Глава VI Волшебные руки

Глава VI

Волшебные руки

Отношения между Гиммлером и Керстеном длились почти шесть лет; они оказались одним из решающих факторов, определивших жизнь Гиммлера. В особенности возросла роль Керстена после гибели Гейдриха. Даже самому сильному человеку, оказавшемуся на вершине власти, требуется поддержка советников, хотя, ожидая от них одобрения своих решений, он может держать их в тени своей личности. Некоторым могущественным людям просто необходимо иметь подле себя человека, чье мнение они уважают. Такой человек становится для них своего рода духовником, способным облегчить им муки совести, если их жестокость привела к последствиям, в которых они не уверены или которых стыдятся.

Как известно, Керстену пришлось стать массажистом и духовником Гиммлера против своей воли. Биограф Керстена Йозеф Кессель описывает его как «мягкого человека с добрыми глазами и чувственным ртом, свидетельствующим о любви к прекрасному». Его сила заключалась в его мягкости: пациенты, страдающие от болей в основном невротического происхождения, видели в нем ангела, приносящего долгожданное облегчение. Все, кого он лечил, не испытывали к нему ничего, кроме благодарности. Принцы, министры, промышленники и военачальники буквально боготворили Керстена, считали его святым, осыпали подарками и превозносили до небес.

Больной, которого врач избавил от страданий, часто начинает изливать душу исцелившему его человеку. Для Гиммлера Керстен как раз и был таким избавителем, поэтому нет ничего удивительного в том, что он доверял ему и даже по-своему любил. Именно благодаря Керстену Гиммлер взвалил на себя противоестественное бремя, которое в итоге оказалось ему не по плечу.

Сам Керстен описывал ситуацию следующим образом:

«Любой человек, занимающий сегодня ответственное положение в политической, административной, производственной или любой другой сфере общественной жизни, постоянно находится под воздействием физических и психических стрессов, к которым он не привык. В результате именно среди таких людей наблюдается устрашающий рост числа заболеваний: термин «профессиональная болезнь» придуман в наши дни… Исходя из своей многолетней практики, я убежден, что моя физионеврологическая терапия способна сохранить здоровье и радость тем людям, которые испытывают серьезные физические и психические нагрузки. Регулярные курсы моей терапии позволят им справиться с их нелегкими задачами. Я всегда готов помочь и облегчить боль»¹.

Используя свое огромное влияние на Гиммлера, Керстену удалось спасти тысячи жизней. Однако помощь шефу СС и гестапо в худшие годы его преступной карьеры превратила Керстена в сложную и противоречивую фигуру. Гиммлера он начинал лечить против своей воли; его, как и большинство нормальных людей, пугала сама мысль о встрече с рейхсфюрером, но, столкнувшись с проблемами Гиммлера как пациента, Керстен быстро преодолел свою первоначальную антипатию и страх и почти сразу почувствовал, что тому необходим не только врач, но и духовник. И действительно, едва избавившись от болей, Гиммлер тотчас принимался изливать душу своему личному массажисту, тем более что этот похожий на древнего мудреца финн из Голландии, смотревший на него со спокойной и уверенной улыбкой («загадочный Будда», – назвал его однажды Гиммлер), подходил для этой роли как никто другой. Кроме того, рейхсфюрер отчаянно стыдился своей болезни, и тот факт, что лишь несколько человек из его окружения знали о переносимых им страданиях, обеспечивал Керстену привилегированное положение.

Свои отношения с Гиммлером Керстен отражал в своем дневнике; записывал он и впечатления от встреч и бесед с другими лидерами СС, но главными его союзниками всегда были секретарь Гитлера Брандт и Вальтер Шелленберг. Мемуары Керстена интересны тем, что они помогают понять Гиммлера как человека и разобраться в его мировоззрении. Например, он часто обсуждал с Керстеном свои мысли или делился впечатлениями от прочитанного (Гиммлер старался больше читать, насколько позволяло время, хотя, как и Гитлер, предпочитал книги, которые подтверждали и развивали его предвзятую точку зрения), хотя чтение не расширяло, а скорее сужало его кругозор. Гиммлер видел себя в роли учителя и реформатора, рожденного для того, чтобы изменить мир, и это мешало ему отбросить идеологические шоры и взглянуть на вещи с общечеловеческой точки зрения.

