ГЛАВА LXVI  Восточные императоры обращаются за помощью к папам. — Поездки Палеологов Иоанна Первого, Мануила и Иоанна Второго на Запад. — Соединение церквей греческой и римской, предложенное на Базельском соборе, утверждено в Ферраре и во Флоренции. — Положение литературы в Константинополе. — Ее воз

ГЛАВА LXVI

 Восточные императоры обращаются за помощью к папам. — Поездки Палеологов Иоанна Первого, Мануила и Иоанна Второго на Запад. — Соединение церквей греческой и римской, предложенное на Базельском соборе, утверждено в Ферраре и во Флоренции. — Положение литературы в Константинополе. — Ее возрождение в Италии при содействии греческих выходцев. — Любознательность и соревнование латинов. 1339-1500 г.г.

В течение последних четырехсот лет владычества греческих императоров их дружелюбные или неприязненные отношения к папе и к латинам могли служить термометром их благосостояния или стесненного положения и указанием возвышения или упадка варварских династий. Мы уже видели, что, когда турки из рода Сельджука стали покорять азиатские провинции и угрожать Константинополю, смиренные послы Алексея явились на соборе в Пьяченцу для того, чтоб просить защиты у общего отца всех христиан. Лишь только французским пилигримам удалось оттеснить султана из Никеи в Иконий, греческие монархи снова почувствовали или перестали скрывать ненависть и презрение к западным раскольникам и тем ускорили первое падение своей империи. Эпоха монгольского нашествия отмечена скромным и человеколюбивым тоном, которым выражался Иоанн Ватацес. После того как Константинополь был отнят у латинов, трон первого Палеолога был окружен внешними и внутренними врагами; пока меч Карла висел над его головой, он с низостью заискивал милостивого расположения римского первосвященника и приносил минутной опасности в жертву и свою религию, и свои добродетели, и любовь своих подданных. После смерти Михаила и сам монарх и его народ стали отстаивать независимость своей церкви и чистоту своего символа веры; Андроник Старший и не боялся латинов, и не любил их; когда он был доведен до крайне бедственного положения, его гордость служила охраной для его суеверий и он не мог без нарушения приличий отвергать в своих преклонных летах те православные убеждения, которые с такой твердостью высказывал в своей молодости. Его внук Андроник Младший был более раболепен и по своему характеру, и по своему положению, и завоевание Вифинии турками побудило его искать мирского и духовного союза с западными монархами. После пятидесятилетнего разрыва и молчания к папе Бенедикту Двенадцатому был отправлен в качестве тайного агента монах Варлаам, а данные Варлааму лукавые инструкции, как кажется, были написаны мастерскою рукой высшего придворного служителя. "Святейший отец (так приказано было ему выражаться), император не менее вас самих желает соединения двух церквей; но в этом деликатном деле он не должен унижать своего собственного достоинства и не должен оскорблять предрассудков своих подданных. Есть два пути к объединению — насилие и убеждение. Бесполезность насилия уже была доказана на опыте, так как латинам удалось овладеть империей, но не удалось овладеть умами греков. Путь убеждения хотя и более медлен, но ведет к более верным и более прочным результатам. Депутация из тридцати или сорока наших богословов, вероятно, сошлась бы с богословами Ватикана в любви к истине и в тождестве верований; но после ее возвращения домой какую пользу принесло бы такое соглашение или какая была бы за него награда? — негодование соотечественников и упреки ослепленного и упрямого народа. Однако этот народ привык уважать вселенские соборы, которыми установлены догматы нашей веры; если же он отвергает изданные в Лионе декреты, то это потому, что на том самоправном собрании не были ни выслушаны, ни допущены к участию представители восточных церквей. Для нашей благотворной цели было бы полезно и даже необходимо отправить в Грецию осмотрительно выбранного легата для того, чтоб он сговорился с патриархами константинопольским, александрийским, антиохийским и иерусалимским и с помощью их подготовил созвание свободного и вселенского собора. Но в настоящую минуту (продолжал хитрый агент) турки поставили империю в опасное положение, завладев четырьмя самыми большими городами Анатолии. Христианские жители этих городов выразили желание снова поступить под управление своего законного государя и возвратиться в лоно своей церкви; но военных сил и доходов императора недостаточно для их освобождения, и надо, чтоб вслед за римским легатом или впереди его шла армия франков, которая выгонит неверующих и откроет путь к Святому Гробу". На случай, если бы недоверчивые латины потребовали какого-нибудь ручательства за искренность греков или какого-нибудь предварительного доказательства их искренности, у Варлаама был готов убедительный и разумный ответ: 1. "Только вселенский собор может довершить объединение церквей; но такой собор не может быть созван, пока не будут освобождены от магометанского ига три восточных патриарха и множество епископов. 2. Греков восстановил против латинов длинный ряд угнетений и обид; их следует примирить с латинами каким-нибудь доказательством братского расположения, оказанием какой-нибудь действительной помощи, которая подкрепила бы авторитет и аргументы императора и приверженцев объединения. 