Глава 3 Московское студенчество в 1922–1924 гг.

Глава 3

Московское студенчество в 1922–1924 гг.

В 1922 г. Маленков был демобилизован из Красной армии (тогда демобилизовали многих в связи с окончанием гражданской войны) и, переехав в Москву, поступил в Московское высшее техническое училище. Позднее он любил говорить, что его всегда тянуло к инженерному делу, в котором он с юности видел свое призвание. Многое говорит за то, что такая тяга у Маленкова действительно была, и его гимназические планы поступить в Томский технологический институт, которыми он делился с друзьями, несомненно, соответствовали его подлинным настроениям.

В то время Советская Россия, говоря языком тогдашних передовиц, вошла в полосу «трудностей восстановительного периода». Они были велики и остры. Не только потому, что начинать приходилось с величин бесконечно малых. В центре стояла проблема отношений города к деревне, хотя с нею сплеталось много других, более частных, но порою еще более острых.

Зимою 1920–1921 гг., во время споров, выросших позднее в дискуссию о профсоюзах (этим псевдонимом был прикрыт конец большой борьбы коммунистов-профсоюзников против планов Ленина и Троцкого превратить профсоюзы в органы диктатуры для наблюдения за рабочими), Ленин в частных беседах с наиболее близкими друзьями не уставал твердить: «Не в этом, не в профсоюзах, суть момента — суть в том, что скажет нам деревня весною!»[134]

Весны дожидаться не пришлось: споры о профсоюзах развернулись, когда деревня уже начинала говорить, а немногим позднее, с января 1921 г., в Сибири и на Урале, по тамбовским лесам и по украинским степям заполыхали пожары крестьянских восстаний. В феврале с ними начали перекликаться рабочие стачки в крупных центрах, подведшие страну к восстанию в Кронштадте, где крестьянская линия протестов сомкнулась с линией протестов рабочих. Диктатура была принуждена к отступлению. И только исключительная маневренная гибкость Ленина спасла большевиков. В спешном порядке Ленин выбросил за борт политику «военного коммунизма», построенную на стремлении к принудительному регулированию всего крестьянского хозяйства, и провозгласил НЭП, новую экономическую политику, признавшую права крестьянина на свободу его индивидуального хозяйства. «Мужик нас регульнул», — говорил тогда Ленин, обещая «всерьез и надолго» отказаться от коммунистических экспериментов над деревней. Но борьба между диктатурой и деревней далеко не окончилась. Она только вступала в новую фазу, более затяжную, но не менее беспощадную.

С этого момента начался процесс восстановления хозяйства страны. Но он шел через большие трудности. Промышленность работала с большими перебоями. Отношения с деревней налаживались плохо. Тогда много писали о «ножницах» — о растущем расхождении между ценами на продукты города и деревни. Им трудно было не расходиться: как ни ослаблена была деревня годами гражданской войны, она быстро подняла запашку до 80 % довоенного времени, а производство железа к концу 1922 г., как сообщил тогда на съезде Советов П. Богданов, председатель Высшего совета народного хозяйства, составляло лишь 4 % производства довоенного. Для поднятия продукции руководители промышленности нуждались в помощи государства, но государство дать ее не могло: из доклада наркомфина Сокольникова на том же съезде Советов, в декабре 1922 г., стало известно, что приходная часть государственного бюджета тогда составляла всего 1 % его расходной части.

В этих условиях расхождение в ценах на продукты города и деревни не могло сократиться. Оно должно было расти, и недовольная деревня не могла на него не реагировать.

Проблема отношений с деревней лежала и в основе всех споров внутри коммунистической партии. Как раз в эти годы на верхах коммунистической партии начинали складываться ее основные группировки последующего десятилетия: группировка сторонников политики, которая считается с нуждами крестьянства, идет навстречу его интересам; и группировка сторонников ускоренной индустриализации страны методами государственного насилия над деревней, сторонников применения, как тогда говорил Сокольников, методов «военно-феодальной эксплуатации деревни».

