32. Луций Лициний Лукулл

32. Луций Лициний Лукулл

Подобно тому как Серторий у марианцев, так Л. Лукулл на стороне Сулловой партии был самым выдающимся по таланту полководцем; но счастье не благоприятствовало ему в такой степени, как сопернику его Помпею, который был несколько моложе его. Он принадлежал к знатному роду, дед его был в 151 г. консулом и счастливо вел войну в Испании, а отец его был женат на сестре Метелла Нумидийского. Первым общественным делом Лукулла, которое он совершил в самой ранней молодости вместе со своим младшим братом Марком, было привлечение к суду авгура Сервилия за то, что он, обвинив отца их в сокрытии общественных денег, подверг его изгнанию. Этот процесс вызвал вражду партий и повлек за собой кровавые схватки, во время которых многие были ранены и убиты. Сервилий был оправдан; но оба брата заслужили всеобщую похвалу за этот подвиг сыновней любви. Храбрым солдатом выказал себя Лукулл впервые в Марсийской войне 90 г.

Вскоре после того Лукулл в качестве проквестора сопровождал Суллу в первой Митридатской войне. Сулла Любил благонравного, образованного юношу и питал большое доверие к его способностям и усердию. Когда осада Афин стала для него затруднительной по причине недостатка в кораблях, то он возложил на своего квестора поручение собрать для него флот, задачу трудную и опасную, так как море находилось во власти понтийского флота и кораблей пиратов, состоявших в союзе с Митридатом. Он отправился с шестью кораблями на остров Крит, а оттуда, с полученным там подкреплением, в Кирену, где учреждением свободного управления восстановил на короткое время порядок в расшатавшемся государстве. По дороге в Египет пираты лишили его большей части кораблей. Египетский царь принял его с почетом и дружелюбно, но не дал кораблей, так как и сам состоял в союзе с Митридатом. Под прикрытием царских кораблей он отправился в Кипр, а оттуда в Родос. В Родосе, Косе и Книдосе его эскадра получила некоторое подкрепление, так что ему удалось изгнать царское войско из Хиоса и взять в плен колофонского тирана Эпигона, которому покровительствовал Митридат. Однако он не пожелал прийти на помощь Фимбрию, окружившему Митридата с суши в Питане, гавани Мизии, и просившему его закрыть вход в нее с моря, чтобы царь не мог уйти; как истый аристократ, Лукулл не хотел иметь никакого дела с марианцем и предпочел упустить удобный случай положить скорый конец войне. Нанеся после того поражение царскому флоту у Лектума и Тенедоса, он у фракийского Херсонеса соединился с Суллой и перевез его войско в Азию.

Когда Сулла заключил с Митридатом мир при Дардане (84) и поспешил обратно в Италию, то он оставил Лукулла в Азии с поручением собрать наложенную на тамошние города контрибуцию в 20 тыс. талантов. Лукулл показал себя в этом деле человеком справедливым и бескорыстным и действовал по отношению к истощенным Митридатом жителям с большим снисхождением и мягкостью. Из собранного серебра он, по желанию Суллы, отчеканил в Пелопоннесе монету, которая долго оставалась в обращении под именем Лукулловой. Пробороздив в восточных морях со своей эскадрой еще некоторое время, он возвратился в Рим (80). Счастливый случай удерживал его вдали от Италии во время Сулловых проскрипций и избавил его от позора быть участником, как сподвижника Суллы, ограбления и умерщвления сограждан. Сулла до смерти своей высоко ценил Лукулла; он посвятил ему свои записки, поручив ему в то же время обработать и сгладить их, и, обойдя Помпея, возложил на него опеку над своим сыном Фаустом, что послужило, как полагают, первым поводом к раздору и несогласию между обоими честолюбивыми молодыми людьми.

