Кронштадская морская база накануне мятежа

Кронштадская морская база накануне мятежа

В начале марта Советскую Россию облетело невероятное известие: восстал Кронштадт. Это казалось нереальным, ибо балтийские моряки сделались привычным символом Октября, а Кронштадт — образом революционной Балтики. Матрос-балтиец с винтовкой в руке и пулеметной лентой через плечо уже тогда стал излюбленным плакатным героем молодой советской графики. И справедливо, ибо заслуги балтийцев перед Советским государством в годы революции и гражданской войны поистине огромны.

4 марта на пленуме Петроградского Совета выступил Г. Зиновьев, который дал поверхностное объяснение случившемуся, не раскрыв классовой природы событий. По его мнению, причиной мятежа стали исключительно действия агентов белой эмиграции и международной буржуазии (они «пробирались в Кронштадт, сыпали золотом»). [191]

Для правильного понимания причин мятежа следует рассмотреть социальный состав частей и кораблей, дислоцированных в Кронштадте, а также политическую обстановку, царившую в ту пору в крепости.

Зимой 1920/21 г. в просторной гавани Кронштадта стояло сравнительно немного кораблей, однако в боевом отношении они представляли собой существенную часть Балтийского флота. Кронштадт был по тем временам первоклассной морской крепостью: 34 батареи со всех направлений прикрывали подходы к острову, большинство орудий были крупнокалиберные — 12–, 10- и 6-дюймовые, а кроме того, десять зенитных батарей защищали крепость с воздуха. [192] Здесь находились новейшие, вполне боеготовные линейные корабли «Петропавловск» и «Севастополь» (водоизмещение — 23 тыс. т, вооружение: 12–350-мм, 16–120-мм, 4–47-мм зенитных орудия). [193] Несколько уступал им линкор «Андрей Первозванный» (водоизмещение — 17 400 т, вооружение: 4–305-мм, 14–203-мм, 12–120-мм, 4–75-мм орудия); к тому же к моменту мятежа его начали готовить к консервации, и он был частично разоружен (например, с него сняли 6 120-мм орудий [194]), однако основная часть артиллерии главного калибра оставалась боеготовной. Кроме названных кораблей в Кронштадте стояли минный заградитель «Нарова» со слабым артиллерийским вооружением и тральщик «Ловать», а также несколько вспомогательных судов. Остальные корабли Балтфлота, в том числе все миноносцы и подводные лодки, дислоцировались в ту пору в Петрограде.

Таким образом, боевая мощь (в особенности артиллерийская) маленького острова Котлин была весьма велика. В общей сложности в Кронштадте к моменту мятежа имелось 140 орудий различных калибров, из них 41 тяжелое (305–250-мм), а также свыше 100 пулеметов. [195]

Кто же стоял у этих орудийных стволов и нес наряды на фортах?

В ходе ожесточенной гражданской войны Советское государство вынуждено было создать значительные вооруженные силы — Красную Армию и Красный Флот. Но 1 декабря 1920 г., когда пал последний организованный фронт белогвардейцев, общая численность вооруженных сил всех видов составляла 5532 тыс. человек, из них 5322 тыс. — в сухопутных войсках и 210 тыс. — на флоте. [196] С окончанием гражданской войны и интервенции с большой остротой встал вопрос о демобилизации: разоренная страна не могла содержать столь многочисленные вооруженные силы, народное хозяйство нуждалось в притоке рабочих рук.

Общие масштабы демобилизации выглядят следующим образом: декабрь 1920 г. — 61 тыс. неловек, январь 1921 г. — 167 тыс., февраль — 158 тыс., март — 147 тыс.; итого за четыре месяца — 533 тыс. человек. Как видно, демобилизация коснулась лишь менее 10 % общей численности вооруженных сил, что, конечно, нельзя назвать значительным. Вот почему в рассматриваемый период проблема демобилизации сделалась одной из самых основных во внутриармейской жизни, приобретая порой довольно острые формы.

На флоте демобилизация проходила в еще более замедленном темпе. Численность личного состава Красного Флота выражалась следующим образом (по данным на первое число каждого месяца): декабрь 1920 г. — 210 тыс. человек, январь 1921 г. — 180 тыс., февраль — 186,2 тыс., март — 217,5 тыс., апрель — 188,5 тыс. человек. Как можно заметить, средняя численность военных моряков за период декабрь — март осталась примерно на одинаковом уровне, а уменьшение численности к началу апреля является в значительной степени следствием кронштадтского мятежа. Демобилизация на флоте задержалась, ибо в короткий срок трудно было подготовить квалифицированную смену для экипажей современных боевых кораблей. Так, например, на Балтийском флоте за полтора месяца 1921 г. (с 15 января по 28 февраля) демобилизовался всего лишь 601 моряк. [197] Учитывая, что численность личного состава Балтфлота составляла в ту пору в среднем 23–24 тыс. человек, количество демобилизованных нельзя признать значительным. Как будет показано далее, замедленный темп демобилизации вызывал недовольство среди части моряков.