Ленин призывал к осторожности. «Помните о смычке с крестьянством, — предостерегал он, — помните, что мы едем на крестьянской заморенной лошадке и что попытки перепрыгнуть на пролетарском рысаке, неумение жить с крестьянской лошадкой означали бы доказательство того, что пролетариат плохой, неумелый, нерасчетливый хозяин».

Но Ленин в это время был уже тяжело больным человеком и не мог, не имел силы проводить свои взгляды через паутину партийных канцелярий, во главе которых уже стоял Сталин. А вскоре затем Ленин ушел из жизни, правда, написав завещание с требованием отстранить Сталина, но уже не имея возможности настоять на приведении его в исполнение. Голоса же других, кто думал в том же направлении, звучали далеко не так авторитетно, хотя среди них было много крупных партийных работников. Фрунзе, недавний командующий Туркестанским фронтом, объехав летом 1923 г. Ивановскую область, предостерегал о росте там антисоветских настроений: «Очевидно, — делал он вывод из своих наблюдений, — нами перейдены те грани, которые допустимы политически»[135]. А ведь Ивановская область с ее крестьянством, которое почти органически срослось с рабочими текстильных фабрик, в течение первых лет революции была одной из наиболее пробольшевистски настроенных областей страны.

Еще более тревожными для власти были впечатления, вынесенные А. И. Рыковым, тогда председателем Совнаркома, из его поездки летом 1924 г. по приволжским районам. Наблюдения убеждали Рыкова, что причины недовольства деревни лежат далеко не в одних «ножницах», даже далеко не в одной только экономике: деревня уже осознавала, что она недовольна и политической диктатурой компартии. Она брала эту диктатуру, как ее видела.

«Никакой выборности в управлении деревней нет, — так подводил итог своим наблюдениям Рыков, — начальство все приезжее, назначенное; по приезде обзаводятся первым делом хорошей квартиркой, хозяйством, коровками, свинками и прочими прелестями. Живет начальство обособленно от населения, обставляет себя всеми атрибутами, так что простому смертному без рекомендаций и не узреть начальства»[136].

Рыков говорил о невыносимости такого положения, особенно для страны, где на пять миллионов промышленного пролетариата приходится 100 миллионов крестьян. В особенности настойчиво он говорил о недопустимости попыток установления «диктатуры интересов фабрично-заводского производства» над всей экономической жизнью страны. «Мы имеем политическую диктатуру пролетариата, — предостерегал он на Тринадцатой общепартийной конференции, — но не экономическую диктатуру фабрики. Это две вещи совершенно различные!»[137]

Положение русских крестьян на Волге, как видим, мало чем отличалось от положения крестьян — дехкан в Фергане. Мало чем различались и их настроения в отношении коммунистической диктатуры. И деревня реагировала на политику последней как умела и могла: уже в 1924 г. посевная площадь сократилась на 15 %, а на ближайших же выборах в Советы деревня на политику диктатуры ответила почти полным изгнанием коммунистов из низовых органов советского аппарата, включая Советы и уездные.

Этот кризис в отношениях с деревней не мог не влиять на настроения города, рабочие слои населения которого в России всегда были прочными нитями связаны с деревней. В конечном счете именно под его влиянием складывались и настроения учащихся высших учебных заведений, т. е. той среды, в которую осенью 1922 г. попал Маленков. Все вузы СССР были тогда переполнены, в особенности вузы московские. Нахлынула масса молодежи с фабрик и заводов, из деревни. Было много демобилизованных, участников мировой войны и войны гражданской. Многие приезжали недостаточно подготовленными, порою почти малограмотными. Для них были созданы особые отделения, так называемые рабфаки — рабочие факультеты, куда принимали без каких бы то ни было аттестатов и экзаменов. Их заполняла главным образом молодежь, приезжавшая по командировкам различных профсоюзов и фабзавкомов, коммунистических организаций, сельских Советов и т. п. Знаний у молодежи этой группы часто бывало совсем недостаточно, и они причиняли большие трудности профессорам, снижая уровень их аудиторий Но искреннего желания учиться у этой молодежи обычно было в изобилии. Жили в скверных условиях, ночевали чуть ли не по улицам, голодали и холодали, среди них было катастрофически много больных[138]. Но, пока хватало сил, они «грызли зубами гранит науки», как сказал о них как раз в то время Троцкий.