3. Если бы и оказалось невозможным устранить некоторые различия в верованиях и обрядах, то все-таки не следовало забывать, что греки — последователи Христа, а турки — общие враги всех, кто носил название христиан. Жителям Армении, Кипра и Родоса также грозила опасность, и французские принцы доказали бы свое благочестие, если бы обнажили свой меч на общую защиту религии. 4. Даже если бы на подданных Андроника смотрели как на самых гнусных раскольников, еретиков и язычников, все-таки западные державы должны бы были из политической предусмотрительности постараться приобрести полезного союзника, поддержать приходящую в упадок империю, которая прикрывает Европу, и скорей соединиться с греками против турок, чем выжидать соединения турецких армий и сокровищ с войсками и сокровищами завоеванной Греции". Доводы, предложения и просьбы Андроника были отклонены с холодным и надменным равнодушием. Короли Франции и Неаполя уклонились от опасностей и славы Крестового похода; папа отказался созвать новый собор для рассмотрения старых догматов веры, а из уважения к устарелым притязаниям латинского императора и латинского духовенства сделал на своем ответе восточному императору следующую оскорбительную надпись: "Модератору греков и тем, которые называют себя патриархами восточных церквей". Для такого посольства трудно бы было выбрать менее благоприятную минуту и менее благоприятный личный характер папы. Бенедикт Двенадцатый был тупоумный мужик, которого постоянно тревожили сомнения и который был погружен в пьянство и леность; его гордость могла обогатить папскую тиару третьей короной, но он был неспособен управлять ни государством, ни церковью.

После смерти Андроника греки были заняты междоусобной войной и потому не могли помышлять о единении всех христиан. Но лишь только Кантакузин одолел и помиловал своих врагов, он поспешил оправдать в общественном мнении или хоть сколько-нибудь загладить то, что ввел турок в Европу и выдал свою дочь замуж за мусульманского принца. Два государственных сановника и латинский переводчик отправились от его имени к римскому у двору, который переехал в Авиньон на берега Роны, где оставался в течение семидесяти лет; они объяснили папе, что тяжелая необходимость принудила императора вступить в союз с бусурманами, и произнесли, по данному им приказанию, благовидные и назидательные слова: "уния" и "Крестовый поход". Преемник Бенедикта папа Климент Шестой оказал им гостеприимство и почет, признал невинность их государя, пожалел о его затруднительном положении, похвалил его великодушие и выказал близкое знакомство с положением греческой империи и с происходившими в ней переворотами; эти сведения он почерпнул из добросовестных рассказов одной савойской дамы, находившейся в свите императрицы Анны. Хотя Климент и не отличался добродетелями духовной особы, он был одарен свойственными монархам великодушием и склонностью к роскоши, и с одинаковой щедростью раздавал и бенефиции и царства. В его царствование Авиньон сделался центром роскоши и удовольствий; в своей молодости он превосходил даже баронов своей нравственною распущенностью, а когда он сделался папой, его дворец и даже спальню украшали или грязнили своими посещениями его фаворитки. Войны между Францией и Англией не позволяли думать о святом предприятии, но тщеславию папы льстила эта блестящая мысль, и греческие послы возвратились домой вместе с командированными папой двумя латинскими епископами. Когда они прибыли в Константинополь, император восхищался благочестием и красноречием папских нунциев, а нунции восхищались благочестием и красноречием императора; на своих частых совещаниях они осыпали друг друга похвалами и обещаниями, которые доставляли удовольствие обеим партиям, но не могли ввести в заблуждение ни ту ни другую. "Мне очень нравится (говорил благочестивый Кантакузин) проект нашей священной войны; она увеличит мою славу и будет полезна для христианства. Мои владения откроют свободный пропуск для французских армий; мои войска, мои галеры и мои сокровища будут посвящены на служение общему делу, и счастлива будет моя судьба, если я заслужу и получу венец мученика. Я не в состоянии выразить словами, как горячо желал бы соединить разрозненные члены Христовой церкви. Если бы моя смерть могла этому способствовать, я охотно отдал бы мой меч и подставил бы под него мою голову; если бы такой духовный феникс мог восстать из моего праха, я сам воздвиг бы для себя костер и зажег бы его моими собственными руками". Тем не менее греческий император позволил себе заметить, что те догматы веры, которые были причиной разделения церквей, были введены высокомерием и опрометчивостью латинов; он порицал раболепный и самовольный образ действий первого Палеолога и решительно заявил, что подчинит свою совесть не иначе, как постановлениям свободного и вселенского собора. "Теперешние обстоятельства (продолжал он) не позволяют ни папе, ни мне собраться в Риме или в Константинополе; но можно бы было выбрать какой-нибудь приморский город на границе двух империй, собрать там епископов и просветить умы восточных и западных верующих". Нунции, по-видимому, остались довольны этим предложением, а Кантакузин притворно оплакивал неисполнение своих надежд, которые были скоро разрушены смертью Климента и совершенно иными влечениями его преемника. Его собственная жизнь еще долго не прекращалась, но он окончил ее внутри монастырских стен, откуда этот смиренный монах мог влиять на образ действий своего питомца и на управление империей только своими молитвами.

