Глава II Исторические судьбы «национального нэпа»

Глава II

Исторические судьбы «национального нэпа»

Д. А. Аманжолова, С. В. Кулешов

Национальная карта интернациональной партократии

В достаточно солидной исследовательской традиции, посвященной новой экономической политике, проблема «национального нэпа» почти не изучалась. Несколько лет назад вышла обобщающая монография, рассматривающая национальные процессы в России, в которой утверждалось, что национальный нэп так же, как и нэп «основной», был свернут, поскольку не вписывался в законы формирования советской партократической империи — любая «особость», деунификация могли вызвать аритмию в этом политической организме. Между тем, действительный учет национальной специфики на партийном и государственном уровнях помог бы создать более гибкий механизм функционирования Союза ССР[115].

По прошествии времени, накоплении нового фактографического материала и дальнейших размышлениях о сущности советской национальной политики, видно, что данный тезис далеко не охватывает всех сторон проблемы, которая гораздо более многопланова и нуждается в специальном рассмотрении.

«Классический» нэп можно трактовать как своего рода экономическую либерализацию, которую сам Ленин рассматривал в качестве «реформистского» варианта реализации плана социалистического строительства. При этом усиливался идеологический пресс, ужесточался политический сыск, а новая экономическая политика с самого начала рассматривалась как временный тактический шаг.

С национальным нэпом обстоит все так и одновременно не совсем так. Сам национальный фактор всегда воспринимался большевиками в подчиненном плане, национально-освободительное движение имело значимость лишь как «поток» революционного процесса, а идея национальной независимости использовалась в большевистской пропаганде как инструмент давления сначала на самодержавие, потом — на Временное правительство. В идейно-теоретических и программных документах пришедшей к власти коммунистической партии и советского правительства национальные проблемы в стратегическом плане были жестко детерминированы классовым и политическим факторами. Как потенциал экономических инициатив, согласно замыслам большевистских вождей, должен был быть использован на благо коммунистического созидания, так же национальный ресурс должен быть на новом уровне и в ином формате «задействован» для укрепления советского многонационального государства. И вместе с тем, историческая судьба национального нэпа оказалась, на наш взгляд, более сложной и в чем-то более «удачливой», чем прерванного нэпа «классического». С одной стороны, он нес на себе все родовые признаки тоталитарной реформации, с другой, — вследствие гримас и парадоксов национальной политики, имел свою логику развития и, несомненно, внес лепту в финал истории Союза Советских Социалистических Республик.

Сегодня ясно, что в противостоянии двух цивилизационных альтернатив в годы Гражданской войны именно Белое движение по преимуществу отстаивало модель либерального государства. Другое дело, что целый ряд обстоятельств (и не в последнюю очередь неуправляемость армии, выливавшаяся в нередкие акты «мщения» и насилия) не позволил этому варианту общественного развития утвердить себя в России. Сказанное в полной мере относится и к национальному вопросу. Бытовавшая долгие годы точка зрения о том, что Верховные правители стремились реанимировать имперскую модель, очевидно ограниченна. То, что Белое дело исповедовало великодержавный принцип «единой и неделимой» еще не предопределяет исключительно негативистского отношения к данному постулату. Отождествлять великодержавие с шовинизмом по меньшей мере некорректно. Что же касается проблемы «делимости» единого государства, то и мировой и отечественный опыт XX века во многом расставили здесь точки над «i».

Следует понимать, что Белое движение представляло собой своеобразный социальный, политический и этнический конгломерат. Как известно, в нем активно участвовали не только великорусские силы. Объединяли движение, придавая ему определенную цельность, следующие базовые принципы: непредрешенчество (форму будущего государственного устройства должно было определить Учредительное собрание), «единая и неделимая Россия», антибольшевизм. Это движение постепенно эволюционировало и в культурно-национальной и в территориальной автономии в рамках целостного российского государства. Возможность федеративного устройства будущей демократической России в принципе нормально воспринималась лидерами Белого дела. Но полноценного контакта с руководителями национальных движений у них не получилось. Так, правительство Колчака стремилось ввести в легитимное русло многочисленные инициативы национальных организаций и не допускать дальнейшего обострения межнациональной напряженности. Однако именно непредрешенчество, вкупе с объективно приоритетными задачами вооруженной борьбы, требующими максимального сосредоточения всех сил и ресурсов, неопытность чиновников, их неспособность оперативно реагировать на требования момента, не позволили полностью претворить в жизнь многие полезные наработки, в том числе в области осуществления национально-культурной автономии.

Большевики исповедовали иную тактику, принесшую им более ощутимые результаты. В национальном вопросе они апеллировали к интересам национальных элит (в первую очередь левого толка), обещая удовлетворить их интересы в обмен на политическую поддержку. Санкционировав создание национальных республик советского типа, большевики стремились насаждением в них базовых принципов своей системы, опирающейся на власть партии и подчиненных ей силовых институтов, раз и навсегда блокировать национальный фактор интернационалистическим «заслоном». Однако на деле этого не получалось, созданная этническая федерация формировала собственное, сначала социокультурное, а затем — субполитическое пространство. Трансформация национальных руководителей из коммунистов-интернационалистов в этнократически ориентированных местных вождей было лишь делом времени. Представляется, что и в этой коллизии лежат истоки феномена, который можно назвать «национальным нэпом».