После того как Лукулл в 79 г, вместе с братом своим Марком занимал должность курульного эдила и в этой должности услаждал народ дорогими и блистательными зрелищами боя слонов и быков, он в 77 г. был избран претором и в следующем году приобрел уважение за справедливое и кроткое управление провинцией Африкой. В 74 г. он был избран консулом вместе с М. Аврелием Коттой. В этом году вспыхнула третья Митридатская война. Бездетный вифинский царь Никомед III завещал перед смертью свое царство римлянам, и они не замедлили занять эту страну. Так как они вследствие этого стали непосредственными соседями Понтийского царства и Митридат увидел, что его господству грозит опасность, то он объявил войну и напал на владения римлян в Азии с войском в 100 тыс. пеших, 16 тыс. всадников, 100 боевых колесниц и хорошо вооруженным флотом в 400 кораблей. Митридат тем более надеялся на счастливый исход дела, потому что Серторий, с которым он заключил союз, немало тревожил римлян в Испании. Но как раз в этом году наступил в Серторианской войне поворот, римляне получили возможность направить все свои силы на Азиатскую войну. Ведение этой войны было возложено на обоих консулов того года; Котта был назначен начальником флота; Лукулл же, как наместник Киликии и Азии, стал во главе сухопутного войска. Он привел с собой один легион в Малую Азию, где в его распоряжении были еще четыре легиона, так что он имел под своей командой приблизительно 30 тыс. пехотинцев и 1 600 всадников.

В то время как Лукулл шел с юга через Фригию, чтобы очистить страну от Митридатовых войск и вторгнуться в Понтийское царство, другой полководец, Котта, с флотом и частью сухопутного войска направился к занятой Митридатом Вифинии. У Халкедона в один день войска Котты были разбиты как на суше, так и на море. Побежденный был вынужден запереться в городе. При известии об этом поражении Лукулл поспешил к Халкедону.

Благодаря обдуманному и выжидательному способу ведения войны Лукулл уничтожил громадное войско царя (по свидетельству Плутарха, до 300 тыс. человек), не вступая в генеральное сражение, и исправил ошибки своего неосторожного товарища Котты. Уничтожив затем, во главе эскадры, которую он собрал в азиатских городах, крейсировавший в Эгейском море флот Митридата, он направился в Вифинию и заставил царя очистить эту страну и бежать, потеряв большинство кораблей, в Синоп. Царь, начавший войну со столь богатыми средствами и большими надеждами, возвратился почти один, без войска и флота, в свое царство, которое теперь было открыто для вторжения неприятельского войска. Лукулл, за смелость и обширность своих походов прозванный римским Ксерксом, проник осенью 73 г. в Понт и гнал Митридата из Синопа в Амизос, из Амизоса в Кабейру, окружая войсками оставшиеся позади него главные города царя. Солдаты его, в числе которых находились два легиона Фимбрия, люди закаленные и воинственные, но задорные и необузданные, роптали на беспрестанное движение вперед своего полководца, который не давал им отдыха и не разрешал грабежа. Но Лукулл мало обращал внимания на их жалобы и остановился только тогда, когда его вынудило к тому суровое время года. Весной 72 г. он оставил два легиона под начальством Л. Мурены у Амизоса, а сам с тремя легионами и множеством конницы отправился к Кабейру, где царь снова собрал значительное войско под предводительством Диофанта и Таксила и ожидал неприятеля. Минуя открытое поле и продвигаясь горными тропами и ущельями, римское войско приблизилось к неприятелю и разбило против него свой лагерь на удобно расположенной возвышенности. Здесь оба войска некоторое время оставались друг против друга, и каждое стремилось отрезать другому возможность подвоза. Но когда одному из подчиненных Лукуллу полководцев, М. Фабию Адриану, конвоировавшему транспорты с припасами, удалось не только разбить отряд, подстерегавший его, но и рассеять все войско Диофанта и Таксила при помощи подоспевшего из Лукуллова лагеря подкрепления, то Митридат решил поспешно отступить. Он приказал своим приближенным тайно собрать свои пожитки и запретить другим делать то же самое. Но солдаты, заметившие, что приближенные царя укладывают свои вещи, пришли в негодование и ужас, устремились к лагерным выходам и стали силой отнимать уносимые вещи, а уносивших – умерщвлять. Полководец Дорилай, который не имел при себе ничего, кроме своей пурпурной мантии, поплатился за нее жизнью; жрец Гермей был раздавлен у ворот; сам Митридат, при котором не осталось ни одного служителя и ни одного оруженосца, бежал среди толпы из лагеря пешком, пока его не заметил один из его слуг и не отдал ему своей лошади. Римляне преследовали бегущую толпу; сам Митридат едва не попал в плен, но его спасла алчность римских солдат. Преследовавшие его уже могли схватить лошадь, на которой сидел царь, как вдруг между ними и царем появился мул, нагруженный золотом. Солдаты бросились грабить золото, завязалась драка, а царь тем временем спасся. Хотя жадность солдат Лукулла и лишила его драгоценнейшей награды за победу, он, однако, отдал им на разграбление неприятельский лагерь.