Однако этот питомец, называвшийся Иоанном Палеологом, был более всех других византийских монархов расположен верить и повиноваться пастырю западной церкви. Его мать Анна Савойская получила святое крещение в лоне латинской церкви; ее брак с Андроником принудил ее переменить имя, одежду и культ, но ее сердце по-прежнему принадлежало ее родине и ее религии; она руководила как воспитанием своего сына, так и его действиями, когда он сделался мужчиной если не по уму, то, по меньшей мере, по росту, и стал царствовать. Когда он избавился от своих врагов и снова вступил на престол, турки еще владычествовали на Геллеспонте, сын Кантакузина еще держался с оружием в руках в Адрианополе, а Палеолог не мог полагаться ни на самого себя, ни на свой народ. По совету своей матери и в надежде получить иноземную помощь он отказался от прав, принадлежащих церкви и государству, и втайне переслал папе через одного итальянского агента раболепный документ, подписанный красными чернилами и скрепленный золотою печатью. Первая статья этого договора состояла из клятвы в преданности и покорности Иннокентию Шестому и его преемникам — верховным первосвященникам римской и католической церкви. Император обещал принимать с должным почетом их легатов и нунциев, отвести дворец для их резиденции и церковь для их богослужения и отдать своего второго сына Мануила в залог своей искренности. За эти уступки он просил как можно скорее прислать подкрепления из пятнадцати галер с пятьюстами рыцарями и тысячью стрелками для того, чтоб защищать его от христианских и магометанских врагов. Палеолог обязывался наложить такое же духовное иго на свое духовенство и на своих подданных; но так как следовало ожидать сопротивления со стороны греков, то он предлагал два способа преодолеть это затруднение — подкуп и воспитание. Легату было предоставлено право раздавать вакантные бенефиции тем лицам духовного звания, которые подпишутся под ватиканским символом веры; для того чтоб познакомить константинопольское юношество с латинским языком и с латинскими доктринами, были основаны три школы и имя наследника престола Андроника было поставлено во главе списка учеников. Палеолог заявил, что если не достигнет цели ни убеждением, ни силой, он сочтет себя недостойным царствовать, передаст папе всю свою царскую и отеческую власть и уполномочит Иннокентия руководить семейством, управлением и бракосочетанием своего сына и преемника. Но этот договор не был приведен в исполнение и не был опубликован; римские галеры существовали только в воображении монарха точно так же, как и покорность греков, и только благодаря тайне, которою был покрыт договор, император избежал позора такого бесплодного унижения.

Над его головой скоро разразилась буря турецкого нашествия; после утраты Адрианополя и Романии он оказался запертым в своей столице в качестве вассала высокомерного Мурада и в унизительной надежде, что этот варвар поглотит его после всех других. В этом позорном положении Палеолог решился отплыть в Венецию и броситься к стопам папы; он был первый византийский монарх, посетивший незнакомые западные страны; однако только там мог он искать утешения и помощи, а его появление в священной коллегии было менее унизительно для его достоинства, чем его появление в оттоманской Порте. В ту пору римские первосвященники только что возвращались после долгого отсутствия из Авиньона на берега Тибра; Урбан Пятый, отличавшийся кротким и добродетельным характером, поощрял или разрешил благочестивую поездку греческого монарха и мог гордиться тем, что в течение одного и того же года принимал в Ватикане два царственных призрака, изображавших в своем лице величие Константина и Карла Великого. Во время этого унизительного визита константинопольский император, утративший все свое тщеславие под влиянием своего бедственного положения, зашел в выражениях своей покорности на словах и на деле за пределы того, чего можно было ожидать. Он был подвергнут предварительному испытанию и в присутствии четырех кардиналов признал в качестве истинного католика верховенство папы и двойное исхождение Святого Духа. После того как он исполнил этот обряд очищения, его допустили на публичную аудиенцию в храм св. Петра; окруженный кардиналами, Урбан восседал на своем троне; после трех коленопреклонений греческий монарх поцеловал у святого отца ногу, руки и, наконец, рот; папа отслужил в его присутствии обедню, дозволил ему вести своего мула за узду и угостил его роскошным обедом в Ватикане. С Палеологом обходились дружески и с почетом; однако между императорами восточным и западным соблюдалось некоторое различие и первому из них не было дано право читать нараспев Евангелие вместо диакона. В пользу этого новообращенного Урбан постарался снова воспламенить религиозное рвение французского короля и других западных монархов, но они были совершенно равнодушны к тому, что касалось общей пользы, и были заняты только домашними распрями. Свою последнюю надежду император