Мирная экспансия ислама

Мирная экспансия ислама

Под новым углом зрения рассматривает философ истории Олагуэ (1974), ученик Шпенглера, архитектуру другого знаменитого сооружения – мечети калифа Омейядов Абдуррахмана в Кордове. Знаменитая подковообразная форма арки вовсе не заимствована в Сирии: стилевой элемент этот давно, еще до заселения арабами, был известен на Иберийском полуострове. Более всего Олагуэ поразил «лес колонн» огромной мечети: ведь одно из основных условий приношения молитвы мусульманином – это открытое пространство между ним и имамом. Но в мечети Абдуррахмана это пространство загромождают колонны! Этот молитвенный дом, как убедительно доказывает на основе многих дополнительных аргументов Олагуэ, – не мусульманский, не католический и не иудаистский. Он должен был принадлежать религии, о которой мы не имеем сегодня почти никакого представления. Единственное, что можно предположить: она должна была иметь некие сходные с арианством черты. Но что из себя на самом деле представляло арианство нам тоже неизвестно: остается одно лишь наименование.

Я хотел бы следующим образом вкратце обобщить новые тезисы Олагуэ: арабское вторжение в Испанию («якобы состоявшееся в 711 г.») сошло с кончика пера христианских историков, подхвативших и представивших как факт эту сомнительную арабскую легенду. Зачем? Чтобы подготовить почву для католического якобы от-воевания (Реконкисты) Андалусии [167]. Образцом и источником для этой легенды послужили писания арабских миссионеров ислама XI—XII вв., в которых утверждалось, что непостижимая разумом божественная сила предсказала победоносное шествие ислама.

Вместе с «исторической индульгенцией» на вторжение в южные области Иберийского полуострова готы получили возможность утолить жажду мести за униженное берберским господством чувство собственного достоинства [168]. Была выдумана трагическая история о предательстве и женской мести, стоивших короны последнему готскому королю Родериху, и о его героическом племяннике Пелагии, пытавшимся противостоять победителям и наносившим им ответные удары. 781 год спустя история эта, мол, благополучно завершилась завоеванием Гранады.

Ранние хроники, повествующие об исламском завоевании, – это чистой воды легенды и романы, наполненные хорошо известными сказочными мотивами и сюжетами, подобными таковым из «1001 ночи» или из «Истории готов» Прокопия. О калифах там нет никаких данных, кроме имен и явно вымышленных сроков правления (в основном, круглые 25 или 50 лет); если же речь заходит о деталях, то почти всегда это жуткие преступления, от описаний которых буквально волосы встают дыбом.

Нам, кстати, известны имена некоторых христиан, сочинявших и фальсифицировавших подобные арабские тексты, а затем пускавших их в обращение. Самый известный из них – Хименес де Рада (1180-1247). Был даже выдуман некий арабский историк по имени Разис, житель Кордовы, написавший якобы множество книг. Мы уже упоминали о нем в главе 5. От книг его до нас не дошло ни единой страницы, зато сохранился португальский перевод сочиненного им перечня правителей Андалусии (1344). И не нужно ломать голову над вопросом, почему фантастические «сведения» квази-Разиса совпадают с «историческими» данными, принятыми сегодня в испанской исторической науке.

Источников и хроник эпохи арабского «вторжения» не существует, – утверждает Олагуэ. Ате, что таковыми считаются, – это пересказы средневековых легенд и романов. Не лучше и христианские тексты. Некоторые из них восходят к Исидору из Бадахоса, чьи труды уже давно (более двухсот лет назад) разоблачены как подделка. Та же ситуация и с хрониками Сан Ильдефонсо (ум. в «667» году): «как сегодня известно, они написаны спустя 200-300 лет после его смерти».

Итак, установлено: хроники поддельны. Ничего, кроме улыбки, не в состоянии вызвать невозможные «сведения», в них содержащиеся. Естественно, ведь смех разбирает, когда читаешь о 124 тысячах халдеев (читай – мусульман), изрубленных в битве при Ковадонге, причем еще 60 тысяч «халдеев» спаслись бегством через горы [169]. А чего стоят представления авторов того времени об исламе, представления, активно насаждавшиеся! Однако некоторые ученые пытаются «отделить зерна от плевел» и, вычитав из таких источников крупицу «полезного материала», приобщить его ко всему корпусу исторической науки. Так из фальшивого «исторического» источника истекает – сознательно либо неосознанно, но в любом случае творчески – исторический новодел.

Что удивляет при знакомстве с древними текстами: христианские богословы замечают появление ранней формы ислама только к концу IX века. Проходят еще 100 лет, и только тогда начинается противоборство с религией-соперницей. Возможно, ислам появился в Андалусии только с восхождением на трон Абдуррахмана («третьего») в 911 году? Именно к этому времени восходят археологические свидетельства, надписи и первые рукописи. Все написанное ранее – также и с христианской стороны, – это, скорее всего, подделка. То же в большой мере относится и к актам Соборов, якобы собиравшихся в Толедо и Эльвире, с их невообразимым смешением из предписаний против иудеев, еретиков и «распутства». И, кстати, Исидора Севильского вкупе с Юлианом Толедским – исходя из анализа содержания их текстов, – следует признать позднейшими (около 1000 года) изобретениями.

Связующим звеном между формирующимися католицизмом и исламом выступает опять-таки чуждое представление о чистилище. В исламе чистилище появляется около 1200 года и существует многие столетия. В народных представлениях чистилище и по сей день есть составная часть исламской веры.

Один из ранних культов христианской Франции – культ плаща святого Мартина. Его сара (среднелатинское: плащ, накидка) хранилась в небольшом специальном здании (отсюда капелла), и тот, кто ее надевал, получал командную власть. Борьба за власть, за то, кто кому должен накинуть этот символ власти, этот короткий плащ, скорее даже жилет (он назывался по-французски veste, ср. нем. die Weste, оба происходят от лат. vestis: платье, накидка) играло важную роль. Отсюда и важный исторический термин: борьба за инвеституру [170]. Она впервые со всей остротой вспыхнула между Моавией и Али, ранними калифами ислама. Свободно избранный калиф Моавия выступил против кровного родственника и зятя Пророка, Али.

Это соперничество, ставшее прообразом борьбы суннитов и шиитов, удивительно напоминает распри между короной и папством за право назначать духовных пастырей (епископов и т.д.). Но и здесь речь идет не о настоящей борьбе, но об историческом изложении, при помощи которого эту борьбу и проводили [171]. Создание историографического образца – литературного для священных книг или политического в плане возможных, пусть даже отдаленных, последствий – обычно почти одновременно происходит в исламе и христианстве, так что внутренняя зависимость ислама и христианства друг от друга на этой стадии возникновения еще очевидна.