Образование в декабре 1922 года СССР также находится в русле рассматриваемой проблематики. Между ленинским и сталинским вариантами принципиальной, сущностной разницы не было. И в первом и во втором случае речь шла о партократическом государстве в интернационалистском облачении.

Сама по себе декларированная Лениным необходимость обеспечения равенства наций несомненно позитивна. Однако он, особенно в своих последних работах, говорил не о национальном равноправии как таковом, а о национальном в контексте «пролетарской классовой солидарности». Соответственно подразумевалось, что к нетрудящимся «классам» это равноправие не относилось.

В практических предложениях Ленина в области форм государственного устройства многонациональной страны ощутима эклектичность. Тут и «свобода выхода из союзов», которую по Ленину следовало подкрепить обеспечением «максимума доверия в пролетарской классовой борьбе со стороны инородцев». Предложение «оставить и укрепить Союз Социалистических Республик» как бы блокируется тезисом о потенциальной возможности «вернуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом». Иными словами, что конкретно имел Ленин ввиду, — федерацию, конфедерацию, — не ясно. Ясно только, что он смотрел на эти вещи как на в общем-то второстепенные, в контексте приоритетов мировой революции, уже в восточном измерении.

Хотел он этого или нет, но из его работы — своего рода завещания в области национальной политики, «К вопросу о национальностях или об «автономизации»» вытекают миазмы ненависти к русским. Ленин с каким-то явно болезненным раздражением говорит об «истинно русском человеке, великороссе-шовинисте, в сущности, подлеце и насильнике, каким является типичный русский бюрократ». Почему бюрократ обязательно «насильник и подлец» — не понятно. А не русский бюрократ по отношению к русским или «чужим», что не такой? Работа интернационалиста Ленина усыпана уничижающими эпитетами и обобщениями-характеристиками — «шовинистическая великорусская шваль», «истинно русского держиморды». Да всю русскую нацию он в интернационалистском раже назвал «великой» только «своими насилиями», великой «только как держиморда». Результаты такого отношения вождя потом в полной мере ощутит на себе русский народ в «великорусской империи».

В своих последних, путанных и противоречивых, записях по национальному вопросу Ленин не раскрыл смысл употребляемых им терминов «новый союз», «новая федерация», хотя они внесли смятение в умы «националов». В Союзном договоре и в последующих союзных Конституциях имелся пункт о праве свободного выхода республик из Союза, что фактически явилось миной замедленного действия. Все эти обстоятельства заставляли большевистское руководство искать оптимальные для него пути развития многонациональной страны, — с одной стороны укреплять коммунистические устои, с другой — как-то учитывать социальную и этнокультурную специфику развития национальных окраин. Этого требовала и внутренняя ситуация и международный фактор, поскольку от идеи мировой революции Ленин и его соратники не отказывались никогда. Сейчас известно, что и советский Восток вождь большевиков рассматривал как своеобразный коридор революционизирования национальных движений в колониальных странах. К тому же национальная проблема активно использовалась политической оппозицией сталинской группировки.

На этом фоне и разворачивался процесс «национально-государственного строительства».

Союзная ставка «национал-уклонистов»

В национальной политике Кремля большое внимание уделялось вопросам землеустройства, социальной помощи населению разоренных окраин, развитию там культуры и образования, подготовке национальных кадров для всех областей хозяйственной и общественной жизни, созданию органов власти, совмещающих функции диктатуры пролетариата и национального представительства и проч. К тому же одновременно проводилась непрерывная работа по насыщению партийных организаций, органов Советской власти, учреждений и ведомств, общественных структур представителями коренных народов республик и автономий. Переход к новой экономической политике сопровождался определенным упорядочением сферы управления национальной политикой: наряду с Наркоматом по делам национальностей, этим занимался отдел национальностей при ВЦИК РСФСР. Через его аппарат проходили все законопроекты, затрагивающие интересы национального развития. Широкое распространение получили практика различного рода обследований на местах, совещаний с представителями национальностей. Это был способ проведения директив центра на места и укрепления связей с ними, а также усиления контроля над деятельностью национальных кадров, подчинения национальной политики укреплению государственной власти и решению хозяйственных задач.

В 20-е годы состоялся ряд совещаний и конференций по национальному вопросу. Он также обсуждался на съездах партии, среди которых в этом отношении особое место занимают X и XII съезды РКП(б) в 1921 и 1923 годах.

В выступлениях по национальному вопросу на XII съезде партии приняло участие 19 человек. В докладе Сталина «О национальных моментах в партийном и государственном строительстве» подчеркивалось значение образования СССР, обосновывался классовый характер политики большевиков в национальной сфере. В докладе отмечалось, что сущность этой политики, равно как и национального вопроса, состояла в установлении принципиально новых отношений между пролетариатом бывшей «господствующей» нации и крестьянством окраинных наций. В своем постановлении «По национальному вопросу» съезд указал, что основная задача партии и Советского Союза в проведении национальной политики состоит в ликвидации фактического неравенства народов. Эта в общем верная формула, нашла однако, весьма противоречивое воплощение на практике, особенно в сфере национально-государственного строительства.