возложил на Иоанна Гауквуда, или Акуто, который во главе отряда авантюристов, называвшегося белым братством, опустошал Италию на всем пространстве от Альпов до Калабрии, продавал свои услуги тем, кто в них нуждался, и навлек на себя отлучение от церкви тем, что пускал из лука стрелы в папскую резиденцию. На ведение переговоров с этим разбойником папа дал особое разрешение, но Гауквуду не доставало сил или мужества для такого предприятия, а для Палеолога, быть может, было счастьем то, что он не получил ожидаемой помощи, которая стоила бы ему дорого, не достигла бы цели и могла сделаться для него опасной. Разочарованный грек приготовился к отъезду, но даже на возвратном пути он был задержан крайне унизительным препятствием. При проезде через Венецию он занял там большие суммы денег за громадные проценты; но его денежный сундук был пуст, его кредиторы были нетерпеливы, и он был задержан в качестве самого верного обеспечения уплаты долга. Его старший сын Андроник, исполнявший в Константинополе обязанности регента, неоднократно получал от императора настоятельное приказание истощить все ресурсы, даже обобрать церкви для того, чтоб избавить отца от плена и позора. Но этот бесчувственный юноша был равнодушен к несчастью своего отца и втайне радовался его задержанию; государство было бедно, духовенство было неподатливо, а в оправдание такого равнодушия и такой мешкотности нетрудно было подыскать и кое-какие религиозные соображения. За такую непростительную небрежность регент получил строгий выговор от своего благочестивого брата Мануила, который немедленно продал или заложил все, что имел, отплыл в Венецию, освободил своего отца и отдал самого себя в залог за его долг. По возвращении в Константинополь Палеолог и в качестве отца, и в качестве императора отблагодарил каждого из своих двух сыновей по их заслугам; но благочестивая поездка в Рим не изменила к лучшему ни верований, ни нравов предававшегося лени Палеолога, а его вероотступничество или его обращение в истинную веру, не имевшее никаких ни духовных, ни мирских последствий, было скоро позабыто и греками и латинами.

Через тридцать лет после возвращения Палеолога из Италии его сын и преемник Мануил предпринял по таким же мотивам, но в более широких размерах, поездку на Запад. В одной из предшествующих глав я говорил о его договоре с Баязидом, о нарушении этого договора, об осаде или блокаде Константинополя и о прибытии французских подкреплений под начальством отважного Бусико. Мануил обращался к латинским монархам за помощью через своих послов, но его уверили, что личное присутствие несчастного монарха способно разжалобить самых грубых варваров и вызвать от них содействие, а советовавший предпринять эту поездку маршал подготовил прием византийскому монарху. Страна была во власти турок, но морской переезд в Венецию был беспрепятствен и безопасен; Италия приняла Мануила как первого или, по меньшей мере, как второго из христианских монархов; он внушал сострадание, потому что в нем видели поборника христианской религии, а достоинство, с которым он себя вел, не дозволило этому состраданию перейти в презрение. Из Венеции он отправился в Падую и в Павию, и даже тайный союзник Баязида герцог Миланский доставил ему почетный конвой до самой границы своих владений. На французской границекомандированные королем должностные лица приняли на себя все заботы о его особе, о его путешествии и о его путевых издержках, а в находящийся вблизи от столицы Шарантон выехали к нему навстречу верхами и в полном вооружении две тысячи самых богатых граждан. У ворот Парижа его приветствовали канцлер и парламент; затем Карл Шестой, сопровождаемый принцами своего дома и своими вельможами, радушно обнял своего собрата. Константинова преемника одели в белую шелковую одежду и посадили верхом на белого как молоко коня; эта последняя подробность имела важное значение во французском придворном этикете; белый цвет считался символом верховной власти, а германский император во время своего последнего пребывания в Париже высокомерно потребовал этого отличия, но, получив решительный отказ, был принужден довольствоваться черным конем. Мануилу отвели помещение в Лувре; празднества и балы сменялись одни другими, и французы изощряли свою любезность на то, чтоб выставлять напоказ свою роскошь и развлекать скорбь императора банкетами и охотой; ему дозволили пользоваться его собственной часовней, а язык, обряды и одеяния греческого духовенства поражали удивлением сорбоннских богословов и, быть может, производили между ними скандал. Но при самом поверхностном знакомстве с положением королевства император должен был прийти к убеждению, что было бы напрасно ожидать существенной помощи от Франции. Хотя у несчастного Карла и бывали такие минуты, когда к нему возвращался рассудок, но он беспрестанно снова впадал в бешенство и в беспамятство; его брат герцог Орлеанский и его дядя герцог Бургундский попеременно захватывали в свои руки бразды