После этого Лукулл овладел Кабейрой и другими укрепленными городами и везде находил много драгоценностей; он находил также темницы, в которых заключены были Митридатом многие греки и члены царского дома, без надежды когда-либо снова увидеть дневной свет. Лукулл даровал им свободу. Тем временем Митридат с немногими провожатыми бежал через горы в Коману, но когда его и на этом пути потревожил римский отряд, то он поспешил в сопровождении не более 2 тыс. всадников к восточной границе своего царства, чтобы искать убежища в Армении у царя Тиграна, своего зятя. Во время бегства он послал слугу своего Бакхида в Фарнакию с приказанием умертвить находящихся там сестер и жен царя, ибо для восточного деспота считалось величайшим позором, чтобы жены его попали в руки неприятеля. Среди этих жен были две ионянки, Вереника из Киоса и Монима из Милета. Бакхид предоставил им самим выбор способа, которым они предпочтут лишить себя жизни. Монима, которая никогда не чувствовала себя счастливой в браке с деспотом, сорвала с головы диадему, обвязала ее вокруг шеи и на ней повесилась. Но диадема не выдержала тяжести и оборвалась; тогда она воскликнула: «Проклятая тряпка, ты даже и на это не могла мне пригодиться!» Она швырнула ее на пол, плюнула на нее и подставила свою шею под меч Бакхида. Вереника взяла чашу с ядом и осушила ее одновременно со своей матерью. Сила яда была достаточна для слабой матери, но Вереника не могла умереть от него; Бакхид задушил ее и тем положил конец ее страданиям. Из двух сестер царя одна приняла яд, понося и проклиная своего брата; другая же, Статейра, не проронила ни одного худого слова о своем брате и даже хвалила его за то, что он, находясь сам в опасности, не забыл позаботиться о том, чтобы она умерла свободной и неопозоренной.

Весь Понт и Малая Армения были во власти римлян, и только более значительные города, как Амизос и Синоп в Понте, Амастрис в Пафлагонии, Гераклея в Вифинии, некоторое время оказывали сопротивление. Лукулл сам осаждал Амизос, упорно обороняемый полководцем Каллимахом. Когда город был доведен до крайности, Каллимах поджег его и спасся на корабле. Ворвавшиеся в город римские солдаты не обращали внимания на убегавшего врага и думали только о грабеже. Лукулл хотел остановить пожар и спасти город, но никто его не слушал; солдаты с громкими криками стучали своим оружием и требовали, чтобы имущество города было отдано на их произвол, и полководцу пришлось уступить. Большая часть города сгорела во время грабежа. Когда Лукулл на другой день вступил в город, то он сквозь слезы сказал своим друзьям: «Часто я называл Суллу счастливым, но сегодня я особенно должен удивляться счастью этого человека, сумевшего спасти Афины, как он того желал; мне же, который поставил его себе за образец, судьба предназначила жалкую славу Муммия (разрушителя Коринфа)». Он постарался, однако, отстроить несчастный город, бывший колонией Афин; восстановил в течение своего пребывания в нем большинство домов и переселил в них новых греков, предоставив в их распоряжение пространство земли в 120 стадий.

