ТРАПАНИ, 10 ИЮЛЯ 1943 Г

ТРАПАНИ, 10 ИЮЛЯ 1943 Г

В течение последней недели перед высадкой союзников бомбежки приняли массированный характер. Каждый аэродром, взлетно-посадочная площадка и запасная полоса были настолько сильно повреждены, что только привлечением всех доступных резервов, – включая армейские подразделения, – стало возможным на временной основе восстановить несколько аэродромов до их эксплутационного состояния. Немецкие и итальянские зенитные батареи сбили большое число самолетов, но они были неспособны остановить массированные удары с воздуха. Кроме того, в последние перед вторжением дни военно-воздушные силы союзников предприняли мощные атаки против береговых оборонительных сооружений на юге и юго-востоке острова. Эти крупномасштабные атаки указывали возможное место высадки десанта.

Франц Куровски. Ворота в крепость Европа

К концу дня «Д» минус один (9 июля)[86] союзные военно-воздушные силы расчистили путь для высадки десанта на Сицилию. Вражеская авиация была выбита с острова или была в значительной степени скована разбитыми аэродромами, пути подвоза снаряжения и подкрепления были так разбомблены, что обычный поток материалов и персонала был серьезно замедлен. Завоевав превосходство в воздухе, NATAF и 9-я воздушная армия были готовы принять дополнительные обязанности, которые возложит на них начавшееся вторжение.

Европа: от «Факела» до «Пойнтбланка», август 1942 г. – декабрь 1943 г. Армейская авиация США во Второй мировой войне, том 2

В 04.30 10 июля первые вражеские самолеты появились над союзными кораблями, сконцентрированными перед атакуемыми пляжами… Воздушные налеты лишь немного препятствовали высадке.

Альберт Гарланд. Сицилия и капитуляция Италии. Средиземноморский театр военных действий. Армия Соединенных Штатов во Второй мировой войне

К ночи дня «Д», 10 июля, 7-я армия твердо закрепилась на Сицилии.

Альберт Гарланд. Сицилия и капитуляция Италии. Средиземноморский театр военных действий. Армия Соединенных Штатов во Второй мировой войне

Взлетно-посадочная полоса должна была быть уже за следующей цепочкой холмов. Я бросил «сто девятый» в левый вираж и на малой высоте понесся над опаляемой солнцем поверхностью луга по направлению к зданию фермы, стоявшему около высохшего русла реки. Рядом с ним было желтое сигнальное полотнище, растянутое на земле и обращенное к долине. Оно указывало точку, где надо было приземляться.

Я задавался вопросом, почему эта выжженная желтая полоса с темными дубами, редко покрывавшими склоны с обеих сторон, сегодня кажется такой маленькой. Вчера она выглядела намного большей, когда я приземлился на ней на «шторьхе» и рулил по каменистой земле. Выбравшись из него, я должен был идти через высокую, по колено, траву и чертополох, которые потрескивали, когда я ломал и крошил их своими ногами. Длина взлетно-посадочной полосы показалась мне достаточной при условии, что ты приближался к сигнальному полотнищу на минимальной скорости и приземлялся около него.

Я хотел выполнить хорошую посадку, чтобы придать группе, летевшей позади меня, уверенность. После этого я должен был быстро отрулить в сторону, чтобы освободить дорогу Бахманну и Хелбигу, которые находились не так далеко позади меня и уже выполняли вираж перед тем, как выровнять самолет на конечной стадии захода на посадку. Непосредственно перед тем, как я направил самолет вниз, из двери дома вышли люди в хаки, и, когда колеса шасси коснулись земли, я увидел вблизи сигнального полотнища солдат с пистолетами «Вери». Их работа состояла в том, чтобы немедленно выстрелить красные сигнальные ракеты, если при заходе на посадку что-нибудь пойдет не так, как полагается. Штраден выбрал опытных людей для этой задачи.

Катясь вверх по склону, самолет быстро остановился. И затем я понял, что взлетно-посадочная полоса слишком коротка для того, чтобы севший с перелетом пилот мог снова взлететь, в его распоряжении имелось не более доли секунды, чтобы принять решение сделать еще круг и выполнить вторую попытку. Мой механик сигналил мне из тени под деревьями. Я выключил двигатель, расстегнул привязные ремни и сел на край кабины. Оттуда у меня был хороший обзор происходящего на аэродроме, и я мог по радио передавать инструкции приземляющейся группе Фрейтага.

То, что мы делали с нашими «мессершмиттами» на этом крошечном клочке земли, который называли посадочной площадкой, граничило с высшим пилотажем. Двигатель работал на высоких оборотах, так как надо было поддерживать высокую скорость, чтобы управлять самолетом. Непосредственно перед сигнальным полотнищем рычаг сектора газа резко передвигался назад, и тяжелая машина в облаке пыли совершала посадку на каменистой, но далеко не гладкой земле. Это был рискованный маневр, к которому нас, однако, приучили годы наших блужданий. При этом единственное отличие для меня состояло в том, что я, как командир эскадрильи, еще мог ругать такой выбор или эту несчастную полоску земли, с которой, как ожидалось, нам предстояло действовать. Но теперь это был мой собственный выбор, а это совсем другое дело! Все, казалось, проходило нормально: каждый знал очередность посадки; интервалы между самолетами соответствовали обстановке, и молодые пилоты неоднократно предупреждались об опасностях посадки в таких обстоятельствах.

Один из последних после посадки немедленно снова взлетел, поскольку недооценил свою скорость. Совершенно правильно. Красные сигнальные ракеты медленно опустились на землю и погасли. Были обычные облака пыли, крещендо и диминуэндо[87] двигателей, рулящие самолеты, двигающиеся топливозаправщики, кричащие механики: калейдоскоп войны, вторгшийся в эту мирную долину с силой взрыва. Для нас же это было весьма банально, даже притом, что несоответствие посадочной полосы, – о чьем существовании здесь вряд ли кто-нибудь подумал, – заставляло волосы вставать дыбом.

