ДРЕВНИЕ АРИИ: ПРАРОДИНА, ВРЕМЯ И ПУТИ РАССЕЛЕНИЯ

ДРЕВНИЕ АРИИ: ПРАРОДИНА, ВРЕМЯ И ПУТИ РАССЕЛЕНИЯ

Выводы, сделанные на основе данных арийской мифологии, необходимо проверить на других материалах, которыми располагает современная наука по ранней истории индоиранских народов, сопоставить их с существующими мнениями о прародине и миграциях арийских племен. Задача эта сложна и многопланова: она требует освещения большого числа самых разных вопросов, получивших в науке неодинаковые, а часто и противоречащие друг другу решения. Так называемая «арийская проблема» включает вопросы происхождения и расселения индоиранских (арийских) племен со времени их выделения из индоевропейского племенного единства до распространения в странах, где они обитали в исторический период. Ее разработка основывается на исследовании материалов самого различного рода и зависит от выводов, к которым приходят лингвисты, археологи, историки и т. д.

Прежде всего это данные чисто лингвистического характера — о классификации, генеалогическом родстве и ареальных связях арийских языков как с другими индоевропейскими, так и между собой, об их контактах с языками иных семей (например, финно-угорскими, начиная с индоиранской эпохи, или дравидскими и мунда, характерными уже для периода пребывания ариев в Индии); это восстанавливаемые также с помощью лингвистики данные о животном и растительном мире, природных и климатических условиях, в которых жили индоевропейцы и арии; материалы о древних и даже современных географических названиях, особенно по гидрономии. Очень важны сравнительные историко-лингвистические данные о хозяйстве, быте, культуре арийских племен, особенностях их социального и политического строя со времени обособления от других индоевропейцев. Ценным источником являются сведения об индоиранских племенах на заре их письменной истории. Большое значение имеют, конечно, и материалы археологии, хотя здесь, как и в других отраслях науки, мнения ученых часто не только не совпадают, но и кардинально отличаются друг от друга.

За полтора столетия развития «науки об индоевропейских древностях» накоплен поистине огромный материал, ученые пришли к принципиально важным выводам о культуре индоевропейских народов, опубликовано немало капитальных научных исследований о «прародине» индоевропейцев, происхождении и миграциях различных индоевропейских племен и народов. Однако общая проблема первоначального ареала и расселения индоевропейцев, в том числе ариев, еще весьма далека от своего разрешения.

В немалой степени это связано с тем, что при высоком профессионализме конкретных работ они обычно страдают одним общим недостатком — односторонним подходом к использованию материала. Лингвисты, даже самые крупные авторитеты в области индоевропейского языкознания, при решении вопросов происхождения и расселения индоевропейцев и ариев, как правило, не касаются материалов археологии, либо ограничиваются ссылками на те общие выводы археологов, которые соответствуют их собственным лингвистическим построениям. Сходная картина наблюдается и в археологии: основываясь на выводах своей науки, археологи в лучшем случае упоминают об отдельных лингвистических теориях, но не обращаются к рассмотрению фактов, лежащих в их основе. Однако только комплексный подход, сочетание данных различных наук создает тот фундамент, на котором сегодня можно строить сколько-нибудь надежные выводы по «арийской проблеме». Такая методологическая установка по существу определяется и комплексным характером самой проблемы.

Конечно, первенствующая роль здесь принадлежит языковым и сравнительным историко-филологическим данным. Именно лингвистами был установлен сам факт близкого родства индоевропейских языков, которые засвидетельствованы на огромных территориях от Ирландии до Индии, что потребовало научного объяснения этого феномена. Выводы лингвистов поставили и саму проблему происхождения индоиранских языков и их носителей; более того, без материалов лингвистики лишь по собственно историческим, археологическим, антропологическим и т. п. данным племена Северного Индостана и Иранского плато в первой половине I тыс. до н. э. — времени преобладания там индоарийских и иранских языков не были бы признаны родственными не только индоевропейцам Европы, но, очевидно, и между собой. Устанавливая родство индоиранских племен и степень их близости внутри арийской группы в целом, сравнительные историко-лингвистические материалы позволяют характеризовать конкретные черты материальной и духовной культуры, хозяйственного облика, быта, социального строя арийских племен; представляется также возможным расположить в хронологической последовательности некоторые из этих реалий и представлений, начиная с периода, когда предки ариев входили в индоевропейское единство, затем в собственно «арийскую эпоху», и, наконец, на протяжении их дальнейшей истории вплоть до появления на Иранском плато и Индийском субконтиненте.

К сожалению, большинство лингвистов, обосновывая свои выводы о времени и путях распространения арийских племен, обычно не учитывают хозяйственные и социальные различия, существовавшие в соответствующие эпохи на территориях, через которые они «заставляют» передвигаться индоиранские племена на их пути к Индии и Ирану (причем «арийские миграции» в различных лингвистических построениях занимают огромный диапазон времени — от IV до конца II тыс. до н. э.).

