Глава 23 Аншлюс

Глава 23

Аншлюс

Мое увольнение. – Гитлер согласен встретиться с Шушнигом. – Обстоятельства, предшествовавшие переговорам. – Встреча в Берхтесгадене. – Требования Гитлера. – Протокол Кепплера. – Соглашение достигнуто. – Речь Гитлера в рейхстаге. – Замена Леопольда. – Давление Франции. – Шушниг предлагает провести плебисцит. – Вмешательство Геринга. – Армия на марше. – Размышления об аншлюсе. – Исчезновение Кеттелера. – Я возвращаюсь домой

Кульминация кризиса в вермахте пришлась на 4 февраля 1938 года. Чтобы отвлечь внимание от его результатов, Гитлер вызвал другой кризис, который имел в дальнейшем для германского народа еще более значительные последствия. В тот вечер я спокойно сидел в своем кабинете в представительстве, когда раздался телефонный звонок. На проводе был Ламмерс, статс– секретарь берлинской рейхсканцелярии. «Фюрер просил меня проинформировать вас о том, что ваша миссия в Вене закончена. Я хотел сказать вам об этом прежде, чем вы прочтете об этом в газетах».

От изумления я едва не лишился дара речи.

«Вы можете сообщить мне причины этого неожиданного решения? – спросил я. – Наверняка фюрер мог сказать мне об этом на прошлой неделе, когда я был в Берлине».

«Решение принято только что, – ответил он. – Герр фон Нейрат (министр иностранных дел), а также Хассель и Дирксен (послы в Риме и Токио) тоже отставлены. Мне очень жаль, но никакой дополнительной информации в настоящий момент я дать не могу».

Я не знал, что и подумать. Я находился в Вене уже почти четыре года и, вопреки всем трудностям и неудачам, полюбил свою работу. Изначально я приехал в Вену для решения проблемы, имевшей для Германии жизненно важное значение, отодвинув при этом в сторону все соображения личного характера. Первые несколько месяцев оказались очень тягостны, но теперь я чувствовал, что мне удалось достигнуть чего-то значительного. Начинал сказываться результат терпеливой, последовательной, открытой и лояльной политики. Я приобрел в Австрии довольно много друзей, которые верили, что я ищу решение проблемы в интересах не одной только Германии. Австрийский вопрос не вызывал больше ажиотажа в мире и начал рассматриваться в определенной степени как частная ссора между близкими родственниками. Даже Муссолини отбросил свои первоначальные возражения против идеи объединения. Теперь все было кончено, причем без всяких видимых причин.

При обсуждении этого события в семейном кругу мы могли только сделать вывод, что Гитлеру надоела моя политика и он решил заменить меня кем-нибудь из радикальных членов нацистской партии. Я предположил, что он выберет человека, который с большей готовностью станет потакать его желаниям и у которого не будет на руках письменного обязательства осуществить объединение эволюционным путем и без кровопролития. Больше всего я был обеспокоен вероятным разрушением результатов всей моей работы и решил, что заграничный мир должен своевременно узнать, что я не имею ни малейшего отношения к новому повороту событий. Мне были слишком хорошо знакомы проводившиеся в Третьем рейхе клеветнические кампании, и я решил прибегнуть к достаточно необычному для дипломатического представителя приему, а именно – поместить в надежное место копии всей своей переписки с Гитлером для того, чтобы гестапо не могло их уничтожить. В этом случае я мог бы, по крайней мере, доказать, какова была на самом деле моя политика в Австрии.

Мой многолетний помощник и друг Вильгельм фон Кеттелер находился в тот вечер с нами и пообещал найти для этих документов безопасное место. Он, как и я, полагал, что если со мной что-нибудь случится, а в отношениях с Австрией произойдет кризис, то весьма вероятно, что в таком развитии событий посмертно обвинят меня самого. Если же документы при этом будут находиться в надежных руках, то сохранится возможность открыть истинное положение вещей.

Назначение Риббентропа министром иностранных дел, возведение Гитлером самого себя в ранг главнокомандующего и отставка многих старых генералов, с большинством из которых я был лично знаком, являлись недвусмысленными предзнаменованиями. Свое предназначение я, казалось, выполнил и мог быть теперь свободен. Тем не менее мне хотелось получить некоторое представление о происходящем, а потому я решил отправиться повидать Гитлера. Я приехал в Берхтесгаден 5 февраля и застал фюрера чрезвычайно усталым и рассеянным. Я высказал ему свое сожаление по поводу его отказа от моих услуг и добавил, что всегда был уверен в нашем полном согласии по вопросам политики в отношении Австрии. Казалось, что он не может ни на чем сфокусировать взгляд и мысленно находится где-то далеко. Он постарался объяснить мое увольнение пустыми отговорками. Мне пришлось определенно сказать ему, что я приехал в Берхтесгаден вовсе не для того, чтобы жаловаться по поводу потери своего поста, и не с просьбами о новом назначении, поскольку у себя дома в Валлерфангене я чувствую себя более счастливым, чем в любом другом месте мира. И только после того, как я напомнил ему о данном им четыре года назад в Байрейте обещании проводить в отношении Австрии умеренную и ответственную политику, Гитлер, казалось, понял, о чем я ему говорю.

