Глава 5 БЕДНЫЙ ПАВЛИК

Глава 5

БЕДНЫЙ ПАВЛИК

Не утихают споры вокруг Павлика Морозова — пионера-героя. Углубившись в них, я нашел доказательства того, что его род — из Белоруссии.

Дед Павлика, будучи молодым разворотливым парнем, двинул в конце XIX века из нищей витебской деревни Смолень в богатую землями Сибирь. Намеревался там вместе со своим многочисленным семейством пустить корни, как ему тогда казалось, навсегда. Что из этого получилось, известно. Большой крестьянский род Морозовых постигла трагедия.

Иногда трагедию называют громкой славой — кому как больше нравится. Безусловно, если иметь в виду горы беллетристики, созданной о пионере-герое Павлике Морозове — множество спектаклей, кинофильмов, кантат и опер, не говоря уж о стихах, — то действительно можно вести речь о громкой славе, доставшейся внуку белорусского переселенца Сергея Сергеевича Морозова.

Смотрите, какие знаменитости причастны к героизации образа убитого мальчика: кинорежиссер Сергей Эйзенштейн, увидевший в Павлике нового человека ХХ века, известнейший кинооператор Эдуард Тиссе, прославленные киноактеры. А поэты? Сергей Михалков, Николай Асеев. Писатели — Исаак Бабель, Александр Яковлев, Виталий Губарев. Композитор Ференц Сабо. Всех не перечесть. История же в отличие от беллетристики имеет дело с реальными личностями — не утонувшими в домыслах творцов.

Стало быть, образ Павлика Морозова — продукт героизации? Несомненно, он был придуман наверху и введен в псевдодействительность. Имеется в виду тот образ, который был преподнесен массовому читателю и зрителю. Все произведения, созданные о пионере-герое за полвека, назывались документально-художественными. Писатель Евгений Пермяк назвал их почти документальными. С таким уже успехом можно сказать: почти художественные. Газетный образ, решенный плакатными средствами.

Каким же представляется он историкам? Новейшим — трагичным. Как и весь большой крестьянский род Морозовых, волей рокового случая ставший социальной моделью «сын против отца».

Родители Павла — Трофим, председатель сельсовета, и Татьяна — были в разводе. Дед с бабкой люто возненавидели бывшую невестку, как говорят, не жаловали и своих внуков. Надо ли говорить, какие были ответные чувства?

В разгар этой глухой вражды Павлик, а по другой версии — его мать, сообщает милиции, что Трофим продает спецпереселенцам справки сельсовета. Сигнал подтвердился, Трофима посадили в тюрьму. А через год в теплый сентябрьский день Павел с братом Федором пошли в лес за ягодами и домой не вернулись. Их нашли мертвыми.

Смотрите, что в итоге произошло с этой еще недавно крепкой и дружной семьей: к расстрелу приговорены четверо — дед и бабушка, двоюродный брат и дядя Павлика. Отец по доносу сына отбывал тюремный срок на Крайнем Севере. После расстрела дяди, Арсения Кулуканова, его жена уехала в соседнюю деревню, так как жить было негде — все их имущество по решению суда конфисковали. Вскоре она сошлась с местным крестьянином, у которого был взрослый сын. Он почему-то решил — отцовская жена больше подходит ему. Однажды в припадке ревности он убил ее. Суд вынес приговор — расстрел.

Злой рок висел над всей семьей Морозовых. У Павлика был младший брат Алексей. Когда шел суд, десятилетний Алеша дал показания против своей бабки: она, мол, пошла по ягоды в то же место, куда пошли Павлик и Федя. Следовательно, сделал вывод прокурор, она могла придержать ребят в лесу, пока не подойдут убийцы. Что значит — «могла»? Придержала или нет? Да и ходила ли она в лес? Сам Алеша в то время сидел взаперти в избе и не мог этого знать. Однако показал на бабку.