Однако на территориях от областей Европы, где обычно помещают родину индоевропейцев, до Ирана и Индии, куда проникла часть арийских племен, открыты и изучены археологические культуры, исследование которых позволяет вполне реально представить развитие протекавших здесь хозяйственно-бытовых, социально-экономических и других историко- культурных процессов. На археологической карте остается все меньше территориальных и хронологических пробелов, открыты новые памятники, расширяются и уточняются данные об уже известных культурах и их датировках. Несомненно, что роль археологии в разработке «арийской проблемы» будет постоянно возрастать, но, как уже отмечалось, лишь при условии конкретного соотнесения археологических материалов с историко-лингвистическими выводами.

На упомянутых территориях теперь известны многие археологические культуры периода энеолита и бронзы, но нелегко назвать среди них такую, которая теми или иными учеными не связывалась бы с индоиранскими племенами. С ариями отождествляются, например, такие синхронные культуры, которые одновременно никак не могли бы принадлежать индоиранским племенам. Существование различных или даже взаимоисключающих гипотез по спорной проблеме само по себе, конечно, вполне допустимо, но часть из этих гипотез, если не большинство, не сопровождается историко-лингвистическими доказательствами того, почему та или иная культура должна или может быть увязана с индоиранскими племенами.

Соотнося с ариями конкретные «доисторические» культуры, археологи часто исходят из того, что в историческую эпоху на тех же территориях обитало население индоиранской языковой группы. Однако такой подход никак не может служить серьезным аргументом: если к началу исторической эпохи племена индоиранской языковой принадлежности были распространены от низовьев Дуная до долины Ганга, от границ тайги до Аравийского моря, то в предшествующие периоды они, естественно, могли жить лишь на части этой территории (ранее, возможно, и за ее пределами). Для доказательства раннего обитания ариев в областях указанного ареала ученые нередко прибегают к ретроспективному методу: прослеживается преемственность культурных традиций от более позднего времени, когда в этих районах зафиксировано население индоиранской группы, до весьма отдаленных эпох, вплоть до энеолита, а то и ранее. Действительно, определенная преемственность «культуры» (включая отдельные «этнографические» показатели) нередко наблюдается, но этот факт лишь подчеркивает, что такая преемственность могла сохраняться и при появлении нового этноса и даже при полной смене этноязыковой принадлежности населения.

Если подобным ретроспективным методом пытаются аргументировать автохтонность арийских племен в одних областях, то для доказательства продвижения ариев в другие районы археологи привлекают данные о появлении или распространении новых черт материальной культуры: орнаментации керамики, формы сосудов, оружия и т. п. Но такие явления, даже если бы они указывали на новый этнос и миграции, могли происходить и происходили на тех же территориях задолго до проникновения ариев. К тому же нет никаких оснований обязательно приписывать указанные особенности материальной культуры именно индоиранским племенам. Конкретные изделия или распространение их форм могут учитываться лишь тогда, когда сами эти изделия для соответствующих территорий и эпох можно надежно увязать именно с арийскими племенами или непосредственно с их влиянием. Но такого рода данными ученые пока располагают, к сожалению, крайне редко.

При отсутствии в настоящее время более надежных археологических критериев целесообразно решать проблему в общем плане и исходить прежде всего из того, отвечает ли данная археологическая культура по своим бытовым, хозяйственным, социальным и иным характеристикам историко-лингвистическим свидетельствам о культуре ариев или их отдельных групп в соответствующие эпохи. Подобная задача в общих чертах уже сейчас вполне разрешима. Следуя такой методике, нельзя, конечно, с полной достоверностью отождествить конкретную археологическую культуру именно с ариями, но можно намного сузить ареал распространения археологических культур, носителями которых могли быть племена индоиранской группы. Если же появятся основания утверждать, что индоиранские племена отсутствовали на конкретных территориях в определенные эпохи, то это позволит внести важные территориальные и хронологические коррективы в выводы лингвистов о расселении ариев.

Изучение вопроса о происхождении и миграциях ариев и их отдельных групп не может ограничиваться исследованием материалов по отдельным областям и эпохам, а должно учитывать данные по проблеме в целом — от времени обособления ариев из индоевропейского единства до их проникновения в Иран и Индию. В этом требовании также проявляется комплексный характер «арийской проблемы».

Первый вопрос из общего комплекса проблем, связанных с ранней историей ариев, — это вопрос о локализации индоевропейского единства ко времени его распада. Обычно полагают, что индоевропейские племена обитали тогда на территории Европы, от Балкан до областей к северу или северо-западу от Черного моря и Центральной Европы (некоторые ученые, например Г. Хирт, Ф. Шпехт и др., включали в этот ареал более северные районы до берегов Балтийского моря; однако такое мнение в настоящее время имеет все меньше последователей). Эта преимущественно лесная зона в природно-климатическом отношении была нормально-умеренной, с продолжительной и довольно холодной зимой. Позднее, по мнению ряда исследователей (например, Ф. Шпехта), некоторые группы индоевропейцев, и прежде всего арии, продвинулись в более восточные, в основном степные, районы к северу от Черного моря, Кавказа и Каспия; другие ученые (О. Шрадер и его последователи) полагают, что эти степные районы в очень ранний период входили в ареал первоначального распространения индоевропейских языков и племен.