Кронштадт представлял собой не только базу военно-морского флота, но и крепость, предназначенную для обороны с моря. Многочисленные военные соооружения крепости (порт, доки, склады и т. п.) требовали значительных контингентов военнослужащих. Кроме того, в Кронштадте дислоцировался постоянный гарнизон из сухопутных частей. Зимой 1921 г. здесь находились: 560-й стрелковый полк, Кронштадтский отдельный стрелковый полк, сводный отряд, Отряд главного минного начальника, Отряд главного артиллерийского начальника, Рабоче-инженерный батальон, учебно-минный и учебно-артиллерийский отряды, минная школа, транспортный обоз, штрафная рота крепости, пожарная охрана, а также многочисленные транспортные, ремонтные, санитарные, хозяйственные и многие другие учреждения и подразделения. [198]

Кроме перечисленных (далеко не полностью) частей и подразделений в Кронштадте дислоцировались также многочисленные штабные учреждения. Помимо штаба крепости и политотдела с подведомственными ему частями (клубы и иные культурно-просветительные учреждения), здесь находились также особый отдел Балтфлота, ревтрибунал, партийная школа и т. д.

Общая численность корабельных команд, военных моряков береговых частей, вспомогательных подразделений, а также сухопутных войск, дислоцированных в Кронштадте и на фортах, составляла на 13 февраля 1921 г. 1455 командиров и 25 432 рядовых, всего, следовательно, 26 887 человек. [199]

Налицо был значительный некомплект личного состава и падение дисциплины. Некомплект этот, по данным на 28 февраля 1921 г., выражался следующим образом: [200]

Как видно, некомплект личного состава принимал катастрофические масштабы. Естественно, что в этих условиях командование всячески стремилось затормозить демобилизацию, тем более что подготовка специалистов для сложных мехайизмов боевого корабля или батареи требовала много времени. За январь — февраль 1921 г. было демобилизовано соответственно 601 и 545 матросов и красноармейцев Балтфлота и Кронштадтской крепости, в общей сложности 1146 человек. Это количество следует признать незначительным, учитывая, что фактическая численность личного состава названных подразделений составляла в среднем более 41 тыс. человек. [201]

Задержка с демобилизацией чрезвычайно нервировала моряков, особенно старослужащих; их настроение передавалось молодым матросам и новобранцам. Некомплект личного состава в частях и на кораблях приводил к дополнительным нагрузкам. Все это крайне отрицательно сказывалось на уровне дисциплины моряков.

Падение дисциплины на флоте выражалось прежде всего в дезертирстве. За январь — февраль 1921 г. из личного состава Балтфлота и Кронштадтской крепости дезертировало соответственно 222 и 452 военнослужащих, всего 674 человека. [202] Имелись случаи дезертирства даже среди командующего состава. Подобное явление сделалось в изучаемое время столь распространенным, что командиры и комиссары уже переставали смотреть на него как на чрезвычайное происшествие. [203]

Ослабление воинской дисциплины проявлялось и во многих других формах. Командование Балтийского флота и политотдел получали на этот счет многочисленные сигналы от командиров и политработников частей и кораблей, однако принятые меры пресечения оказывались недостаточны. Между тем сохранившиеся в ЦГАВМФ многочисленные донесения и сводки, направлявшиеся зимой 1920/21 г. в политотдел, буквально пестрят примерами нарушений дисциплины. Случаи прямого нарушения приказов были сравнительно редки, однако командиры и комиссары жаловались на пассивное, а порой и недобросовестное выполнение моряками их распоряжений. Иногда отмечались случаи воровства, картежной игры, самовольных отлучек. Многие моряки жили на частных квартирах — естественно, что это отдаляло их от воинских коллективов и также способствовало расшатыванию воинского порядка.

На флоте даблюдалось еще одно специфическое обстоятельство, которое отрицательно сказывалось на уровне дисциплины. За время гражданской войны в сухопутных войсках сложился новый офицерский состав — корпус красных командиров. Это были воспитанники советских военных училищ, рядовые солдаты старой армии, которые в условиях революции раскрыли свои таланты, члены партии, направленные на военную работу, рабочие и т. д.

В этот новый офицерский корпус Красной Армии влились и органически вошли многочисленные представители командного состава старой армии. В своем большинстве это были офицеры в небольших чинах, а по происхождению разночинцы, интеллигенты или представители трудовых слоев населения (здесь также имелись исключения, и совсем не единичные: достаточно вспомнить имена А. А. Брусилова, М. Д. Бонч-Бруевича, А. И. Егорова, С. С. Каменева, И. И. Вацетиса и др.).

Иное положение сложилось на флоте, в особенности на сильнейшем из русских и советских флотов — Балтийском (Черноморский флот и флотилия Северного Ледовитого океана почти целиком попали в руки белогвардейцев и интервентов или погибли). Здесь командный состав на кораблях, фортах, в базах и т. п. в преобладающем большинстве состоял из бывших офицеров. [204] Часть из них верно и преданно служила Советской власти, но другие, как показали, в частности, события кронштадтского мятежа, придерживались явно реставраторских настроений.

Надо учесть также, что в старом русском флоте офицерский корпус был замкнутой сословной кастой и рекрутировался из наиболее привилегированных сословий. Некоторая отчужденность в отношениях между матросами и командирами на флоте замечалась даже после окончания гражданской войны. Донесения в политотдел часто свидетельствовали об этом. Так, с линкора «Севастополь» доносили: «Комсостав не стремится к сближению с командой»; из штаба Кронштадтской крепости: «Отношение к Советской власти всего личного состава удовлетворительное, за исключением штаба крепости»; с эсминца «Капитан Изыльметьев»: «Настроение комсостава здорово подавленное… ни в чем не проявляют отношения к Советской власти». [205] Число подобных примеров можно без труда увеличить.