В стены учебных заведений они приходили с настроениями той среды, откуда вышли — из рабочих, крестьянских, разночинных низов «вздыбленной России». Эти настроения были неоднородными. В них вплеталось много внутренних антагонизмов. Страна уставала от гражданской войны и революционной встряски, она хотела внутреннего мира, но была густо насыщена элементами недовольства. Эти противоречивые настроения приносила молодежь в вузы; и атмосфера в них была далеко не умиротворенной, далеко не спокойной.

В 1920–1922 гг. в университетах и в других вузах Москвы был ряд конфликтов, вызванных попытками правительства уничтожить автономию высшей школы. Политика коммунистов была заострена против демократического студенчества. Еще летом 1919 г. профессор М. Н. Покровский, тогда заместитель наркома просвещения по делам высшей школы, открыто заявил делегатам петербургского студенчества, что по оценке советского правительства главным врагом его является «революционно-демократическое студенчество» и что власть примет все меры для уничтожения прежде всего общестуденческих организаций[139].

Политические выступления студенчества, которые тогда проходили под демократическими лозунгами, особенно нервировали правительство. На сходки и демонстрации, которыми московское студенчество весною 1921 г. реагировало на избиение политических заключенных в московских тюрьмах, власть ответила досрочным закрытием университета и принудительным, силами чекистов, выселением студентов из казенных общежитий, с выбрасыванием вещей на улицу, с принудительной отправкой целых групп студентов на вокзалы для высылки на родину и т. д. Центральные общестуденческие объединения были ликвидированы в 1919–1920 гг., новых выборов в советы старост власть не допускала, но организации низовые, как то курсовые комитеты, всевозможные культурные и помощные объединения и т. д., еще держались. И значительная часть из них была в руках независимого студенчества.

Существовало много студенческих кружков, часть из которых была ширмой для объединения активных противников диктатуры. Среди студентов действовали и партийные группы уже загнанных в подполье, но еще не уничтоженных демократических и социалистических партий. Они издавали свои подпольные органы, обращенные к молодежи: народники («Стремление»), меньшевики («Юный пролетарий», «Молодое дело» и др.) и т. д., организовывали свои кружки, проводили тайные съезды. Немало было противников диктатуры и среди профессоров — демократов и либералов, — которые упорно защищали свое право свободно мыслить и свободно же свои мысли высказывать. Их аудитории бывали особенно переполнены.

Диктатура тогда имела еще мало опыта борьбы с такими противниками. Ее аппарат с самого начала был свиреп на расправу с участниками всевозможных восстаний. Но в глубь народных масс он еще не проникал. В сеть своего наблюдения он вобрал еще далеко не все слои населения. В частности, у него не было ни навыков, ни специальных органов для надзора за высшими учебными заведениями. Еще не были выработаны методы для борьбы со студенчеством.

С точки зрения представителей власти, положение особенно обострялось тем фактом, что в рядах студентов-коммунистов, которые должны были выполнять функции главной опоры диктатуры в вузах, настроение тоже далеко не всегда было вполне благоприятным. Студентов-коммунистов в Москве тогда было очень много[140], но далеко не все они были согласны превратиться в послушное орудие диктатуры. Кроме официальных партийных организаций, куда могли входить только члены партии, в вузах вели работу организации комсомола, доступ куда был много более свободен, а так же примыкавшие к коммунистам широкие объединения «пролетарского студенчества». Сознание общности интересов с другими студентами у работников всех этих организаций далеко еще не было вытравлено, отношения между студентами-коммунистами и некоммунистами нередко бывали близкими; и в студенческих движениях, особенно когда они возникали на чисто академической почве, многие студенты, политически примыкавшие к коммунистам, порою шли вместе со своими коллегами некоммунистами, принимали участие в сходках, подавали петиции, изредка даже попадали в тюрьмы.