В названных областях Юго-Восточной Европы арии еще продолжали сохранять связи с другими группами индоевропейцев, а затем, как полагают многие ученые, предки индоиранских племен продвинулись далее на восток: в Среднюю Азию, к Ирану и Индии. Однако время этого миграционного процесса определяется специалистами по-разному. По мнению одних ученых, арийские племена находились в Средней Азии и прилегающих районах уже в III тысячелетии до н. э. (В. Бранденштайн, И. М. Дьяконов, Эд. Мейер, В. Пизани и др.); согласно мнению других, движение ариев из Северного Причерноморья на восток относится ко времени около 2000 г. до н. э. (Т. Барроу, Ф. Шпехт и др.), к первой половине и даже середине II тысячелетия до н. э. (В. Порциг, Р. Хаушильд и др.).

Расходясь в определении дат, большинство ученых считали, что предки всех индоиранских народов ушли на восток и обитали в Средней Азии и прилегающих областях еще до разделения на иранскую и индийскую ветви. Но было высказано и мнение, что это обособление началось еще в пределах Юго-Восточной Европы (Р. Хаушильд), Существует, наконец, и точка зрения о том, что индоиранские племена, хотя и распространялись из Юго-Восточной Европы к востоку, никогда полностью не покидали ее территорий; часть арийских племен продолжала обитать здесь вплоть до скифской эпохи (В. И. Абаев, Э. А. Грантовский).

Современные данные индоевропеистики говорят о раннем развитии у предков индоевропейцев земледелия и скотоводства и связанных с ними хозяйственных и бытовых традиций, колесного транспорта, о знакомстве с металлургией и т. д., а также о значительном прогрессе социальных отношений. У индоевропейских племен, включая предков ариев, уже далеко зашел процесс социальной дифференциации: у них существовали весьма развитые имущественные отношения и освященные традицией правовые нормы. Во главе племен стояли вожди, обладавшие важными прерогативами власти, уже наметилось деление среди полноправных свободных членов общества (военная знать, жречество, «общинники»), имелись и другие группы населения — неполноправные, зависимые, находившиеся на положении рабов; появились некоторые виды профессионального ремесла, развивались обмен и торговля. Эта картина социальных отношений у «индоевропейцев» за последние десятилетия стала значительно более реальной и конкретной благодаря работам Э. Бенвениста, Ж. Дюмезиля и многих других исследователей — лингвистов, мифологов, историков.

Археологические открытия последних десятилетий намного удревнили дату возникновения и распространения земледельческо-скотоводческого хозяйства в тех областях Европы, где обычно помещают прародину индоевропейцев. Эти новые материалы, к сожалению, не всегда учитываются историками и лингвистами. Локализуя в Европе родину индоевропейцев (в том числе ариев), иногда характеризуют их общество как гораздо более примитивное, чем оно было, судя по современным историко-лингвистическим данным, а более развитые черты социального строя признаются лишь для той части ариев, которая продвинулась в области древних культур Востока — на юг Средней Азии, Иранского плато и пр. (такова точка зрения известного советского специалиста по истории, культуре и языкам Древнего Востока И. М. Дьяконова). Или, напротив, исходя из тезиса о весьма высоком уровне хозяйства и социальных отношений у индоевропейцев, помещают их прародину в Западной Азии, вблизи основных очагов цивилизации Древнего Востока (теория о прародине индоевропейцев в этом регионе разрабатывается в настоящее время крупными советскими лингвистами Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. В. Ивановым). Последняя точка зрения основывается также на лингвистических данных о связях индоевропейских языков с такими языками, как семитские, картвельские и др. Однако само существование подобных языковых связей отнюдь не противоречило бы традиционной локализации родины индоевропейцев в эпоху, предшествовавшую распаду их языкового и племенного единства. Такие связи, как не раз отмечалось индоевропеистами (например, О. Шрадером), не исключают поисков более ранней «прародины». Вполне допустимо, что в Европу проникли этноязыковые группы, принявшие вместе с местными племенами участие в сложении будущих «индоевропейцев» и их языка. Но главное — данные о связях индоевропейского с семитским, угро-финским и другими языками как и отдельные индоевропейские лексические соответствия с этими языками являются частными в сравнении с совокупностью бесспорных системных связей внутри самой индоевропейской семьи.

Некоторые структурные сходства или отдельные общие элементы словарного фонда могли бы восходить и ко временам задолго до эпохи индоевропейского единства. Если следовать гипотезе о «ностратическом» родстве индоевропейской и ряда других языковых групп, распространенных от Центральной Африки до Северо-Восточной Азии (работы В. М. Иллич-Свитыча и др.), то связи этих языков должны относиться к очень раннему времени, видимо еще к верхнему палеолиту (и, как полагают, территориально — на северо-востоке Африки и в Передней Азии), т. е. к периоду, отделенному от индоевропейской эпохи многими тысячелетиями. Понятно, что за этот длительный период также могли осуществляться контакты «предков» индоевропейского и некоторых других языков.