Осада городов продолжалась два года (72-70), следовавших за битвой при Кабейре. В течение этого времени Лукулл приводил в порядок устройство Азии, провинции, которая притеснениями римских откупщиков и ростовщиков доведена была до самого несчастного положения. Нужда заставляла иных граждан продавать своих сыновей и дочерей, целым общинам приходилось распродавать свои священные дары, картины и божественные статуи; в конце концов должники делались рабами своих кредиторов. Еще суровее было обращение с должниками до этого исхода; их связывали, бросали в темницы, подвергали пыткам; они должны были под открытым небом сносить летний зной и зимнюю стужу и сырость, так что па самое рабство они смотрели как на избавление от столь тяжких испытаний. Лукулл в короткое время освободил притесненных жителей от этих мучений и принял меры, которые положили конец жестоким вымогательствам. Этим он приобрел себе благодарность провинциалов; ростовщики же, большинство которых состояло из римских всадников, высказывали в Риме громкие жалобы, заявляя, что им причинили величайшую несправедливость и подкупали демагогов против Лукулла.

Беглый Митридат был не особенно почтительно принят своим зятем Тиграном. Тигран держал его как пленника в особом замке, приставил к нему телохранителей, давал ему содержание и обращался с ним как с человеком, уже сыгравшим свою роль. Лукулл же считал свою задачу незаконченной, пока старый лев не был в его власти; его надо было бояться, пока он оставался в живых и на свободе. Поэтому Лукулл послал своего молодого зятя Аппия Клодия к Тиграну с требованием выдать ему Митридата. Тигран был в то время самым могущественным царем в Азии. К своему царству, Армении, он присоединил значительные земельные пространства, отнятые им у парфян, а также Месопотамию, Сирию и часть Малой Армении; он переселил к себе много греков и арабов, чтобы те способствовали развитию торговли, ремесел и искусств, и таким образом увеличил источники своих доходов и блеск своей державы. Он считал себя самым могущественным и великим из владык земных и в своем самообольщении называл себя царем царей. Он держал при себе свиту из царей, которые ему прислуживали; четверо из них были его постоянными спутниками и телохранителями; когда он выезжал, они в одном исподнем платье шли пешком возле его лошади; когда он восседал на троне и давал кому-либо аудиенцию, они стояли вокруг него со сложенными руками, наподобие рабов. В то время когда в его царство прибыл Клодий, Тигран был занят войной с некоторыми городами Финикии; он принял его в Антиохии, главном городе Сирии. Гордый римлянин не поддался обаянию пышной обстановки, окружавшей «великого» царя, и прямо объяснил, что он явился, чтобы или взять Митридата, которого требует Лукулл для своего триумфа, или объявить войну Тиграну, Царь, никогда еще в течение своего 25-летнего правления не слыхавший откровенной речи, постарался, правда, выслушать эти слова с веселым видом и улыбкой, но от его приближенных не укрылось, какое глубокое впечатление произвели они на него; он отвечал, что Митридата не выдаст и что если римляне из-за этого начнут войну, то он сумеет защититься. Обиженный тем, что Лукулл в своем послании назвал его только царем, а не царем царей, он в ответном письме также не удостоил его титула императора. Тем не менее он послал Клодию блестящие подарки, и когда тот не принял их, то велел предложить ему еще больше. Клодий взял только одну дорогую чашу, а остальное отослал обратно и поспешил возвратиться к своему полководцу.

Ответ Тиграна не был неприятен Лукуллу. Он теперь имел повод перенести войну в Армению и пожинать лавры по ту сторону Евфрата. По собственному почину, без приказа сената, он начал войну, располагая только небольшим войском, которое к тому же еще неохотно за ним следовало. Так как он должен был часть своей армии оставить для охраны Понта, то с ним было только два легиона, не более 15 тыс. человек, с которыми он и двинулся весной 69 г. в царство Тиграна, в незнакомую страну, где на каждом шагу встречались быстротекущие реки и снегом покрытые горы. Он переправился через Евфрат и скорым маршем пошел на Тигранакерт, новую столицу царя, которую он сам себе устроил и населил народом, собранным со всех концов его царства. Когда солдаты Лукулла пожелали овладеть одним укреплением, в котором они рассчитывали найти много сокровищ, то он указал им на возвышавшийся вдали Тавр и сказал: «Там лежит крепость, овладеть которой гораздо важнее; эти сокровища предоставлены победителям». Тигран в то время находился в Тигранакерте и был занят планом нападения на римскую провинцию Азию и размышлениями о том, очистят ли тогда римляне немедленно эту провинцию, или они дадут ему прежде сражение, вероятно у Эфеса. В это время явился посол и возвестил о приближении Лукулла; царь приказал отрубить этому послу голову. После этого никто не осмеливался докладывать ему об этом; наконец, один из его друзей, Митробарзан, отважился открыть ему истину. На него и было возложено поручение выйти навстречу Лукуллу с 3 тыс. всадников и значительным числом пехоты, самого полководца захватить живым, а людей его изрубить на месте. В первом же сражении Митробарзан и почти все его войско погибли.