Так обстояло дело в высшей школе весною 1922 г., когда Сталин стал генеральным секретарем ЦК ВКП(б) и начал осторожно, но твердо, подбирать вожжи управления партией. Рассматривая теперь с далекой исторической перспективы, его деятельность, нельзя не признать, что со своей точки зрения он повел работу как искусный стратег, умевший не только правильно намечать ударные задачи, но и находить пути для их решения.

Первые годы он мало вмешивался в большие принципиальные и политические вопросы, предоставляя на эти темы спорить другим, тем более, что именно на этих больших и потому трудных вопросах другие вступали в конфликты между собою, делали ошибки и создавали себе врагов. Свое внимание Сталин сначала сосредоточил на укреплении и расширении политического и полицейского аппаратов диктатуры, необходимость которых на верхах компартии признавали все. Даже к проблемам большой политики (например, национальный вопрос на Кавказе) он подходил тогда под этим углом зрения. И именно это позволяло ему, постепенно расширяя круг своей деятельности, становиться все более и более полным «хозяином» всего центрального аппарата партии, все более и более властным направителем общей политики террористического аппарата государства. Дело сращивания партии с государством он начинал со стороны ГПУ.

В числе именно таких его первых «достижений» в этой последней области были решения, принятые по докладу Зиновьева общепартийной конференцией ВКП(б) в августе 1922 г., которые устанавливали для партии необходимость в самом близком будущем овладеть «командными высотами» в «печати, высшей школе и в кооперации». Почему на первую очередь были поставлены именно эти позиции, понять нетрудно: это были «командные высоты», открывавшие возможность воздействия на широкие народные массы, на наиболее активные слои последних. В отношении высшей школы значение принятого решения было расшифровано двумя годами позднее, резолюцией Тринадцатого съезда партии, в мае 1924 г., где было сказано, что овладение высшей школой особенно важно потому, что из этой школы «выходят новые командующие кадры». Проблема кадров для Сталина уже тогда была основной.

В результате этого решения в аппарате ЦК ВКП(б) был создан особый отдел по делам высшей школы, во главе которого Сталин поставил Молотова, уже тогда верного исполнителя указаний Сталина.

Первым актом этого похода на высшую школу была высылка за границу осенью того же 1922 г. большой группы профессоров, вместе с писателями и деятелями кооперации: происходило очищение тех самых «командных позиций», занять которые решила конференция ВКП(б). Отбор высылаемых из среды профессоров был произведен по хорошо продуманному плану: высылали только профессоров либерально-демократического лагеря, которые принимали участие в общественной жизни вузов и выделялись в качестве активных защитников академической автономии. Во главе высылаемых из Москвы стоял профессор М. М. Новиков, последний ректор университета, при выборах которого был соблюден минимум законности.

Эта высылка завершала процесс обезглавливания высшей школы, которая и без того за годы революции потеряла большое количество научных работников — частью умерших от голода и лишений, частью уехавших за границу. Особенно опустел факультет общественных наук. Чтение лекций на нем профессорами-некоммунистами власть решила ликвидировать, и сам факультет вообще подлежал упразднению: эти науки изучать должно было только в коммунистических университетах. Одновременно начата была систематическая работа по подтягиванию студенчества. Ввиду значения, которое, партия придавала делу формирования новых «руководящих кадров», руководство этой работой взял на себя отдел ЦК. В партийные и комсомольские организации вузов были понасажены наблюдатели из центра. Из студентов-коммунистов и рабфаковцев были созданы особые «боевые дружины», руководство которыми было поручено особо проверенным коммунистам. На эти «дружины» было возложено наблюдение за происходящим в вузах — за всеми студенческими организациями и кружками, за отдельными студентами и т. д. Ни одно собрание ни одного легального кружка не могло состояться без того, чтобы на него не явился «наблюдатель» из «дружины». Всех неблагонадежных и просто сомнительных брали на учет. Все курсовые советы были полностью поставлены под контроль коммунистов.