Время от времени я командовал в микрофон, например: «2-я эскадрилья отрулить влево!», или «Разомкнуться больше!», или «Снова сомкнуться!». Приблизительно двадцать «мессершмиттов» приземлились благополучно. Только два продолжали кружиться над полем: в одном случае у пилота возникли проблемы с выпуском шасси, в другом один из новичков не смог сесть с первой попытки. Я снял шлем и нагнулся в кабину, чтобы выключить рацию, когда услышал взволнованные крики механиков:

– Слишком далеко влево… он заходит слишком круто!

Выпрямившись, я увидел «сто девятый», севший значительно в стороне от сигнального полотнища. На слишком большой скорости он какой-то отрезок склона одолел с поднятой хвостовой частью, а затем, из-за сильного давления на тормоза, затрясся и начал крениться.

В этот момент каждый затаил дыхание, ожидая развязки. Механики прекратили работу; пилоты в своих кабинах поворачивали головы, следя за движением самолета, который несся мимо них. Опытные ветераны знали о том, что должно случиться, но все же их лица были бесстрастны. Он врежется в деревья, подумал я. Возможно, закончит путь в дубовой роще или, может быть, пилот рискнет резко развернуть самолет и тогда сломаются стойки шасси.

Но прежде чем он достиг деревьев, хвост «мессершмитта» внезапно задрался вверх, и, после секундного балансирования на коке винта, самолет перевернулся. Все, что теперь можно было увидеть из высокого кустарника, так это колеса и тонкие стойки шасси, торчащие вверх.

Он, очевидно, натолкнулся на валун, но как это было возможно? Вчера я выполнил полную проверку поверхности, руля на «шторьхе» во всех направлениях…

Несколько автомобилей уже мчались к месту аварии, когда я соскочил на землю и вызвал транспорт. Уже на большом расстоянии я почувствовал сильный запах бензина. Группа летчиков собралась вокруг хвостовой части самолета, готовясь поднять ее совместными усилиями. Я слышал их крики:

– Осторожно, утечка топлива!

– Держите наготове огнетушители!

– Вместе – подъем!

Около меня внезапно появился Бахманн.

– Это, вероятно, один из новых офицеров, – сказал он. – Мой бог – вы слышите это? Генератор все еще работает. Это означает, что зажигание все еще включено.

Одна искра где-то в лабиринте электропроводки могла вызвать взрыв. Земля вокруг самолета уже пропиталась бензином. Один из механиков, вооруженный тяжелым инструментом, опустился на колени под крылом и яростными ударами выбил боковое стекло фонаря кабины. Другие летчики, покряхтывая, удерживали хвост на весу. Сначала из кабины появилась пара рук, а затем голова в летном шлеме; наконец, механик рывком вытащил и поволок по земле покрытого ссадинами пилота, в пропитанной бензином рубашке в лохмотьях. В этот момент зрители вздохнули с облегчением. Во время всей операции множество огнетушителей было нацелено на место аварии. Мы хорошо знали опасность происходящего и держались на почтительном расстоянии от луж бензина.

– Давайте его отсюда! – кричал кто-то.

Толкаемый вперед рукой своего спасителя, пилот поднялся на колени, ударившись головой о кромку крыла.

– Теперь огнетушители!

Можно было подумать, что струи пены зажгли пары бензина, поскольку внезапно перед нами с глухим «уф-ф» поднялась стена красного огня, высокая, словно дом. Спотыкаясь и падая, мы побежали, спасаясь от нее. Мы были вне опасной зоны, когда увидели бегущего человека, горевшего, словно факел. Это был пилот. Одолев несколько метров, он внезапно остановился и рухнул на землю. Пожарные помчались к нему на помощь и опустошили огнетушители на корчащегося человека. К тому моменту, когда я добрался до него, огонь был уже потушен.

– Как я и думал, это один из новых офицеров, – произнес Бахманн. – Он ужасно обгорел.

Внезапно я ощутил весь адский характер действий с этих временных передовых взлетно-посадочных площадок. Эскадра имела теперь лишь одну санитарную машину, и она находилась в другом месте. Мы уничтожили весь наш транспорт в Тунисе, и, когда нас переоснащали, все, что воздушный флот смог предоставить нам, – это была одна санитарная машина.

Все до одного звали медицинский дежурный персонал, но пока еще ни один из них не прибыл. Из Трапани отправился только самый необходимый транспорт, а маленький клочок пастбища, который теперь стал нашим аэродромом, было трудно найти. Мы оставили гауптмана Шперрлинга, нашего врача, там, чтобы он заботился о раненых, которые из-за непрерывных налетов заполнили наш маленький лазарет.

Обгоревшего пилота положили на носилки и перенесли в тень. Он был в ужасном виде. Несколько летчиков обсуждали, как облегчить его боль.

– Это Беренд из моей эскадрильи, – сказал Рейнерт. – Он с нами только неделю и еще не участвовал в боевых вылетах.

Склонившись над распростертым человеком, я был поражен зловонием сожженной плоти. Огонь проделал ужасную работу над его головой и верхней частью туловища. Его волосы сплавились в тошнотворную массу, лицо было покрыто пузырями. На руках и груди висели клочья сгоревшей одежды.

Между стонами он кричал:

– Я не могу переносить это – сделайте что-нибудь, чтобы прекратить эту боль!

Он снова и снова повторял свои мольбы, в то время как мы беспомощно стояли вокруг, поскольку врач или другой медицинский работник отсутствовал, а среди нас не было никого, кто мог сделать инъекцию морфия.

– Пошлите за Штраденом, – приказал я. – Он раньше делал уколы. Возьмите аварийную аптечку с одного из самолетов; там должны быть шприц и ампулы.