правления и своим пагубным соперничеством подготовили междоусобную войну. Первый из них был пылкий юноша, проводивший жизнь в роскоши и любовных похождениях; последний был отец того графа Иоанна Неверского, который был незадолго перед тем выкуплен из турецкого плена, и хотя бесстрашный сын с нетерпением желал отомстить за свое поражение, более благоразумный отец не желал вовлекаться в новые расходы и опасности. Когда Мануил насытил любопытство французов и, быть может, успел им надоесть, он решился посетить соседний остров. На пути из Дувра в Лондон ему было оказано в Кентербери почтительное гостеприимство настоятелем и монахами св. Августина, а в Блакгеде, окруженный своими придворными, король Генрих Четвертый сам приветствовал греческого героя (я выражаюсь словами нашего древнего историка) и в течение нескольких дней оказывал ему в Лондоне почет, подобающий восточному императору. Но положение Англии было еще менее благоприятно для замыслов о священной войне, чем положение Франции. В том самом году наследственный монарх был свергнут с престола и лишен жизни; царствовавший в ту пору король был счастливый узурпатор, который был наказан за свое честолюбие недоверием к окружающим и угрызениями совести, и Генрих Ланкастерский не мог ни сам удалиться, ни удалить свои войска от трона, который беспрестанно потрясали заговоры и восстания. Он скорбел об участи константинопольского императора, ценил его личные достоинства и устраивал в честь его празднества; но если английский монарх и согласился поступить в число крестоносцев, то он сделал это только для того, чтоб удовлетворить своих подданных, и, быть может, для того, чтоб успокоить свою совесть притворным намерением взяться за такое святое дело. Осыпанный подарками и почестями, Мануил возвратился в Париж и после двухлетнего пребывания на Западе направился через Германию и Италию в Венецию; оттуда он отплыл в Морею, где стал спокойно дожидаться момента своей гибели или своего спасения. Однако он избегнул позорной необходимости публично или втайне торговать своей религией. Латинскую церковь раздирал раскол: папы римский и авиньонский оспаривали один у другого право владычества над европейскими королями, народами и университетами, а император из желания снискать дружбу обеих партий воздерживался от всяких сношений с бедными и непопулярными соперниками. Время его путешествия совпало с юбилейным годом, но он проехал через Италию, не попытавшись получить или заслужить полную индульгенцию, которая заглаживает грехи верующих или избавляет их от необходимости покаяния. Римский папа оскорбился этим пренебрежением, обвинил императора в неуважении к одному изображению Христа и обратился к итальянским владетелям с советом не оказывать никакой помощи этому упорному еретику.

В эпоху Крестовых походов греки с удивлением и с ужасом взирали на поток переселенцев, непрерывно вытекавший из неведомых западных стран. Посещение этих стран их последними императорами отдернуло завесу и раскрыло перед их взорами могущество европейских народов, которых они с тех пор уже не осмеливались клеймить названием варваров. Наблюдения как самого Мануила, так и сопровождавших его более внимательных наблюдателей, были записаны одним современным византийским историком. Я соберу в одно целое и вкратце изложу его отрывочные замечания, так как для читателя будет интересно и, быть может, даже поучительно познакомиться с этим грубым очерком Германии, Франции и Англии, с древней и новой историей которых мы теперь так хорошо знакомы. 1. Германия (пишет грек Халкокондил) — обширная страна между Веной и океаном; она простирается (какое странное географическое указание) от Праги в Богемии до реки Тартесса и до Пиренейских гор. Ее почва довольно плодородна, хотя не производит ни винных ягод, ни маслин; воздух там здоровый; туземцы крепкого и здорового телосложения, и эти холодные страны редко страдают от моровой язвы и от землетрясений. После скифов и татар германцы — самый многочисленный из всех народов; они храбры и терпеливы, и если бы они были соединены под властью одного вождя, их могущество было бы непреодолимо. Они получили от папы право выбирать римского императора, и никакой другой народ не питает более искренней привязанности к религии латинского Патриарха и не обнаруживает более усердной готовности повиноваться ему. Большая часть страны разделена между князьями и прелатами, но Страсбург, Кельн, Гамбург и более двухсот вольных городов управляются разумными и справедливыми законами, установленными по общему желанию в видах общей пользы. У них и в мирное, и в военное время часто случаются дуэли, или единоборства, между пешими бойцами; они отличаются своим превосходством во всех механических искусствах и могут похвастаться изобретением пороха и пушек, с которым уже познакомились почти все народы. 