В выступлении на съезде одного из видных национальных деятелей Т. Р. Рыскулова отмечалось, что в условиях нэпа национальный вопрос приобрел острый характер в связи с развитием торгово-ростовщического капитала в отсталых странах, что в свою очередь породило возможную реставрацию феодальных отношений. Это было особенно заметно в Туркестане. Говоря о развитии союза народов советского государства, Рыскулов обратил внимание на два важных момента: первое — точное выяснение взаимоотношений центральной федеральной власти с соответствующими национальными окраинами; второе — хозяйственные взаимоотношения республик при решении проблем социального развития в ранее отсталых национальных районах[116].

Рыскулов и другие делегаты также обратили внимание на специфику хозяйственного развития отсталых национальных районов. В этой связи были подняты принципиально важные вопросы хозяйственного районирования, переноса средств производства к источникам сырья. В решениях съезда говорилось о ликвидации фактического неравенства, расширении прав национальных республик, обеспечивавших возможности развития государственно-правовой и административной инициативы, хозяйственной и культурной деятельности. Съезд рекомендовал учредить в системе высших органов Союза специальный орган представительства всех национальных республик и областей.

Большую роль в национальной политике после XII съезда РКП(б) сыграло совещание ЦК РКП(б) с ответственными работниками национальных республик и областей, состоявшееся в Москве 9–12 июня 1923 года. Оно вошло в историю как Четвертое совещание по национальному вопросу.

Не случайно практически все совещания были посвящены состоянию дел на востоке страны. Именно здесь влияние партии и Советов было явно недостаточным, а его укрепление требовало корректировки методов и форм национальной политики и большего учета этнополитических, экономических и культурных реалий существенно различающихся между собой регионов. В то же время и обсуждение, и принятые на этих форумах решения имели далеко не местное значение. Они давали представление о самых животрепещущих проблемах — самочувствии национальных элит и масс, их интересах и требованиях, межнациональных и межрегиональных отношениях, о результатах взаимодействия центра и республик.

Определенный интерес представляют засекреченные до недавнего времени материалы Четвертого совещания, поскольку на его заседаниях обнажилась взрывоопасная сила для стремившегося к единовластию и подавлению всякой оппозиции Сталина, — коллективное и гласное обсуждение национальных вопросов. Сам роспуск Наркомнаца в конце 1923 года знаменовал новый этап национальной политики, когда она полностью перешла в ведение партии как составная часть ее работы.

Прежде всего национальная политика была направлена на реализацию решений XII съезда РКП(б) и дальнейшую интеграцию регионов и национальностей в недавно образованном СССР. Это, в частности, и учреждение второй палаты ЦИК СССР — Совета национальностей и организация союзных наркоматов, а также вовлечение трудящихся национальных окраин в партийное и советское строительство, решение задач их хозяйственного, культурного развития, идейно-политическое и кадровое обеспечение политики партии на местах. В ходе подготовки совещания Политбюро ЦК РКП(б) указывало, что «одной из коренных задач партии является выращивание и развитие из пролетарских и полупролетарских элементов местного населения молодых коммунистических организаций национальных республик и областей, всемерное содействие этим организациям стать на ноги, получить действительно коммунистическое воспитание, сплотить хотя бы немногочисленные вначале, но подлинно коммунистические кадры. Лишь тогда советская власть будет крепка в республиках и областях, когда там упрочатся действительно серьезные коммунистическое организации[117]. Совещание заслушало доклад председателя Центральной контрольной комиссии В. В. Куйбышева об антипартийной и антисоветской деятельности М. Султан-Галиева.

Султан-Галиев родился в 1892 году в семье народного учителя, окончил Казанскую учительскую семинарию, работал учителем и журналистом в прогрессивной прессе Баку. В 1913–1914 годах был организатором нелегальных кружков демократического направления в Уфе. После Февральской революции разделял взгляды большевиков по вопросам войны и мира, передачи в руки народа фабрик и заводов. Выдвинулся в качестве одного из организаторов Мусульманского социалистического комитета. В июле 1917 года вступил в большевистскую партию. Активный участник Октябрьской революции в Казани, в годы гражданской войны выполнял рад ответственных поручений ЦК большевистской партии, являлся членом Реввоенсовета 2 армии, председателем Центрального мусульманского комиссариата и Центральной военной мусульманской коллегии. Он также работал председателем Центрального бюро коммунистических организаций народов Востока при ЦК РКП(б), занимал пост начальника восточного отдела Политического управления Красной армии и другие.

В начале 1920-х годов, когда шли поиски оптимальных форм национально-государственного строительства, с рядом своих предложений по расширению прав автономных республик выступил и Султан-Галиев. Они вызвали серьезное сопротивление Сталина и были оценены им как националистические. Сталин решил дискредитировать Султан-Галиева как партийного и государственного деятеля, используя в том числе и личную неприязнь некоторых руководителей к Султан-Галиеву. В результате в мае 1923 года Султан-Галиева вызвали в Центральную Контрольную Комиссию, где объявили об исключении из партии и отправили в ОГПУ.