Московское высшее техническое училище — МВТУ — в студенческом просторечии тех лет просто «техничка», на рабфак которого в 1922 г. поступил Маленков, проделывало тогда общий путь развития. Годы после окончания гражданской войны были годами бурного расцвета училища. Основанное почти за столетие перед тем, еще в крепостной России, в 1835 г., МВТУ перед революцией было известно как одно из лучших в России высших технических заведений этого типа, но количество слушателей в нем никогда не было значительным, колеблясь между 500 и 700 человек. После революции в него нахлынула молодежь. В 1921–1922 гг. количество слушателей поднялось до 6–8 тыс. и продолжало быстро расти. Во второй половине 1920-х гг. оно доходило до 12–15 тыс., и МВТУ стало главным поставщиком квалифицированной технической молодежи для строительства эпохи первых пятилеток. Несколько позднее это училище было разукрупнено, и некоторые из его отделений были превращены в самостоятельные институты.

1920–1922 гг. и в МВТУ проходили весьма бурно. Ректор, избранный профессурой при участии представителей студенчества, профессор Ясинский, не был утвержден правительством, которое назначило своего кандидата. Это нарушало самые основы автономии, и профессора ответили забастовкой. Прежде политически пассивное студенчество МВТУ на этот раз поддержало профессоров. Общая сходка студентов прошла очень бурно, с речами о необходимости политических свобод, без которых невозможно развитие студенческой самостоятельности. В этом духе была принята резолюция[141].

Успеха это движение не имело. Избранный ректор так и не был утвержден, и осенью 1922 г. он попал в число высланных за границу, а училище было поставлено под особо бдительный надзор органов диктатуры. Но среди студентов создалось довольно устойчивое большинство, оппозиционно настроенное к советской диктатуре, а так как училище было переполнено выходцами из рабочей среды, которые по окончании училища возвращались на свои заводы, то власть к их настроениям относилась особенно нервно. Все курсовые организации были в руках независимого студенчества. В училище существовало много различных кружков, широко ходила оппозиционная литература, сообщения о жизни училища попадали в зарубежную печать.

Именно этим объясняется, почему Молотов и его отдел высшей школы в секретариате ЦК ВКП(б) с самого начала особое внимание уделили этому училищу и почему, несомненно, по инициативе этого секретариата правительственные репрессии раньше всего обрушились на студенчество именно МВТУ: уже осенью 1922 г., в самом начале учебного года, т. е. почти одновременно с высылкой за границу непокорных профессоров, ГПУ провело аресты почти всех деятелей академической секции МВТУ[142]. Только после этого студенты-коммунисты смогли захватить в свои руки курсовые организации МВТУ и приступить к подготовке чистки. Именно здесь раньше других были созданы «боевые дружины» для наблюдения за студенчеством. Именно здесь особенно широкое развитие получила система подкупов коммунистами отдельных студентов, причем подкупали не только стипендиями, но и местами в общежитиях, возможностью работать в лабораториях, правом на льготное получение учебников, в которых тогда была острая нужда и т. д.

Но все эти меры были только подготовкой к большому разгрому, который был проведен зимой 1923–1924 г.