Становление «производящего» хозяйства в Европе (первоначально на Балканах) шло при воздействии, а вероятно, и при проникновении туда групп населения из Передней Азии. Подобные влияния могли иметь место и позже, но в целом на Балканах, в соседних областях Северного Причерноморья и Центральной Европы между VI–III (II) тыс. до н. э. происходило самостоятельное развитие культур. Эго привело к значительному прогрессу в земледелии и скотоводстве, металлургии, иных областях производства, а соответственно и в общественных отношениях, хотя здесь, конечно, не был достигнут уровень древних цивилизаций Передней Азии. Вообще протоисторические культуры Ближнего и Среднего Востока по многим социальным, хозяйственным и культурным показателям не соответствуют упомянутым культурам Европы и обществу индоевропейцев, реконструируемому по историко-лингвистическим данным.

Помещать предков индоевропейцев на Переднем Востоке нельзя еще и потому, что их прародина, безусловно, составляла единую обширную область глотто- и этногенеза. Между тем в областях от восточных районов Малой Азии, Сирии и Палестины до Западного Ирана (включая Закавказье, Армянское нагорье и, естественно, Месопотамию) аборигенное население принадлежало к различным неиндоевропейским языковым группам. Это хорошо известно по конкретным свидетельствам клинописных источников III–I тыс. до н. э. О том же говорят результаты современных исследований ранних этнолингвистических связей различных неиндоевропейских групп в пределах указанного региона: о связях языков хурритского и урартского с восточнокавказскими (нахско-дагестанскими) языками, протохаттского — на северо-востоке Малой Азии — с северо-западными кавказскими, эламского — с протодравидским языком (большая роль в разработке этих проблем принадлежит И. М. Дьяконову). Проникшие в этот регион представители индоевропейской языковой семьи принадлежали к уже отдельным, обособившимся ее «ветвям», и появились они здесь много позже «индоевропейской эпохи». Так, основные известные по имеющимся источникам «индоевропейцы» этих областей — западные иранцы и армяне — замещают старое местное население уже собственно в историческую эпоху (не относилось к индоевропейскому и древнейшее местное население востока Иранского плато, юга Средней Азии, долины Инда). И лишь в ряде районов Малой Азии возможно очень рано обитали отдельные группы индоевропейских племен, но эти районы примыкали к индоевропейскому ареалу Европы.

Эпоха формирования, развития и распада индоевропейского единства была весьма длительной; постепенно среди племен, составлявших эту общность, складывались группы, которые явились предшественниками основных исторически известных языковых семей. Среди них находились и предки ариев (индоиранцев); в тот период они еще продолжали сохранять тесные контакты с другими индоевропейскими племенами. На основании лингвистических данных ученые полагают, что наиболее тесными были связи протоариев с протогреками и протоармянами (В. Порциг, В. Георгиев, Р. Бирве, Т. Я. Елизаренкова и др.) или с предками славян и балтов (К. Цейс, А. Кун, Г. Хирт, А. Мейе, Г. Арнтц, Т. Барроу и др.). Эти языковые связи, безусловно, отражают реальные контакты, хотя они могут относиться и к разным историческим периодам.

Подобные данные позволяют помещать ариев на востоке индоевропейского ареала, скорее всего в районах к северу от Черного моря и Кавказа. Об этом свидетельствует и принципиально важное наблюдение о хозяйственных и экологических различиях, устанавливаемых для ариев, с одной стороны, и большинства остальных индоевропейцев — с другой: если данные большей части индоевропейских языков указывают на сохранение «лесных» традиций и отсутствие «разрыва» в продолжении этих традиций по сравнению с условиями общеиндоевропейской эпохи, то для ариев характерно значительное отклонение от такого экологического (и соответственно хозяйственного) фона. Выводы о различных для разных групп индоевропейцев хозяйственных и природных условиях, подразумевающих «контрасты леса и степей» (О. Шрадер), должны указывать на зону контактов в областях к северу от Черного моря, т. к. именно там проходили границы лесного ареала со степным.

В арийских языках широко представлена связанная со скотоводством терминология индоевропейского происхождения, и вместе с тем данные арийских и других индоевропейских языков говорят о значительных расхождениях в земледельческих традициях. Отсутствие в индоиранском языке ряда земледельческих терминов, общих для большинства индоевропейских языков, ученые приводили в качестве аргумента для обоснования точки зрения о том, что предки ариев будто бы покинули индоевропейский ареал еще до возникновения или широкого развития земледелия (В. Георгиев, В. Бранденштайн и др.). Отмеченный факт получал, однако, и иную трактовку: арии утратили земледельческие термины во время своего расселения, но предки индоевропейцев, включая ариев, занимались как скотоводством, так и земледелием (Г. Хирт, В. Вюст и др.). Действительно, новые историко-археологические данные показывают, что скотоводство на ранних этапах производящего хозяйства развивалось вместе с земледелием. Что же касается арийских языков, то в них сохранились такие слова индоевропейского происхождения, как названия отдельных злаков (ср., например, арийск. yava-, хеттск. eua-), жернова и пр.; в арийском языке обнаружены следы бытования общеиндоевропейского корня «сеять», слова «молоть» (иного, чем во многих других индоевропейских языках, но находящего соответствия в греческом и армянском); выявлены в них и некоторые другие индоевропейские термины, связанные с земледельческим хозяйством (работы А. Мейе, Э. Бенвениста, П. Тиме, Т. Барроу и др.).