Штраден появился, переводя дыхание. Его обязанностью теперь было руководить импровизированным командным пунктом эскадры. Он сразу понял, чего от него ждут, и принялся за работу.

– Спокойно, парень, – сказал он, сломав твердой рукой головку ампулы и наполнив шприц. – Спокойно, потерпи еще минуту или две. Еще немного…

Вскоре раненый успокоился. Он тихо стонал, бормоча слова, которые мы не могли разобрать, в то время как техник отгонял мух, которые роились вокруг. Его веки раздулись; его лицо превратилось в невыразительную, студенистую массу.

Наконец, над полем появился «шторьх», который мы по радио вызвали из Трапани. Он доставит Беренда в наш лазарет. Был также полевой госпиталь в Трапани. Возможно, они смогут отправить его на материк, если случится, что в течение ночи прилетит «юнкерс», чтобы доставить срочно необходимые запчасти и эвакуировать раненых.

Я сел в «кюбельваген» и поехал вниз по склону к зданию фермы, где мы разместили наш командный пункт. В течение долгого времени я не мог избавиться от впечатлений от случившегося. Между телефонными разговорами и докладами о состоянии самолетов передо мной вновь продолжало появляться лицо этого пилота, почти мальчика, и мне казалось, что я чувствовал зловоние сожженной плоти.

Около ворот фермы стоял штабной грузовик. Между ним и стеной был натянут палаточный брезент. Под ним стояли наши шезлонги. Ворота, очень ободранные, были закрыты и надежно заперты на засов. Взобравшись на верхний брус и подтянувшись вверх, вы могли посмотреть во внутренний четырехугольный двор, окруженный покрытыми черепицей загонами для рогатого скота. Вокруг лежали ржавые сельскохозяйственные орудия. Это была сельская Сицилия, мирное зрелище. Сейчас было время сбора урожая и можно было ожидать увидеть во дворе какую-то деятельность, но люди, скорее всего, в панике бежали, как только ветер донес до них то, что мы собирались делать здесь. Поскольку везде, где мы появлялись, вслед за нами приходили смерть и разрушения.

Фрейтаг и командиры его эскадрилий вместе со Штраденом, Бахманном и Хелбигом собрались в тени тента. Было жарко и безветренно.

– Что известно относительно высадки союзников? – спросил Фрейтаг.

– Мало, – ответил я. – Не намного больше, чем мы сами можем выяснить. Этим вечером я успел перемолвиться с генералом несколькими словами прежде, чем линия была перерезана. Он сказал о воздушном десанте и действиях парашютистов в районе Аугуста – мыс Пассеро – Джела. Вы знаете его спокойную, отстраненную манеру, с которой он рассматривает и оценивает ситуацию, вид которой привел бы любого другого к нервному срыву. Но этим вечером его голос звучал раздраженно и напряженно, когда он говорил: «Мы ведем невероятный заградительный огонь…» Затем связь оборвалась.

– Славная ситуация, – прокомментировал Фрейтаг.

– Бахманн, сообщите мне, пожалуйста, когда заправят все самолеты. Сколько приземлилось?

– Двадцать четыре, господин майор.

Двадцать четыре. И сколько из них были пригодны для полетов? 1-я группа осталась в Шакке. Гёдерт должен был взлететь оттуда на рассвете, чтобы атаковать десантные суда около Джелы, и сразу же перебазируется на наш передовой аэродром, если станет невозможно оставаться в Шакке.

Накануне вечером мы все собрались в гроте, что стало нашей традицией после начала воздушного наступления союзников. Толстяк организовал в нем импровизированную кухню, и теперь мы поглощали здесь наши однообразные ужины.

Последние немногие разведывательные полеты показали присутствие многочисленных военных кораблей всех размеров в гавани Валетты и вокруг острова. Вместе с мощными бомбардировками и беспрерывными полетами вражеских разведчиков это указывало на неизбежную высадку десанта.

К полуночи с моря с необычной интенсивностью начали стрелять пушки. Взрывы сотрясали пол и крышу грота. Пробудившись от глубокого сна, мы лежали с открытыми глазами на наших раскладушках, все мы знали, что началась финальная стадия.

Зазвонил телефон: сначала отделение радиоперехвата на горе Эриче сообщило, что переговоры на радиочастотах союзников приняли невероятные размеры. Но было очевидно, что люди, которые передавали приказы, информацию и предупреждения друг другу и говорящие со своими офицерами управления на земле, не были командирами бомбардировочных и истребительных эскадрилий, с которыми мы были уже знакомы, а были полностью вновь прибывшими, с чьими эскадрильями и крыльями до настоящего времени мы не сталкивались на Средиземноморье.

Затем на связь вышли командный пункт, взвод радиосвязи и, наконец, 1-я группа из Шакки, и вся эта информация, складываясь, формировала картину сражения, в котором союзники погрузились на корабли с намерением взять штурмом крепость Европа.

Обитатели грота лежали неподвижно, ожидая, когда серая муть рассвета заставит их подняться с кроватей, чтобы готовиться к дневным вылетам. Их глаза всякий раз были прикованы к моим губам, когда я говорил по телефону с командным пунктом или получал сообщения от радиовзвода, чтобы знать, как развивается ситуация. Затем они вполголоса обсуждали, или, достав из наколенных карманов карты, показывали Джелу, например, или Сиракузы, или водили пальцами по побережью в районе Ликаты.

Мы встали, когда первые лучи рассвета начали пробиваться через арку в стене. Прежде чем мы прошли через нее к грузовикам, чтобы ехать на аэродром, гауптман Кегель сообщил задание на день:

«Утренняя разведка плацдарма около Джелы. Разведка районов моря, простирающихся к Мальте, Пантеллерии и Тунису. Перехват приближающихся бомбардировщиков. Полеты начать после перебазирования на передовую взлетно-посадочную площадку».

– Командира к телефону!

Застонав, я встал и по ступенькам поднялся в штабной автомобиль. Внутри было невозможно выпрямиться без того, чтобы не удариться головой о крышу.