Моего преемника, сказал я, ожидают трудные времена. Было достаточно трудно создать фундамент взаимного доверия с очень многими влиятельными австрийцами, хотя в их число и не входит канцлер Австрии. Тем не менее начиная с декабря Шушниг высказывает желание лично встретиться с фюрером, чтобы попытаться решить многие насущные проблемы. Я приветствовал эту идею, которая показывает, по крайней мере, нынешнюю уверенность австрийского канцлера в том, что свободный обмен мнениями на основе июльского соглашения не может принести никакого вреда. Поэтому я хотел бы, в качестве своего последнего официального акта, еще раз рекомендовать провести такую встречу прежде, чем Гитлер предпочтет воспользоваться другими методами.

Эта идея, кажется, привлекла внимание Гитлера. Он, по всей видимости, позабыл, что я уже делал такое предложение после того, как австрийская полиция конфисковала бумаги Тавса. Мне казалось, что даже в тот момент прямые переговоры между лидерами двух стран могли обеспечить единственный путь к ослаблению напряженности, вызванной деятельностью Леопольда. Теперь я был уверен, что такая дискуссия стала еще более необходимой, поскольку я был освобожден от своих обязанностей и не имел больше возможности препятствовать принятию Гитлером более радикальных мер. Неожиданно он, как мне показалось, наконец осознал тот факт, что Шушниг готов пойти на компромисс, и исполнился по этому поводу громадного энтузиазма. «Это великолепная идея! – воскликнул он. – Пожалуйста, немедленно отправляйтесь назад в Вену и организуйте нашу встречу в течение нескольких ближайших дней. Я буду очень рад пригласить сюда герра Шушнига и переговорить с ним по всем вопросам».

«Едва ли мне удобно сделать это, – возразил я. – Я уже сообщил австрийскому правительству о своем отзыве. Вам придется поручить это дело поверенному в делах. Более того, – добавил я, – пресса по всему миру уже сообщила о моем увольнении и сделала из этого всевозможные малоприятные выводы».

«Это не имеет никакого значения, – ответил Гитлер. – Умоляю вас, герр фон Папен, снова принять на себя управление представительством до тех пор, пока не будет достигнута договоренность о встрече с Шушнигом».

Воистину, у Гитлера были курьезные представления о дипломатии. Тем не менее я обдумал его предложение. Возможно, эта беседа могла принести плоды и предотвратить переход Германии к политике неприкрытых угроз. Я понимал, что буду выглядеть достаточно глупо, вновь возвратившись в Вену, но чувствовал, что возможность оказать последнюю услугу делу решения австро-германской проблемы нельзя так просто отвергнуть. Поэтому я согласился. Если бы в то время мне было известно о переписке Геринга со Шмидтом, то я, вероятнее всего, отказался бы. Во всяком случае, я заручился обещанием, что перед австрийским канцлером не будут выдвинуты требования, которые бы противоречили духу июльского соглашения. При этих условиях, думал я, существуют хорошие шансы на достижение дружеского взаимопонимания. Я предполагал, что зарубежные отголоски дел Фрича и Бломберга могут вынудить Гитлера сделать некий жест, который бы показал, что его назначение на пост главнокомандующего не свидетельствует о его переходе к более агрессивной политике. К общему изумлению моей семьи и коллег, я 7 февраля снова прибыл в Вену и немедленно связался с Шушнигом.

В интересах исторической правды я должен в этом месте сделать анализ прозвучавших в Нюрнберге обвинений в том, что я под ложным предлогом заманил Шушнига в Берхтесгаден для того, чтобы позволить Гитлеру представить ему серию требований, о которых я будто бы все знал с самого начала. Все это совершенно не соответствует действительности.

Мне тогда стало ясно, что отношения между двумя странами могут быть налажены только помимо обычных дипломатических каналов. В декабре я уже говорил Шушнигу, что ему необходимо встретиться с Гитлером для выяснения всех спорных вопросов.

Такую же мысль я высказывал Гитлеру и Нейрату. В своих беседах с Шушнигом я также предлагал ему создать новый министерский пост для решения проблем оппозиции и для рассмотрения жалоб обеих сторон по поводу нарушений июльского соглашения. Новым министром, говорил я, должен стать человек, пользующийся доверием Гитлера. Такое назначение значительно облегчило бы наши затруднения.

7 января я повторил Гвидо Шмидту предложение об организации встречи двух канцлеров, добавив, что Гитлер предлагает назначить дату ближе к концу месяца. Шмидт, после обсуждения этого вопроса с Шушнигом, письменно информировал меня, что этот срок их устраивает. Он настаивал, однако, на сохранении в этом деле секретности. 26 января я еще раз встретился со Шмидтом и сообщил ему, что Гитлер хотел бы пригласить Шушнига в Берхтесгаден 15 февраля. Заинтересован ли по-прежнему австрийский канцлер в этой встрече? Шмидт тогда выдвинул несколько претензий по поводу деятельности нацистской оппозиции, основанных на доказательствах, содержавшихся в конфискованных бумагах Тавса. Он также настаивал на том, что удаление в Германию Леопольда, Тавса и Ин дер Маура стало бы лучшим доказательством стремления Германии к улучшению отношений между двумя странами. Я записал все это и пообещал переслать австрийские жалобы в Берлин. Отсюда явствует, что встреча двух канцлеров не стала результатом неожиданного предложения, выдвинутого мной в последний момент, но была предметом рассмотрения в течение двух месяцев.

Мое внезапное увольнение от должности 4 февраля стало полной неожиданностью как для австрийцев, так и для меня самого. Оно было воспринято как указание на то, что Германия больше не намерена следовать принципам соглашения, подписанного мной 11 июля 1936 года. Ходили даже слухи, что меня должен заменить Бюркель, заслуживший столь отталкивающую репутацию в должности гаулейтера Саара. Кризис в вермахте, увольнение Нейрата и назначение такого видного нациста, как Риббентроп, на пост министра иностранных дел еще больше усилили стремление Шушнига обсудить с Гитлером проблемы отношений между двумя странами прежде, чем обстоятельства примут еще худший оборот.