На Четвертом совещании этого национального деятеля обвинили в попытке установить нелегальную связь с контрреволюционными силами, в нарушении правил партийной конспирации, выразившемся в разглашении секретных сведений по национальным отношениям. Обвинение основывалось на нескольких личных записках Султан-Галиева, направленных ряду партийных и государственных деятелей национальных республик. Признавая опрометчивость и невыдержанность ряда формулировок и личных характеристик, в том числе и Сталина, Султан-Галиев категорически отрицал антипартийную и антигосударственную направленность своей позиции.

В то же время на совещании была принята программа мер по развитию экономики и культуры в национальных республиках, по расширению участия нерусских народов в политической жизни и т. п.[118] Особую роль в этом отношении играла политика «коренизации», направленная на расширение образования и подготовку кадров управленцев, хозяйственников, интеллигенции среди титульных этносов. С помощью этого слоя людей, воспитанных на новых идеологических принципах, чаще всего не связанных с дореволюционной национальной интеллигенцией, ее культурой и ментальностью, оторванных от этноспецифики региона, карьера которых теперь полностью зависела от верности партии и адекватной реализации ее указаний, власть проводила свою политику в жизнь[119].

Весь нэп, в том числе и национальный, по-новому ставил проблему его социальных субъектов. И в этом вопросе режим наибольшего благоприятствования развитию нэпа обеспечен не был. Вообще, образ «советского капиталиста» был предметом карикатур в прессе, гротескных фигур на демонстрациях, объектом колких насмешек по поводу и без повода. Налоговый инспектор, милиционер, идейный комсомолец, — каждый по мере сил старались чинить препоны «буржуазным и мелкобуржуазным элементам», что также с самого начала делало новую экономическую политику фактически обреченной, поскольку без активного социального движителя она не имела полноценной перспективы. Это в полной мере относится к процессу преобразований в национальной сфере. Прежде всего, оно касалось тех лидеров национальных движений, которые в свое время вели, в том числе вооруженное, противоборство с большевиками, а затем признали Советскую власть.

Несмотря на богатый практический опыт, теоретические знания в области национальной жизни, лидеры национальных движений в конечном счете оказались невостребованными, и отторгнутыми как «враги» и «буржуазные националисты». Например, Ахмет-Заки Валидов, который начинал свою деятельность будучи учителем в мусульманской школе. Он сотрудничал с Бюро мусульманской фракции IV Государственной Думы, активно участвовал в мусульманском движении. В декабре 1917 года на состоявшемся в Оренбурге Башкирском учредительном собрании (курултае) был избран в состав национального правительства, которое, как уже отмечалось, взяло курс на автономию Башкирии, вступив в контакт с Комучем и Временным Сибирским правительством. Политика Колчака заставила башкирское правительство пойти на союз с Советской властью. Имея значительный опыт организаторской работы, Валидов вошел в состав Башкирского ревкома, стал его председателем. В рамках социалистических идей и национальных ориентиров он искал пути федерализации Башкирии в системе общероссийского пространства.

В январе 1920 года Валидов, обращаясь в ЦК РКП(б) (копия — Ленину и Троцкому), писал: «В руководящем органе РКП нет ни одного в совершенстве знакомого со своей страной, сильного и авторитетного на Востоке человека из восточных мусульманских национальностей… Вы сами, больше чем мы, понимаете, какие трудности Вам и восточным революционерам приходится одолевать, когда Вы рукою русского пролетариата начинаете восстанавливать похороненное, как казалось навсегда, русским империализмом человеческое самосознание, сознание необходимости борьбы за существование забитых восточных народов». Далее Валидов предложил неожиданный для Советской власти вариант — назначить в центральное руководство «сильного и авторитетного» представителя мусульманского Востока, пусть и не коммуниста, и рекомендовал на этот пост лидера Алаш-Орды А. Букейханова, все более склонявшегося в тот период к признанию власти Советов. Но для Центра это предложение было слишком экстравагантным. В итоге осенью 1920 года сам З. Валидов оказался в Средней Азии, где развивалось басмаческое движение и впоследствии разворачивающиеся события подтолкнули его к эмиграции, где он сосредоточился на научной работе.

Другой деятель, упоминавшийся Алихан Букейханов получил известность как умелый организатор и способный политический деятель еще будучи членом кадетской партии, депутатом Государственной Думы. Ратовал за автономию Казахстана в составе демократической России, при выборах в Учредительное собрание был выдвинут туда представителем партии Алаш, которая блокировалась с другими (в частности, татарскими и башкирскими) национальными партиями. Вместе они отстаивали требование автономии национальных областей. Об этом же велись переговоры с общероссийскими партиями — кадетов, эсеров, меньшевиков. После разгона Учредительного собрания Букейханов, как писал он сам, «был признан национальным вождем, поднимал казахский народ на борьбу с Советской властью». Создавались вооруженные отряды, в которых среди командного состава были и белые офицеры. В сентябре 1918 года в Уфе состоялось совещание между представителями Алаш-Орды и валидовцами, где был заключен договор о создании единого Башкиро-Казахского национального государства. Впоследствии Букейханов был помилован советской властью и работал в советских хозяйственных органах. Активно проводил статистические исследования, являлся членом коллегии Наркомзема, авторитетным экспертом по вопросам землеустройства на советском Востоке. Позже был арестован по обвинению в «контрреволюционно-националистической деятельности», создании пантюркистского антисоветского центра. На суде Букейханов виновным себя признал «частично», заявив в последнем слове, что он «Советскую власть не любит, но признает»[120].