На карте, которая покрывала стол у окна, пестрело множество красных стрелок, направленных с юга и востока к южной части острова. Они показывали движение клещей, которые позволяли противнику, пользовавшемуся превосходством в воздухе и на море, свободно отрезать южную оконечность острова.

– Господин майор, мы обнаружили большое формирование стратегических бомбардировщиков, приближающееся с юго-запада. – Звонок был с командного пункта на горе Эриче. – Если вы немедленно взлетите, то встретите их, когда они будут пересекать побережье.

– Спасибо – мы взлетаем. Я свяжусь с вами снова, когда мы будем в воздухе.

Пилоты, стоявшие около грузовика, слышали мой ответ и были готовы идти. Водители завели свои двигатели.

«Тяжелые бомбардировщики приближаются со стороны Пантеллерии», – объявил я. Не было никакой потребности в предварительной информации к словам «быстрый взлет». Это понималось без слов. Все поспешили к автомобилям, застегивая спасательные жилеты, набивая сигнальными патронами карманы в нижней части ног своих комбинезонов и обмениваясь замечаниями по поводу взлета.

Хорошо тренированное подразделение всегда взлетало в определенной последовательности, которая отрабатывалась многократно, для сохранения управляемости взлета, сбора в воздухе и отправки всего формирования. Когда наши эскадрильи были рассеяны вокруг круглого аэродрома, – а большинство наших аэродромов, за исключением передовых взлетно-посадочных площадок, имели такую форму, – взлет управлялся визуально видимыми сигналами в виде ракет «Вери», выстреливаемых с мест рассредоточения эскадрилий. Не всегда можно было строго придерживаться обычной последовательности, и во время быстрого взлета самолеты уже с поднятыми хвостами часто участвовали в необдуманных гонках на земле. Случайный зритель, впервые являясь свидетелем этой сумятицы, мог бы от страха закрыть глаза, но внимательное наблюдение бы скоро показало, что в целом это своеобразная комбинация тренировки, интуиции и опыта. В России эскадрильи «Пе-2» нередко незамеченными подходили к аэродрому, потому что одно из наших передовых отделений воздушного наблюдения в тот момент вместе с пехотой перемещалось на новое место. По причине этого мы ускорили взлет, в котором, конечно, каждый хотел принять участие, во-первых, потому что стремился сбить противника, а во-вторых, потому что, даже в России, каждый чувствовал себя более в безопасности в воздухе, нежели на земле. Очевидно, что воздушный бой на Восточном фронте был не более чем безопасной игрой по сравнению с этим адом, но, с другой стороны, он тоже мог приносить некоторые неприятные потрясения.

Выполняя широкий левый разворот, я оглянулся и сосчитал самолеты позади себя. Шестнадцать – другими словами, остатки 1-й группы и штабное звено. Возможно, после этого вылета их будет десять, а возможно, меньше.

– «Мебельные фургоны» приближаются к плацдарму высадки. Пересечение побережья около Селинунте. – Сообщение с нашего узла связи на горе Эриче было очень громким и четким, что в некоторой степени обнадеживало меня.

– Сообщение получено, – подтвердил я.

Утреннее солнце светило прямо мне в лицо. Я немного подвинулся на своем парашюте, чтобы переплет лобового стекла затенил мои глаза. Лежащая подо мной южная часть острова походила на изысканную сине-зеленую акварель, ее побережье изящно выделялось волнистой полоской белой пены, там, где голубые волны Средиземноморья разбивались о берег. Воздух был кристально чист и делал такими близкими деревни, сине-зеленые оливковые рощи и виноградники, так медленно скользившие мимо подо мной, что они, казалось, были на расстоянии вытянутой руки и что я был неподвижен в воздухе над ними. Слева, где плодородная прибрежная полоса превращалась в голую, высохшую, бесплодную местность, картина приобретала оттенки темно-желтого и золотого цветов. Альтиметр показывал 8000 метров.

Тонкий белый конденсационный след, четко видимый на фоне синего неба, начал формироваться позади машины Бахманна. Несомненно, я должен был сразу начать снижение; иначе бы мы продемонстрировали наше положение «спитфайрам» и «лайтнингам». Далеко впереди в юго-восточном направлении, где солнце отражалось от поверхности моря, лежал плацдарм высадки вражеского десанта. Мои глаза скользили вдоль прибрежного шоссе, пока не остановились на белом пятне, это была Джела. В том же направлении находились корабли, неисчислимые серые тени, усеявшие поверхность моря. Они маневрировали на высокой скорости, и их носовые части ткали на поверхности воды словно сеть из длинных волн, распространявшихся вдаль, насколько мог видеть глаз. Какой огромный флот! Если бы только мы имели сколько-нибудь бомбардировщиков и неповрежденные аэродромы! Но корабли не опасались нас, не было ничего, что мы могли бы сделать им.

– «Одиссею» – от верхнего прикрытия. «Мебельные фургоны» должны сейчас пересечь ваш курс.

И почти сразу же на радиосвязь вышел Бахманн:

– «Одиссей», большое число «мебельных фургонов», на 9 часов[88].

Теперь я тоже увидел бомбардировщики, направлявшиеся к Мессине. Они летели в боевом порядке уступом влево на значительной дистанции и были эшелонированы по высоте на 900 метров. Требовалось несколько минут, чтобы мы догнали их, и я механически стал делать обычные вычисления, касающиеся сближения, выхода в атаку, боя и отхода. Но куда мы могли отойти? Было более чем вероятно, что Комизо негоден к использованию, так как ему уже угрожали наземные войска, в то время как Джербини с его многочисленными запасными аэродромами был опустошен лишь накануне. Так что это должны были быть или передовая взлетно-посадочная площадка, или даже Трапани. Когда я сделал пологий разворот к порту, я увидел, что группа Фрейтага уже отправилась в погоню. Позади меня были только Бахманн и Хелбиг.