После войны на своем процессе Гвидо Шмидт заявил, что после моего возвращения в Вену 7 февраля Шушниг сообщил кабинету, что он намерен довести до конца подготовку своей встречи с Гитлером. Муссолини, которого также проинформировали, выразил одобрение этой идеи, а Шмидт известил о планах канцлера британского и французского премьер-министров и папского нунция. Должен признаться в том, что мне совершенно непонятно, как он мог согласовать эти действия со своим требованием соблюдения по этому вопросу секретности. Шмидт также упомянул в своих показаниях о письме, которое я отправил ему 10 февраля: «В этой записке фон Папен привлекал внимание к серьезности, с которой Германия рассматривает ухудшение отношений с нами. Фон Папен опасался, что канцлер не отдает себе ясного отчета в тех серьезных последствиях, которые могут явиться результатом неспособности разрядить напряженную ситуацию. Германия, писал он, переживает внутренний кризис, и данный момент может оказаться наиболее удобным для Австрии в плане получения уступок».

Я думаю, будет разумным процитировать здесь заявление генерального секретаря австрийского министерства иностранных дел, которого безусловно нельзя обвинить в германофильстве. Давая показания на процессе Шмидта, он сказал: «У меня сложилось впечатление, что в течение какого-то времени визит в Берхтесгаден был излюбленной идеей Шушнига. В разговоре со мной канцлер часто высказывал предположение, что лучшим решением было бы для него личное обсуждение ситуации с самим человеком [Гитлером]».

Шушниг также обвинял меня в нарушении обещания представить ему программу встречи. На самом деле я сразу же отклонил это требование, поскольку чувствовал, что обсуждаемым вопросам не будет конца. Руководитель германского департамента австрийского министерства иностранных дел Хоффингер подтвердил это на процессе Шмидта. «Германская сторона, – сказал он, – не хотела согласиться на предварительную разработку программы». Тем не менее, для австрийцев было безусловно необходимо заранее решить, какую позицию надо будет занять в отношении требований Гитлера – конечно, при условии, что они не будут выходить за рамки июльского соглашения.

Шушниг и я решили, что не следует выдвигать или соглашаться с такими требованиями, которые затрагивали бы независимость и суверенитет Австрии в том виде, в каком они были признаны соглашением. В соответствии с этим мы с канцлером договорились, что после переговоров должно быть опубликовано совместное австро-германское коммюнике, в котором будет совершенно ясно отражено это положение. Мы конечно же не имели возможности точно согласовать формулировки коммюнике прежде, чем переговоры состоялись, но фактом остается то, что коммюнике действительно было опубликовано в соответствии с договоренностью.

Шушниг начал подготовку к встрече, дав указание генеральному секретарю Отечественного фронта Цернатто составить вместе с Зейс-Инквартом список предложений и возможных уступок. Поскольку тут затрагивались исключительно вопросы внутренней политики, Шмидт был из этой работы исключен и узнал о принятых решениях, только когда ехал вместе с канцлером в Берхтесгаден. Предложения, ставшие известными как Punktationen, были обнародованы после войны на процессе Шмидта. Они показывают, до какой степени Цернатто, сторожевой пес политики Шушнига, да в действительности и сам Зейс-Инкварт были готовы идти на уступки, не чувствуя, что отступают от условий июльского соглашения. В тот время момент я даже не подозревал о существовании этого документа.

Изучение Punktationen доказывает, что Шушниг был согласен назначить Зейс-Инкварта арбитром по всем вопросам, связанным с оппозицией. Его министерство должно было обеспечить каналы для всех контактов с германским правительством по данной проблематике. Предполагалось отменить цензуру книг и прессы и обеспечить тесную координацию вооруженных сил двух стран, унифицировав их системы подготовки и вооружения. Всех еще находившихся под арестом нацистов следовало выпустить на свободу. Члены оппозиции, вступившие в Отечественный фронт, должны были получить свою долю постов в министерствах, местных правительствах и городских советах. Список подходящих кандидатов уже был подготовлен, в него входили доктор Юри, Рейнтхаллер, профессор Менгин и другие.

Давая показания на своем процессе, Шмидт упомянул о разработке проекта предложений как о большом несчастье. Он предположил, что Кепплер, служивший правой рукой Гитлера во всем, что касалось Австрии, находился в тесном контакте с Зейс-Инквартом и либо получил копию документа, либо, по крайней мере, определенные сведения о его содержании. «Все требования, выдвинутые Гитлером в Берхтесгадене, опирались на наш проект», – сказал Шмидт.

Можно заметить, что действительно существует большое сходство между этими предложениями и условиями, представленными Гитлером на встрече в Берхтесгадене. Потому утверждение Шушнига о том, что требования Гитлера явились для него неожиданностью, абсолютно безосновательно. Еще дальше от истины находится его обвинение меня в том, что я будто бы обманом принудил его к участию во встрече с Гитлером, заранее зная о характере требований, которые он собирается выдвинуть. Если Зейс-Инкварт действительно передал детали проекта предложений Кепплеру, то он чрезвычайно серьезно злоупотребил оказанным ему доверием. Хотя Шушниг и мог в последующие годы уверить себя в том, что я также располагал этой информацией, я могу только заявить, что это совершенно не соответствует действительности.