Национальные деятели этого типа пытались в своих поступках уйти от идеологических канонов и встать на позиции профессиональных оценок. Скажем, когда тот же Букейханов преподавал историю казахской литературы в Оренбурге, то ему, по собственному признанию, было «совершенно безразлично какое направление в литературе преобладает: пролетарское или националистическое… я руководствовался также тем, что основным двигателем прогресса человека является наука и техника». Однако как раз это и делало их персонами «нон грата» в советской национальной политике. Ее «новизна» опять-таки состояла в тактических ухищрениях при неизбежном выдерживании классовой (партийной линии). Так в 1922 году на советском Востоке мусульманскому духовенству были возвращены вакуфные земли, восстановлены суды шариата и адата, проявлена терпимость в отношении мусульманских норм поведения в обществе, в том числе и для коммунистов. Однако, со временем такой «этнокамуфляж» перестал быть нужен. Руководствуясь ленинским тезисом о том, что социалистическая революция на Востоке «походя, мимоходом» решила проблемы демократических преобразований в рамках концепции некапиталистического развития была предпринята попытка осуществить форсированный прыжок из феодализма в социализм. И национальный нэп стартовал по этой дорожке. Результаты были неоднозначны. Модернизация по-большевистски шла параллельно с консервацией традиционного уклада, классовых, племенных, родо-семейных отношений. Однако рано или поздно даже наиболее гибко и нестандартно мыслящие коммунистические руководители-«националы» подвергались сначала политическому остракизму, а потом и физическим репрессиям со стандартными обвинениями в «буржуазном национализме». Советские вожди не видели возможность хоть как-то приспособить коммунистический режим применительно к конкретному национальному региону, поощряя поиск таких его типологических подвидов как «социализм в тюбетейке». (Другое дело, что все эти «модели» социализма, как показала практика, лежали в области социальных утопий).

Если обратиться к тому же Рыскулову, то взгляды этого национального деятеля несомненно совпадали с революционаристскими ценностями. Основную ставку он делал на «организованные революционные силы трудящихся мусульман Советской России». Констатируя, что нэп сказался на оживлении частнособственнических, мелкобуржуазных слоев, он замечал, что какое-то время национальное движение вынуждено будет идти вместе с ними[121]. Чтобы привлечь к коммунистической власти рядовых мусульман, Рыскулов пропагандировал идеи «Тюркской республики», основанной на советских принципах организации. Однако, центральная власть в лице партийных ортодоксов, которые, по меткому выражению замнаркома по делам национальностей Г. Бройдо, вместо политики, опирающейся на знание реальной обстановки, пытались насадить в Средней Азии и на Кавказе «жалкую ублюдочную и исковерканную копию Иваново-Вознесенска»[122], не желала более гибко варьировать процесс управления национальными районами. Между тем, на состоявшемся в сентябре 1920 года V краевом съезде компартии Туркестана К. Икрамов прямо заявил «что туземная беднота не понимает, что такое классовая борьба», а в одном из донесений местных партийных органов в центр отмечалось, что узбекское население почти не испытало на себе влияние Советской власти и по-прежнему находится в полной зависимости от баев и улемов[123].

Трудно отнести к пантюркистам и врагам социализма М. Султан-Галиева. Умный и образованный человек, он стремился в рамках марксистско-ленинской доктрины найти пути создания коммунистических структур в мусульманских регионах. По собственному признанию он являлся одним из главных инициаторов и активных борцов с мусульманскими буржуазно-соглашательскими организациями в Советской России. «Ликвидация Всероссийского мусульманского военного Совета, Всероссийского мусульманского национального Совета, Национального парламента мусульман Внутренней России в момент, когда все они угрожали превратиться в активных противников большевизма, — вот моя основная заслуга перед революцией», — в исповедальном тоне писал Султан-Галиев Ленину[124]. Но и то рациональное, что было в его инициативах, не было воспринято большевистскими лидерами.