Кроме политики, одной из любимых тем Гиммлера была медицина. Будучи противником традиционных лекарственных средств, он одновременно глубоко верил в лечение травами – в отвары, тинктуры, бальзамы – и длительное время серьезно изучал средневековые травники. Его познания в этом вопросе порой производили впечатление даже на Керстена, но именно познания, а не выводы, которые он порой делал. Гиммлер вообще считал себя незаурядным специалистом в области медицины и был всегда готов порекомендовать какое-нибудь простое, но действенное средство, вроде прикладывания ко лбу мокрой холодной ткани для лечения головной боли. Кое-какими приемами Гиммлер действительно овладел, и Керстен признавал это, но реформы, которые он намеревался провести после войны, вызвали бы сердечный приступ у профессоров медицины, если бы они о них узнали. Гиммлер, в частности, хотел призвать в СС врачей-гомеопатов, чтобы они убедили в эффективности своего метода остальных медиков, а немецкий народ тем временем стал бы выращивать лекарства (читай травы) в своих садах. Пока же он пытался ввести в СС экспериментальные диеты и оздоровительные процедуры.

Будущее общества Гиммлер видел только с точки зрения представителей избранной расы. Он считал, что самые здоровые, умные и трудолюбивые дети родятся в крестьянской среде, и хотел основать европейскую систему государственного фермерства в качестве основы для «выращивания» универсальной аристократии будущего. Все политики, государственные служащие, ученые и промышленники, утверждал Гиммлер, должны будут в дополнение к своим основным профессиям активно заниматься сельским хозяйством. «Их дети, – говорил он, – будут отправляться за город, как лошади уходят на пастбища».

Керстен приводил все возможные доводы против такой политики, пытаясь убедить рейхсфюрера, что невежество этих неумелых фермеров нанесет серьезный ущерб государственному сельскому хозяйству, однако Гиммлер надеялся избежать этого путем создания системы профессиональных консультантов– управляющих, которые и будут нести основную ответственность за процветание ферм. Все до одного промышленные рабочие, мечтал он, получат участки земли для сельскохозяйственных работ, а что касается солдат, то статус крестьян будет присвоен им автоматически. СС все организует, говорил Гиммлер, и «деревни, населенные вооруженными крестьянами, составят основу поселений на Востоке – главного оборонительного бастиона Европы».

Политические взгляды Гиммлера были главным образом обращены в прошлое, каким он его себе представлял. Представления же его отличались подчас просто убийственной простотой, так как он совершенно не учитывал процессы естественной эволюции различных народов, которые и привели к складыванию современных границ европейских государств, на протяжении веков то воевавших между собой, то заключавших важные политические и экономические союзы. Европой, утверждал Гиммлер, могут управлять либо германцы, либо славяне, третьего не дано – в это он верил твердо; должно быть, именно поэтому его больше всего поражало, что англичане – германский по своему происхождению народ – объединились с чужеродными для них славянами против своих братьев по крови. Вот как он говорил об этом Керстену:

«Наши методы не так уж оригинальны. Как и мы, все крупные нации, такие, как французы, испанцы, итальянцы, поляки, а также англичане и американцы, прибегали к силе или развязывали войну, чтобы приобрести статус великой державы. Много веков назад Карл Великий, переселивший саксов и франков, подал нам пример перемещения целого народа. Так поступали англичане с ирландцами, испанцы – с маврами, а американцы откровенно истребляли индейцев… Но в одном важном вопросе мы все-таки оригинальны: мы не ищем преимуществ для себя, наши методы не являются следствием чьих-то амбиций… а выражают великую глобальную идею. Мы хотим лишь реализовать германскую концепцию идеального общества и объединить Запад. И мы будем добиваться своего любой ценой. Вполне возможно, что через какие-нибудь три поколения Запад примет новый порядок, ради которого были созданы СС»².