М. Кузьмин, очевидец событий 1921 г., описывая их 10 лет спустя, безусловно делает тот же вывод, говоря о преобладании в командном составе Балтфлота старого офицерства:

«Все они были между собой спаяны, среди них была своя дисциплина. Жили замкнуто… В кают-компаниях они были хозяева, коммунистических сил там совершенно не было». [206]

Вопросы дисциплины не в последнюю очередь зависели и от материального положения моряков. Советское государство даже в самые тяжелые времена гражданской войны и хозяйственной разрухи делало все, чтобы в максимальной степени обеспечить Красную Армию всеми видами довольствия. Красный Флот снабжался лучше, нежели армейские части. Однако общее состояние народного хозяйства к исходу гражданской войны не могло не сказаться в конце концов и на обеспечении красноармейцев и моряков. Зимой 1920/21 г. снабжение личного состава Балтфлота резко ухудшилось. 7 декабря 1920 г. начальник политотдела Кронштадтской крепости сообщал начальнику Политического управления Балтийского флота (Побалта):

«Доношу, что продовольственный вопрос среди команд флота и крепости стоит очень остро. На основании заявлений целого ряда комиссаров видно, что среди команд идет недовольство на почве продовольствия… Принимая во внимание тяжелое положение Республики в этом вопросе, думаю, что тут еще кроется то, что лица, стоящие во главе продовольственного аппарата во флоте, или совершенно не проявляют деятельности, или же не на своем месте»… [207]

В течение января — февраля 1921 г. продовольственное снабжение моряков ухудшилось. В донесениях командиров и комиссаров частей и кораблей стали особенно часты сообщения о недостаточной выдаче продовольствия. Не загромождая изложение отдельными частными примерами, приведем некоторые обобщающие данные. В политическом докладе Побалта за первую половину февраля говорилось:

«Дело снабжения продовольствием неудовлетворительное: поступления продовольствия самые незначительные ввиду временного приостановления железнодорожного движения на Юге и в других районах Республики, откуда поступало продовольствие. Если положение с транспортом и с топливом в ближайшие дни не улучшится, то существующую теперь норму придется сократить до минимума, ибо наличие в складах продбазы рыбы, мяса, муки и др. продуктов позволяет нам существовать не далее как до 5 марта, то есть только 20 дней. С крупой дело обстоит по-прежнему плохо, так как таковая совершенно за последнее время не поступает. Ремонт мельницы, обслуживающей нужды флота, предположено закончить к 1 марта; начав работу, мельница несколько смягчит продовольственный кризис, давая возможность вовремя получить муку и крупу. Продмаршрут с мясом из Сибири не прибыл. Мясной наряд в Псковской губернии выполняется слабо, и возлагать на него большой надежды не приходится». [208]

В самый канун мятежа положение оставалось по-прежнему крайне тяжелым. В докладе Побалта за вторую половину февраля отмечалось:

«Продовольственный вопрос за последнее время обстоял весьма неудовлетворительно: муки, крупы и пр. продуктов всего-навсего на несколько дней, поступления же крайне скудны, а прибегать к сокращению пайка было невозможно в связи с разыгравшимися в Петрограде событиями» (имеется в виду «волынка» в 20-х числах февраля. — С. С.). [209]

На флоте также наблюдалась нехватка обмундирования. Особенно плохо было положение вновь прибывающих пополнений (старослужащие, что называется, «донашивали» давно полученное обмундирование). В докладе политотдела за первую половину февраля сообщалось, что «прибывшее пополнение совершенно находится в лохмотьях, имеется наряд на получение от интендантства, но таковое ничего не имеет». [210] Часты были жалобы на нехватку обуви, теплой одежды, постельного белья, одеял и т. п. В одном из докладов о положении в Кронштадте в январе 1921 г. сообщалось следующее:

«В частях, несущих гарнизонную службу как в крепости, так и на фортах, чувствуется усталость. Снабжение частей гарнизона обмундированием неудовлетворительное: почти во всех воинских частях наблюдается недополучение походного обмундирования и обуви на 30–50 %, гимнастерок же, теплого белья (в особенности одеял) — превышает и эту норму». [211]

Наконец, не миновал флот и топливный кризис, разразившийся в стране. Из Кронштадтской крепости в конце января поступило донесение:

«Комиссар по топливу указывает, что порт находится в критическом положении с топливом. Дрова подходят к концу, надежды на прибытие мало. Из Ораниенбаумской железной дороги по льду едва ли удастся провезти при ежедневной перемене температуры. Около 100 кубов имеется еще в баржах, которые совершенно вмерзли, отчего работа по выгрузке подвигается слишком медленно, и, кроме того, рабочие плохо одеты и обуты, питание неудовлетворительное». [212]

Даже на боевых кораблях, стоявших в Кронштадте, наблюдался недостаток топлива, то же отмечалось и в Петроградской морской базе.

Балтийские моряки наряду с рабочими Петрограда и воинскими частями привлекались на работы по разгрузке дров, очистке железнодорожных путей и т. п. По приказу штаба бригады линейных кораблей с 17 февраля [213] ежедневно полагалось высылать для этих целей 100 моряков на Николаевский вокзал. Видимо, приказ исполнялся плохо, потому что через два дня штаб бригады предупредил, что за неисполнение этого приказа «все командиры и комиссары по истечении 24 часов будут преданы суду ревтрибунала». [214] Тяжелые материальные условия, в которых находился зимой 1920/21 г. Балтийский флот, вызывали быструю усталость, утомление личного состава, особенно там, где некоторые моряки служили уже по многу лет. Не случайно в донесениях того времени так часто встречается это слово — «усталость». Вот только лишь один доклад в политотдел Балтфлота (январь 1921 г.): эсминец «Всадник» — «заметна усталость»; линкор «Севастополь» — «наблюдается усталость и тяга на родину старших годов, подлежащих увольнению»; линкор «Андрей Первозванный» — «заметна усталость. Были случаи самовольных отлучек в Петроград». [215]

Матросы и солдаты Балтики, состоявшие преимущественно из крестьян, [216] в известной мере отражали колебания мелкобуржуазной стихии, в сильной степени проявившиеся в изучаемое время. Антисоветские подстрекатели использовали материальные затруднения военнослужащих в своей пропаганде. Однако следует подчеркнуть, что подавляющая масса матросов и солдат проявила выдержку, стойкость и сознательность. Не сохранилось сведений ни об одном инциденте, связанном с нехваткой продовольствия и т. п. Моряки понимали — бедствует вся страна, все трудящееся население.