В этот момент я увидел приблизительно в 100 метрах ниже себя одиночный «боинг», возможно поздно взлетевший или отставший из-за технических проблем. Теперь он храбро летел позади главных сил. Я знал, что должен преследовать основное формирование и не оставлять Фрейтага одного. Если одиночный самолет будет продолжать свой путь, мы в любом случае встретимся с ним позже. Но в моих ушах все еще звучали слова генерала: «Вы должны сбивать бомбардировщики. Это – десять членов экипажей, которых несет каждый из них!»

Я сделал переворот через крыло и спикировал из идеальной для атаки позиции. Мое лихорадочное желание одержать победу отбросило все другие мысли, кроме короткой мысли о том, что жалкие остатки моей эскадры теперь готовятся напасть на армаду «Летающих крепостей»…

«Боинг» устойчиво держался в моем прицеле. Я заранее снял гашетку стрельбы с предохранителя и теперь открыл огонь, хотя было еще слишком рано, чтобы мои выстрелы принесли эффект. Однако звуки выстрелов быстро прекратились – мои пушки заклинило; продолжали стрелять только пулеметы. Запах кордита заполнил кабину.

Набирая высоту, я увидел «Крепость», продолжавшую лететь своим курсом и, очевидно, невредимую. И в этот момент, подобно длинным пальцам, к ее крыльям и двигателям потянулись дымные трассеры Бахманна, и уже можно было заметить тонкий белый след вытекающего топлива, заструившийся позади правого внешнего двигателя. Но большой самолет оставался на курсе, как будто ничего не случилось. Хелбиг открыл огонь с 300 метров, вне пределов дальности его оружия.

Теперь снова настала моя очередь. Словно я был в чем-то виновен и хотел положить конец неравному соревнованию и в то же самое время дать ему шанс, я спикировал вниз, как в учебнике, и приблизился на несколько метров. Но почему никто не стрелял из хвостовой турели? Киль бомбардировщика вырисовывался перед моим лобовым бронестеклом словно дерево, турбулентные потоки, создаваемые его двигателями, бросали мой самолет, моя рука сжимала ручку управления, и я нажал на гашетку. Пушки после выстрела снова заклинило. Мои пулеметы распылили град искр по алюминиевой обшивке гигантского самолета прежде, чем я должен был уйти вверх. Благодаря своей скорости, я пролетел намного вперед моего противника. Когда развернул машину и посмотрел вниз, увидел, что он начал величественный разворот. Теперь за ним снова был Бахманн. Он, не дрогнув, висел в нескольких метрах позади выполнявшего вираж самолета, стреляя в поврежденный двигатель из всего, что имел. Белые струи вытекавшего бензина отмечали его попадания. Пропеллер двигателя, бывшего его целью, вращался все медленнее и медленнее и, наконец, замер. К этому времени американец развернулся на обратный курс и пытался уйти в направлении Пантеллерии. Мы выпустили еще несколько очередей в его фюзеляж, но без успеха. Мы были все еще на высоте 4000 метров, когда пересекли побережье. Бомбардировщик, летающая развалина с бензином, струящимся позади двух двигателей, после всех трассеров, которые мы выпустили, не загорался. Я задавался вопросом, сколько из десяти человек экипажа были еще живы в этом летающем гробу. Наверняка пилот, защищенный сзади бронеспинкой.

Но я забыл, что наше время истекало.

– Выходим из атаки, выходим из атаки! – приказал я и повернул на северо-запад, в направлении нашей передовой взлетно-посадочной площадки. Когда аэродром появился подо мной, я мог слышать по радио обрывки фраз и гвалт сражения. Группа Фрейтага все еще вела бой.

Спустя четверть часа вернулись двенадцать из шестнадцати вылетевших «Ме». Я услышал, как кто-то сказал: «Гауптман Фрейтаг пропал без вести». Новости, передаваемые из уст в уста, достигли штабного автомобиля прежде, чем прибыли с докладом пилоты.

– Мы влетели прямо в гущу «спитов», – сказал фон Кёстер, молодой долговязый лейтенант. – После этого я потерял из виду гауптмана Фрейтага[89]. Это было скорее похоже на фарс, чем на воздушный бой, и каждый стрелял из любой возможной позиции. «Спиты» были поражены, когда мы появились.

– Кто-нибудь видел парашют?

– Нет, господин майор, – во всяком случае, не в ходе боя со «спитами».

– Но «спиты» ушли, – продолжал Кёстер. – Они пробились, двигаясь словно адские молоты, и оставили собственные бомбардировщики. Боевой порядок бомбардировщиков был настолько паршивым, что они прямо-таки приглашали атаковать. Мы бросились на них, и вскоре шесть из них были сбиты. Там над всем районом были парашюты.

– Продиктуйте боевые донесения штабному писарю, пожалуйста, и после этого удостоверьтесь, что ваши самолеты готовы взлететь снова, как можно быстрее.

Полуденная жара становилась невыносимой. Мы опустились в наши шезлонги и теперь отдыхали молча и без каких-либо мыслей. Аэродромный телефон продолжал звонить, поскольку эскадрильи выходили на связь, чтобы доложить о технических дефектах и о завершении дозаправки. Мы должны были выполнить еще один или два патрульных вылета и затем вернуться в Трапани.

Мы уже давно прекратили обсуждение наших вылетов – скажем, боевого порядка, в котором летели, или атаки, или самого боя. Мы были так измотаны ежедневной безнадежной рутиной, которую исполняли теперь подобно автоматам, что хотя и регистрировали то, что видели и испытывали, но делали это без комментариев. В любом случае, что, право, было там обсуждать или о чем распространяться? Мы были немногими из тех, кто, по разным причинам, все еще выживали; до некоторой степени мы были отбросами когда-то известной истребительной авиации Юга, которая была украшена фамилиями знаменитых Марселля и Мюнхенберга. Однако расчеты снова были неверными, как в Сталинграде и Тунисе. В глазах рейхсмаршала мы были просто дисциплинарные батальоны, чьи действия больше не могли оцениваться выражениями похвалы или порицания, а заслуживали только презрения.

