Заключение

Заключение

ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ Сталинградской битвы минуло 20 лет[14]. За прошедшее время четко определились всемирно-исторические масштабы этого события. «Для Германии битва под Сталинградом явилась самым тяжким поражением за всю ее историю, для России же — ее величайшей победой. В сражении под Полтавой (1709 год) Россия стала великой европейской державой; Сталинград положил начало ее превращению в одну из двух могущественнейших мировых держав»[15].

В сознании немецкого народа — и отнюдь не только того поколения, которое пережило Вторую мировую войну, — название города на Волге, где разыгралась трагедия, надолго сохранит свое зловещее звучание. Этот город на Волге пылающим заревом осветил военное, политическое и моральное крушение всего нацистского режима. Преисполненная глубокого символизма трагическая эпопея обнажила дьявольскую сущность антинравственной государственной и военной системы гитлеризма. За этой системой, поддавшись ее воздействию, вплоть до самого ужасного конца в самоубийственном ослеплении следовало большинство немцев.

Фельдмаршал Паулюс был одним из тех, кто помогал претворять в жизнь пагубные приказы. К сожалению, лишь после катастрофы он понял, во имя чего отдали свои жизни многие борцы Сопротивления и политически мыслящие представители офицерства. По возвращении из плена Паулюс в одном из своих публичных выступлений весьма верно отметил символическое значение трагедии на Волге: «В событиях Сталинградской битвы и сопутствовавших ей явлениях отразились как в капле воды все проблемы гитлеровских захватнических войн, все противоречия между требованиями стратегической обстановки, с одной стороны, и теми политическими и экономическими целями, которые ставило перед собой верховное руководство, — с другой стороны. Мы видим самоотверженность немецких солдат и офицеров. Но их самоотверженность была использована в преступных целях. Мы видим также предел человеческих и материальных возможностей, видим потрясающие личные трагедии, — короче говоря, мы стали свидетелями всех бедствий, которые претерпел немецкий народ. В результате развязанной Гитлером войны обрушились бедствия на подвергшийся нападению Германии советский народ»[16].

Эти мысли заслуживают того, чтобы углубить и развить их, ибо они в самом деле наглядно раскрывают характерные черты пережитой войны и того режима, неизбежным порождением которого она была. Уже одна только авантюристическая попытка одновременно прорваться и к Волге, и на Кавказ показала сумасбродность захватнических планов. Стремление овладеть военно-промышленными центрами показывает, как далек был от классических законов стратегии дилетантствующий диктатор. Наступление на многие сотни километров в глубь вражеской территории велось без учета элементарных географических и метеорологических условий, без достаточных резервов и нормального снабжения войск, которых принудили выполнять непосильные задачи. Как и вся война в целом, это была игра ва-банк, и высший генералитет не положил ей конец. Наконец, стремление во что бы то ни стало овладеть Сталинградом, которое в значительной мере диктовалось нелепыми и безответственными соображениями престижа, полностью разоблачило кощунственное высокомерие и аморальность Гитлера и его мировоззрения. Все, что было передумано и перечувствовано, сделано и упущено во время битвы в окружении, совершенные при этом добрые и дурные поступки, — все это представляло драматический сгусток той общей судьбы, которая выпала на долю немецкого народа. То было символическое воплощение пагубного пути, на который была совращена вся нация: захват чужих земель и высокомерное пренебрежение к другим народам, самонадеянность и фанатизм, роковое стремление приспособиться к происходящему и бесплодные протесты, беспрекословное повиновение и бесчисленные душевные конфликты, лживые обещания и наивная доверчивость, самоотверженное выполнение долга и злоупотребление высокими побуждениями и преданностью, демагогическая пропаганда и надругательство над человеческим достоинством, распространившееся повсюду солдафонство и верноподданничество вместо сознания гражданской ответственности, всеобщая вина и покорность злому року перед лицом событий, которые в конечном итоге должны были с фатальной неизбежностью привести к катастрофе. В сталинградской катастрофе как в фокусе отразились все наиболее характерные свойства нацистского государственного и военного руководства. Эта катастрофа является гигантским уроком военного провала, на котором история как бы решила продемонстрировать все наихудшие последствия сосредоточения безграничной власти в руках одного «фюрера», тоталитарных порядков и беспрекословного повиновения безумным приказам.