Если это была напраслина, Бог сурово покарал лжесвидетеля. В 1941 году Алексея судили за измену Родине (не выполнил задание командования) и приговорили к расстрелу. Помогли хлопоты матери, и, как брату героя, высшую меру ему заменили десятью годами тюрьмы, которые он отсидел от звонка до звонка.

До ареста он окончил летное училище. В части его не любили за то, что требовал особого положения. Подпоив, сослуживцы положили ему за голенище сапога фотопленки с изображением линии фронта. А после этого вызвали представителя фронтовой контрразведки «Смерш» («Смерть шпионам!»).

Стало быть, брат пионера-героя сидел десять лет за «шпионаж»? И никто этого не знал? Знать-то, видно, знали, да помалкивали. Кстати, пресса об этом тоже не писала. Такое себе никто не мог позволить — имя героя неприкосновенно. Крымская «Курортная газета» в августе 1956 года поместила статью «Бабушка Морозиха». О матери Павлика. Скупает, мол, по дешевке фрукты да продает на рынке втридорога. Спекулирует. Можно догадаться, чем обернулась такая смелость редактору.

Мать Павлика — в Крыму? Оказывается, она жила там до последних своих дней, наступивших в 1983 году. Сам Сталин распорядился позаботиться о ней. Поселили ее в Алупке, недалеко от Воронцовского дворца. Назначили пожизненную персональную пенсию. Говорят, что она умела и сама требовать. Входила в любое учреждение и заявляла: «Я мать пионера-героя…» Отказать никто не осмеливался.

Наглость, конечно, появилась с годами. Она ведь неграмотная была. Четверо детей, двое убиты. Покинутая мужем, отцом Павлика, — бросил семью, ушел к соседке. В деревне рассказывали: это она поощряла доносы Павлика на оставившего их мужа и отца. Мстила.

После гибели Павлика и Феди ее переселили в большой дом, хозяев которого перед этим арестовали. Она получила часть кулацкого имущества.

Писатель Юрий Дружников, побывавший в Герасимовке, свидетельствует: после суда Татьяну Морозову в деревне возненавидели. Привилегии, ей созданные, еще больше озлобили людей. Жить ей там было невозможно, и вскоре она перебралась в райцентр.

— Меня НКВД взял на казарменное обеспечение, — вспоминала Татьяна. — Дали комнату, кровать, две подушки, продукты. Я, как мать героя, не работала…

Не столь рекламной выглядела в ее рассказе и всенародная любовь к Павлику:

— Врагов у Павлика было много. Могилу его затаптывали, звезду ломали, полдеревни ходило туда испражняться.

Она признавалась, что Павлик поступил в первый класс за год до смерти. Притом с третьей попытки. А было ему тогда уже 13 лет. В середине учебного года учительница перевела его во второй класс, хоть он еле-еле научился читать — по слогам. Поэтому, по крайней мере, странно читать беллетристические благоглупости о том, как ребенок разъяснял неграмотным сельчанам цели партии, задачи строительства социализма в деревне, рекомендовал принять новый устав сельхозартели и критиковал левые перегибы районных уполномоченных.

Не вызывает сомнений, что реальный Павлик Морозов и его беллетризованная копия — два разных образа. Герои всегда проще, чем их рисует воображение восхищенных почитателей. Поэтому надо спокойнее относиться к тому, какими они были в реальной жизни. Историки новой волны уже не удивляются некоторым расхождениям между мифологизированным и реальным образом мальчика. Например, родственник Морозовых, тоже белорус-переселенец, Лазарь Байдуков так говорил о пионере-герое:

— Павлик был просто хулиган. Ходил по деревне переросток-оборванец, всегда голодный, от этого злой, и искал, где бы нашкодить. Вот все его и ненавидели.

Учительница Кабина:

— Морозов говорил с отрывами, гавкая, не всегда понятно, на полурусском-полубелорусском языке, вроде: «Ен ведь больша нэ прыйдеть».