В 1943 году гаулейтер Райнер, выступая перед нацистскими руководителями Австрии, рассказал о той роли, которую он сам и некоторые другие люди сыграли в событиях, закончившихся аншлюсом. Он специально указал на то, что я не имел ни малейшего представления об этом деле. «Партии были известны все детали обсуждения, происходившего в австрийском кабинете, – сказал он. – Наши информационные каналы вели прямо в спальню самого Шушнига».

Встреча двух лидеров была назначена на 12 февраля, а я за день до этой даты отправился в Берхтесгаден, где провел ночь, чтобы приветствовать австрийских гостей на границе и сопровождать их к Гитлеру. В гостинице я встретил одного из секретарей Риббентропа, который сказал мне, что сам Риббентроп остановился у Гитлера и будет на следующий день присутствовать на встрече. Генерал Кейтель, который стал непременной принадлежностью свиты Гитлера, тоже находился там, договорившись к тому же о присутствии командующего Мюнхенским военным округом генерала Рейхенау и генерала Шперле, старшего офицера германских военно-воздушных сил в Баварии. Я предположил, что Гитлер пригласил их для обсуждения одной из своих излюбленных тем – интеграции австрийских и германских вооруженных сил.

Я был несколько удивлен, встретив за завтраком в гостинице известного австрийского национал-социалиста доктора Мюэльманна. Я удивился еще больше, узнав, что он не только полностью осведомлен о визите Шушнига, но даже приехал сюда именно по этой причине. Мы поговорили о своих надеждах на приемлемое разрешение многих недоразумений, возникших с обеих сторон. Я объяснил ему, насколько может облегчиться жизнь моего преемника в Вене, если Шушниг сможет решиться на включение в состав своего кабинета человека, облеченного его доверием, такого, например, как Зейс-Инкварт, который умел бы решать проблемы, связанные с оппозицией. «Вы полагаете, что Гитлер готов согласиться с назначением на такую должность Зейс-Инкварта?» – спросил доктор Мюэльманн. «Этого я не знаю, – ответил я, – но лично считаю его лучшим кандидатом для такой работы, несмотря на то что он не состоит в партии». Я знал, что Гитлер может быть еще сильнее предубежден против Зейс-Инкварта из-за доверия, оказываемого ему Шушнигом. Поэтому я предложил Мюэльманну в случае, если Гитлер станет возражать против выдвижения Зейс-Инкварта, лично замолвить за него слово. «Разумеется, я готов это сделать», – сказал он. Как мы еще увидим, позднее действительно возникла необходимость в его вмешательстве.

Около одиннадцати часов утра я был на границе у Зальцбурга, чтобы встретить наших гостей. Австрийский канцлер в сопровождении Гвидо Шмидта и одного адъютанта заночевал в Зальцбурге и появился веселый и уверенный. Они спросили меня о новостях и поинтересовались, с кем, кроме Гитлера, они встретятся в его горном пристанище. Я передал им все, что было мне известно, и упомянул, что собравшееся общество включает трех генералов, что, как мне показалось, им не слишком понравилось.

Через полчаса мы были у входа на виллу фюрера «Бергхоф». Гитлер встретил своих гостей исключительно любезно и лично провел Шушнига в свой кабинет, где они до обеда беседовали один на один. Тем временем все остальные в общих выражениях разговаривали о проблемах, составлявших предмет переговоров. Скоро я отвел Риббентропа и Шмидта в уголок для приватной беседы. Троица генералов пока не давала о себе знать.

Это было первое официальное появление Риббентропа с момента его назначения 4 февраля министром иностранных дел, и он все еще чувствовал себя достаточно неуверенно, почему и принял самый неприступный вид. Мне удалось немного растопить этот лед, поскольку, благодаря моему упорному нежеланию допустить его бюро на «мою» территорию, Риббентроп не имел ни малейшего представления об австрийских делах и был вынужден постоянно обращаться ко мне за информацией. После обмена несколькими ничего не значащими фразами он достал какой-то документ и вручил его Шмидту, сказав, что в нем изложены германские предложения по окончательному урегулированию отношений с Австрией. Его содержание было одобрено фюрером, который будет настаивать на его принятии, поэтому остается только обсудить некоторые детали. Подобное представление документа, который был равнозначен ультиматуму, показалось мне весьма необычным дипломатическим актом, и я начал было приходить в уныние, когда заметил, что на лице Шмидта, после того как он быстро пробежал глазами предложенный текст, появилось изумление. Не будучи посвящен в подробности наших требований, я попросил разрешения ознакомиться с документом, чтобы получить возможность направить разговор в более естественное русло. С изумлением я прочитал, что от австрийского правительства требовалось: признать идеи национал-социализма совместимыми с независимостью Австрии, назначить Зейс-Инкварта министром внутренних дел, Глайзе-Хорстенау – военным министром, а некоего доктора Фишбекка – министром финансов в целях интеграции экономических систем двух стран, а кроме того, заменить двух австрийских чиновников, осуществлявших контроль за прессой.

Было совершенно ясно, что эти требования представляют собой неоправданное вмешательство в вопросы австрийского суверенитета. Предложение, касавшееся Зейс-Инкварта и Глайзе-Хорстенау, могло быть сделано в совершенно иной форме. Оба они пользовались у Шушнига значительным доверием, кроме того, Глайзе-Хорстенау и так уже был министром внутренних дел. Но представленный документ гласил: «Федеральный канцлер обязан до 18 февраля предпринять следующие меры…» Этот неприличный метод предъявления ультиматума по вопросам, которые с легкостью можно было разрешить путем дружественных переговоров, был одной из нацистских привычек, которая уничтожала всякую надежду на достижение мирного компромисса.