Удалось ли немецкому народу за прошедшие 20 лет идейно и политически избавиться от чудовищного наследия во имя и в интересах своего оздоровления? Можно ли действительно сказать, что дискуссия вокруг сталинградских событий и порожденных ими проблем дала плодотворные результаты? И есть ли уверенность в том, что полезные уроки прискорбного прошлого станут достоянием наших потомков? На эти вопросы никто не может, не греша против совести, ответить утвердительно. В восприятии истории нацизма и участия Германии во Второй мировой войне, одним из наиболее характерных эпизодов которого, как только что было отмечено, явилась сталинградская катастрофа, у немцев наблюдается своеобразное раздвоение сознания. Оно проявляется во многих сторонах мышления и в оценке различных событий и явлений, не в последнюю очередь как раз таких, как битва на Волге и движение Сопротивления против Гитлера. В первый послевоенный период не было недостатка в искреннем стремлении познать и осмыслить происшедшее, чтобы, руководствуясь благими намерениями, разделаться с недавним прошлым и преодолеть унаследованные заблуждения. Однако по мере того, как свиток лет все больше отдалял от нас катастрофу на Волге, а материальное благосостояние в результате высокой экономической конъюнктуры поднималось и наступило самоуспокаивающее благоденствие, стремление осмыслить прошлое умирало и процесс великого обновления и очищения от прежних грехов так и не состоялся. Лихорадочная погоня за внешними успехами и повышением жизненного уровня постепенно заглушила в широких кругах немецкого населения пробужденное тотальной военной катастрофой чувство политического и нравственного самосознания. Жажде наживы мешали воспоминания о недобром прошлом. Так создавалась атмосфера обманчивой неуязвимости, на почве которой произрастало сытое равнодушие и тупое пренебрежение к моральным и духовным ценностям, обладание которыми при нынешних общественных и жизненных условиях стало восприниматься как нечто само собой разумеющееся, хотя на самом деле их нужно отстаивать в повседневной борьбе.

Как же в такой атмосфере могла сохраниться психологическая готовность избавиться от тяжкого груза прошлых лет! Сытое довольство не желало, чтобы его тревожили воспоминаниями о прошлом, оно стремилось отгородиться от них и вытеснить неприятные ощущения ушедших лет. Так в литературе о Сталинграде возникла неблаговидная тенденция под прикрытием кажущейся объективности реабилитировать, приукрасить, затушевать, обойти молчанием события прошлого или же представить их в искаженном виде. Достойно сожаления, что эти приспосабливающиеся к духу времени тенденции в немалой степени способствуют тому, чтобы окончательно выбросить за борт бесспорно горькие, но целебные плоды нашей национальной катастрофы.

Попытки по-настоящему разобраться в прошлом, в частности вернуться к вопросу о сталинградской катастрофе, осложняются и в связи с изменившимся в Федеративной Республике Германии отношением к военным проблемам. В период, когда возрождение немецкого солдатского духа вначале безудержно поносилось державами-победительницами, а затем начали раскапывать достоинства, похороненные под обломками милитаризма, многие генералы, военные историки и публицисты всячески стремились внести свою лепту в восстановление чести немецкого солдата путем замалчивания всей правды, отказа обсуждать некоторые скользкие темы и даже неуместного оправдания и прославления прошлого. Это медвежья услуга. Ганс Ротфельс справедливо подчеркивал, что лишь «до конца откровенная полемика» может способствовать очищению атмосферы и созданию таких условий, которые помешали бы возникновению новых легенд. «Это далеко не самое приятное дело. Однако стремление забыть неприятные вещи и вытеснить их из своего сознания еще никогда не вело к духовному оздоровлению. Поэтому мы никак не можем уйти от деликатных проблем и избежать прикосновения к едва зарубцевавшимся ранам»[17].

Этот вывод особенно справедлив в отношении битвы на Волге. Мы должны найти в себе силы и мужество тщательно исследовать мрачную и неприглядную главу истории, повествующую о принижении и самоотчуждении нашего солдатского духа, взглянуть в глаза всей правде и принять ее такой, как она есть. Мы должны выяснить, каким образом нацизму удалось постепенно переломить спинной хребет немецких вооруженных сил. Нужно обнажить и исторические корни роковых событий прошлого. Откровенное обсуждение всех этих проблем, затрагивающих основы солдатской этики, повысит способность распознавать истинное соотношение духовных и моральных ценностей, поможет чувствовать допустимые границы повиновения и постоянно помнить о высшем долге блюсти право, свободу, моральную чистоплотность и человеческое достоинство. От участия в обсуждении этих проблем не должен уклоняться ни один солдат или офицер. В этой связи можно было бы напомнить слова Теодора Литта о целебной силе правды: «Пытаться не замечать ее равносильно уничтожению источника духовного обновления. Насильно подавлять правду — это не что иное, как превращать благословление в проклятье. Ибо то, о чем человек старается не думать, не перестает существовать и, будучи лишенным возможности проявляться открыто, становится укором, от которого нельзя избавиться, порождает неизменное ощущение, что совесть твоя нечиста»[18].