Но все же в сравнении с арийским большинство других индоевропейских языков действительно имеют более тесные связи в области земледельческой терминологии. Однако это не значит, что арии со временем целиком утратили старые земледельческие традиции. Кроме того, имеются собственно арийские — общие как для индийского, так и для иранского — термины, говорящие о развитии земледелия у самих ариев. Но особое значение у них, бесспорно, приобрело скотоводство. Об этом свидетельствует многочисленная детализированная общеарийская терминология, указывающая на интенсивное развитие скотоводства, на новые приемы и методы ведения скотоводческого хозяйства, спецификацию его продуктов и т. д. Сравнительные историко-лингвистические реконструкции на основе изучения древнейших иранских и индийских памятников словесности показывают, что скот считался главным мерилом богатства и основной добычей в межплеменных столкновениях; большая роль придавалась крупному рогатому скоту. Особо следует отметить значение коневодства, получившего у ариев широкое развитие, что нашло подробное отражение в мифологических представлениях и поэтических формулах религиозно-эпических сочинений.

Уже давно высказывавшееся в науке мнение об обитании предков ариев в период распада индоевропейского единства в областях к северу от Черного моря и Кавказа согласуется с новыми археологическими материалами из Северного Причерноморья и соседних областей, относящимися ко времени, начиная с IV–III тысячелетия до н. э. У носителей ямной, катакомбной, полтавкинской и других культур указанного ареала особую роль играло скотоводство, но оно сочеталось с земледелием; наблюдался заметный прогресс и в других отраслях производства, в том числе металлургии, а также в общественных отношениях. Весьма примечательны полученные советскими археологами новые данные о весьма широком и раннем (не позже IV тысячелетия) распространении в областях к северу от Черного моря коневодства, игравшего, как известно, весьма большую роль в жизни арийских и других индоевропейских племен.

В научной литературе ариев нередко называют кочевниками, «номадами». Но это определение не является правомерным. Сам факт широкого расселения ариев по громадным территориям еще не указывает на кочевое хозяйство и быт; подобно кельтам, славянам, германцам, которые также распространились по обширным пространствам, индоиранцы использовали лошадей и крупный рогатый скот в качестве транспортного средства. Это хотя и увеличивало их подвижность, но еще не делало их кочевниками. Арии были скотоводами-земледельцами, жившими в долговременных поселениях или ведшими полуоседлый образ жизни. Показательно, что сравнительные историко-лингвистические данные об индоиранцах рисуют у них примерно тот же тип хозяйства и быта, что и археологические материалы степных культур III–II тысячелетия до н. э. (та и другая группа данных показывают, в частности, что удельный вес крупного рогатого скота в составе стада у индоиранских племен в указанный период был значительно больше, чем позднее — в «кочевую» эпоху). Вместе с тем нельзя не признать, что пастушеско-земледельческое хозяйство и образ жизни арийских племен способствовали их широкому распространению по обширным территориям.

К началу исторической эпохи племена этой этноязыковой группы засвидетельствованы на огромных просторах: в Северном Причерноморье, евразийских степях, в Средней Азии, в Иране и Северном Индостане. В эпоху же арийского единства и начальных этапов расселения индоиранских племен они не могли быть распространены на столь обширных пространствах. Сами же эти территории не были однородны по своему хозяйственно-культурному и социальному типу. Здесь четко выделяются две крупные зоны: 1) области более северных степных культур; 2) области, входившие в состав древнего земледельческого ареала Ближнего и Среднего Востока и включавшие Иранское плато, юг Средней Азии и северо-запад Индостана. В этом ареале, начиная уже с VII–VI тысячелетия до н. э., распространились оседло-земледельческие культуры, внутреннее развитие которых закономерно вело к возникновению в IV–III тысячелетии центров протогородских, а затем и городских цивилизаций; Хараппская цивилизация в долине Инда процветала еще в первых веках II тысячелетия до н. э.

Позже в северо-западных областях Индостана складывалась «Ригведа», а на территории Афганистана, Средней Азии, Восточного Ирана — «Авеста». Географический горизонт этих древнейших памятников словесности индоариев и иранцев, по мнению ряда исследователей, подтверждает будто бы вывод о раннем обитании ариев в Средней Азии, на востоке Ирана или даже в Индии. К сходным заключениям приходят нередко и археологи: соотнося с индоиранскими племенами те или иные показатели конкретной археологической культуры, прежде всего типы керамики, они помещают арийские племена на востоке Ирана и в соседних областях в III — начале II тысячелетия до н. э., а иногда и ранее. Так, например, иранские племена, исторически засвидетельствованные с начала I тысячелетия до н. э. на западе Ирана, часто отождествляют с носителями культуры так называемой «серой» керамики, распространенной в то время на этих территориях; ей приписывается происхождение из более восточных областей Ирана, откуда поэтому «выводят» и иранские племена. Исходя из того что «серая» керамика (культуры Гиссара-Горгана) была распространена на северо-востоке Ирана в III тысячелетии до н. э. или даже несколько ранее, предполагают обитание там иранцев или других групп ариев уже в тот период (Т. Кайлер Янг, Ж. Дейе, Р. Гиршман и др.). Существует также точка зрения о связи ариев с культурами расписной керамики юга Средней Азии и соседних районов Иранского плато (культуры типа Анау-Намазга и др.). Сторонники этой точки зрения полагают, что арии продвигались оттуда в другие районы Ирана и в направлении Индии (В. М. Массон, И. Н. Хлопин и др.). Если это так, то нужно признать, что арийские племена находились на юге Средней Азии и в примыкающих областях Иранского плато в III тысячелетии до н. э. и даже раньше и были связаны здесь с оседло-земледельческими протогородскими культурами.