Одноклассница Павлика Морозова Матрена Королькова:

— Если честно сказать, Павлик был самый грязный из всех в школе, не мылся. Дети в семье Морозовых, когда ссорились или просто развлекались, обычно мочились друг на друга и так шли в школу. От Павлика всегда нестерпимо воняло мочой.

Из произведений о нем он представал ненасытным книгочеем, эрудитом, идейным вожаком детей и взрослых, полпредом новой власти в деревне. А ведь при жизни, по свидетельству матери, его ни разу не осмотрел врач. Будь он подростком, скажем, 70–80-х годов, его, скорее всего, отнесли бы к категории трудных, педагогически запущенных ребят из семьи с ненормальным психологическим климатом.

Поведение Павлика Морозова, скорее всего, было результатом воспитания в условиях неполной семьи (отец ушел в другой дом, мать выла от ревности и поощряла детей к слежке, мести). Кроме того, нередки болезненные натуры, в которых чужие беды вызывают чувство удовлетворения. Понятно, что донос для такого человека — первейшая потребность.

И тем не менее новые историки относятся к Павлику сочувственно. Разве он виноват, что его взяли за образец для воспитания в детях чувства морального долга? 25 ноября 1931 года косноязычный, болезненный подросток с явными признаками позднего и замедленного развития, нарушенной мотивацией поведения подал заявление следственным органам на собственного отца. В этом увидели ростки новой морали, придали поступку классовый, политический оттенок. А уж после гибели пионера-героя и его восьмилетнего брата Феди и вовсе канонизировали. Смерть обоих приписали классовым врагам, в роли которых выступали родные дед, бабка, дядя и двоюродный брат.

Семья в качестве террористической группы? Такая модель — сын против отца — была очень выгодна новым властям. Сын-доносчик подрывал семью изнутри, а она к тому времени была единственной ячейкой, которая все еще сопротивлялась, отстаивала себя. Особенно семья деревенская. Согласно замыслам интернационалистов, она должна была стать иной ячейкой — ячейкой нового государства, подчиненной его целям и контролю. Пример Павлика Морозова помогал властям запугивать тех, кто был уверен, что родня, дети не выдадут никогда. После разрушения собственности и церкви началось разрушение семьи.

Стало быть, суд над убийцами пионера-героя носил политический оттенок. В этом убеждает и первоначальная надпись на свежей могиле Павлика и Феди: «1932 года 3 сентября погибли от злова человека от острова ножа два брата Морозовы». Чтобы так было написано, пожелала мать погибших. «От злова человека…»

По официальной версии, убили дед с дядей. Однако где логика? Дед убивает внуков рядом с деревней, прямо на дороге, как будто специально для того, чтобы прохожие заметили следы крови и гору клюквы, высыпанной из мешка. Почему не отнес трупы подальше в болото, где их засосало бы? Нет, оставил на виду. Более того, нож принес домой и спрятал за икону. Что же это за убийца, главная задача которого — оставить как можно больше улик?

Кстати, следствие даже не пыталось установить, кому принадлежало орудие убийства. Есть подозрение, что это дело рук чужих людей, скрывавшихся в тайге.

В первом протоколе допроса матери Павлика говорится: «2 сентября 1932 года я из Герасимовки уехала в Тавду получать деньги в „Союзмясо“, а 3 сентября мои дети, Павел и Федор, пошли в лес за ягодами. Я из Тавды приехала 5-го, а они еще из леса не возвращались. Стала беспокоиться и обратилась за помощью к милиционеру. Он собрал народ, и мы пошли в лес искать… Сын Алексей в возрасте 11 лет рассказал мне, что в тот день, когда дети ушли в лес, он видел, как Морозов Даниил (двоюродный брат Павлика. — Н. З.) шел из леса… Когда моих детей нашли в лесу зарезанными, то в доме Морозова Сергея (деда. — Н. З.) стали производить обыск и нашли окровавленную рубаху и штаны».