Таким было бы будущее Европы, если бы нацистская Германия выиграла войну. Гиммлер намеревался силой насаждать свой порядок, если бы стал преемником Гитлера. Он собирался также создать огромную экономическую конфедерацию европейских и североафриканских государств под руководством Германии с населением, в три раза превышающим население Соединенных Штатов. Высказывания Гиммлера на эту тему аккуратно зафиксировал в своем дневнике Керстен:

«Европейская империя будет представлять собой конфедерацию свободных государств, в состав которой войдут Великая Германия, Венгрия, Хорватия, Словакия, Голландия, Фландрия, Валлония, Люксембург, Норвегия, Дания, Эстония, Латвия и Литва. Эти страны смогут управлять собой сами. У них будет общая европейская валюта, некоторые общие области управления, включая полицию и армию, в которой различные нации будут представлены национальными формированиями. Торговые отношения будут регулироваться особыми договорами; Германия, как самая экономически развитая страна, должна свести свое вмешательство в эти области к минимуму, чтобы способствовать развитию более слабых государств. Предусмотрены также свободные города со своими особыми функциями, одной из которых должно стать сохранение национальной культуры…

Когда большевизм в России будет уничтожен, ее западные территории перейдут под управление Германии по образцу пограничных областей, которые Карл Великий создал на востоке своей империи; далее мы используем методы, с помощью которых Англия превратила свои колонии в доминионы. Когда мир и экономика полностью восстановятся, мы вернем эти территории русскому народу, который будет жить там совершенно свободно, а с новым правительством мы заключим договор о двадцатипятилетнем мире и торговле»³.

Огромное пространство России предстояло разделить и передать под административный контроль Германии, Британии и Соединенным Штатам после того, как эти государства придут к соглашению с Гитлером. Германии отходила территория от польской границы до реки Обь; англичане получали земли между Обью и Леной; американцам оставался обширный регион к востоку от Лены, включая Камчатку и Охотское море. В начале войны Гиммлер неоднократно говорил Керстену, что Германия не собирается покушаться на престиж Великобритании как великой державы. Наоборот, она должна была занять одно из ведущих мест в новой германской Европе. Британский флот, говорил он, будет защищать Европу на море, а германская армия – на суше. Так Гиммлер разложил все по полочкам, и лишь определить будущее Америки ему мешала постоянная обращенность к прошлому, в котором он черпал все свои идеи. Как объяснял это Керстен, «американский образ мысли был настолько ему чужд, что он даже не пытался его понять».

Гиммлер часто говорил, что, как только Европа достаточно укрепится в качестве политического, экономического и культурного центра мира, управляемого земельной аристократией и обороняемого солдатами-крестьянами, наступит период роста и распространения чистой германской расы. Основы этого германского мира были заложены путем написания эсэсовского кодекса о браке и деторождении и выработки строгой концепции движения «Лебенсборн». «СС для меня словно дерево, которое я посадил, – говорил Гиммлер Керстену. – Его корни достаточно глубоки, чтобы выстоять в любую погоду». По его мнению, такая элита должна была быть выделена в каждой нации, способной к воспроизводству чистокровной нордической расы; там, где нужная кровь отсутствует, необходимо основать поселения иммигрантов-арийцев.

Наряду с мужчинами необходимо развивать и нордических женщин – «избранных», как называл их Гиммлер, «сильных, целеустремленных женщин», лучшие из которых будут обучаться в специальных женских академиях знаний и культуры и станут достойными представительницами германской расы во всем мире. Истинно нордическая женщина, говорил он, охотно вступает в брак с выбранным для нее мужчиной с целью увеличения численности высшей человеческой расы. Гиммлер утверждал, что «людей можно разводить точно так же, как и животных», и что «путем селекции можно создать расу людей, обладающих высокими духовными, интеллектуальными и физическими качествами». Когда рейхсфюрер видел белокурых детей, рассказывал Керстен, «он бледнел от захлестывавших его чувств».