Тогда Тигран счел за лучшее оставить свою столицу и направиться к лежавшему на севере от Тигранакерта Тавру, с тем чтобы там собрать свою армию. Лукулл послал вслед за ним Мурену; последний напал на царя, когда тот следовал со своим войском по дикой и узкой долине, избил множество его воинов, а еще большее число забрал в плен. Сам Тигран спасся бегством, бросив все свои сокровища. Тогда Лукулл занялся осадой Тигранакерта, в надежде, что царь не оставит этого богатого города на произвол судьбы, а придет ему на помощь и вступит в битву. Он не ошибся. Митридат через послов неоднократно предостерегал царя от вступления в открытое сражение и уговаривал его удовольствоваться тем, чтобы окружить неприятеля со всех сторон своим многочисленным войском, отрезать ему подвоз и тем обречь его на верную гибель; но когда вокруг Тиграна собрались в полном составе все армяне и гордиенцы, когда цари мидян и адиабенов привели ему все свои войска и к нему стеклись арабы от Персидского залива, албанцы и иберийцы и другие народы с Кавказа и Каспийского моря, то на всех пирах царя и на всех совещаниях только и слышалось, что напыщенное самохвальство и варварские угрозы. Таксил, присланный Митридатом полководец, отсоветовавший вступать в битву, не был более уверен в своей жизни Митридата подозревали в том, что он только из зависти к Тиграну хочет удерживать его от великого подвига. Чтоб не делиться с ним славой, Тигран, не дожидаясь его прибытия, немедленно двинулся со всем своим войском против неприятеля, высказывая свое сожаление о том, что ему приходится иметь дело с одним Лукуллом, а не со всеми римскими полководцами за раз. Войско его состояло из 55 тыс. всадников, в числе которых было 17 тыс. панцирных воинов, 20 тыс. вооруженных луками и праща ми и 150 тыс. тяжеловооруженной пехоты; сверх того в его войске находилось еще 35 тыс. человек, которые должны были заниматься проложением путей, постройкой мостов, очисткой рек, рубкой лесов и другими служебными обязанностями, что значительно увеличивало силу его армии.

Лукулл оставил Мурену с 6 тыс. человек для продолжения осады Тигранакерта и с остальным войском, состоявшим, кроме конницы, из 10 тыс. легионных солдат и 1 тыс. легковооруженных, отправился навстречу. Когда это маленькое войско расположилось лагерем на виду у неприятеля, на широкой равнине у реки Никофориос, то льстецы царя стали потешать его своими насмешками насчет этой незначительной кучки; они заранее в шутку поделили по жребию будущую добычу; полководцы же и цари приходили один за другим и просили каждый, чтобы Тигран «одному ему» предоставил вести сражение, а сам бы спокойно любовался зрелищем. Тигран сам насмешливо заметил: «Если это послы, то их чересчур много, для войска же их слишком мало».

С рассветом следующего дня Лукулл оставил лагерь и приготовился к бою. Когда он быстрым шагом пошел вниз по реке, чтобы вброд перебраться на восточный берег, то царь принял это движение за отступление, велел позвать Таксила и, насмехаясь над ним, сказал: «Посмотри, как бегут твои непобедимые!» Таксил же возразил: «Государь, и желал бы, чтобы ты не ошибся; но обыкновенно эти люди не наряжаются для похода в свои лучшие одежды, не так блестят тогда их щиты и не обнажают они своих шлемов; теперь же они сняли со своих доспехов кожаные чехлы; этот блеск показывает их желание сражаться и то, что они уже надвигаются на своих врагов». Пока Таксил говорил, орел первого легиона сделал оборот и одна когорта последовала за другой через реку. Царь вне себя от изумления несколько раз воскликнул: «Как, эти люди идут на нас?» – и стал поспешно строить свои войска. Царь сам принял начальство над центром, левое крыло он поручил царю адиабенов, а правое – мидийскому царю; в последнем находилась большая часть панцирных воинов, на которых возлагались главные надежды.

