в воинах просыпаются стыд и жалость; вспоминают об Агриппе, ее отце, о ее деде Августе; ее свекор – Друз; сама она мать многих детей, славится своим целомудрием; и сын у нее родился в лагере, вскормлен в палатках легионов, получил от солдат прозвище Калигулы, потому что, стремясь привязать к немупростых воинов, его часто обували в солдатские сапожки[39]». Многие воины устремляются за Агриппиной, просят ее вернуться, не позорить их своим недоверием; другие возвращаются к Германику, умоляя простить их своевольное и беззаконное поведение.

Исполненный скорби и гнева Германик обратился к легионерам с страстной речью, слова которой еще больше изменили настроения мятежников. Совершенно преображенные воины сами просят его покарать виновных, проявить милосердие к заблуждавшимся, вернуть легионам их питомца, не отправлять супругу как заложницу к галлам. Чтобы убедиться в искренности раскаяния воинов, Германик предоставляет им самим найти и выдать зачинщиков бунта. Связанные вожаки мятежа были доставлены на суд легата одного из легионов. Тацит так описывает это необычное судилище:

«Собранные на сходку, стояли с мечами наголо легионы; подсудимого выводил на помост и показывал им трибун; если раздавался общий крик, что он виновен, его сталкивали с помоста и приканчивали тут же на месте, И воины охотно предавались этим убийствам, как бы снимая с себя тем самым вину; да и Германик не препятствовал этому; так как сам он ничего не приказывал, на одних и тех же ложилась и вина за жестокость содеянного, и ответственность за нее». В то же время, понимая, что одной из непосредственных причин возмущения солдат были жестокость и жадность центурионов, Германик дал воинам возможность самим решить их участь. «Каждый вызванный полководцем центурион называл свое имя, звание, место рождения, количество лет, проведенных на службе, подвиги в битвах и, у кого они были, боевые награды. Если трибуны, если легионы подтверждали усердие и добросовестность этого центуриона, он сохранял свое звание; если, напротив, они изобличали его в жадности или жестокости, он тут же увольнялся в отставку».

Однако два нижнегерманских легиона, те, что первыми подняли мятеж и совершили самые свирепые злодеяния, продолжали упорствовать и не желали смириться. Участь, постигшая их казненных товарищей, нисколько их не устрашила. Поэтому Германик снарядил легионы, флот, союзников и был готов обрушиться на мятежников, если они не вернуться к повиновению. Но прежде чем обрушить возмездие на восставших, он решил дать им шанс одуматься и последовать примеру других легионов. В своем письме легату этих легионов он сообщил, что, если до его прибытия они сами не расправятся с главарями бунта, он будет казнить их поголовно. Командующий Цецина тайно пригласил к себе наиболее благонадежных легионеров и младших командиров. Сообщив им о содержании письма, он призвал их вместе с другими воинами, сохранившими верность долгу, в назначенное время напасть на самых непримиримых бунтовщиков. «И вот по условленному знаку они вбегают в палатки и, набросившись на ничего не подозревающих, принимаются их убивать, причем никто, за исключением посвященных, не понимает, ни откуда началась эта резня, ни чем она должна кончиться.

Тут не было ничего похожего на какое бы то ни было междоусобное столкновение изо всех случавшихся когда-либо прежде. Не на поле, не из враждебных лагерей, но в тех же палатках, где днем они вместе ели, а по ночам спали, разделяются воины на два стана, обращают друг против друга оружие. Крики, раны, кровь повсюду, но причина происходящего остается скрытой; всем вершил случай. И не явились сюда ни легат, ни трибун, чтобы унять сражавшихся: толпе было дозволено предаваться мщению, пока она им не пресытится. Вскоре в лагерь прибыл Германик. Обливаясь слезами, он сказал, что происшедшее – не целительное средство, а бедствие, и повелел сжечь трупы убитых».

Таким страшным эпизодом Тацит завершает свой драматический рассказ о восстании в паннонских и германских легионах. В конечном итоге легионы все же добились выполнения своих основных требований. Все уступки, которые Германик сделал в германском войске, Тиберий распространил и на паннонское. Самим солдатам пришлось заплатить за это дорогую цену. Их воинская честь оказалась запятнанной, и они пылали желанием загладить свою вину и вновь вернуть расположение полководца. Как образно пишет Тацит, «все еще не остывшие сердца воинов загорелись жгучим желанием идти на врага, чтобы искупить этим свое безумие; души павших товарищей можно умилостивить не иначе, как только получив честные раны в нечестивую грудь». Германик воспользовался этим настроением войск и сразу же после того, как легионы были приведены к покорности, предпринял поход против германцев с целью отомстить за гибель легионов Квинтилия Вара.

Тиберий радовался подавлению мятежа, но завидовал возросшей популярности и военной славе Германика. Тем не менее Германику был назначен триумф. Однако довести до конца завоевания за Рейном Тиберий ему не позволил – отчасти из-за зависти, отчасти из-за трезвого понимания того, что эта задача пока не по силам Империи. В 18 г. н. э. Тиберий отозвал Германика и отправил на Восток. Здесь год спустя возрасте 34 лет он умер, злодейски отравленный наместником Сирии Пизоном и его женой Планциной.

События 14 года в Паннонии и Германии еще раз со всей очевидностью показали, что армия является той силой, с требованиями которой нельзя не считаться. Военные мятежи, когда, по словам Тита Ливия, «не порядок, не правила, не распоряжения начальства – все вершили солдатская прихоть и произвол», и в последующем не раз случались в римской истории. Они были и оставались тем крайним средством, которым могли воспользоваться солдаты, чтобы отстоять свои интересы. Об этом приходилось помнить каждому императору. Это было ясно и Тиберию, который не раз повторял, имея в виду свое положение императора: «я держу волка за уши». У волка, как известно маленькие уши, и эта римская поговорка употребляется, когда речь идет об очень трудном положении. Опасно было во всем потворствовать воинам – это неизбежно вело к падению дисциплины. Но и не считаться с их требованиями было невозможно. В высшей степени примечательно, что и Германик, и другие военачальники в начале мятежа стремились действовать не столько беспощадными карами, сколько вступая в переговоры с мятежниками, пытаясь их убедить. Делегаты восставших легионов направлялись к императору. С другой стороны, командиры пытались внести раздоры в ряды мятежников, играя на различиях в интересах между новобранцами и ветеранами, на ревности и соперничестве легионов. Показательно, что командующие обращались к чувству чести и долга и даже среди солдат, зараженных безумием мятежа, находили немало тех, для кого эти понятия были не пустым звуком.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.