Сталинградской трагедии невозможно придать какой-то высший смысл с помощью использованных в свое время фальшивых речей о героизме или нынешних попыток окружить ее романтическим ореолом. Завещание павших может быть выполнено лишь в том случае, если воспоминание об этой военной, моральной и политической катастрофе станет для нас неиссякающим кладезем исторических уроков. Предпосылкой этого является безоговорочная решимость до конца вскрыть всю взаимосвязь тогдашних событий, не ограничиваясь лишь их военно-стратегическими аспектами, и готовность пересмотреть унаследованный кодекс солдатской чести, имея в виду те его представления и понятия, которые несовместимы с человеческим достоинством и законом нравственности.

Замкнутый солдатский мирок со своими собственными представлениями о долге и чести, на который не распространяются общечеловеческие моральные устои, является чистейшим вздором. Постигшая немецкий народ трагедия под Сталинградом дает наглядный урок того, к каким извращениям солдатского духа может привести засилье аморальной и безответственной диктаторской власти и какое насилие над человеческим существом неизбежно несет с собой тотальная война вообще.

Именно битва на Волге продемонстрировала, в какой роковой степени германский вермахт был превращен в инструмент осуществления бредовых целей нацистского режима. Было бы весьма полезно, если бы ныне эту истину во весь голос неустанно провозглашали и те, кто, занимая в прошлом высокие военные посты, ответствен за все это.

К сожалению, это имеет место лишь в очень редких случаях. В подавляющем большинстве трудов и мемуаров бывших гитлеровских генералов преобладает тенденция оправдать прошлое. Типичным образчиком таких попыток могут служить воспоминания Манштейна, особенно глава о Сталинграде. Ознакомление с этой неприглядной литературой оставляет ужасающее впечатление непоколебленной самоуверенности, нежелания вникнуть в сущность происшедшего и признать свои заблуждения. Английский военный публицист Лиддл Гарт однажды нарисовал яркий образ немецкого офицера, который, наглухо замкнувшись в своей узкопрофессиональной военной сфере, готов беспрекословно повиноваться любому приказу, не задаваясь мучительным вопросом о политической ответственности. «Мне он представляется, — пишет Лиддл Гарт, — современным Понтием Пилатом, смывающим со своих рук всю ответственность за приказы, которые он должен выполнять»[19].

Почти нигде в подобных мемуарах не говорится о своих собственных промахах или о высшем велении совести. Почти никогда не делается попытка рассматривать ход военных действий с точки зрения общих принципов ведения войны и не ставится вопрос о политической подоплеке происходившего. На первом плане всегда стоят лишь чисто военные события и результаты, а также явно продиктованное соображениями личного престижа стремление оправдаться, смыть с себя позор военного поражения и переложить всю вину на одного только могильщика Германии, который вовремя улизнул от земного суда. Характерным в этой связи является вызывающее недоумение заявление генерала Дёрра: «Мне кажется, всю вину за Сталинград несет лишь один человек, и этим человеком был безбожник Адольф Гитлер»[20].

В подобных утверждениях сознательно игнорируется существование целой иерархической лестницы, по ступеням которой разграничивались масштабы ответственности, начиная с верховного главнокомандующего и далее через фронтовых командующих вплоть до командиров низовых подразделений.

Лейтмотивом данной книги является вопрос об ответственности… С этим вопросом самым тесным образом связаны разносторонние политические и морально-психологические проблемы, без рассмотрения которых было бы невозможно охватить во всей глубине и во всем его историческом значении феноменальное явление Сталинграда. Попытка свести трагедию на Волге лишь к ее военно-стратегическим сторонам никоим образом не может отобразить всю грандиозность событий. Именно в этом следует искать корни той неудачи, которая постигла Вальтера Гёрлица при попытке проанализировать происшедшее. Гёрлиц только чуть-чуть затронул связанную с этим проблематику. К тому же он оказался не в состоянии надлежащим образом учесть чрезвычайный характер сталинградских событий. Ничто не давало ему права мерить на обыкновенный аршин такие события, при которых в атмосфере царившего тогда произвола и бесчеловечности едва ли можно было считать, что долг повиновения еще имеет под собой какую-либо нравственную основу. В этом смысле перед историей грешен и фельдмаршал Паулюс, который, подобно многим другим высшим военачальникам, до самого конца не смог освободиться от ослепления и трагических иллюзий. Он оказался не в состоянии осознать дьявольскую природу происходящего. Ему не хватило необходимой политической проницательности и способности прислушаться к голосу собственной совести в соответствии с грузом ответственности, который лежал на нем.