Нэповская риторика как бы поощряла ряд национальных деятелей на разработку управленческих вариантов, связанных с большим учетом республиканских интересов в экономической и культурной областях. Нередко эти поиски прямолинейно оценивались как «национал-уклонистские». Так, например, случилось со взглядами украинского экономиста М. Волобуева, будто бы игнорировавшего экономическое сотрудничество советских республик и ратовавшего за разрушение единого социалистического хозяйства и изоляцию Украины от СССР. Но на деле речь шла (опять-таки в рамках коммунистических воззрений) о рациональном использовании республиканского экономического потенциала, спецификации применительно к местным потребностям бюджетного законодательства и т. п.[125]

Однако неправомерно и идеализировать идейно-теоретические платформы реальных «национал-уклонистов». Во-первых, они корреспондировали с общей концепцией новой экономической политики как варианта оптимизации деятельности тоталитарной системы. Это был лишь более «мягкий» подвид данной системы в национально-региональном измерении. Даже после того, как «национал-уклонисты», вовлеченные в русло внутрипартийной борьбы, вместе с другими оппозиционерами указывали на бюрократический диктат партаппарата, они не ставили под сомнение классовый принцип подхода к национальным проблемам. Более того — сталинский режим в контексте тезиса о «термидорианском перерождении» партийных вождей обвинялся многими оппозиционерами в том, что процесс бюрократизации в республиках возглавляют мелкобуржуазные элементы, что отталкивает местную бедноту от партии и бросает ее «в объятия местной торговой буржуазии, ростовщиков, реакционного духовенства, феодально-патриархальных элементов».

Во-вторых, следует еще раз внимательно вглядеться в проблему суверенитета автономий и разрешения аграрно-земельных вопросов в национальных республиках в постановке ряда национальных деятелей. Историография данного вопроса неоднозначна. До конца «перестройки» 1980-х годов все это однозначно маркировалось как национализм в антисоветской упаковке. Затем, когда идеи нэпа оказались востребованными, более того, когда возник феномен некой исторической эйфории на данный счет, то, соответственно, историки и публицисты обратились к взглядам национал-уклонистов как к опыту, который может быть полезен в разрешении проблем устройства союзного многонационального государства. Его чуть было не использовали власть предержащие для развала демократизирующейся РСФСР. Да и новая Россия в полной мере испытала на себе результат некритического использования моделей федерации, основанной на приоритете этнических подходов.

Вопрос о судьбе автономий особо остро встал на заседании фракции РКП(б) X Всероссийского съезда Советов 26 декабря 1922 года. Наиболее определенно позицию тех «националов», которые стремились повысить статус автономных республик до уровня союзных, озвучил именно Султан-Галиев свою точку зрения, причем в весьма резкой формулировке: «Мы, представители союзных республик и областей, считаем, что пора кончить игру в эту независимку»[126]. Это был прямой выпад против Сталина и его тезисов по национальному вопросу. Однако Сталин, отвечая на прозвучавшие упреки, привел, помимо чисто пропагандистских выкладок и рассуждений, достаточно весомые аргументы. Если РСФСР вступает в состав союза республик, то значит вступают все те части, которые входят в РСФСР как ее составные элементы. Предложение о размежевании предполагает создание не российского, а русского ЦИКа, русского Совнаркома, поскольку Башкирская, Татарская, Туркестанская республики будут входить в состав Союза[127]. Тем самым Сталин поставил вопрос о русской республике в составе многонационального образования — проблемы, которая периодически возникая в наши дни, несет в себе разрушительный «заряд» и для новой России. Несколько позже тот же Сталин выдвинет несомненно рациональную идею о необходимости при конституировании Союзного собрания как органа представительства национальностей обеспечить там участие, наряду с национально-территориальными образованиями, и русских губерний, как бы представляющих фрагменты государственности русского народа[128]. Правда, идеократические соображения не дали возможность провести эту идею в жизнь.

Что же касается сталинских оппонентов, то в их взглядах были и конструктивные элементы, но было и то, что сегодня называется этнократизмом. И на это не следует закрывать глаза.

Борьба с «Ванькой» — политика коренизации

Тезис о возрождении великорусского шовинизма нередко использовался местными работниками как своего рода жупел, манипулируя которым можно было проводить собственные интересы. Подчас это механически отождествлялось с отстаиванием идеи хозяйственного единства и неделимости России и все, в конечном итоге, сводилось к диктату русских[129]. То, что общесоюзные наркоматы подчас нарушали прерогативы республик — исторический факт. Но его констатация не должна затмевать другие факты, также противоречившие и конституционным нормам и потребностям проживавшим в республиках людей различных национальностей. Речь шла об откровенной претензии этнических элит на право собственности на водный, железнодорожный транспорт, а также попытки наделить местные суды и другие институции такими полномочиями, которые были чреваты не только административной автаркией, но и позволяли республиканским властям отстаивать свои приоритеты в ущерб, в первую очередь, интересов русского населения[130].

Пожалуй, в наиболее обнаженной форме рассматриваемые проблемы проявили себя в ходе состоявшегося в конце 1926 года в Москве 12 и 14 ноября совещания националов, членов ВЦИК и ЦИК СССР, созванного по инициативе Отдела национальностей при Президиуме ВЦИК и заместителя Председателя Совнаркома РСФСР Т. Рыскулова. Стенографический отчет и все материалы совещания (конечно же, с грифом «строго секретно») были переданы Сталину как «Генеральному секретарю партии и руководителю национальной политики»[131].