Однако сторонники указанных концепций часто допускают возможность бытования арийских групп и в более северных районах — в степной зоне. Но такая трактовка неизбежно предполагает очень раннюю или исконную связь разных групп арийских племен с двумя совершенно различными историко-культурными зонами. Но и предположение о том, что разные группы индоиранских племен жили в совершенно различных историко-культурных и хозяйственных условиях, недопустимо для времени, когда шло формирование общеарийских языковых особенностей, тех социальных, хозяйственных и культурных черт, которые, безусловно, были характерны для индоиранцев в целом, т. е. в эпоху арийского единства.

Для индоиранцев, предков и ариев Индии, и племен иранской группы, характерен единый культурно-хозяйственный и социальный тип, глубокое, даже в деталях, сходство в быте, хозяйстве, обычаях, общественном строе, культуре, религии и т. п. Это достаточно хорошо известное положение не нуждается в специальной аргументации. Бесспорным представляется также существование индоиранского («арийского») единства как реального этнокультурного комплекса, возникшего на основе интенсивных связей и общего развития на определенной и единой в хозяйственно-культурном отношении территории. Отсюда в свою очередь следует, что из двух синхронных, но разнородных по общему культурному и социально-экономическому облику типов, которые представляют собой древние земледельческие цивилизации юга Средней Азии и Иранского плато, с одной стороны, и северные степные культуры — с другой, арии по своему происхождению могли быть связаны лишь с одним из указанных ареалов.

Независимо от выводов о локализации индоевропейской прародины, о времени выделения из нее индоиранцев и путях их расселения имеются надежные данные, свидетельствующие об обитании последних в северной степной зоне. Судя по материалам исторических источников и ономастики, в Северном Причерноморье к началу «исторической эпохи» (еще до скифо-сарматского периода) находилось ираноязычное население. Эти сведения уводят нас по крайней мере к концу эпохи бронзы, к рубежу II–I тысячелетия до н. э., когда часть иранских племен еще обитала в европейских степях. О более древнем периоде свидетельствуют сравнительные лингвистические данные о многочисленных и системных ареальных (не являющихся общеиндоевропейскими) связях арийских языков с рядом индоевропейских языков Европы, об ареальных связях с «европейскими языками» иранских языков в целом (но уже без индоарийского) и, наконец, лишь некоторых иранских языков. Особенно показательны установленные в недавнее время по материалам осетинского языка многочисленные изоглоссы со «среднеевропейскими» языками (предшественниками кельтского, латинского, германского, балтийского и др.), что определенно указывает, в частности, на контакты в пределах II тысячелетия до н. э. (работы В. И. Абаева). Эти данные хронологически примыкают к свидетельствам «исторической эпохи», позволяющим говорить об ираноязычном населении на юге Восточной Европы в конце II — начале I тысячелетия до н. э. В целом же упомянутые лингвистические материалы показывают, что племена индоиранской принадлежности не покидали полностью европейской части степной зоны, а постепенно расселялись оттуда отдельными группами.

К тем же выводам приводят свидетельства о связях индоиранских языков с финно-угорскими. В последних выявлено много индоиранских заимствований, в том числе определенно общеарийского и иранского происхождения. Данные исторической фонетики позволяют надежно выделить из общего фонда этих заимствований группу слов, воспринятых именно из иранских языков, в которых уже произошел ряд характерных звуковых изменений сравнительно с «общеарийским состоянием». Упомянутые языковые контакты общеарийской, а затем и иранской эпохи, очевидно, происходили на границах лесной зоны от Поволжья до Зауралья.

Итак, есть все основания утверждать, что в течение длительного периода индоиранские племена находились в европейских и примыкавших к ним азиатских степях. Поскольку до эпохи распада общеарийского единства они жили в одинаковых культурно-хозяйственных условиях, а индоиранские языки определенно были распространены тогда в степной зоне, то неизбежен вывод об обитании племен в указанную эпоху именно в этих районах.

Такой вывод вполне согласуется с заключениями об общеарийских истоках мифологических представлений индийцев, иранцев, скифов, рассмотренных в нашей книге. «Северный цикл» общеарийской мифологии свидетельствует, что индоиранцы в эпоху общеарийского единства обитали в степных районах Юго-Восточной Европы до Поволжья и Зауралья. Отсюда они постепенно распространялись к востоку и к югу вплоть до границ Индии и Ирана, расселяясь по обширным территориям Казахстана и Средней Азии; возможно, индоиранские племена проникали в Иран и Переднюю Азию также и через Кавказ.