Лето 1923 г. было особенно тяжелым для диктатуры. Рост цен дал толчок для развития забастовочного движения среди рабочих. Особенно широким оно было в Москве, где в этом движении принимали участие подпольные организации, как социалистические (группа социал-демократов «плехановцев», издававших постоянный журнал «Наша жизнь»), так и коммунистов-оппозиционеров (особенно «Рабочая группа», созданная Мясниковым, рабочим-большевиком, который в 1918 г. убил великого князя Михаила). Этот последний факт особенно встревожил коммунистов, и пленум ЦК ВКП(б), собравшийся в сентябре, уделил много внимания этому движению. Была назначена особая комиссия для расследования событий, но эта комиссия, во главе которой стоял Дзержинский, не столько выясняла причины движения, сколько искала виновников. В докладе именно этой комиссии впервые был поставлен вопрос о борьбе с коммунистическими оппозициями мерами полицейского и партийно-полицейского террора, на всех членов партии возлагалась обязанность сообщать партийным органам обо всех оппозиционных группках и т. д.

Но поиски решения только в этом направлении удовлетворили далеко не всех, даже из лиц, занимавших посты на верхушке партийного аппарата, и 15 октября 1923 г. в ЦК поступил меморандум за подписями 46 видных коммунистов во главе с Преображенским, Осиноким, Серебряковым и др., которые причину стачек искали в бюрократизации партийного аппарата, в его отрыве от рабочих масс. Открылась дискуссия о необходимости «внутрипартийной демократии»…

Вскоре в борьбу вмешался Троцкий, который внес в спор новый элемент, пополнив вопрос о «внутрипартийной демократии» вопросом о необходимости омоложения руководящих кадров партии путем выдвижения на ответственные посты представителей молодых поколений. «Наша первая мысль, — долбил тогда Троцкий, — должна быть о молодежи, ибо она и есть будущее». Эти выступления Троцкого внесли особенную страстность в споры. Абстрактная формула «внутрипартийной демократии» теперь наполнилась вполне конкретным содержанием. Официальным курсом центральных органов партии тогда была ориентация на собирание «старых, испытанных кадров большевизма», на мобилизацию «подпольщиков» и т. д. Установление высокого стажа партийной работы в дореволюционное время как обязательного условия для занятия руководящих постов в партийном аппарате не только ограничивало молодежь в правах, но и было легальным основанием для контроля центра за партийным аппаратом на местах. Опираясь именно на это условие, секретариат ЦК начал проводить практику «рекомендаций» из центра кандидатов на секретарские посты в местных организациях, практику, которая скоро выродилась в назначения. По всей стране велись поиски «старых большевиков», участников большевистской фракции в дореволюционные годы, хотя бы они потом далеко отходили от движения, и для них широко открывались партийные двери.

Выступления Троцкого били именно по этой практике. Как и следовало ожидать, его восторженно встречала молодежь, особенно в той ее части, где был высок интерес к политическим вопросам, и прежде всего студенческая коммунистическая молодежь. Публичные выступления Троцкого неизменно заканчивались демонстрациями в его пользу. Его встречали и провожали овациями, выносили на руках и т. д. При выборах на московскую конференцию в декабре 1923 — январе 1924 г. коммунистическое студенчество проголосовало за Троцкого: по вузовским ячейкам Москвы он получил 6594 голосов, против 2790 голосов, поданных за ЦК.

Но именно эти выступления Троцкого оттолкнули от него тех, кто, не поддерживая прямо оппозиции, искал компромиссного решения конфликта. Зиновьев, Каменев, Бухарин, Томский, которые уже тогда были далеко не в восторге от организационных приемов Сталина и потому во время переговоров с оппозицией осенью 1923 г. пытались искать путей к соглашению, теперь были отброшены в сторону сближения со Сталиным. В этом оказалась основная особенность Троцкого, который хорошо угадывал настроения безликой массы на митингах, но никогда не мог согласовать свои выступления с настроениями партийных штабов, никогда не умел пользоваться личными отношениями между лидерами. С этими своими особенностями Троцкий был способен взрывать организации, но не мог завоевывать их изнутри. А вся его ставка в борьбе 1923–1927 гг. была введена в рамки борьбы за завоевание партийного аппарата изнутри, ибо взрыв этого аппарата необходимо привел бы к взрыву диктатуры. Это делало неизбежным поражение Троцкого; и он действительно был разбит на первом же туре борьбы, в январе 1924 г.