При исследовании сталинградской трагедии и роли ее главных действующих лиц ответственность ложится и на историков. Письменным свидетельствам и официальным документам, безусловно, принадлежит решающее значение. Но они не содержат в себе всей правды. Объективность ведь тоже не является самодовлеющей величиной, и история не представляет собой беспристрастного оппонента. Историк связан необходимостью учитывать также веления нравственности, он не может оставаться нейтральным созерцателем, когда происходит борьба между добром и злом.

Историческая проблематика Сталинграда — и здесь вновь проявляется символический характер этой битвы — выдвигает перед нами один из наиболее роковых для немецкого народа вопросов, который после ухода Бисмарка с политической арены не переставал волновать немецкую общественность и нерешенность которого была главной причиной пережитых Германией в обеих мировых войнах катастроф. Речь идет о разумном соотношении между политикой и общими принципами ведения войны. Сталинград отчетливо продемонстрировал, как далеко отошли ответственные военные руководители Германии от доктрин и военно-философских воззрений Клаузевица, провозгласившего приоритет этически обоснованного политического мышления над чисто военной стороной дела. По этой причине война на Востоке выродилась в беспощадную войну двух противоположных мировоззрений, которая к тому же низводила немецких войсковых командиров до роли прислужников «стратегии невозможного» и все больше отдаляла их от традиционных представлений военной этики. Рывок к Сталинграду, представлявшему собой «краеугольный камень», на котором должен был держаться весь гигантский комплекс дальнейших операций по завоеванию Ближнего Востока, был кульминационным пунктом захватнических устремлений нацизма. Произросшее на почве бредовых расовых теорий чудовищное высокомерие привело к игнорированию и недооценке боевой мощи Красной Армии, а также экономических и моральных источников могущества Советского Союза. Смертельная схватка под Сталинградом не только завершилась тотальной победой достойного противника, преподнесшего немецким захватчикам современные «Канны», но и нанесла уничтожающий удар по бредовым замыслам и захватническим устремлениям нацизма. Битва под Сталинградом пробудила в советском народе небывалую энергию и мобилизовала его могучие силы. Во всяком случае, сокрушительный разгром немецкой армии на Волге был не только следствием численного перевеса и превосходства человеческих и материальных ресурсов противника, как это еще сегодня хотел бы представить кое-кто из тех, кто ничему не научился. Борьба советского народа, защищавшего и освобождавшего свою подвергшуюся иноземному нашествию Родину, окончательно привела в дни Сталинграда к динамическому слиянию большевистского государственного строя и советского патриотизма, превратившемуся в решающий фактор мировой политики.

В процессе духовного преодоления недавнего злополучного прошлого особенно важно осознать те уроки, которые вытекают из сталинградской трагедии. Конечно, необходимые исторические выводы должны сопровождаться изменением отношения к существующим политическим реальностям. «При этом, — подчеркивал Герхард Мёбус, — нельзя, однако, упускать из виду, что преодоление иллюзий составляет лишь одну сторону процесса духовного обновления, подобно тому как расчистка обломков всего лишь подготовляет сооружение нового здания»[21]. И ныне, и в будущем путеводной звездой для нас могут служить подчиненные велениям нравственности политические заветы упомянутого в этой книге выдающегося военного деятеля, который сумел преодолеть рамки чисто военного восприятия и подняться до проникнутого сознанием своей ответственности политического мышления и образа действий. Генерал Людвиг Бек подал пример, достойный подражания, не только самой своей жизнью и жертвенной гибелью. В оставленных им памятных записках и «Набросках» мы находим возрождение и творческое развитие идей Клаузевица[22]. Бек опроверг фальшивые утверждения, будто война является наивысшей формой деятельности нации. Он опроверг ту точку зрения, которая, к нашему несчастью, так выпячивалась в предшествующую историческую эпоху, — а именно, что главным является военное мышление. Он показал, что одностороннее военное мышление должно быть подчинено гораздо более обширной сфере военной политики, главная задача которой может состоять лишь в том, чтобы сохранить и защитить мир, постоянно памятуя при этом о непреложном долге блюсти чувство личной ответственности, человеческого достоинства и свободы нравственных решений.

Память о Сталинграде, а также те национальные проблемы и задачи, которые вытекают для нас из завещания павших, должны постоянно напоминать нам о необходимости до конца осмыслить бесцельность жертв, принесенных с такой жестокостью. Мы должны бдительно следить за тем, чтобы не допустить повторения такого развития, которое грозило бы безжалостно уничтожить высшие духовные ценности и жизненные блага или хотя бы подвергнуть насилию личность, вынуждая ее делать то, что противоречит голосу совести или чего не могут одобрить сердце и разум.

Если мы извлечем надлежащие уроки из сталинградских событий и национальной катастрофы, которую отделяет от нас развертывающийся свиток лет, то жертвы и страдания отцов не пропадут даром для потомства.

Перевод с немецкого Н.С. Португалова.