На совещании внимательно и критически анализировалась работа Комиссии по строительству РСФСР, национальных республик и областей, возглавлявшаяся Председателем ВЦИК и ЦИК СССР М. И. Калининым. В центре внимания участников совещания находились вопросы конституционно-правового порядка, в первую очередь «о взаимоотношении РСФСР с входящими в ее состав национальными республиками и областями». Собравшиеся, в основном руководители автономий, высказывали претензии в адрес Центра, усматривая в его действиях «зажим» полномочий местных органов законодательной и исполнительной власти. На совещании много говорилось о недостаточных прерогативах Отдела национальностей, звучали предложения о создании на его базе Совета национальностей ВЦИК по аналогии с союзным ЦИК, а также о необходимости введения представителей автономных республик и областей в коллегии всех центральных общероссийских наркоматов. Правда, «в лице тов. Кульбишерова» давались и критические оценки работе Совета национальностей ЦИК СССР, который «ничего не дает», и предлагалось оставить Отдел национальностей ВЦИК, значительно расширив его права в законодательной и контролирующей областях[132].

Ряд участников совещания прямо поставили вопрос о выходе из РСФСР автономных республик и прямом вхождении их в СССР и «чтобы русская часть РСФСР представляла одну административную единицу, иначе говоря, русскую республику». Правда, затем такие предложения были блокированы другими участниками со следующей аргументацией: это усилит великорусский шовинизм, «а оставшиеся в национальных республиках русские элементы будут стремиться во что бы то ни стало воссоединиться с выделенным ядром и раздирать государственно и территориально организм национальных республик, и те из них, в которых примесь русского населения значительна (Башкирия, Татария…), окажутся в невозможном положении»[133]. Симптоматично, что своеобразным смысловым рефреном совещания стала фраза, произнесенная одним из его участников: «Ванька прет» и, соответственно выдвигалась задача «бороться с русским Ванькой».

Результаты совещания вызвали значительный резонанс в высших структурах партийно-государственной власти. Так, за подписью секретаря ЦИК СССР А. Енукидзе была подготовлена пространная записка «К вопросу о конституционных взаимоотношениях между центральными органами РСФСР как союзной республики и входящими в ее состав автономными республиками», где наряду с идеологическими пассажами охранительного характера содержались и здравые рассуждения и предложения, в частности о всемерном расширении законодательных полномочий автономных республик в вопросах развития национальной культуры и местных традиций. Создание Совета национальностей в рамках РСФСР признавалось нецелесообразным, поскольку Совет национальностей ЦИК СССР включал в свой состав представителей народов автономных образований.

Требования разумной децентрализации, «разгрузки» органов центральной власти от часто непосильного бремени полномочий, расширения инициативы и самостоятельности составных единиц союзного государства были резонны, и нежелание прислушаться к этим требованиям лишь ослабляло государство. Однако параллельно имели место и другие процессы.

Проводимая, в том числе и с пропагандистскими целями, политика «выравнивания экономических уровней» отсталых республик, этнических чисток кадрового корпуса на местах, выливавшаяся в дискриминацию опять-таки русского населения, борьба с «колонизаторством» на национальных окраинах, жертвами чего становились в первую очередь русские, не могла дать позитивных результатов. Шла искусственная перекачка средств и ресурсов из Центра на национальные окраины, нередко не готовые к технологическим новациям. Идеологические аспекты, требовавшие формирования однородной социальной структуры общества, побуждали к разорительным для государства действиям: скажем, шло строительство промышленных предприятий в Средней Азии, социокультурные традиции населения которой не воспринимали данный вариант модернизации. Ряд специалистов в процессе подготовки и проведения планов индустриализации возражали против создания «очагов промышленности» на национальных окраинах, считая, что для их же блага было бы целесообразно сосредоточить промышленный потенциал Союза ССР в центре. Однако политика ликвидации «фактического неравенства», заключавшаяся в неравномерном финансировании из федерального бюджета в пользу отсталых национальных республик, продолжала проводиться. Показательна фраза председателя СНК А. И. Рыкова: «Колониальная политика, например, Великобритании заключается в развитии метрополии за счет колоний, а у нас — колоний за счет метрополии». Россия все более обессиливала от навязанной ей роли донора, снабжения «братских народов» топливом, техникой, производственными кадрами. Превратившись в своего рода «внутреннюю колонию», фактический источник дотаций национальным республикам, она по существу была обречена на экстенсивную модель общественного развития.

Последний министр геологии СССР Г. А. Габриэлянц, осмысливая опыт национальной политики, заметил: сейчас много говорят и пишут об империи СССР, но, согласитесь, это была очень странная империя, ибо характеризовалась она невиданным, просто гигантским прогрессом национальных окраин в развитии промышленного потенциала, науки, образования, культуры. «Назовите мне другую такую империю, в которой бы все это создавалось за счет усилий метрополии, затрат и жертв исконно российских нечерноземных областей, хиреющих и теряющих свой основной человеческий потенциал и в результате превратившихся в безлюдные пустыни».

Социально-экономический патернализм Центра развращал руководство ряда республик, смотревших на союзный бюджет как на собственную финансовую вотчину. Через систему льгот, «национальные наборы» в вузы была выпестована местная этноэлита, представители которой со временем заняли административно-управленческие должности и престижные социальные ниши. Реальная иерархия властных отношений, как уже отмечалось, строилась на основе родовых, клановых, семейных связей. Россияне же, направленные в республики строить новые гиганты промышленности, осваивать месторождения, создавать тяжелую индустрию, формировать научную и образовательную инфраструктуру, оказались в тяжелой ситуации.