2. Французское королевство тянется на протяжении более пятнадцати или двадцати дней пути между Германией и Испанией и от Альп до Британского океана; в нем много цветущих городов, а между этими городами Париж, служащий резиденцией для короля, превосходит все остальные богатством и роскошью. Немало принцев и знатных особ поочередно дежурят в его дворце и признают его своим государем; самые могущественные между ними — герцоги Бретанский и Бургундский; этот последний владеет богатой провинцией Фландрией, гавани которой посещаются кораблями и торговцами и из нашего отечества, и из самых отдаленных стран. Французы — древний и богатый народ; своим языком и нравами они хотя и отличаются от итальянцев, но имеют некоторое с ними сходство. Они до такой степени гордятся императорским титулом Карла Великого, своими победами над арабами и подвигами своих героев Оливье и Роланда, что считают себя первым из западных народов; но эта безрассудная гордость была недавно унижена несчастным исходом их войны с англичанами, живущими на Британском острове. 3. Британия лежит на океане, напротив берегов Фландрии; ее можно считать или за один остров, или за три острова, связанные между собою общими интересами, одинаковыми нравами и одним для всех правительством. Она имеет в окружности пять тысяч стадий; вся страна усеяна городами и селениями; хотя в ней вовсе не растет виноград и мало плодовых деревьев, она изобилует рожью и ячменем, медом и шерстью, а ее жители выделывают в большом количестве суконные материи. Главный город острова Лондонможет по своей многолюдности и по своему могуществу, по своему богатству и роскоши заявлять притязание на первенство между всеми западными городами. Он лежит на широкой и быстрой реке Темзе, которая на расстоянии тридцати миль от него впадает в Галльское море, а благодаря ежедневным морским приливам и отливам торговые суда могут безопасно и входить в эту гавань, и выходить из нее. Король стоит во главе могущественной и буйной аристократии; его главные вассалы владеют своими поместьями по наследственному и неотъемлемому праву, а законы устанавливают и пределы королевской власти, и обязанности вассалов. Королевство нередко бывало жертвою иноземных завоевателей и внутренних восстаний; но туземцы храбры и отважны, славятся своими воинскими доблестями и победоносны в войнах. Форма их щитов заимствована от итальянцев, а форма их мечей — от греков; употребление длинного лука доставляет англичанам решительное преимущество над их противниками. Их язык не имеет сходства с теми, на которых говорят жители континента; по привычкам домашней жизни их нелегко отличить от их соседей французов; но самую странную черту в их нравах составляет их пренебрежение к супружеской чести и к женскому целомудрию. Когда они посещают друг друга, гостеприимство выражается прежде всего в том, что гостя целуют жена и дочери хозяина дома; между друзьями жены даются и берутся взаймы без всякого стыда, а островитяне вовсе не возмущаются такими странными отношениями и их неизбежными последствиями. Так как мы хорошо знакомы с обычаями древней Англии и вполне уверены в целомудрии наших матерей, то мы можем смеяться над легковерием или приходить в негодование от несправедливости греческого историка, который, должно быть, принял скромное приветствие за преступный поцелуй. Но его легковерие и его несправедливость преподают нам важный урок — они заставляют нас не полагаться на рассказы путешественников об отдаленных странах и считать за вымыслы те факты, которые не согласуются с законами природы и с народным характером.

После своего возвращения в Константинополь и после одержанной Тимуром победы Мануил царствовал много лет в благоденствии и спокойствии. Пока сыновья Баязида искали его дружбы и не беспокоили его владений, он довольствовался национальной религией и употреблял часы досуга на сочинение в ее защиту двадцати богословских диалогов. Появление византийских послов на Констанцком соборе свидетельствовало об усилении как турецкого влияния, так и влияния латинской церкви; завоевания султанов Мехмеда и Мурада примирили императора с Ватиканом, а осада Константинополя едва не вовлекла его в признание двойного исхождения Святого Духа. Когда Мартин Первый, избавившись от всяких соперников, вступил на престол св. Петра, между Востоком и Западом завязались дружелюбные сношения посредством писем и посольств. С одной стороны — честолюбие, а с другой — стесненное положение заставляли выражаться одинаково приличным языком, который отзывался кротостью и человеколюбием; хитрый грек выражал желание женить своих шестерых сыновей на итальянских принцессах, а не менее хитрый римлянин отправил в Константинополь дочь маркиза Монферратского в сопровождении знатных девиц в надежде, что они смягчат своей красотой упорство еретиков. Однако людям прозорливым было нетрудно заметить, что под маской религиозного рвения все было фальшиво и при константинопольском дворе, и в константинопольской церкви. Сообразно с тем, усиливалась ли опасность или ослабевала, император делал то шаг вперед, то шаг назад, то уполномочивал своих министров