Однако антисоветское брожение в Кронштадте нарастало — об этом убедительно свидетельствуют сохранившиеся многочисленные документы. Вызвали его причины как объективного характера, так и субъективного, порожденные специфически местными условиями.

При политическом отделе Балтийского флота имелось так называемое бюро жалоб, где скапливались материалы, поступавшие преимущественно от рядовых матросов и красноармейцев, служивших в частях, преданных флоту. За период с 20 октября 1920 г. по конец февраля 1921 г. нами выявлено в общей сложности 211 жалоб и заявлений, преимущественно личных, сравнительно редко коллективных (обычно из небольшого числа лиц). [217] Лишь в шести документах такого рода (что составляет менее 3 % от общего числа) были обнаружены претензии на собственное положение жалобщика (или жалобщиков): о недостатке пайка, о недовольстве службой и т. п. Зато в преобладающем большинстве жалоб матросов и красноармейцев идет речь о тяжелом положении на родине, прежде всего в деревне.

Анализ документов показывает, что основная масса жалоб касается северо-западных губерний — Череповецкой, Псковской, Олонецкой, Вологодской и т. д. Это понятно, — Балтийский флот рекрутировался, как правило, из северо-западных районов России, в то время как Черноморский — из южных. Более четверти писем исходит от уроженцев Херсонской и Николаевской губерний, Северного Кавказа, Области Войска Донского и т. п., что являлось следствием притока значительного числа новобранцев из этих районов в течение 1920 г. [218] Характерно, что основная масса жалоб (более 150) приходится на январь — февраль 1921 г., то есть на период наибольшего обострения хозяйственной разрухи в стране.

Вот в качестве примера одна из таких жалоб — от красноармейца-артиллериста с форта «Риф» от 14 февраля 1921 г. (речь идет о Новоржевском уезде Псковской губернии):

«…У моей семьи, состоявшей из отца 60 лет и матери 60 лет, сестры 20 лет, брата 16 лет (нетрудоспособного) и еще брата 13 лет, реквизирован хлеб сверх разверстки, так как назначенная разверстка в октябре месяце была моей семьей выполнена полностью, и эта последняя реквизиция в январе месяце была, по моему мнению, незаконной». [219]

Если сгруппировать все 211 жалоб по вопросам, которые они затрагивают, то окажется, что основное недовольство семей матросов и красноармейцев вызывает прежде всего продразверстка — об этом в прямой или косвенной форме говорится в 156 документах. Далее, речь чаще всего идет о незаконных, по версии жалобщиков, реквизициях лошадей, скота и другого имущества, повинностях на различные работы, невыплате пособий семьям, злоупотреблениях гужевой повинностью и т. п. Тон подобных документов обычно сдержанный, обвинения касаются обыкновенно лишь местной администрации. Общий характер жалоб имел вполне определенную окраску: матросы и красноармейцы в данной форме выражали настроение русского крестьянства, для которого продовольственная разверстка сделалась хозяйственным тормозом в условиях окончания гражданской войны и перехода к мирному строительству.

К началу зимы 1920 г., после победоносного окончания гражданской войны, настроение на флоте было в общем здоровым. Так, комиссар Кронштадтской крепости сообщал в своей сводке от 23 ноября:

«Обстановка боевая… Усталости, брожения и дезорганизованности не замечается. Число дезертиров весьма ограниченно. Отношение к Советской власти сочувственное. Последние победы на фронтах подняли боевой дух в личном составе крепости».

Однако уже в ту пору заметны были тревожные симптомы:

«За последнее время участились жалобы красноармейцев на неправильные действия местных советских властей, больше всего за неправильную реализацию продовольствия и т. п.» [220]

Действительно, анализ политических донесений периода зимы 1920/21 г. показывает, что подобного рода претензии звучали в частях и на кораблях все чаще и все громче.

Такого рода настроения матросов и красноармейцев не являлись тайной для партийных организаций флота и сухопутных частей. Напротив, при изучении донесений комиссаров и политруков в Побалт становится очевидным, что рядовые коммунисты своевременно и точно сообщали о нарастающем брожении среди военнослужащих и приняли посильные меры для возможной его ликвидации. Низовые партийные руководители правильно указывали на социально-экономические причины как основной фактор недовольства.

Это подтверждается регулярными донесениями комиссаров частей и кораблей в Побалт и докладами самого Побалта. Вряд ли представляется необходимым цитировать или хотя бы перечислять многочисленные сообщения такого рода. Ограничимся типичными примерами по тем частям и кораблям, личный состав_ которых впоследствии принимал участие в мятежных действиях или попытках к такого рода действиям.

В материалах за вторую половину декабря 1920 г. отмечалось, что среди команд линкоров «Севастополь» и «Петропавловск» вопросами, волнующими команду, являются «неправильные действия провинциальных властей»; то же — на заградителе «Нарова»: «Поступают жалобы на действия провинциальных властей, которые усилились в связи с отпусками» [221] (имеются в виду жалобы моряков, возвратившихся из отпусков).