Второй протокол допроса матери Павлика, составленный через несколько дней после первого, уже явно заидеологизированный: «Я, Морозова Татьяна Сергеевна, к своим показаниям добавляю, что подозрение падает на Морозова Сергея и его жену Аксинью Ильиничну и его внука Даниила… Потому что вся эта кулацкая шайка всегда собирается вместе группой, и разговоры их были о ненависти к Советской власти, а также к руководителям проводимых партией мероприятий (вот так, оказывается, изъяснялась неграмотная крестьянка, жительница глухой таежной деревни, где в тот год не было ни одного коммуниста и комсомольца. — Н. З.). А мой сын Морозов Павел всеми силами боролся за проводимые Советской властью мероприятия и был душевно предан этому делу… Кроме того, мой сын Павел, что бы ни увидел или ни услышал про эту кулацкую шайку, всегда доносил в сельсовет или другие организации. Ввиду чего кулаки его ненавидели и всячески старались свести этого молодого пионера с лица земли…»

А вот строки из протокола допроса милиционера Ивана Попутчика: «Морозов Даниил и Шатраков Ефрем допрашивались неоднократно, но все не сознавались и только 8 сентября при моем участии, а также избача п. Герасимовка т. Ельшина и председателя Герасимовского сельсовета т. Николаева признались в совершении преступления… При обыске Морозова Даниила найдены в крови штаны, рубаха и нож. У Шатракова Ефрема найден в крови нож… Морозов Даниил дополнительно сказал: „Резали мы двое с Шатраковым Ефремом. Шатраков резал, а я держал“».

Но когда подозреваемые узнали, что собрание бедноты поселка Герасимовка просит применить к убийцам высшую меру наказания, Даниил всю вину переложил на старого деда.

Из спецзаписки районного уполномоченного ОГПУ в Свердловск: «Морозов Сергей Сергеевич, 80-ти лет, неграмотный, бедняк-единоличник, пионеру Морозову приходится дедом. Встретил пионера Морозова Павла и его брата Федора в лесу и зарезал ножом насмерть. При обыске у него в доме нашли два ножа, рубаху и штаны, запачканные в крови. Тогда участковый инспектор милиции арестовал Морозова Сергея и его внука Даниила…»

Возникает резонный вопрос: так у кого в действительности нашли окровавленную одежду и ножи?

Странным был и приговор суда. Шатракова признали невиновным и отпустили. Вскоре он уехал из деревни, и следы его затерялись. А деда и двоюродного брата за убийство, бабку за недонесение о готовившемся преступлении суд приговорил к расстрелу.

Словом, в этой истории много нераскрытых тайн. В конце 1997 года администрация Тавдинского района Свердловской области решила настоять на пересмотре уголовного дела по факту убийства земляка — некогда легендарного пионера Павлика Морозова. Новый демократический суд подтвердил правильность уголовного наказания, вынесенного судом коммунистическим. Трудно сказать, на основании чего пришли к такому заключению, ведь в Герасимовке уже почти не осталось свидетелей той трагедии: в середине девяностых годов был жив лишь единственный одноклассник и приятель Павлика Дмитрий Васильевич Прокопенко. Однако не дело автора вторгаться в сферу юриспруденции. Автор историк, а не следователь. И, как историк, вынужден констатировать: дело Павлика Морозова жило многие десятилетия!

Дети-доносчики сдавали своих отцов, матерей, братьев, сестер, не говоря уж о соседях. Родители ехали на Колыму, а дети-герои — в «Артек». Посмотрите газету «Пионерская правда» довоенных лет: дети-доносчики из разных областей страны вызывали друг друга на социалистическое соревнование, кто больше донесет. Обменивались опытом в «Артеке», как следить, как сообщать.

Вот лишь один пример о последователе Павлика из Архангельской области. Северный крайком ВКП(б) в своем специальном постановлении, принятом в мае 1934 года, отметил высокую политическую сознательность тринадцатилетнего пионера Ровдинской школы колхозной молодежи Шенкурского района Прони Колыбина. В постановлении говорится, что Проня разоблачил свою мать-колхозницу, расхищавшую хлеб. Несмотря на угрозы и побои, он отказался участвовать с ней в воровстве колхозного зерна и обо всем рассказал своему пионерскому отряду.