Поскольку лучшие представители мужского населения Германии во множестве гибли на фронте, Гитлер и Гиммлер собирались после войны внести в законы о семье соответствующие поправки и легализовать двоеженство. Военные потери должны были быть восполнены любой ценой.

«Лично я считаю, – говорил Гиммлер Керстену в мае 1943 года, – что отмена моногамии станет шагом вперед в нашем развитии. Брак в современном виде – это дьявольская игра католической церкви; законы о семье безнравственны сами по себе… С введением двоеженства одна жена будет стимулировать другую, и в результате обе будут соревноваться за любовь мужа – и больше никаких растрепанных волос, никакой неряшливости. Образцами для подражания станут красавицы с картин и с экранов кинотеатров».

Сам Гиммлер, не скрываясь, жил с Хедвиг, которая уже родила ему одного ребенка, поэтому он поддерживал бигамию как по политическим, так и по личным мотивам. Ему нравилось порассуждать о полигамной семье:

«Когда мужчина вынужден всю жизнь жить с одной женой, он начинает изменять ей, а потом превращается в лицемера, пытаясь скрыть измену. В результате между партнерами возникает отчуждение. Они избегают объятий друг друга и в конечном счете перестают производить детей. Именно по этой причине миллионы детей так и не появились на свет – детей, которые так нужны нации. С другой стороны, муж не смеет заводить детей от своей любовницы просто потому, что это противоречит морали среднего класса. А в итоге потери несет государство, потому что вторая женщина тоже не рожает детей»⁴.

Его возмущал тот факт, что незаконнорожденные дети были официально лишены права считаться отпрысками своего отца, а общественное порицание, обрушивавшееся на незамужнюю женщину с ребенком, казалось ему возмутительным:

«Мужчина в такой ситуации не имеет на собственного ребенка никаких прав. Если он выражает желание усыновить свое дитя, или, говоря юридическим языком, добиться официальной регистрации фактического родства, то и здесь закон ставит у него на пути множество препятствий на основании того, что у усыновителя либо уже есть законные дети, либо существует вероятность их появления. Иными словами, закон служит помехой на пути осуществления нашей программы: дети, дети и еще раз дети – как можно больше детей. Вот почему в этом вопросе мы должны действовать смело и решительно, даже рискуя вызвать еще большее недовольство церкви; если попы будут кипеть и возмущаться чуточку сильнее, это ни на что не повлияет и ничего не изменит»⁵.

Гиммлер был ярым противником гомосексуализма, в особенности среди членов СС; те, кто был неоднократно уличен в мужеложстве, вскоре оказались в концентрационных лагерях. Место гомосексуалиста, говорил Гиммлер, в деградирующем обществе, которое не заботится о воспроизведении потомства. Гомосексуалист в рядах нордической расы был, по мнению Гиммлера, «предателем своего народа». Как ни пытался Керстен убедить рейхсфюрера, что курс специального лечения может вернуть мужчинам с гомосексуальными наклонностями нормальную сексуальную ориентацию, он отказывался слушать.

В 1940 году один из высших офицеров попытался образовать в СС гомосексуальную элиту. Узнав об этом, Гиммлер пришел в ужас и потребовал, чтобы Керстен провел беседу с этим офицером.