на ведение переговоров, то уничтожал эти полномочия и отклонял настоятельные требования окончательного ответа, ссылаясь на необходимость предварительно выслушать мнения своих патриархов и епископов и на невозможность собрать тех и других в такое время, когда турецкая армия стояла у ворот его столицы. Из происходившей по этому предмету официальной переписки видно, что греки настаивали на последовательном исполнении трех условий — присылки подкреплений, созвания собора и затем соединения церквей, а латины отклоняли второе из этих условий и соглашались на первое только с той оговоркой, что оно будет последствием исполнения третьего условия и добровольной за него наградой. Впрочем, мы в состоянии раскрыть самые сокровенные замыслы Мануила, так как он изложил их в одной интимной беседе без всяких хитростей или притворства. На склоне своих лет император взял в соправители своего старшего сына Иоанна Палеолога Второго и возложил на него большую часть правительственных забот. В присутствии только своего любимого камергера, историка Франца, он однажды объяснил своему соправителю и преемнику те принципы, которыми он руководствовался в своих переговорах с папой. "Наш последний ресурс против турок", — говорил Мануил, — "их опасение, что мы вступим в союз с латинами, и страх, который им внушают воинственные западные народы, способные нас защитить, а их истребить. Всякий раз, как басурманы будут угрожать вам, указывайте им на эту опасность. Предлагайте созвание собора, совещайтесь на счет способов осуществить это намерение, но постоянно затягивайте переговоры и уклоняйтесь от созвания собора, который не может доставить нам ни духовной, ни мирской пользы. Латины высокомерны; греки упрямы; ни та, ни другая сторона не согласится на уступки и не отречется от своих верований, и попытка полного объединения упрочит раскол, поселит вражду между двумя церквами и оставит нас без всякой надежды на спасение и без всякой защиты на произвол варваров". Эти полезные наставления не понравились юноше; он встал и молча удалился, а благоразумный монарх посмотрел на меня (продолжает Франц) и продолжал так: "Мой сын считает себя великим человеком и героем, но увы! наше жалкое время не доставляет никакого поприща для геройства или для величия. Его отвага была бы уместна в более счастливые времена наших предков, а при нашем теперешнем положении нужен такой император, который осмотрительно оберегал бы последние остатки нашего наследственного достояния. Я хорошо помню, какие блестящие надежды он возлагал на наш союз с Мустафой, и я сильно опасаюсь, что его опрометчивая храбрость будет причиной гибели нашего рода и что даже религия может ускорить наше падение". Однако благодаря своей опытности и своему влиянию Мануил сохранял мир и уклонялся от созвания собора до конца своей жизни; он умер на семьдесят восьмом году от роду в монашеской одежде, разделив свою дорогую движимость между своими детьми и бедняками, между своими докторами и любимыми служителями. Второй из его шести сыновей, Андроник, получил в удел княжество Фессалонику и умер от проказы вскоре после того, как продал этот город венецианцам и как им окончательно завладели турки. Благодаря счастливой случайности к империи был снова присоединен Пелопоннес или Морея, а в более счастливую эпоху своего царствования Мануил укрепил узкий перешеек на протяжении шести миль каменною стеной и стапятьюдесятью тремя башнями. Стена была разрушена при первом напоре оттоманов; плодоносный полуостров мог бы считаться достаточным для четырех младших братьев Феодора и Константина, Димитрия и Фомы; но они истощили остатки своих сил во внутренних раздорах, и те из них, которые не имели успеха, были вынуждены жить в зависимости в византийском дворце.

Старший сын Мануила, Иоанн Палеолог Второй, был признан после смерти своего отца единственным императором греков. Он прежде всего занялся разводом со своей женой и новым вступлением в брак с трапезундской принцессой; красота была, по его мнению, главным достоинством в императрице, а духовенство преклонилось перед его решительным заявлением, что если оно не согласится на развод, он удалится в монастырь и предоставит престол своему брату Константину. Первая и единственная победа Палеолога была одержана над евреем, которого он обратил в христианскую веру после продолжительных и ученых споров, и эта достопамятная победа была тщательно занесена в летописи его времени. Но он снова взялся за проект соединения восточной церкви с западной и, как кажется, искренно согласился на предложение съехаться с папой на вселенском соборе, который предполагалось созвать по ту сторону Адриатического моря. Мартин Пятый поддерживал этот опасный замысел, а его преемник Евгений относился к нему равнодушно; наконец после томительных переговоров император получил приглашение от собрания, отличавшегося новым характером, — от независимых базельских прелатов, называвших себя представителями и судьями католической церкви.