Новости о Фрейтаге угнетали меня. Я нашел легкий выход, напав на одиночный самолет, вместо того чтобы преследовать основную группу и таким образом усилить нашу позицию.

Будь он здесь, несомненно сделал бы некоторые иронические замечания относительно моих действий. Они все же были хорошо обдуманы, чтобы оказаться приемлемыми в пределах неофициальных отношений между командирами и подчиненными. Возможно, он сказал бы: «Вы выбрали для себя славный лакомый кусочек» или «Невероятно, почему эти тяжелые бомбардировщики выдерживают. Три истребителя выпаливают все свои боеприпасы, и ничего!».

Справа от меня в шезлонге сидел Бахманн. Этот молодой весельчак до сих пор встречал происходящее спокойно и безмятежно, но теперь его лицо настолько осунулось, что выглядело почти мученическим. Его пальцы нервно барабанили по подлокотнику шезлонга. Когда я положил свою руку поверх его, чтобы сдержать ее, он повернулся ко мне и сделал замечание, которое я меньше всего ожидал услышать в сложившейся ситуации.

– Если я когда-нибудь выберусь отсюда, господин майор, – сказал он, – если выберусь, то я поеду прямо в Берлин. Мне нужна женщина. Я жду этого с нетерпением еще с Аламейна…

– Вы должны были что-нибудь предпринять для этого, когда были в Бари, – заметил Штраден.

– О, не говорите мне об итальянских женщинах… Это большая авантюра, они нравились нам, когда мы были мальчиками и имели обыкновение читать Карла Майя. Мы собирались, служа фюреру, завоевывать далекие страны и находить себе добычу, подобно грекам в Троянской войне…

Пришел штабной писарь, чтобы сообщить, что 12 машин готовы к вылету. Немного позже из подъехавшего «кюбельвагена» выбрался офицер по техническому обеспечению эскадры[90] и со стоном, прислонившись спиной к стене напротив меня, опустился на землю. Он вытер лоб тыльной стороной руки.

– Ситуация с запчастями всех видов катастрофическая, господин майор, – сказал он. – Не хватает боеприпасов, мало охлаждающей и гидравлической жидкости. Если ничего не изменится в пределах пары дней, мы должны будем закрыть мастерскую.

– В течение пары дней, мой друг, мастерская будет закрыта так или иначе, – произнес Штраден глухим голосом.

После этого беседа прекратилась снова. Телефон звонил непрерывно. Командный пункт продолжал свою обычную работу, и мы могли слышать отдельные слова: например, «исправны» – «охладитель» – «замена затвора», которые перемежались с отрывками разговоров с командным пунктом на горе Эриче. Связисты смогли восстановить линию, что было почти чудом.

Несколько пилотов начали тихо переговариваться. «Разве никто не видел, что случилось с Фрейтагом?» – спрашивал кто-то, или: «Машина Беренда ударилась в скалу. Он шел слишком быстро и сел в стороне от посадочной полосы».

С полевой кухни доставили чай, дыни и белый хлеб. Мы ели вяло, без аппетита. Огненный шар солнца висел прямо над головой.

Я спрашивал себя: что могу сделать с остатками своей эскадры? Должны ли мы сражаться «до последней машины»? Вместо того чтобы впустую растрачивать против вражеских соединений последние пригодные для полетов силы в размере эскадрильи, было бы лучше найти заслуживавшую внимание альтернативу, учитывавшую наши возможности. Мы должны были вернуться в Трапани в сумерках при условии, что они сумеют держать взлетно-посадочную полосу чистой. Наши задачи на следующий день были все те же: разведка над плацдармом высадки десанта, штурмовка наземных целей (она снова появилась!), защита Мессинского пролива от ударов бомбардировщиков. Движение через пролив было жизненно важным, если наше намерение состояло в том, чтобы удержать остров, и было еще важнее, если мы собирались эвакуироваться с острова. В том случае, если генерал со своим штабом переместится на север, наши боевые донесения будут передаваться по радио. Они должны быть короткими и доходчивыми и включать информацию о ситуации, но, в отличие от сводок вермахта, в них не будет ничего о героическом сопротивлении или о сокрушительных потерях, понесенных противником. Я опасался, что остров будет удерживаться «любой ценой», потому что так решило Верховное командование вооруженных сил, и что приказ об эвакуации снова прибудет тогда, когда нечего будет эвакуировать и нечего спасать.

– Телефон – лейтенант Бахманн!

Немного позже адъютант вернулся и сказал:

– 1-я группа просит разрешения присоединиться к нам здесь. Они только что пережили ужасающий налет «мародеров» и говорят, что хотели бы найти мирное место в этой стране, где смогли бы спокойно вздохнуть.

– На этом карманном носовом платке уже слишком много машин, – громко возразил я. – Где мы их разместим?

Штраден скептически заявил:

– Это будет последней каплей, переполнившей чашу. Что произойдет, если «киттихауки» обнаружат нас здесь, когда они вылетят на штурмовку или на разведку?

Однако отказ противоречил моему взгляду на то, что нам следует сконцентрировать все наши боеспособные силы. Терялось слишком много ценного летного времени, пока мы с различных аэродромов достигали точки сбора.

– У них нет других вариантов отхода, – сказал Бахманн.

Я дал разрешение. В этой ситуации, когда общее управление отсутствовало, каждый командир должен был самостоятельно принимать решения и нести персональную ответственность за свои действия.