В январе подобные донесения становятся более острыми. Линкор «Севастополь»:

«Наблюдается большая неудовлетворенность действиями провинциальных властей, в команде существует вполне определившийся взгляд, что необходимо сделать полную фильтровку учреждений с пересмотром социального положения, влить в учреждения больше рабочих и крестьян… Отношение к Советской власти хорошее, но есть элемент, который должен быть немедленно удален». [222]

(Несмотря на то что это решительное заключение сделано в докладе Побалта, флотское командование никого из команды «Севастополя» не «удалило».) Гарнизон кронштадтских фортов и команды береговых батарей:

«Политическая сознательность и отношение к Советской власти хорошее, за исключением вновь прибывшего пополнения. Все поступающие жалобы в большинстве на неправильные действия провинциальных властей, о неправильном наложении плановой разверстки, о незаконных реквизициях и т. п.» [223]

Линкор «Андрей Первозванный» и группа мелких кораблей, стоявших в Кронштадте:

«Политическая сознательность и отношение к Советской власти всего личного состава вполне удовлетворительны, но есть жалобы на власти в провинции и частичное недовольство к отдельным ответственным работникам». [224]

В феврале сообщения комиссаров о проявлениях недовольства продовольственной разверсткой становятся почти повсеместными. Относительно личного состава Кронштадтской крепости Побалтом было сделано следующее общее заключение:

«В частях крепости, несущих гарнизонную службу, чувствуется усталость. Волнующие вопросы: неправильная разверстка хлеба на местах, необеспеченность семей, недостаток обуви и др.» [225]

Донесения аналогичного характера поступали из многих частей и кораблей (кронштадтские форты и батареи:

«Жалобы на действия провинциальных властей, неправильные реквизиции»;

вспомогательные части крепостного гарнизона:

«Жалобы на действия провинциальных властей при выполнении плановой разверстки» [226] и т. д.).

В феврале в Побалт поступали донесения о жалобах «на неправильные действия провинциальных властей и неправильную реквизицию хлеба» с кораблей, стоявших на Петроградской морбазе. В этом числе назывались команды эсминцев «Победитель», «Внушительный», «Гарибальди», «Инженер-механик Дмитриев», подводных лодок «Волк», «Тур», «Леопард», некоторых мелких кораблей. [227]

Аналогичные настроения отмечались также и среди частей Укрепленного берегового района южного побережья Финского залива. Здесь следует упомянуть 561-й стрелковый полк 187-й бригады и воздухоплавательные части — именно там в начале марта антисоветские элементы попытались вызвать мятеж по типу кронштадтского. В докладе политотдела Укрепленного района от 1 февраля 1921 г. о 561-м полке сообщалось, что

«личный состав части имеет красноармейцев с Юга, бывших на территории под властью белых, поэтому недостаточно политически воспитанных… Отношение к Советской власти и политическим событиям удовлетворительное. Во всех частях наблюдаются обычные жалобы на малый процент отпусков, неправильные реквизиции продуктов питания и некоторого домашнего инвентаря на родине у родных и неполучение обмундирования».

Аналогичные сведения поступали из подразделений морской воздушной авиации, дислоцированных в районе Ораниенбаума. [228]

В политическом докладе Побалта за вторую половину февраля было сказано:

«В частях по-прежнему отмечается большое недовольство действиями местных властей на родине; прибывшие из отпусков рассказывают о несправедливостях на местах и этим подрывают боевой дух и настроение беспартийной массы». [229]

Это заключение составлено буквально накануне кронштадтского мятежа и касается причин начавшегося брожения среди части матросов и солдат.

На кораблях и в частях кронштадтского гарнизона мелкобуржуазные шатания, отражавшие колебания широких слоев крестьянства, проявились особенно остро. Такие настроения были и в иных морских и сухопутных подразделениях. Здесь уместно напомнить ленинскую оценку положения:

«Крестьяне попали в эту зиму в безвыходное положение, их недовольство понятно». [230]

Брожение среди матросов и красноармейцев в известной мере отражало эти настроения крестьянства.

Таким образом, можно считать бесспорным, что в Кронштадте к исходу зимы 1921 г. была заметна усталость личного состава и накопилось известное недовольство (как говорил В. И. Ленин, «недовольство общего характера» [231]), связанное с тяжелым экономическим положением Советского государства. Однако недовольство или даже брожение — одно дело, совсем другое — открытый вооруженный мятеж. Здесь качественная разница. В Кронштадте этот мятеж произошел, и зачинщиками его выступили матросы линейных кораблей «Севастополь» и «Петропавловск».

Помимо причин общего характера (усталость масс, тяжелое материальное положение и т. п.), большую роль играло изменение социально-психологического типа балтийских моряков, что усугублялось порочной политикой руководства Балтфлота.

В период революции и гражданской войны балтийцы выдвинули из своих рядов множество преданных бойцов новой власти. Еще не подсчитаны масштабы многочисленных мобилизаций, но бесспорно, что они были значительными. Главное здесь, однако, не в количественной стороне дела, а в качественной.

К 1921 г. на кораблях служили преимущественно кадровые моряки. Состав их был относительно стабилен. Если Красная Армия являлась совершенно новым социальным организмом, то на флоте строевой состав экипажей изменился относительно слабее. Особенно это касается командного состава и классных специалистов. Последняя же прослойка на крупных кораблях была весьма значительна, достигая порой половины команды: гальванеры, механики, комендоры, электрики, машинисты и т. п. — для подготовки таких специалистов в ту пору требовались годы, и заменить их было не так-то просто. Тем более в условиях гражданской войны.