Римский первосвященник вступился за свободу церкви и отстоял ее; но одержавшее эту победу духовенство скоро подверглось тирании своего избавителя, который благодаря своему священному характеру был недосягаем для того оружия, которое оказалось таким острым и так хорошо достигавшим своей цели в борьбе со светскою властью. Право избрания, служившее для духовенства великой хартией свободы, папа уничтожал при помощи апелляций; он парализовал это право путем временного назначения на церковные должности, или так называемых комменд, путем назначения на должности с правом передачи их по наследству и при помощи предварительных и произвольных оговорок. При римском дворе был заведен публичный аукцион; кардиналы и папские любимцы обогащались добычей, которая собиралась со всех наций, и каждая страна имела основание жаловаться на то, что самые важные и самые доходные бенефиции раздавались чужеземцам и людям, проживавшим вне государства. Во время пребывания пап в Авиньоне их честолюбие уступило место более низким страстям — корыстолюбию и сладострастию: они строго взыскивали с духовенства аннаты и десятины, но открыто допускали безнаказанность пороков, бесчинств и разврата. Эти скандалы всякого рода казались еще более возмутительными вследствие великого раскола, длившегося на Западе более пятидесяти лет. Во время яростной борьбы между папами римским и авиньонским каждый из них старался огласить пороки своего противника; непрочность их положения уменьшало их авторитет, ослабляло обязательность правил их церковного благочиния и увеличивало как их нужды, так и их вымогательства. Чтоб залечить раны церкви и восстановить ее могущество, были созваны один вслед за другим соборы в Пизе и в Констанце, но эти многолюдные собрания сознали свою силу и решились отстоять привилегии христианской аристократии. Святые отцы, участвовавшие в Констанцком соборе, начали с того, что постановили приговор над личностью двух первосвященников, которых не хотели признавать, и низложили третьего первосвященника, которого прежде признавали своим главой; за тем они перешли к установлению характера и пределов папской власти и разъехались только тогда, когда подчинили пап верховенству вселенского собора. Было решено, что для управления церковью и для введения в ней реформ такие соборы будут созываться по прошествии положенного промежутка времени и что каждый собор, прежде чем закрыть свои заседания, должен назначать время и место будущего съезда. Римскому двору удалось отклонить открытие следующего собора в Сиене, но смелый и решительный образ действий Базельского собора едва не оказался гибельным для царствовавшего в то время папы Евгения Четвертого. Предвидевшие его намерения отцы церкви поспешили обнародовать свой первый декрет, в котором было сказано, что на представителей воинствующей церкви на земле возложена божественная и духовная юрисдикция над всеми христианами, не исключая и папы, и что вселенский собор не может быть ни распущен, ни отсрочен, ни перенесен в другое место иначе, как по свободному решению и согласию его членов. Узнав, что Евгений издал буллу о закрытии собора, они осмелились призывать непокорного преемника св. Петра к ответу, делать ему выговоры и угрожать наказанием. Они несколько раз отсрочивали свое решение для того, чтоб дать ему время одуматься, и наконец объявили ему, что если он не подчинится по прошествии шестидесяти дней, он будет лишен права пользоваться какою-либо светскою и церковною властью. А чтоб заявить о своем верховенстве над папой и как над монархом, и как над духовной особой, они взяли в свои руки управление Авиньоном, признали недействительным отчуждение церковных владений и запретили облагать Рим новыми налогами. Для их смелости служили оправданием не только общее одобрение со стороны духовенства, но также могущественная поддержка со стороны главных христианских монархов; император Сигизмунд объявил себя слугою и покровителем собора; Германия и Франция приняли их сторону; герцог Миланский был личным врагом Евгения, а восстание римского населения принудило папу удалиться из Ватикана. Так как его власти не хотели признавать ни его светские, ни его духовные подданные, то ему не оставалось ничего другого, как покориться; крайне унизительной для него буллой он отменил свои собственные постановления, утвердил постановления собора, включил своих легатов и кардиналов в состав этого почтенного собрания и с виду подчинился декретам верховной законодательной власти. Слава членов Базельского собора распространилась по восточным странам, и в их присутствии Сигизмунд принимал послов турецкого султана, которые поставили к его стопам двенадцать больших сосудов, наполненных шелковыми материями и золотыми монетами. Святых отцов воодушевляло желание привлечь как греков, так и богемцев в лоно католической церкви, и они через своих депутатов приглашали греческого императора и Константинопольского Патриарха присоединиться к собранию, пользовавшемуся доверием западных народов. Палеолог был готов согласиться на это предложение, и его послы были приняты католическим сенатом с надлежащим почетом. Но выбор места, по-видимому, был непреодолимым препятствием, так как император отказывался и от переезда через Альпы, и от переезда через сицилийское море и положительно требовал, чтоб собор был созван в каком-нибудь итальянском городе или, по меньшей мере, неподалеку от Дуная. Другие статьи договора были установлены с меньшим трудом: было условлено, что все путевые издержки императора и его свиты из семисот человек будут уплачены, что ему немедленно будет выдана сумма в восемь тысяч дукатовдля оказания пособий его духовенству и что на время его отсутствия из Константинополя будет доставлено для охраны столицы десять тысяч дукатов, триста стрелков и несколько галер. Город Авиньон доставил нужные для предварительных расходов суммы, а в Марселе начались приготовления к морскому переезду, хотя и делались не без затруднений и не без мешкотности.