Гиммлер враждебно относился к христианству, в особенности к католической церкви, и занимался изучением других религий, что опять же уводило его в прошлое. Ему нравилось встречаться с немецкими учеными-религиоведами и высказывать свои идеи, тем самым вызывая их на спор. Любил он устраивать и дружеские споры на ту или иную религиозную тему, но никогда не был настолько непримирим, чтобы запретить своей дочери читать христианскую молитву перед едой. Подтверждение своим идеям Гиммлер искал в священных книгах других вероисповеданий. Он изучал «Бхагавадгиту» (по свидетельству Керстена, Гиммлера восхищали ее «чисто арийские концепции»), индуизм и буддизм; кроме того, он весьма интересовался астрологией. Однако, когда летом 1942 года Керстен, который сам заинтересовался сравнительным религиоведением, спросил, есть ли у него хоть какая-нибудь вера, Гиммлер был страшно возмущен тем, что у Керстена вообще могли возникнуть на этот счет какие-то сомнения. Он полагал, что «…некое Высшее Существо – не важно, как его называть, Бог, Провидение или еще как-нибудь, – управляет природой и миром людей, животных и растений. Если не верить в это, то чем мы лучше марксистов? Я настаиваю на том, чтобы члены СС верили в Бога. Я не потерплю рядом с собой людей, которые не признают существование Высшего Разума или Провидения».

Гиммлер добавил также, что всегда мечтал быть министром по религиозным вопросам, чтобы иметь возможность «посвятить себя исключительно приятным делам… Конечно, лучше копаться в цветочных клумбах, чем разгребать политическую грязь и мусорные ямы, но кто-то должен заниматься и этим». Гестапо он называл «национальной уборщицей», наводящей порядок в государстве. Часто Гиммлер читал перед сном «Бхагавадгиту»; особенно ему нравились такие строки: «Когда люди перестанут уважать закон и истину и в мире воцарится несправедливость, я должен возродиться заново». «Эти слова относятся к фюреру, – утверждал он. – Кармой германского мира ему предначертано развязать войну против Востока и спасти германский народ». Когда он пребывал в сентиментальном настроении, Гитлер представлялся ему в военном снаряжении и со светящимся нимбом над головой, наподобие легендарных рыцарей Святого Грааля. Себя Гиммлер считал реинкарнацией Генриха Птицелова, которому он изо всех сил старался подражать. Несмотря на враждебность по отношению к католической церкви, он предлагал в будущем выбирать фюрера по той же системе, как выбирают Папу⁶.

Керстен, тщательно изучавший характер Гиммлера, чтобы иметь возможность хоть как-то контролировать рейхсфюрера, нередко затрагивал в их беседах и еврейский вопрос. Гиммлер был готов к обсуждению этой темы, хотя порой подходил к проблеме с рациональностью, доходящей до бессмыслицы. Он сравнивал евреев с масонами, которые создавали тайные общества с целью завоевания власти и влияния в государстве. По мнению Гиммлера, евреи тоже обвили своими ядовитыми щупальцами всю Германию и паразитировали на ее экономике. Тайный враг, пьющий жизненные соки из германского народа, стал для Гиммлера навязчивым кошмаром, и ни один из аргументов Керстена, которые рейхсфюрер охотно выслушивал, не поколебал его уверенности в своей правоте. Сама мысль о еврейском проникновении в немецкую экономику и культуру была ему невыносима. Две разные расы, два разных мира, говорил он, не могут существовать вместе; их необходимо разделить силой, пока причиненный ущерб не стал слишком большим.

Именно эта одержимость в сочетании с какой-то школярской любовью к «аккуратности» и привела к тому, что Гиммлер в конце концов отказался от идеи выселения евреев на другие территории и поддержал их полное истребление посредством геноцида.

Гиммлер, однако, был жесток не по характеру, а по убеждению. Как и Керстен, он часто ездил на охоту, но стрелял скверно. Больше того, Гиммлер никак не мог понять страсти Керстена к охоте на оленей. «Что за удовольствие, герр Керстен, – часто говорил Гиммлер, – в стрельбе из укрытия по бедным животным, спокойно пасущимся на опушке?.. Если задуматься, это настоящее убийство».