Дело было в конце марта 34-го года, в самую горячую пору подготовки к весенне-посевной кампании. Проня был на пионерском слете. Он вместе со всеми пионерами ровдинского отряда, возглавляемого вожатой коммунисткой Г. М. Холзаковой, обсуждал вопрос о задачах пионеров в охране социалистической собственности в колхозах.

Окончился слет. Проня Колыбин вернулся домой. Дома — мать. Она колхозница. Но она колхозница нечестная. Проне было известно и раньше, что она ворует общественный хлеб, расхищает колхозное добро и ставит под угрозу развала коллективное хозяйство.

В тот вечер мать позвала Проню пойти вместе с ней воровать колхозный хлеб. Проня с возмущением отверг предложение матери:

— Воровать тебе я больше не дам, ты попала на пионера!

Такой получила достойный отпор воровка мать от своего сына-пионера. Что оставалось делать матери? Угрожать? Она угрожала. Но угрозы, как убедилась она, не действовали — перед ней стоял сын с открытыми глазами, полными ненависти и уверенности в правоте своего поступка.

Проня попросил дать ему ужин. Но вместо этого он получил от матери побои. Физические истязания ребенка родной матерью завершились тем, что Проня лег в постель голодным.

Спать лег Проня Колыбин после того, как написал стихи, в которых выразил весь смысл борьбы, которая развернулась между старым и новым, между ним и матерью-воровкой, расхитительницей колхозного добра. Вот два четверостишия из его произведения:

Злой вредитель ты колхоза,

Мать, ты враг колхозу злой,

А не любишь раз колхоза,

Не могу я жить с тобой.

Темной ночью зимнею холодной

От воров колхозный хлеб поставлена спасать,

А сама идешь в амбар колхоза

Хлеб колхозный воровать…

На следующий день утром Проня ушел из дома матери и больше не вернулся к ней. Он пришел в школу и рассказал о случившемся, о вредительстве и воровских делах Колыбиной своему вожатому, секретарю ячейки комсомола и пионерам. Здесь он встретил полную поддержку, здесь его встретили свои, новые люди, вырабатывающие в коллективной работе и борьбе новое, социалистическое сознание.

О подвиге Прони Колыбина скоро узнали в Совете, в районе и в крае. Крайком партии предложил крайкому комсомола и крайоно широко проработать в комсомольской и пионерской организациях края и в начальных школах среди учащихся поступок пионера Колыбина, мобилизуя комсомольцев, пионеров и школьников на борьбу с хищением социалистической собственности. Газетам «Правда Севера» и «Северный комсомолец», районной и политотдельской печати рекомендовалось осветить на своих страницах образцовое поведение Колыбина, а также опубликовать его стихи.

Проне было присвоено звание сталинского ударника, его направили на курорт, премировали библиотечкой и пионерским костюмом, обеспечили жильем, питанием, стипендией.

Крайком комсомола, в свою очередь, премировал пионерский отряд Ровдинской школы за образцовую работу и отдельно — пионервожатую Холзакову.

Краевой прокурор Сахов получил указание крайкома партии лично проследить за ходом следствия по делу матери Прони, обвиненной в хищении колхозного хлеба и в избиении сына-пионера.

Бедный Павлик Морозов! Знал бы он, во что выльется его нелюбовь к оставившему семью отцу.

Такова была мораль для народа: донес на отца — герой! Детей одаривали путевками в солнечный «Артек», премировали велосипедами. Подрастали — прельщали двадцатью пятью процентами конфискованного имущества разоблаченного соседа.

А потом начиналась трагикомедия: после четырех доносов бедняк, получив 100 процентов кулацкого имущества, сам становился кулаком — и гремел вслед за своими жертвами в белое безмолвие Колымы.