Оппозиция имела успех только среди учащейся молодежи, которая составляла приблизительно одну четвертую часть всех членов ВКП(б) по Москве. В остальных частях партийной организации, в ячейках рабочих, служащих и военных, подавляющее большинство голосовало за ЦК против оппозиции, которая оказалась в меньшинстве на Московской областной конференции, а затем и на конференции общепартийной. Конечно, борьбу можно было продолжать и дальше, но в это время умер Ленин, смерть которого вызвала психологический срыв в настроениях широких кругов членов партии. ЦК воспользовался этими настроениями, чтобы забрать в свои паруса тягу к единству. Необходимость сплочения всех сил — этот лозунг стал ударным, но под его прикрытием Сталин повел политику уничтожения оппозиции, ударяя в первую очередь по наиболее горячей молодежи[143].

Общая чистка студенчества в вузах началась еще с осени 1923 г. под сурдинку разговоров о «внутрипартийной демократии». Первое время чистили только беспартийную молодежь, и в проведении этой чистки активное участие принимали все коммунисты — как сторонники Сталина, так и сторонники Троцкого. Проводилась она с беспощадной жестокостью: как сообщил позднее Луначарский, тогдашний нарком просвещения, из вузов вычищено было до 30 тыс. студентов[144], т. е. не меньше 20–25 % их общего числа. Из вузов изгоняли главным образом за происхождение, причем под удары попадали в основном дети крестьян и интеллигенции. Чистка была насыщена трагическими эпизодами, многих арестовывали и высылали, было много случаев самоубийств. Основные списки для изгнания составлялись вузовскими коммунистическими ячейками. Всем руководили студенты-коммунисты, нередко из тех, кто в это же самое время аплодировал лозунгу Троцкого «дорогу молодежи».

Вполне естественно, что беспартийная студенческая масса была настроена резко против всех коммунистов, против «троцкистов», вероятно, даже более резко, чем против «сталинцев», так как красивые фразы, которыми козыряли «троцкисты», в этой обстановке не могли не казаться особенно лицемерными, издевательскими. И еще более естественно, что эта беспартийная студенческая масса даже злорадствовала, когда узнала, что острие чистки в дальнейшем будет направлено против членов самих коммунистических групп. От единого фронта студенчества на почве защиты общих академических интересов, конечно, ничего не оставалось.

Официальной задачей чистки коммунистических организаций в вузах была поставлена «самоочистка партии от социально чуждых элементов»[145], но в нее с самого начала был введен и элемент изгнания оппозиционеров. Чистку проводили особые комиссии, составленные общепартийными организациями соответствующих районов Москвы, т. е. тем самым партийным аппаратом, против «бюрократического перерождения» которого оппозиционеры поднимали голос.

Положение было настолько недвусмысленным, что даже тогда в коммунистической печати звучали ноты сомнения: не превратится ли чистка в расправу с оппозиционерами. Председатель ЦКК Сольц, возглавлявший чистку, счел нужным выступить с заявлением, решительно отвергая такую возможность[146]. Но наличие этого элемента в чистке было несомненным. Вычищенно было до 30 % и больше студентов-коммунистов, причем особенно высоким процент исключенных был там, где студенчество голосовало за Троцкого. Материалы для чистки были приглашены поставлять и беспартийные, т. е. те, кто только что перед тем сами были объектом жесточайшей чистки со стороны людей, с которыми они теперь получали возможность свести счеты. Элементов мести за друзей и близких, которые от чистки пострадали, не могло не быть очень много.