Сохранились, к примеру, списки личного состава команд линейных кораблей «Севастополь» и «Петропавловск», по данным на февраль 1921 г. Помимо фамилии, имени и отчества, там указывалась также флотская специальность, год призыва, а иногда и год рождения. Для экипажа «Петропавловска» сохранились сведения о 1242 моряках, для «Севастополя» — о 786, следовательно, всего о 2028 моряках (командный и политический состав в этих данных не отражен). По срокам службы состав экипажей распределялся следующим образом: [232]

Итак, 79,2 % моряков двух сильнейших кораблей Балтфлота, то есть почти 4/5 обоих экипажей, начали службу на флоте до 1917 г. В 1921 г. в состав экипажей пришло только 3 человека. Зато имелось немало кадровых моряков, служивших по 15 и более лет (в общей сложности 29 человек, то есть около 1,5 %).

Однако, сохранив основную массу старослужащих, флотские экипажи лишились своего наиболее закаленного, сознательного и преданного делу нового государства ядра, ибо все мобилизации на Балтфлоте затрагивали прежде всего лучших из лучших. Так, в течение 1920 г. с флота было переброшено на другие должности только около 200 политработников. [233]

Прием в партию на флоте, к сожалению, нередко осуществлялся без должной требовательности. Например, в партийную неделю осенью 1919 г. численность некоторых ячеек увеличилась сразу в 7–9 раз, в результате к началу мятежа от 80 до 90 % членов РКП в Кронштадте составляли те, кто вступил в партию именно в массовые кампании партийных недель. [234] Не удивительно, что на линкоре «Петропавловск» накануне мятежа число коммунистов достигало 203 [235] из чуть менее 1300 человек личного состава (вместе с командирами), то есть в партии состоял почти каждый шестой член экипажа корабля! И именно этот корабль стал центром мятежа…

Да и общее пополнение флота проводилось далеко не лучшим образом. Еще в 1918 г. было создано так называемое бюро вольного найма, которое занималось вербовкой добровольцев, служивших в морских частях и на кораблях по контракту. Подавляющее большинство этой публики представляло собой очень пеструю в социальном отношении молодежь, привлеченную на флот прежде всего своекорыстными соображениями, ибо моряки лучше красноармейцев обеспечивались и продовольствием, и обмундированием. Дисциплина среди этого контингента была очень слабой. Появились и крепли иждивенческие настроения.

Качественные изменения в личном составе моряков усугублялись тем, что длительное время Балтийский флот стоял на приколе. Корабли превращались в плавучие казармы, где расцветали кичливость и демагогия. И это не удивительно, так как на бездействующем флоте стремились задержаться именно те, кто искал более или менее спокойного прибежища в разгоревшейся классовой борьбе либо просто выжидал хода событий. Немало людей задерживалось на флоте с одной лишь целью — носить, почетные и романтические клеши и тельняшку. Матросы подобного типа получили презрительную кличку «Иван-мор». Их было немало. Как раз накануне кронштадтского мятежа в газете «Красный Балтийский флот» появилось стихотворение некоего Н. Корнова под названием «Иван-мор». Стихи весьма несовершенны, однако написаны чрезвычайно искренне и направлены против тех, кого автор назвал «лежнями»:

Был в пехоте водоносом,

Теперь служит он матросом,

Пол-аршинный носит клеш

И твердит всегда: «даешь!»

А работать для него —

Хуже нету ничего.

Он с утра до ночи спит,

Ночью к бабе он спешит.

Лишь наутро придет он

Так сейчас же в телефон

Сообщает милочке своей,

Что скучает он по ней,

Что погода очень ясна,

Себя он чувствует прекрасно.

И такую чушь несет,

Что сам черт не разберет.

Он живет у нас как кот,

Без нужды и без забот,

Ну, братва, скажу я вам:

Можно ль так работать нам?

Ночь — по бабам, день — в постели,

Неужели в самом деле

Будем здесь мы только спать,

Рвать одежду, жирно жрать?

Следи, братва, за лежнем строго:

У нас во флоте таких много. [236]

Описанный типаж имел отнюдь не только бытовой, а отчетливо выраженный социальный характер. Разумеется, основная масса моряков-балтийцев сохраняла верность революционным традициям и Советской власти, однако пресловутые «клешники» все же оказывали некоторое влияние на матросскую массу.

Как уже говорилось, имелся еще один фактор, чрезвычайно осложнивший положение дел на Балтике, в частности в Кронштадте. Речь идет о слабом руководстве со стороны командования и политотдела Балтфлота. Командующий флотом Ф. Ф. Раскольников в тревожную зиму 1920/21 г. занимался в основном фракционной деятельностью на стороне Троцкого, активно выступал против ленинской линии в дискуссии о профсоюзах. Как будет показано далее, это вносило дезорганизацию в работу командных инстанций Балтфлота и подрывало личный авторитет самого командующего. На партийной конференции моряков-балтийцев, открывшейся 15 февраля, Раскольников даже не был избран в президиум. [237] Со стороны моряков-коммунистов Раскольников подвергся острой критике за некоторые личные недостатки. [238]

Вместе с Раскольниковым прибыло большое число лиц, ранее работавших с ним, в течение лета 1920 г. почти 2/3 руководящего состава на Балтике сменилось. Новые назначения были не всегда удачны. Так, например, должность начальника Побал-та одно время занимал тесть Раскольникова профессор М. А. Рейснер — человек, весьма далекий от флота, не имевший большого опыта партийной работы. Вскоре его пришлось отстранить от должности в связи с резким недовольством снизу. [239] На троцкистских позициях стоял также начальник Побалта Э. И. Батис. Руководящий состав Балтфлота оторвался от масс, утратил авторитет среди коммунистов и беспартийных моряков, потерял контроль за происходящими событиями. Все это в обстановке нарастающего брожения еще более осложняло организацию своевременного отпора провокаторам и подстрекателям.