Доктор Шмидт привел все возражения, которых я от него ожидал. Я, сколько мог, его поддерживал и указал на то, что австрийская конституция, о которой Риббентроп, как видно, не имел ни малейшего представления, не позволяет канцлеру назначать или смещать министров. Это является исключительным правом федерального президента. Разговор стал предельно напряженным, поскольку Риббентроп практически ничего не знал ни о лицах, ни о понятиях, о которых шла речь. Когда нам на помощь пришло приглашение к ленчу, Шушниг отвел Шмидта в сторону, чтобы рассказать ему о переговорах с Гитлером. Фюрер, как видно, взял беседу целиком в свои руки и в грубой форме обвинил Шушнига в проведении антигерманской политики и в подрыве июльского соглашения. Он угрожал, что в случае, если Шушниг не изменит своего поведения, будут применены совсем другие меры. Австрийский канцлер дал подробный отчет об этом разговоре в своей книге[157], и, хотя он, возможно, и повинен в некотором преувеличении, я нисколько не сомневаюсь в том, что Гитлер действительно применил всю свою тяжелую артиллерию. Неудивительно, что после этого Шушниг выглядел встревоженным и озабоченным.

За ленчем появились генералы и были представлены гостям. Гитлер был вежлив и спокоен, а основными темами застольных разговоров стали война в Испании, в которой успел принять участие генерал Шперле, новые типы самолетов и политические сплетни. Генералы, которые в основном держались в тени, не пытались произвести на Шушнига впечатление подробностями германского перевооружения. Шмидту они сообщили, что не имеют представления о причине своего приглашения. После обеда беседа сконцентрировалась на требованиях Гитлера, которые на Нюрнбергском процессе стали известны под названием «протокола Кепплера». Основные их положения были таковы:

«I. В результате полного обмена мнениями между фюрером и рейхсканцлером, с одной стороны, и федеральным канцлером доктором Шушнигом – с другой, для публикации в обеих странах было согласовано следующее коммюнике…

II. Принимая во внимание согласие, выраженное в коммюнике, федеральный канцлер обязан до 18 февраля предпринять следующие меры:

1) Австрийское федеральное правительство обещает проводить с правительством рейха консультации по всем вопросам внешней политики, затрагивающим интересы обеих стран. Правительство рейха дает такое же обещание федеральному правительству.

2) Австрийское федеральное правительство признает, что национал-социализм совместим с австрийским суверенитетом, при условии, что его устремления будут удовлетворяться в рамках австрийской конституции. В этом контексте австрийское правительство не станет проводить каких-либо мер, которые могли бы быть истолкованы как запрет национал-социалистического движения. Федеральный канцлер дает согласие на расширение деятельности Организации по делам Большой Германии.

3) Заместитель министра доктор Зейс-Инкварт должен быть назначен министром внутренних дел с получением полного контроля за силами безопасности. Его правом и обязанностью станет обеспечение для национал-социалистического движения возможности заниматься своей деятельностью в соответствии со статьей 2.

4) Федеральный канцлер объявит общую амнистию для всех лиц, арестованных или заключенных в тюрьму за национал-социалистическую деятельность. Те лица, чье постоянное проживание в Австрии может поставить под угрозу взаимоотношения двух стран, могут, после рассмотрения обоими правительствами каждого отдельного случая, получить право жительства в рейхе.

5) Отказ в предоставлении или сокращение размера пенсий, общественного вспомоществования или прав на образование лицам, занятым национал-социалистической деятельностью, будет прекращен, что должно будет иметь обратную силу.

6) Всякая коммерческая дискриминация национал-социалистов будет прекращена.

7) Реализация соглашения по вопросам печати между двумя правительствами будет гарантирована заменой министра доктора Людвига и федерального комиссара полковника Адама.

8) Отношения между германской и австрийской армиями будут основываться на следующем:

a) Федеральный министр Глайзе-Хорстенау будет назначен военным министром.

b) Регулярно будет проводиться обмен офицерами (на первый раз по сто от каждой армии).

c) Генеральные штабы будут регулярно проводить консультации.

d) Будет проведена планомерная реорганизация личных и технических связей.

9) Всякая дискриминация национал-социалистов, в особенности в отношении их службы в вооруженных силах, будет прекращена.

10) Будет начата интеграция австрийской экономической системы с экономикой Германии, для этой цели доктор Фишбекк будет назначен австрийским министром финансов.

III. Правительство рейха признает, что доктор Зейс-Инкварт, в своем качестве министра внутренних дел, будет нести единоличную ответственность за реализацию статьи II, пункта 2 настоящего протокола. Правительство рейха предпримет шаги, необходимые для предотвращения вмешательства германских партийных чиновников во внутренние дела Австрии. При возникновении разногласий по вопросу реализации статьи II, пункта 2 переговоры будут проводиться только через министра Зейс-Инкварта».

После того как Шушниг посовещался со Шмидтом, его беседа с Гитлером возобновилась вновь. Этот второй этап переговоров, во время которого Шушниг отказался выполнить требования Гитлера, привел к перебранке. В конце концов Гитлер предъявил ультиматум и пригрозил вторжением в Австрию в случае, если его требования не будут удовлетворены. Когда Шушниг вышел из кабинета, чтобы еще раз посоветоваться со Шмидтом, было слышно, как за открытой дверью Гитлер кричал: «Генерал Кейтель! Где Кейтель? Передайте ему, чтобы он немедленно явился!» Кейтель поспешно явился. Позднее он рассказал нам, что, когда он вошел и спросил, какие будут приказания, Гитлер ухмыльнулся и сказал: «Никаких приказаний. Я просто хотел, чтобы вы сюда вошли». И действительно, никакого обсуждения между ними не произошло, и Гитлер, очевидно, разыграл эту маленькую пантомиму для того, чтобы убедить Шушнига в серьезности положения. Такова была единственная активная роль, сыгранная во всем этом деле генералами.