К какому же времени можно относить различные этапы процесса расселения арийских племен с их «степной» прародины?

Самые ранние из дошедших до нас памятников словесности индийцев и иранцев — «Ригведа» и «Авеста» — датируются концом II — первой половиной I тысячелетия до н. э. Исходя из большой языковой близости этих текстов, их словарного фонда, грамматической структуры, поэтических приемов, традиционных образов и т. п., исследователи обычно относят распад индоиранского единства ко времени не ранее начала II тысячелетия до н. э. или в пределах 2000–1500 гг. до н. э.

К древнейшим свидетельствам об индоиранских языках относятся группа слов, целый ряд имен (людей и некоторых богов), социально-культурные термины (прежде всего связанные с коневодством и колесничным делом) арийского происхождения, которые зафиксированы в ближневосточных текстах с середины II тысячелетия до н. э. Этот «словарный фонд» принадлежал языку некой арийской группы, появившейся в Передней Азии в пределах второй четверти II тысячелетия до н. э. (судя по имеющимся данным письменных источников из Передней Азии более раннего времени, события, связанные с проникновением ариев, происходили после XVIII — начала XVII в. до н. э.). Он отражает хронологически более раннее состояние, чем то, которое представляет язык «Ригведы». Исследователи по-разному определяют место переднеазиатского арийского диалекта в общей системе индоиранских языков. В настоящее время большая часть ученых полагает, что он принадлежал племенам, близкородственным предкам индийских ариев (а не иранцев). Но более веские основания для такого вывода заключаются скорее в фактах культурно-исторического характера, указывающих на определенную близость переднеазиатских и индийских ариев. Так, засвидетельствованное в источниках перечисление богов (Митра, Варуна, Индра, Насатьи) характерно для раннеиндийской традиции (а высший ведийский бог Варуна не известен в иранской традиции). Бесспорные же лингвистические данные об отнесении переднеазиатского арийского диалекта к собственно индоарийской стадии развития отсутствуют (некоторые слова, известные в индоарийском, являются лишь признаком диалектного различия). Поэтому можно полагать, что перед нами один из диалектов индоиранского языка в завершающий период существования арийского языкового единства.

Вопрос о времени распада арийского единства может быть также рассмотрен и в свете данных археологии. Имеется возможность сопоставить археологические материалы с территории, где могли обитать индоиранские племена в общеарийскую эпоху, с данными о тех особенностях их хозяйства и социального строя, которые отражены и в индийской и в иранской традиции, т. е. восходят к арийской эпохе. Одна из таких общеарийских «реалий» — боевая конная колесница, с которой в индоиранской традиции тесно связаны обычаи и институты, лежащие в основе многих общих социально-политических и мифологических представлений, образов религиозно-поэтического языка и пр.

Некоторые ученые полагают, что из всех арийских племен более высокого социального уровня достигли лишь предки ведийцев и той части иранцев («авестийцев»), которые распространились в районах развитых цивилизаций юга Средней Азии и Иранского нагорья; при этом они считают, что ранее арии не знали колесницы (боевая конная колесница, по их мнению, была изобретена в Передней Азии или в ее окраинных горных районах) и познакомились с ней, уже проникнув в указанные области. Но хотя сторонники подобного мнения утверждают, что еще до появления ариев в Передней Азии там были известны домашняя лошадь и колесница (а еще ранее колесный транспорт), такая постановка вопроса неправомерна: и на заре истории различные хозяйственные и технические достижения, появившиеся в одном историко-географическом районе, достаточно быстро распространялись и в соседних областях (если, конечно, там имелись необходимые социально-экономические предпосылки и потребности).

Возможно, колесный транспорт в Европе и в евразийских степях и распространился при влияниях, шедших из Передней Азии, однако это происходило уже за много веков до начала II тысячелетия до н. э. (об этом говорят и сравнительные данные индоевропеистики, и археологические материалы). В настоящее время хорошо известно, что к концу IV тысячелетия до н. э. если не ранее, колесный транспорт использовался на Балканах, в Подунавье, в областях к северо-западу и северу от Черного моря. В степных районах Причерноморья и далее на восток до Поволжско-Уральских степей применение колесного транспорта засвидетельствовано материалами археологии для IV–III тысячелетий до н. э. (при раскопках памятников ямной культуры обнаружены, например, остатки повозок со сплошными, без спиц, деревянными колесами; повозки, очевидно, запрягались крупным рогатым скотом). Коневодство же, судя по археологическим свидетельствам, в упомянутых европейских районах было распространено гораздо ранее, чем в Передней Азии. Оно, очевидно, вообще возникло впервые в областях к северу от Черного моря и в соседних районах, где кости лошади обнаружены на поселениях, датируемых V–IV тысячелетиями до н. э.: в ряде памятников Северного Причерноморья, относящихся к IV и III тысячелетиям до н. э., среди найденных костей домашнего скота более половины принадлежит лошади (археологические материалы о распространении колесного транспорта и коневодства в этих районах Старого Света в связи с проблемой происхождения индоевропейцев и ариев в последние годы подробно рассмотрены советским археологом Е. Е. Кузьминой).