Неудовлетворительной была работа Побалта. Этот факт признавался как «сверху», так и «снизу». 7 февраля 1921 г. организационно-инструкторский отдел Политического управления РККА, рассмотрев деятельность Побалта, пришел к заключению, что

«в частях флота политическая и культурная работа ведется слабо, а в некоторых частях не ведется совершенно благодаря отсутствию работников». [240]

Порочная система политической работы на Балтике отчетливо видна на примере деятельности зимой 1920/21 г. политотдела Кронштадтской крепости, подчиненного Побалту. Сохранившиеся многочисленные документы того периода показывают, что вместо активной, боевой коммунистической пропаганды политработники крепости занимались пассивным культурничеством, уходили от решения острых вопросов. Вот, например, каковы были в ту пору темы лекций, которые политотдел организовал для солдат и матросов Кронштадта: «Происхождение человека», «Итальянская живопись», «Греческая скульптура», «Каменный век», «Нравы и быт жителей Австрии» (надо сказать, что Австрия почему-то особенно привлекала внимание политотдела — аналогичных тем несколько) и т. д. Удалось обнаружить лишь одну лекцию на социальную тему, весьма далекую, однако, от текущих событий: «Факторы производства». [241]

Подобный же аполитизм наблюдался и в собственно культурной жизни крепости. Об этом говорит репертуар театральных трупп, как профессиональных, так и любительских (этот вид самодеятельности был в ту пору широко распространен). Преобладающее число спектаклей составляли комедии, иногда классические (пьесы А. Н. Островского, А. П. Чехова, Гольдони), чаще развлекательные, весьма сомнительного происхождения (например, «Кузина из Ярославля», «шутка» некоего Гатчинского, или сочинение неизвестного автора с трогательным названием «Первый и последний поцелуй»). Не ставилось ни одного произведения с современным социальным содержанием (исключение — «Канцлер и слесарь» А. В. Луначарского, но тема пьесы весьма далека от реальных событий того времени).

Кронштадтский политотдел, как и другие подведомственные Побалту учреждения, погряз в бумажной волоките. Представлялись «наверх» и принимались от комиссаров частей и кораблей ежедневные, двухнедельные и ежемесячные сводки. Эти кипы бумаги отнимали огромное количество сил и времени у политработников, то есть мешали их прямой задаче — пропагандистской деятельности в массах матросов и солдат. Вот свидетельство «Отчета-доклада о политпросветительной работе политотдела Кронштадтского морского порта и крепости с 1 по 15 января 1921 г.»:

«За отчетное время принято политсводок комиссаров: ежедневных — 385, двухнедельных — 46, еженедельных — 58. Недополучено политсводок комиссаров: ежедневных — 348, двухнедельных — 5, еженедельных — 10. Получено от начальников частей отделов и отделений политотдела: ежедневных донесений о работе, проделанной отделами за сутки, — 165, прочих видов донесений — 19. Составлено за это время и представлено в осведчасть Побалта: ежедневных телеграфных политдокладов о состоянии частей базы и крепости — 11, то же о работе политотдела — 11, двухнедельных политдокладов — 1, двухнедельных политотчетов — 1 и статистических таблиц к политотчету — 1.

Кроме перечисленных, производились работы по собиранию сведений, политсводок, подборка материала, выполнялась текущая переписка, велось инструктирование вновь назначенных на пост комиссаров по составлению политсводок.

Недостатки: малочисленность пишущих машин (имеется только одна, а вторая находится в починке), неимение делопроизводителя (из трех положенных по штату имеется один), неудовлетворительное представление комиссарами ежедневных сведений». [242]

Документ чрезвычайно выразительный и, к сожалению, типичный для характеристики деятельности органов Побалта в то время. Ясно, что сотни поступающих документов невозможно было даже физически прочесть, а уж изучить — тем более. Характерно, что свои «недостатки» политотдел видел не в том, что его работа ограничивается канцелярской перепиской, а именно в недостаточности этой самой переписки (нет пишущих машинок, делопроизводителя…). Наконец, и требования к комиссарам предъявляются сугубо канцелярские: не все подают ежедневные сводки… А политической оценки этих самих сводок в докладах нет. Подобный же характер носят все отчетные материалы политотдела за зиму 1920/21 г. [243]

Не удивительно, что, заваленные бюрократической канцелярщиной руководители политотдела в известной мере утратили представление о реальных событиях в крепости и на фортах. В этом отношении чрезвычайно выразительна сводка политотдела за 25 февраля 1921 г., составлецная 26 февраля, то есть за 48 часов до начала открытого антисоветского мятежа в Кронштадте:

«В отряде морских пароходных команд и в транспортном обозе проведены общие собрания команд на тему: текущий момент — присутствовало 700 человек. В инженерно-рабочем батальоне с комиссаром и бюро коллектива произведено выяснение на тему: об отношении комсостава к красноармейцам.

Лекций не было. В гарнизонном клубе группою Побалта для воинских и гражданских организаций исполнена пьеса в 9 картинах Луначарского «Канцлер и слесарь» — зрителей 830 человек (спектакль платный). В театре 3-х эсминцев для воинских и гражданских организаций любителями пожарной охраны гор. Кронштадта исполнен концерт (платный), присутствовало 1000 человек.