Когда переговоры зашли в тупик, Шушниг и Шмидт попросили меня вмешаться, и я решился на такой шаг пойти. Я пошел к Гитлеру и сказал ему, что таким путем дело решить невозможно. Некоторые из его требований явно неприемлемы, и все, чего он в конце концов добьется, будет заявление Шушнига о том, что австрийская конституция не позволяет ему произвести требуемые изменения и что ему необходимо обсудить их с федеральным президентом. Не лучше ли будет получить согласие канцлера на максимально возможное количество требуемых от него уступок, чтобы встреча закончилась достижением некоторого прогресса в отношениях? Я обещал постараться склонить к этой точке зрения Шушнига и Шмидта, и Гитлер дал на это согласие. В течение нескольких часов Шушниг, Шмидт и я прорабатывали этот вопрос и в конце концов согласовали некий текст. В нем устанавливалось, что единственными пунктами, которые будут выполнены к 18 февраля, станут назначение Зейс-Инкварта, допущение национал-социалистов в Отечественный фронт, амнистия, финансовые соглашения и соглашение о печати. Пункт 2 статьи II был отвергнут и заменен обещанием допуска отдельных национал-социалистов к участию в Отечественном фронте, правительстве и прочих организациях. Амнистия распространится только на национал-социалистов, проживавших в Австрии, и не коснется тех из них, которые нашли убежище в Германии, поскольку Шушниг считал их совершенно не заслуживающими доверия. Не давалось обещания назначить Глайзе-Хорстенау военным министром, хотя предлагалось провести изменения в руководстве Генерального штаба. Доктор Фишбекк не назначался министром финансов, но должен был получить какой-либо влиятельный пост в финансовом управлении.

Главная уступка касалась назначения Зейс-Инкварта. Само по себе это не являлось для Шушнига большой жертвой, поскольку пост министра внутренних дел и так занимал Глайзе-Хорстенау. Основной спор возник вокруг расширения полномочий Зейс-Инкварта с передачей ему управления полицией. Шушниг имел все основания сомневаться в разумности подчинения новому министру сил безопасности ввиду возможности использовать их в интересах радикальных элементов в стране. В действительности ничего подобного не произошло. Шеф венской полиции Скубл, пользовавшийся доверием Шушнига, остался на своем посту начальника служб безопасности. Много лет спустя на Нюрнбергском процессе он под присягой заявил, что никаких попыток вмешательства в его деятельность не происходило.

После длительного обсуждения с нами Шушниг снова отправился к Гитлеру. Скоро я услышал, что тон их разговора стал не таким, как следовало бы, а потому взял на себя смелость вмешаться. Войдя в кабинет, я застал Гитлера за произнесением длиннейшей тирады о пренебрежительном отношении Шушнига к германской истории и об общей ответственности всех немцев. «В настоящее время я знаком с канцлером уже четыре года, – сказал я, прерывая Гитлера, – и могу с ответственностью утверждать, что по своим взглядам он такой же германец, как и вы. Ваши расхождения происходят не от различного понимания идеи патриотизма, но скорее от различия ваших индивидуальностей в оценке внешнего мира. Канцлер, как представитель суверенного государства, имеет право и обязанность громко заявлять о своих взглядах».

Гитлер казался удивленным. «Это верно. Но, герр фон Папен, ведь вы сами уже проявили себя как великий представитель германского народа – в тот момент, когда Гинденбург попросил вас сформировать кабинет под моим руководством. Если бы герр фон Шушниг протянул мне сейчас руку и установил новые отношения между Австрией и рейхом, он тоже стал бы известен в истории как великий германец».

«Я согласен с тем, – сказал я, – что позиции Германии в Центральной Европе могут быть восстановлены только при условии тесного единения с Австрией. До сих пор вы всегда говорили, что такого положения следует добиваться не силой, но при помощи постепенного переплетения хозяйств двух стран. Я не понимаю, к чему теперь эта неожиданная поспешность. Дайте канцлеру время. Не требуйте от него принятия мер, которые он сейчас не в состоянии предпринять».

На этом оба лидера опять разошлись, чтобы у Шушнига было время на размышления.

В своей книге Шушниг приводит только отрывочное описание этой беседы, в которой я, германский посол, принял его сторону против Гитлера. Тем не менее он признает, что, когда через полчаса он снова присоединился к Гитлеру, фюрер сказал: «Впервые в своей жизни я согласился пересмотреть окончательно принятое решение». Лед был сломан, и открылся путь к соглашению. Основной трудностью продолжал оставаться вопрос о назначении Зейс-Инкварта. Австрийцы в конце концов согласились, но теперь против его кандидатуры стал возражать уже сам Гитлер. Он снова позвал меня и поднял крик: «Что за человек этот Зейс-Инкварт? Я его не знаю, он даже не член партии». Это было просто тактической уловкой. Он отлично знал, кто такой Зейс-Инкварт, но, сам пойдя на определенные уступки, по всей вероятности, захотел теперь сделать министром внутренних дел кого-нибудь с более радикальными взглядами.