Штампованные ярлыки-обвинения в «колонизаторстве» также несли подспудные пласты. То, что работники, присылаемые из центра, нередко грешили некомпетентностью, — несомненно. Но в периодически разворачиваемых кампаниях против «великодержавного уклона» имелся и иной подтекст. Проблемы, связанные прежде всего с земельным фондом, действительно были весьма болезненны. Но неверно трактовать их только как стремление колонистов-русских отобрать земельные угодья у местного населения (а подобные оценки до сих пор имеют хождение в историографии). И русские переселенцы подвергались гонениям и преследованию — как со стороны особо рьяных интернационалистов из центра, спешивших любыми средствами обуздать «великорусских шовинистов», так и национальных деятелей[134]. Например, один из полпредов партии в национальных регионах Г. Сафаров в ажиотаже проведения кампании по искоренению русского колонизаторства заключал подозреваемых в концентрационные лагеря, по поводу и без повода травил «истинно русских прохвостов». Семиреченская ЧК в качестве генеральной задачи рассматривала борьбу с «великороссийским семиреченским колонизаторством», которую осуществляла «путем самых беспощадных репрессий»[135].

Между тем в 1927 году на имя Сталина поступила обширная петиция жителей русских сел и поселений того же Семиречья, в котором они слезно жаловались на явную дискриминацию в национальной области. Вот только некоторые выдержки из нее: «В большинстве наших русских поселков и станицах мы лишены буквально прав советского гражданина. Произвол местной власти, особенно в отдаленных районах, насилие, грабежи, конокрадство — постоянные явления со стороны местного населения по отношению к русскому народу. Местная власть полностью поддерживает своих соотечественников, руководящий состав подбирается из в основном из местных. Русские остаются без земли, сады, клеверники отбираются и передаются туземцам, которые их разрушают и порубают. Мы, трудовые хлеборобы, присутствуя на заседаниях сессии ВЦИК, слышим выступления наших (Казахстан) представителей высшей власти по вопросу судопроизводства в РСФСР и у нас возникает боязнь, что наши ходатайства перед Центром о направлении своего внимания на наше бесправное положение, останутся без внимания. Председатель КазЦИКа Мунбаев призывал представителей всех автономных республик не соглашаться с точкой зрения Наркомюста РСФСР, он отстранял проверку Центром действий судов в автономных республиках. На протяжении ряда лет мы наблюдаем ту узкую национальную линию, которую ведут наши власти на местах и мы боимся, что наша бесправность еще больше углубится».

Сообщалось также, что все национальные школы находятся на государственном бюджете, в то время как русские — на местном бюджете и самообложении. В качестве лучшего выхода из создавшегося положения предлагалось выделение русского населения в самостоятельную административную единицу, поскольку, несмотря на искусственное вклинивание местной властью в казачьих землях туземного населения, казачьи станицы с прилегающими к ним русскими поселками составляют до 2500 хозяйств, компактно заселяющих неразбросанную территория с населением примерно в 75–80 тыс. человек. Этот же вариант решения русской проблемы типа русских автономных округов предлагался и для Северного Кавказа[136].

В Киргизии во второй половине двадцатых годов имели место массовые побоища, убийства, грабежи в столкновениях между местным и русским населением. В поступающей в Центр информации указывалось, что во многом это было усугублено проведенной в 1922–1923 годах сафаровской реформой, когда земля, принадлежащая русским поселенцам, передавалась местным жителям, которые ей «не пользовались, обрабатывать ее не стали, а жилые дома превратили в конюшни»[137].

Противоречия этногосударственного строительства

Из таких вопиющих антагонистических узелков и было соткано полотнище национального нэпа. Но главный дефект был заложен в самой основе интернационалистского проекта — этнический принцип в условиях многонационального состава субъектов коммунистической федерации и особенно инкорпорации русских в каждый из них, не позволял выстроить действенные механизмы государственного образования.

Это хорошо понимали профессионально ориентированные деятели российской эмиграции, отнюдь не шовинисты по воззрениям. Еще ранее погибший от рук революционных матросов известный российский правовед Ф. Ф. Кокошкин решительно выступал против построения федерации и автономии по национальному признаку. Это противоречит всем мировым федерациям, замечал он, обращаясь к опыту Швейцарии, где границы кантонов не совпадали с национальными (этническими) границами. Особое опасение Кокошкина вызвала идея создания национальной федерации в России. Если в территориальной федерации штаты имеют по равному голосу, то в национальной федерации великороссы будут разделены по областям, а Литва, Украина, Белоруссия составят целые этнографические образования, то национально-территориальный принцип будет распространяться на всех, кроме русских. Это вызовет ответную реакцию самой крупной национальности и потенциальный конфликт. В силу этого Кокошкин считал, что попытка установить в России федерацию национальностей приведет к конфедерации — свободному союзу суверенных государств.