Прошел, должно быть, час, когда ложилась 1-я группа. Сделав круг над аэродромом, она приземлилась, к счастью без инцидентов. Это были Кёлер и Гёдерт вместе с тринадцатью другими пилотами – все, что осталось от группы. Гёдерт резко нырнул под тент, чтобы сообщить о своем прибытии, затем стянул через голову свой спасательный жилет и расстегнул по пояс промокшую рубашку. При этом он показал живот, украшенный бледно-голубой татуировкой, изображавшей женщину с прекрасными формами в чувственной позе. Мы видели эту красотку прежде: очевидно, она появилась на свет в Гонконге или в Шанхае, когда ее владелец служил в торговом флоте. Лоб Гёдерта покрывали бусинки пота.

– Сожалею, что так сильно вспотел, – сказал он, – но я волновался за посадку…

После него под тент втиснулся Кёлер и сделал слабую попытку поприветствовать присутствующих. К настоящему времени этот мягкий, чувствительный человек был просто тенью самого себя в прошлом. В рассеянном свете под тентом его лицо выглядело почти хромово-желтым. При помощи огромных доз атебрина он вел отчаянную борьбу с малярией, однако участвовал в каждом возможном вылете.

– Этим утром я получил одного из этих малоскоростных, похожих на «шторьх», американцев[91], – сказал он. – Был полный хаос, когда мы столкнулись с зенитным огнем. Как и предполагалось, мы обстреляли десантные суда и выяснили, насколько далеко от берега продвинулись янки. Там все до одного стреляют в любого наверху! На берегу и на отмелях стоят великолепные планеры. Мы обстреляли все шоссе к Агридженто.

– Это был самолет, корректировавший артиллерийский огонь с боевых кораблей. Он парил вверх-вниз над прибрежным шоссе. Армин быстро занял позицию позади него, и он упал, подобно огненному шару, – произнес с долей восторга обычно невозмутимый Гёдерт.

– Когда на пути к побережью мы пересекли холмы, справа внизу увидели их выглядящие толстяками истребители-бомбардировщики, которые делали свое дело. Так что мы могли передать, где находятся наши собственные силы. Но была адская путаница, и нельзя было обнаружить никакой настоящей линии фронта. Легкая зенитная артиллерия стреляет во все, что видит, и если вы появляетесь рядом с большими кораблями, то кажется, что на вас обрушивается лавина огня. Истребители-бомбардировщики с Мальты и Пантеллерии, большинство из них «грумман мартлет»[92]. Это толстые, маломаневренные самолеты, несущие невероятную бомбовую нагрузку. В первом патруле мы обстреляли десантные суда. Когда они низко сидят в воде и забиты войсками, это прекрасные цели.

– Сколько самолетов вы сможете поднять в воздух?

– Я буду более чем счастлив, если удастся привести в порядок десяток, господин майор, – ответил Гёдерт. – Они действительно перепахали сегодня нашу Шакку. Мы уже сидели в кабинах, готовые вылететь во второй патруль, когда наверху без предупреждения появились наши старые друзья «мародеры» из Северной Африки. Их прицеливание, как всегда, было отвратительным. Наши «восемьдесят восьмые» открыли огонь и хорошенько им дали – вскоре над взлетно-посадочной полосой были десять парашютов. Два бомбардировщика разбились около аэродрома. Взамен они оставили в моем крыле дыру, достаточно большую, чтобы в нее пролезла ваша голова.

– Очень хорошо. Мы должны как можно скорее быть готовы снова взлететь. Командный пункт с горы Эриче продолжает сообщать о появлении одной волны за другой, Трапани уже дважды бомбили.

«Киттихауки»! Мы не слышали звук их двигателей, но внезапно они появились шеренгой прямо над нашим аэродромом на высоте не более 90 метров. Они, очевидно, возвращались на Пантеллерию. Их животы были окрашены в синий цвет, а когда лидер перевел свой самолет в глубокий вираж, мы смогли увидеть пестрый пустынный камуфляж на верхних поверхностях. Мы замерли, надеясь, что нас не заметят. Если бы мы открыли огонь из наших пулеметов и винтовок, то раскрыли бы себя. В любом случае наша оборона аэродрома была в значительной степени импровизированной и состояла из нескольких «МГ-15»[93] на треногах, установленных вдоль посадочной полосы, и винтовок, которыми были вооружены наши механики.

– Они заходят!

Растянувшись подобно бусинкам в ожерелье, американцы теперь кильватерной колонной приближались к долине. Спотыкаясь о стулья и провода, мы бросились под защиту стены и достигли ее несколькими мощными прыжками. Вражеское оружие заработало одновременно, словно по команде, затем к нему присоединились наши собственные пулеметы. Мы прижимались к стене затаив дыхание, в то время как пули поднимали фонтанчики земли из твердого грунта вокруг фермы. Остроносые истребители, – должно быть, около десятка, – пронеслись над аэродромом, незнакомый звук американских двигателей заполнил длинную долину. К этому времени наши люди открыли огонь из своих винтовок, как и были обучены, из траншей, из щелей в земле и из укрытий под деревьями. Я думаю, что это был не особенно эффективный способ обороны, но, по крайней мере, отлично поддерживал моральный дух. Можно было рассчитывать на успех только тогда, когда стреляли все, чтобы вверх было направлено максимально возможное количество свинца. Русские поступали так же и действовали на нас раздражающе, когда мы штурмовали их позиции.

– Внимание! Они возвращаются! – завопил один из наблюдателей.

Они выполнили разворот с набором высоты и, зайдя с востока, открыли огонь с большой дистанции. Мы бросились вокруг здания фермы, чтобы на этот раз укрыться за его западной стеной, эта ситуация приобретала забавный характер. Без сомнения, они атаковали ферму и штабной автомобиль, предполагая, возможно, наличие в них радиостанции, жизненно важной для управления ходом сражения. Но несомненно, они не могли не заметить наши слабо замаскированные самолеты под деревьями.

Ругаясь и задыхаясь, мы бросились в канаву, поскольку град пуль рвал землю вокруг фермы и сухую траву на взлетно-посадочной полосе.