Тем не менее он все же участвовал в подобных поездках, так как охота издавна считалась традиционным немецким видом спорта. Кроме того, Гиммлер считал, что «дичь должна знать свое место», и потому полагал себя не вправе поддаваться сентиментальности. Он, однако, всегда презирал спортсменов – «показушников», каким был, к примеру, Геринг, превративший охоту в разновидность собственного культа. Гиммлер же считал, что детям нужно прививать любовь к животным, а не учить убивать их ради развлечения.

Идея уничтожения людей была навязана Гиммлеру извне, и он принял ее только потому, что верил: это – единственный способ решить проблему сохранения расовой чистоты. В современном мире подобные убеждения ведут либо к сегрегации, либо к геноциду, но в условиях тотальной войны Гиммлер считал геноцид единственным выходом для Германии. Примитивная ненависть и страх, порождающие такие идеи, и вынудили Гиммлера, который от рождения не был ни умственно ограничен, ни подвержен сильным страстям, запятнать свою совесть массовыми убийствами.

Керстен узнал о том, что мучает его пациента в ноябре 1941 года: «После некоторого нажима… он сказал мне, что планируется уничтожение евреев».

Это признание означало, что часть ответственности ляжет и на Керстена, к чему он совершенно не был готов. До сих пор ему обычно удавалось упросить Гиммлера освободить в качестве личного одолжения того или иного человека, оказавшегося в лагере или в тюрьме. Но масштаб задуманной Гиммлером «чистки» был столь грандиозен, что Керстен просто растерялся и не знал, что ему теперь делать. Единственное, что он мог, – это высказать свое отношение к ужасающей новости:

«Я пришел в ужас и принялся умолять Гиммлера отказаться и от этого чудовищного плана, и от самой идеи. Представляете ли вы, какие страдания принесет людям осуществление этого плана, сказал я ему. На это Гиммлер ответил, что евреи, несомненно, будут много страдать и что ему об этом известно. «Но что в свое время сделали американцы? – спросил Гиммлер. – Они уничтожили индейцев, которые всего лишь хотели спокойно жить в своей собственной стране. Все великие нации вынуждены идти по трупам, чтобы построить новую жизнь. В этом их проклятие. Если мы хотим построить новую жизнь, нам нужно расчистить почву, иначе она не даст плодов. Мне будет тяжело нести это бремя»⁷.

Гиммлер говорил также о еврейской концепции «искупления» и о поговорке «око за око, зуб за зуб». Разве евреи не уничтожили миллионы людей, строя свою империю, доказывал он.

Иными словами, Гиммлер пытался как-то примирить свою совесть с идеей геноцида. И для него это было достаточно мучительно. «Это старая как мир борьба между желанием и долгом, – говорил он Керстену. – Теперь я понимаю, как это тяжело… Уничтожение людей противоречит германским понятиям этики. Можете требовать от меня чего угодно, даже жалости, но не требуйте защищать организованный нигилизм. Это просто самоубийство».

Постепенно Гиммлер свыкся с необходимостью исполнить то, что требовал от него долг. Он, однако, продолжал испытывать угрызения совести, и Керстен прилагал огромные усилия, чтобы не дать рейхсфюреру окончательно успокоиться. Однако война взяла свое. За последующие два года Керстену удалось вытащить из гиммлеровских лагерей около десятка человек, но спасти целую расу он не мог. Только в 1944 году, когда поражение Германии стало очевидным даже для Гиммлера, борьба Керстена за освобождение евреев стала приносить более существенные результаты.

Но даже на этом этапе сила воздействия его доводов во многом зависела от точного знания характера Гиммлера. И тогда, и теперь многие считали Гиммлера заурядным школьным учителем, по какому-то капризу судьбы получившим колоссальную политическую власть. С этим мнением можно согласиться лишь отчасти. Гиммлер был скорее инструктором, чем учителем; во всяком случае, объяснять, что и как следует делать, он умел превосходно. Однако, несмотря на свои обширные познания в разных областях, по-настоящему образованным человеком он так и не стал. По наблюдениям Керстена, Гиммлер частенько брал уже известную теорию, подкреплял фактами из своего внушительного багажа и преподносил как свою всем, кто готов был его слушать. При этом, впрочем, он «вел себя достаточно терпимо и не без чувства юмора» и даже поощрял подчиненных высказывать свое мнение и вступать с ним в спор – точь-в-точь школьный учитель, устраивающий в классе диспут только затем, чтобы дети наверняка усвоили то или иное положение школьной программы.