На линкоре «Петропавловск» состоялись два киносеанса, демонстрировалась драма и комедия, смотрело 450 человек.

В спортивном клубе происходили занятия: с 5 до 7 час. с допризывниками по гимнастике на снарядах (16 человек), с 7 до 10 час. со взрослыми по тяжелой атлетике (43 человека).

В гарнизонном клубе работали: класс пения, 3 класса рояля, класс сольфеджио и художественный кружок — присутствовало 80 учеников». [244]

Слов нетг прекрасно, что матросы и солдаты, в недавнем еще прошлом «низшие чины», играли на фортепьяно и изучали сольфеджио. Но здесь важно отметить другое: в пространном отчете (он процитирован неполностью, опущено, например, описание работы с детьми и т. п.) скрупулезно подсчитано число зрителей в кинозале линкора «Петропавловск», но нет данных о том, что в кубрике корабля уже обсуждаются антисоветские воззвания. Нет никаких сведений и о том, что за «выяснение» происходило в инженерно-рабочем батальоне между комсоставом и рядовыми бойцами, а между тем этот батальон принял вскоре активное участце в мятеже. И там, в гарнизонном клубе, где 25 февраля 80 «человек мирно играли на фортепьяно — там же через три дня оформится «Временный революционный комитет» — руководящий орган мятежа. А руководители Кронштадтского политотдела как будто не чувствуют подземных толчков у себя под ногами…

Слабость работы политорганов и фракционная деятельность Расколъникова, Батиса и других — все это самым пагубным образом сказалось на боеспособности (правильнее сказать — небоеспособности) кранштадтской партийной организации.

В Кронштадте существовала партийная организация гражданских лиц, объединяемая местным комитетом РКП (б). По данным на 28 января 1921 г., там числился 681 член и 149 кандидатов в члены партии. [245] Общая численность организации достигала 830 человек, что составляло, по тем же данным, 7 % ко всему числу беспартийных рабочих и служащих. Относительная численность коммунистов была в Кронштадте по масштабам того времени довольно велика, однако силы эти, как будет показано дальше, использовались далеко не в полной мере. Военнослужащие, находившиеся в Кронштадте и на фортах, составляли свою отдельную партийную организацию. Накануне мятежа численность ее, по данным А. С. Пухова, была: 1547 членов и 303 кандидата партии. [246]

Впоследствии, уже после подавления кронштадтского мятежа, специальная комиссия по перерегистрации членов и кандидатов партии установила, что в период антисоветского выступления из рядов РКП (б) вышли 341 моряк, 255 красноармейцев, 178 рабочих и 71 служащий. [247] Разумеется, многие из них порывали с партией в обстановке антикоммунистической травли, развязанной мятежным «ревкомом». Большевики в огне революции и гражданской войны не раз оказывались в тяжелых обстоятельствах, но ничто не могло заставить их отказаться от своих идеалов. К сожалению, в Кронштадте оказалось слишком много нестойких, недостаточно проверенных и закаленных членов партии: это породило слабую действенность кронштадтской парторганизации накануне и в критические минуты мятежа.

Анализируя причины этого явления, комиссия по перерегистрации справедливо заключила:

«Развал организации в период мятежа объясняется: 1) 70–80 % из красноармейской массы являются в большинстве своем крестьянами; 2) партийная невоспитанность, ибо 80–90 % записавшихся в партию в «партийную неделю». [248]

При этом следует со всей силой подчеркнуть, что даже в самых тяжелых условиях антисоветского мятежа распыленные, оставшиеся без руководства кронштадтские коммунисты в большинстве своем сохранили верность идеалам партии. Впоследствии, уже после разгрома мятежников, специальная комиссия произвела перерегистрацию 1116 коммунистов Кронштадта. Комиссия предъявила ко всем лицам, дела которых рассматривались, весьма жесткие требования. Не только пособничество мятежу, не только пассивное участие в событиях тех дней, но даже и «нейтрализм» того или иного коммуниста вызывал исключение из-партии. И вот, при столь жесткой требовательности, вполне обусловленной обострением классовой борьбы, исключению подверглось 211 человек, то есть менее 19 % всех подвергшихся перерегистрации. [249] Для тех исключительных условий, в которых оказались кронштадтские коммунисты в период мятежа, цифру эту нельзя признать значительной.

Характерным признаком падения партийной дисциплины и сознательности были факты недопустимого политического поведения отдельных членов РКП (б) на кораблях Балтики. Такие случаи имели место на транспорте «Вдолей», на эсминце «Гарибальди» и еще на некоторых других. [250]

Таким образом, слабая по партийному стажу и рабочей прослойке партийная организация Кронштадта помимо прочего не имела также сильного, боевого руководства. В сохранившихся протоколах Кронштадтского комитета РКП (б) почти не нашли отражения острые проблемы, волновавшие гарнизон и население города-крепости. Характерен в этой связи последний документ «домятежного» времени: протокол бюро Кронштадтского комитета от 24 февраля. Там обсуждался циркуляр о ремонте судов, инструкция о перевыборах рабоче-крестьянской инспекции и другие второстепенные вопросы, но ничего не говорилось о настроениях масс. [251] Пример этот является типичным.

Поистине катастрофические последствия для всей партийной жизни Кронштадта имела фракционная деятельность троцкистов. Раскольников, Батис и другие оппозиционеры использовали печать для того, например, чтобы в типографиях Побалта печатались статьи и речи Троцкого, Бухарина и других лидеров антиленинских групп.