– Чертовы идиоты! – проклинал кто-то. – Если бы только мы могли взлететь!

– Внимание, они разошлись. Заходят с двух сторон!

По-видимому, намереваясь разнести невинную сельскую ферму на части, американцы теперь атаковали с разных направлений, гоняя нас вокруг амбара. Мы продолжали скакать, спасая свои жизни, ругаясь и смеясь. К счастью, ни один из наших противников не имел под фюзеляжем бомб, так что мы могли позволить себе относиться к происходящему с некоторой долей легкомыслия. Наконец, после неистового, бешеного крещендо все они исчезли в западном направлении, и звук их двигателей очень скоро стих.

Мы собрались вокруг штабного автомобиля, отряхивая пыль с пропитанных потом рубашек и брюк и рассматривая жалкий, пронизанный пулями грузовик и его разбитые окна. Из-за пробитых шин он накренился на одну сторону, и мы думали, что нам придется бросить его, если окажется, что также поврежден и двигатель.

Бахманн первым подал голос.

– Проклятые дилетанты, – сказал он презрительно, и все мы засмеялись, соглашаясь.

– Карл ранен! – закричал кто-то с другого конца посадочной полосы. – Нам нужны бинты и потребуется «шторьх»!

– Карла все знают, – сказал я. – Мы должны поспешить.

Карла принесли и положили на землю, пристроив под голову подушку сиденья. Он испуганно озирался, пытаясь что-то сказать, но получалось у него только бульканье.

– Вы не должны говорить, – сказал обер-фельдфебель Хаманн. – Лежите тихо, скоро будет «шторьх». – Он повернулся ко мне: – Пуля прошла через грудь по диагонали. Мы использовали все бинты, которые смогли найти, но кровь все еще идет.

Карл Рамхарт был в эскадре с тех пор, когда она вступила в войну в 1939 г. Он рос в центре Мюнхена, возле рынка. Работал с торговцем углем. Если сказать более точно, то был одним из тех людей с почерневшими лицами и мешками на головах, надетыми подобно капюшону, которые доставляли мешки с углем людям в подвалы, и обладал телосложением, отвечающим этой работе. Его направили в эскадру, где он работал сначала на кухне, а позже на вещевом складе, затем обучился автовождению, отдавая предпочтение большим автозаправщикам. Вскоре он стал одним из незаменимых членов эскадры.

Но то, что позволило Карлу занять особое положение среди нас, была присущая только ему форма общения. Он обращался на «ты» к любому, включая старших по званию. Не то чтобы Карл не принимал во внимание звания, просто он легко и ловко объединял свободу обращения с общепринятыми знаками внимания при разговоре со старшими. И все это на самом ярко выраженном из мюнхенских произношений. Было заметно, что его школьные учителя так и не сумели втолковать ему некоторые правила.

Мало того что он пользовался всеобщей популярностью, он также являл собой образец самоотверженной преданности работе и готовности помогать другим. Среди тех, к кому он питал особые чувства, был и я.

– Карл, – сказал я, склонившись над ним, – лежите тихо и не разговаривайте. Мы собираемся отправить вас по воздуху в Трапани. Там получше, чем здесь.

Его лицо искажали гримасы боли, он дышал с трудом. Его могучие руки, которые так непринужденно управлялись с тяжелыми топливными бочками, беспокойно задвигались. Было ясно, что он хочет поговорить со мной.

Придвинув свое ухо поближе к его губам, я едва расслышал, как он хрипло произнес:

– Господин майор, когда снова буду в порядке, я хотел бы вернуться к парням. Вы обещаете, господин майор?

– Да, Карл, не волнуйтесь. Вы снова вернетесь к нам через несколько недель.

Мы достигли Трапани незадолго до наступления сумерек, «мы» – это горстка пилотов с еще пригодными для полетов самолетами. Не имея возможности определить, где приземляться, я сделал несколько кругов над перепаханным аэродромом, пока из района рассредоточения не взлетели зеленые сигнальные ракеты, указывавшие, что маркерам взлетно-посадочной полосы можно доверять и что посадка разрешена.

Поразительно, сколько вынес этот аэродром, подумал я, когда после нескольких громких выхлопов пропеллер остановился. В течение последних 14 дней противник посыпал его по нескольку раз в день бомбами всех калибров, однако мы все еще могли взлетать и садиться. В этом, подумал я, был урок воздушной тактики, но сомневался в том, что мне хоть как-то удастся его использовать, – урок в том, что мало толку в разрушении аэродромов врага, если вы не поражаете и не уничтожаете большую часть его самолетов. По общему признанию, наши противники преуспели в соблюдении этого требования, но мы все еще летали и все еще причиняли им потери, которые, в свою очередь, заставляли их выполнять дальнейшие налеты на наши аэродромы. Однако британцы и американцы обладали вполне достаточными ресурсами, чтобы не заботиться об экономии; они вряд ли бы остановились, пока не уничтожили или не прогнали бы нас.

Солнце только что село, и казалось, что его красный закатный свет окрасил камни, поля и дома на склонах горы Эриче светящейся краской, район вокруг капониров самолетов внешне был похож на лунный ландшафт. Одну стену барака вырвало, и крыша, лишившись опоры, обрушилась и торчала вверх. Обломки самолетов были свалены около изувеченных деревьев, формируя беловатую кучу, на земляных защитных валах были разбросаны канистры и лестницы. Было очевидно, что топливозаправщики, – если у нас все еще оставались неповрежденные топливозаправщики, – больше не имеют возможности въехать в укрытия. Техники катили туда бензиновые бочки и приступали к трудной процедуре дозаправки при помощи ручных насосов.

– Сегодня был кровопролитный день, господин майор, – произнес унтер-офицер, не прекращая работу. Казалось, что ему почти не надо было смотреть за тем, что он делает, столь профессиональны были его движения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.