В целом, однако, характер у Гиммлера был чрезвычайно серьезным, причем серьезным в самом мрачном смысле этого слова. Он научился скрывать свои слабости, используя в борьбе с угрызениями совести собственные навязчивые идеи, которые он заботливо культивировал. Свои многочисленные предрассудки Гиммлер также использовал в зависимости от настроения. К примеру, решив проявить снисхождение к какому-нибудь заключенному, он обычно требовал сначала доставить ему фотографию, и если счастливец оказывался блондином нордического типа, Гиммлер приказывал смягчить наказание.

Впрочем, врожденная телесная слабость и плохое здоровье, всегда доставлявшие Гиммлеру немало огорчений, понемногу брали над ним верх; особенно сильно это проявилось в последние годы, когда Гиммлер уехал в свое убежище в Гогенлихене, где надеялся восстановить силы после простуды. К тому же и Керстен научился тонко воздействовать на его совесть, часто добиваясь от него уступок, которые раньше казались невозможными. Очевидно, Гиммлеру все-таки не хватало той бескомпромиссной твердости, которой он так восхищался и о которой непременно упоминал в своих публичных речах, когда ему требовалось подтвердить свою репутацию человека, не останавливающегося ни перед чем ради достижения высших идеалов. Семья и школа воспитали в нем честность, трудолюбие и глубокое чувство ответственности, но как человек действия Гиммлер был совершенно бесполезен. Солдат из него не получился, а вот администратором он оказался трудолюбивым и педантичным, хотя и здесь ему пришлось огородить себя защитной стеной исполнительной власти.

Как и все нацисты, Гиммлер был деспотом, слепо преданным избранному лидеру. На форменных ремнях СС он приказал наносить следующую надпись: «Моя честь – моя преданность». Влияние Гитлера на него было огромным, Гиммлер выполнял все приказы и пожелания фюрера, когда же это стало невозможным, он пережил настоящее душевное потрясение. По словам Керстена, государственную службу Гиммлер путал с работой телохранителя, от которого требуется лишь беспрекословное подчинение. Он никогда не противоречил Гитлеру, хотя порой его и терзали сомнения, как совместить преданность фюреру с заботами о будущем германской расы. Мучения Гиммлера достигли максимума, когда он понял, что Гитлер серьезно болен и должен уйти в отставку ради блага своего и Германии. Неразрешимые сомнения и нервное напряжение, в котором он из-за этого пребывал, привели к тому, что у Гиммлера снова обострились желудочные колики. Он был беззаветно предан Гитлеру, когда же приказы последнего вышли за пределы разумного, Гиммлер дошел до такого состояния, что просто боялся показаться фюреру на глаза.

В частной жизни Гиммлер был человеком непритязательным и скромным, старавшимся по мере сил проявлять доброту и заботу о близких ему людях. Он исправно содержал жену, любил любовницу и был привязан к детям. Презирая деньги, Гиммлер старался жить на свое небольшое жалованье, которое по тем временам составляло примерно 3 тысячи фунтов стерлингов в год. Когда в 1943 году Керстен приобрел для Гиммлера в Швеции недорогие часы, рейхсфюрер СС поблагодарил его, выдал чек на 50 марок и пообещал отдать остальную сумму, когда получит следующую зарплату. В еде, питье и курении Гиммлер соблюдал умеренность и требовал того же от подчиненных. Нужно посвящать всего себя труду и борьбе за идею, не раз говорил он, очевидно считая подобный образ жизни высоконравственным.