Я постарался представить Зейс-Инкварта как человека, симпатизирующего национал-социализму, хотя для меня самого основной причиной желать его назначения был тот факт, что он был человек весьма образованный. Потом я вспомнил про свой произошедший ранним утром разговор с доктором Мюэльманном. «Сегодня утром я встретил хорошо известного австрийского национал-социалиста доктора Мюэльманна, – сказал я. – Его мнение о Зейс-Инкварте послужит для вас лучшим руководством, чем все, что могу сказать о нем я». Послали за доктором Мюэльманном, и Гитлер, видимо удовлетворенный высказанными им соображениями, перестал сопротивляться назначению.

Шушниг и Шмидт, довольные его согласием по этому пункту, были тем не менее крайне удивлены вмешательством Мюэльманна. Они, кажется, решили, что за его присутствие несу ответственность я, а раз так, то я сам и подстроил весь этот эпизод. В Нюрнберге было определенно доказано, что его подослал Цернатто в роли своего рода шпиона, а о готовящейся конференции он узнал от Кепплера. Поэтому высказанные позднее Шушнигом обвинения в мой адрес, касавшиеся предполагаемого нарушения нашего соглашения о сохранении в секрете его встречи с Гитлером, лишены всяких оснований.

Только поздно вечером были разрешены различные противоречия и согласованный текст подписан Шушнигом и Гитлером. Мы все были крайне утомлены, и я хорошо понимаю, почему Шушниг и Шмидт отказались от сделанного Гитлером приглашения к обеду. Его тактика давления, которая бросила тень на результаты переговоров, обесценивала сделанные им уступки больше, чем они того заслуживали. В обратный путь в Зальцбург отправились примерно в одиннадцать часов ночи в подавленном молчании. Шушниг определенно не хотел вступать в дискуссию по поводу событий прошедшего дня. Я тем не менее не мог удержаться от того, чтобы не сказать ему: «Теперь вы, герр Bundeskanzler[158], получили некоторое представление о том, как трудно иметь дело с такими переменчивыми личностями».

Будучи освобожден от своего поста в Вене, я вообще не имел официальных причин для участия в переговорах. Я только хотел принести возможную пользу этому делу. Если бы Шушниг лучше знал Гитлера и отвечал на его оскорбления той же монетой или проявил бы достаточное упорство, события могли бы принять менее драматический оборот. Он не был еще тогда связан соглашением. Если бы он почувствовал, что подписанный им проект означает закат Австрии, то мог бы еще уклониться от следования его условиям, сославшись на пункт, в соответствии с которым окончательное решение могло быть принято только федеральным президентом, и подать в отставку.

Остается только добавить, что сравнение подписанного соглашения с Punktationen, подготовленными еще до того, как он выехал из Вены, показывает, что только назначение нового руководителя министерства внутренних дел и включение в его компетенцию контроля за полицией были важными уступками, не запланированными Шушнигом заранее. Позднее оказалось удобным обвинить меня и утверждать, что он был очень удивлен представленными ему требованиями.

Гитлеру все еще было необходимо публично объяснить произошедший в вермахте кризис. Поэтому он назначил на 20 февраля заседание рейхстага. Он сказал Шушнигу, что намерен в своей речи говорить об австро-германской проблеме, а потому просил, чтобы некоторые из согласованных ими мероприятий были проведены до 18 февраля. Без сомнения, он хотел отвлечь внимание от достаточно отвратительной картины интриг в вермахте при помощи какого-либо выдающегося успеха в области внешней политики. Это соображение вполне объясняет то давление, которое он оказал на Шушнига, хотя, конечно, ни в коей мере его не оправдывает. Его условия давали Австрии пять дней отсрочки.

Если бы австрийцы хотели представить себя всему миру в качестве потерпевшей стороны и уже тогда думали о проведении плебисцита, то разве не в этот момент, а не три недели спустя было самое время выставить на всеобщее обозрение отношение Германии к своей стране? Кабинет, объявив международному сообществу, что новое соглашение подписано под сильным давлением и несовместимо с гарантиями суверенитета, зафиксированными в июльском соглашении, мог уйти в отставку. Однако канцлер не мог на это решиться. Реакция заграницы показала, что Италия поддерживает Гитлера, Великобритания не чувствует себя непосредственно задетой и только Франция, по мнению герра Фольгрубера, австрийского посланника в Париже, была готова бороться за Австрию. Тем временем австрийский президент решил поддержать соглашение. 15 февраля в Берлин сообщили, что документ был одобрен, а 18-го – что его политические статьи выполнены. Согласованное коммюнике было опубликовано в обеих странах.

Встреча в Берхтесгадене и принятие соглашения положили конец моей миссии, а президент и правительство Австрии пригласили меня на прощальный завтрак. Если бы «признанная» версия моей роли во всем происшедшем была верна, то это мероприятие носило бы весьма холодный и формальный характер. Президент и его министры были, однако, исключительно любезны и дружелюбны. Мне был пожалован высший австрийский орден, и в тот момент, когда президент произносил в мою честь тост, Гвидо Шмидт воскликнул, развеселив всю компанию: «Как насчет того, чтобы отправиться нашим послом в Берлин?» В течение нескольких последних дней моя жена и я были буквально завалены замечательными подарками, каждый из которых отражал оценку усилий, предпринятых мной за последние четыре года для улучшения отношений между двумя странами.

Речь Гитлера в рейхстаге вызвала лихорадочные ожидания. В ее основном разделе, посвященном Австрии, он заявил:

«Я счастлив объявить, что за последние несколько дней стало возможно достичь новой ступени согласия с государством, которое, по множеству причин, особенно близко нам. Рейх и германская Австрия неотделимы друг от друга не только потому, что их населяет один и тот же народ, но потому, что их объединяет общая история и культура.