Наряду с развитием транспорта и коневодства на упомянутых территориях Европы имелись и условия, способствовавшие появлению боевой колесницы — достаточно развитая металлургия, отдельные виды профессиональных ремесел, социальная дифференциация и т. д.

На Ближнем Востоке широкое употребление колесницы в военных целях и интенсивное развитие коневодства начались лишь незадолго до середины II тысячелетия до н. э. С этого времени письменными источниками Переднего Востока засвидетельствована значительная роль отрядов колесничных воинов, что привело к существенному изменению системы военного дела и военной техники. По имеющимся же источникам XVIII — начала XVII в. до н. э., подобные изменения еще не произошли, а домашняя лошадь хотя к тому времени и была известна, но коневодство не играло заметной роли (показательно, что в «Законах Хаммурапи» при упоминании различных видов скота лошадь вообще не фигурирует, но зато она стала хорошо известна позже в Вавилонии (касситское время); судя по результатам раскопок поселений на обширных территориях от Передней Азии до Индостана, в хозяйстве и военном деле лошадь вообще не использовалась или не имела сколько-нибудь существенного значения вплоть до первых веков II тысячелетия до н. э.).

Качественные сдвиги в развитии коневодства на Ближнем Востоке были связаны с появлением и усилением там роли ряда племен, в том числе и прежде всего ариев и вошедших с ними в контакт народов (касситы, группы хурритов и др.). Бесспорные данные о проникновении арийской лексики и специальной терминологии, связанной с коневодством, в древние местные языки ряда народов Передней Азии показывают, что арии принесли с собой неизвестные там ранее навыки коневодства, применения колесницы, тренинга упряжных лошадей и пр. С другой стороны, современные археологические материалы свидетельствуют, что распространившиеся около середины II тысячелетия на Ближнем Востоке приемы взнуздывания лошади и элементы конской сбруи были связаны с соответствующими традициями, которые бытовали в ряде областей Европы. Но здесь для нас важен не вывод о «приоритете», а сам факт, что конная колесница уже тогда использовалась в европейских областях, и именно в тех, где можно локализовать индоиранские племена в общеарийскую эпоху.

Нельзя принять и упоминавшуюся точку зрения о том, что особенности социально- экономического строя, реконструируемые по материалам «Вед» и «Авесты», были характерны лишь для «ведийцев» и «авестийцев». Последние принадлежали к иранской ветви ариев и вместе с другими иранцами пережили последовавшую за индоиранской общеиранскую эпоху, которая наряду с языковыми изменениями характеризовалась и различными хозяйственными, военными, социально-идеологическими, религиозными и другими нововведениями; сама «Авеста» отражает такие традиции, являющиеся более поздними, чем общеарийские. Поэтому общие по происхождению черты (включая освоение боевой колесницы), прослеживаемые при сравнении данных «Вед» и «Авесты», должны быть свойственны и иранцам в целом. И действительно, элементы той же общественной структуры и отражающей ее идеологии непосредственно наблюдаются также у других ираноязычных племен и народов, например, у племен скифской ветви, развивавшихся долгое время в степях (данные античных авторов, скифо-сарматской ономастики, осетинского языка и Нартовского эпоса), у западных иранцев. О последних (кроме сообщений античных авторов и древнеперсидских ахеменидских надписей) теперь имеется богатый ономастический и лексический иранский фонд из «побочной традиции». Так, недавно опубликованные эламские тексты из Персеполя на обширном материале подтвердили, что древнеперсидский язык обладал разнообразной религиозно-идеологической, социальной, военной и другой терминологией, унаследованной от индоиранской и общеиранской эпох. Сюда относятся и новые свидетельства арийских традиций об использовании колесницы: дополнительные данные о бытовании самого ее названия, или, например, термин «ратайштар» — «стоящий на колеснице» (в «Авесте» это наиболее частое обозначение членов касты военной аристократии, его индийское соответствие — ратхештхар — иногда встречается в перечислении тех же каст-варн вместо более обычного «кшатрий»). Колесница под ее арийским названием была известна и предкам скифо-сармато-осетинских племен.

Итак, реконструируемая по данным «Вед» и «Авесты» социальная структура, включая и сражавшуюся на колеснице знать, должна быть возведена к общеарийскому периоду. Мнение же о возникновении ее лишь у части арийских племен на юге Средней Азии и Иранском плато не подкреплено конкретными доказательствами, а основано на убеждении, что этот относительно высокий уровень общественных отношений мог быть достигнут только в условиях культур земледельческого ареала Востока. Но как раз древние земледельческие культуры по своему социальному и хозяйственно-культурному облику не могут соответствовать общему типу и отдельным чертам общества, хозяйства и быта индоиранских племен. Напротив, именно степные культуры как в хозяйственно-бытовом отношении, так и по социальным показателям вполне удовлетворяют и общим, и частным характеристикам этого «арийского» общества. Данный вывод становится еще более очевидным в свете новых археологических исследований.