На самом деле Гиммлер – с помощью СС и гестапо – сеял одно только зло, но понимал это не лучше, чем твердолобый викторианский моралист понимает, за что он третирует ни в чем не повинных членов своей семьи. Он так и не постиг, почему один звук его имени вызывает такую ненависть. Гиммлер совершенно искренне считал себя хорошим человеком, который если и совершает ошибки, то из лучших побуждений. Рассылая свои страшные приказы, он редко задумывался о моральном разложении исполнителей или о страданиях жертв. Гиммлер считал себя хорошим администратором, однако созданный им хаос был прямым следствием необычайной жестокости и непродуманности его распоряжений и планов.

Гиммлер был и самым обыкновенным, и в то же время – весьма незаурядным человеком. Если бы он с самого начала занял в обществе свое место, из него мог получиться толковый исполнитель, аккуратный чиновник или педагог-методист. Но Гиммлер не был посредственностью. При всех своих качествах, присущих обычному «среднему» человеку, он был еще и энергичным фанатиком; воображая себя крупной политической фигурой, Гиммлер был уверен, что примерно через десятилетие станет одним из правителей Европы. Кроме того, настоящее ничтожество никогда бы не сумело стать одной из самых жутких фигур в современной истории. И все же как личность Гиммлер оказался мелковат для той масштабной задачи, на которую замахнулся. До самого конца он оставался обыкновенным буржуа, чей комичный облик вызывал невольную улыбку, – типичным представителем среднего класса, до такой степени преданным своему вождю, что за все время он не сказал в его адрес ни слова упрека.

Сам Гиммлер вряд ли сознавал эту двойственность своей натуры, однако она не могла не сказаться на состоянии его нервной системы. Керстен же кое о чем догадывался, и это знание давало ему определенную власть над своим пациентом. Вот как он пытался объяснить характер этой власти в своих послевоенных воспоминаниях:

«Причиной этих частых желудочных приступов было не слабое здоровье или переутомление, как он полагал; они скорее были следствием его общего психического состояния. Я быстро понял, что могу снять боль на более или менее длительный срок, но излечить его полностью я был не способен… Когда Гиммлер заболевал, я прежде всего старался воздействовать на человеческую сторону его натуры. Когда же он чувствовал себя нормально, Гиммлер-человек оказывался в плену правил и предписаний, которые он сам же придумал, и тогда никто, даже его ближайшие родственники, не могли заставить его сделать что-нибудь идущее вразрез с этими правилами. Если возникал какой-то спорный момент, он действовал строго по закону даже в отношении родных. Это слепое повиновение инструкциям как будто гнездилось в каком-то особом уголке его души, куда были не в силах проникнуть обычные человеческие чувства.

С другой стороны, поскольку это безусловное подчинение закону и правилам имело-таки под собой вполне реальную основу (а такой основой могла быть принадлежность Гиммлера к среднему классу с характерным именно для этого слоя общества образом мышления), человек, способный пробиться к нему сквозь эти социально обусловленные стереотипы, мог рассчитывать на взаимопонимание – достаточно глубокое, чтобы, например, обсуждать с Гиммлером возможность тех или иных действий, которые, будучи осуществлены на практике, полностью противоречили бы приказам фюрера… Гиммлер был оторван от родных корней. Ему совершенно не на кого было опереться, поэтому он радовался, что рядом с ним есть человек, не связанный с партийной иерархией. В такие моменты мне и удавалось получать положительные ответы на мои просьбы»⁸.

Как видим, этот человек, наделенный огромной тайной властью, на самом деле был управляем собственными амбициями и страхом. Гиммлер прилагал огромные усилия, чтобы соответствовать сложившимся представлениям о той роли, которая, как он считал, была уготована ему судьбой, однако эта задача оказалась ему просто не по плечу. С другой стороны, в человеческой истории вряд ли найдется другой столь же яркий пример того, какие чудовищные преступления способен совершить человек, слепо верящий в неизбежность и необходимость своих деяний.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.