Трудности, которые стали очевидны при выполнении соглашения от 11 июля 1936 года, побудили нас сделать попытку устранить недоразумения и препятствия на пути к окончательному решению проблемы. Если бы мы не предприняли такого шага, то однажды, из-за случайности или по злому умыслу, возникла бы неразрешимая ситуация, которая могла бы иметь катастрофические последствия.

Я счастлив сказать вам, что с этим мнением всецело согласен австрийский федеральный канцлер, который по моему приглашению приезжал ко мне. Нашей главной целью было снизить напряжение в отношениях между странами, обеспечив австрийским гражданам, поддерживающим идеи национал-социализма, те же права, какими наделены все остальные граждане. В результате будет объявлена общая амнистия. Дружеское сотрудничество между нашими странами во всех областях гарантировано теперь документом, подкрепляющим дух соглашения от 11 июля.

Я хотел бы поблагодарить австрийского канцлера как от своего имени, так и от имени германского народа, за то понимание и любезность, с которой он принял мое приглашение, направленное на изыскание лучших путей для служения интересам наших двух стран – лучше сказать, служения интересам германского народа в целом, детьми которого являемся мы все независимо от того, где мы родились».

Я по-прежнему утверждаю, что, произнося эти слова, Гитлер верил в то, что говорил. Он был доволен достигнутым успехом и желал добиться своей цели без применения силы. Говоря в такой дружеской манере, он, без сомнения, хотел облегчить положение австрийского канцлера. Гвидо Шмидт остался совершенно доволен его выступлением и считал, что оно создало атмосферу, которая давала время для выработки нормальных отношений.

Через четыре дня Шушниг публично дал ответ Гитлеру в австрийском парламенте. Все еще страдая от обращения, с которым он столкнулся в Берхтесгадене, канцлер почти не пытался отвечать на сделанные Гитлером дружеские авансы. Хотя он ссылался на только что подписанное соглашение как на важную веху в истории отношений двух стран, он потратил массу усилий, доказывая необходимость независимости Австрии. В своем докладе Гитлеру – последнем, который я написал из Австрии, – я постарался найти оправдание тону Шушнига, объясняя, что, принимая во внимание значительное противодействие некоторым из сделанных им уступок, он счел необходимым укрепить свое положение в Отечественном фронте. Таким образом, моим последним официальным актом стала попытка удалить жало из этой психологически неудачной речи.

Тем временем 21 февраля состоялась встреча Гитлера, Геринга, Кепплера и Леопольда. Я настоял на том, чтобы Леопольду было запрещено жить в Австрии. Гитлер обвинил его в том, что он проводил совершенно безответственную политику, которая включала планы восстания и вторжения в Австрию германских войск. Большинство трудностей, связанных с ситуацией, были в результате переговоров устранены, а Леопольду было сказано, что его действия вполне могли поставить Гитлера в крайне неловкое положение. Отношения с Австрией должны были основываться теперь на совершенно ином фундаменте, чем прежде, и Гитлер принял наконец решение о том, что Леопольд и его ближайшие сотрудники должны жить в Германии. Руководство партии в Австрии переходило к Клаузнеру, которому предстояло понять, что всякая нелегальная деятельность должна быть запрещена. Гитлер отметил, что задача Зейс-Инкварта исключительно трудна и что партии, которая стремится к выражению своих идеалов в рамках структуры Отечественного фронта, нужно оказывать ему полную поддержку. Радикальные элементы должны быть обузданы, и следует понимать, что Зейс-Инкварту время от времени придется отдавать приказы об аресте некоторых нацистов. Эти меры едва ли подтверждают аргументы тех, кто предполагает, что уже тогда Гитлер замышлял провести аншлюс силой.

26 февраля я в последний раз посетил герра Шушнига. За те годы, что я провел в Австрии, все мои попытки установить с ним теплые личные отношения ни к чему не привели. В интеллектуальном отношении он был человеком весьма одаренным, обладавшим серьезными академическими познаниями. Но мне всегда было трудно вести с ним переговоры и даже просто беседовать. Возможно, это происходило оттого, что он всегда очень внимательно следил за любым своим словом, произнесенным в моем присутствии. Во всяком случае, мне никогда не удавалось получить от него твердо высказанного мнения по любому политическому вопросу. В качестве покидающего свой пост посла я мог бы ограничиться в разговоре с ним пустыми формальностями. Вместо этого я предпочел еще раз остановиться на заложенных в создавшейся ситуации опасностях и в последний раз призвать его к сотрудничеству в целях ослабления напряженности. В его последнем выступлении содержались теплые слова о деятельности германской миссии в Австрии, однако допущенные им драматические упоминания австрийской независимости, даже если они предназначались исключительно для внутреннего потребления, за день до этого уже произвели решающий эффект, повлияв на дебаты во французской палате депутатов. В течение четырех лет я старался исключить австрийскую проблему из области европейских дискуссий и пытался превратить ее во внутренний вопрос отношений между двумя нашими странами. Теперь я сильно сожалел о том, что она вновь стала делом европейской важности, и ясно выразил свое убеждение, что любая форма австрийской независимости, которая основывалась бы на поддержке французов и чехов, неминуемо вызовет в Германии новые страсти и даст начало спорам, легко могущим поставить под угрозу только что подписанное нами соглашение. Я просил канцлера не забывать об опасностях, связанных с попытками укрепить позиции Австрии с помощью, исходящей не от Германии, и он заверил меня в том, что эта мысль занимает его в первую очередь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.