Дело было 6 октября, в несчастный для римлян день, так как в этот самый день в 105 г. войско Цепиона было истреблено кимврами. Начальники отрядов обратили на это внимание Лукулла, но он им ответил: «Я хочу сделать этот день счастливым для римлян». С этими словами он обнажил свой меч и двинулся во главе своего войска навстречу неприятелю, выделяясь ростом и красотой фигуры, в блестящем стальном панцире, поверх которого была пурпуровая мантия с кистями. Заметив, что позади панцирных всадников находится незанятая возвышенность, которую можно было без труда занять, если сделать обход в четыре стадии, он приказал своей фракийской и галатской коннице ударить по всадникам во фланг и мечами выбивать у них из рук копья, в которых заключалась вся их сила, а сам он во главе двух когорт поспешил на тот холм. Едва он взобрался туда, как воскликнул громким голосом: «Победа наша, товарищи, победа наша!» – и ринулся на панцирных воинов. Последние же, не ожидая атаки римлян, с громким криком обратились в постыдное бегство и смяли своими грузными лошадьми ряды тяжеловооруженной пехоты, прежде чем она вступила в бой. Все пришло в смятение и расстройство; убегающие сами себе мешали своей массой продвигаться вперед и были беспощадно избиваемы. Римляне рубили, пока рука не устала, пока наступившая ночь не положила конец преследованию в шестичасовом расстоянии от места битвы. 100 тыс. человек пало со стороны армян, у римлян же было только 5 убитых и 100 раненых. «Никогда солнце не видало еще такого сражения», – говорил в своем сочинении о богах философ Антиох, сопровождавший Лукулла в этом походе; римские солдаты стыдились, что имели дело с такими трусливыми рабами. Тигран, как истый деспот, был первым из обратившихся в бегство. Когда он на пути увидел своего сына, то со слезами на глазах передал ему свою диадему и посоветовал искать спасения по другой дороге. Принц, из боязни перед своим жестоким отцом, не осмелился возложить на себя диадему и отдал ее на сохранение своему доверенному слуге; но последний попал в плен и выдал царскую диадему Лукуллу, который украсил ею в Риме свой триумф.

Митридат, которому Тигран с началом войны опять дал дело, двигался с войском на соединение с Тиграном. Бежавшие с битвы при Тигранакерте сообщили ему о поражении. Тогда он отправился к Тиграну, который, по своему слабодушию, теперь оказался столь же трусливым, как он в счастье был высокомерен. Митридат старался уговорить царя снова собраться с духом и продолжать войну. Это и удалось престарелому воину, который, несмотря на свои 60 лет с лишком, был еще крепок и непреклонен телом и духом. Пока они оба были заняты набором нового войска, Лукулл возобновил осаду Тигранакерта. В городе произошел бунт, облегчивший Лукуллу овладение местом. Дело было в том, что комендант Манцэй не доверял грекам и другим иностранцам, жившим в городе, и хотел их обезоружить, но так как те опасались, чтобы их после этого не умертвили, то собрались толпой, оборонялись палками и оружием своих павших противников, заняли городские башни и тем облегчили римлянам взятие стен штурмом. Лукулл конфисковал казнохранилище в свою пользу, а город отдал на разграбление солдатам, которые получили в добычу 8 тыс. талантов деньгами, не считая многих драгоценных вещей. Кроме того, полководец наделил каждого воина 800 драхмами из общей добычи. Для празднования своей победы он пользовался актерами и музыкантами, которых Тигран созвал отовсюду, чтобы давать представление в построенном им театре. Греков он отпустил на родину, снабдив их деньгами на дорогу, и таким же образом поступил и с другими иностранцами, которых Тигран принуждал селиться в городе. С той поры Тигранакерт превратился в незначительное местечко.

Победитель поступал везде с величайшей кротостью и расположил к себе сердца варваров, так что многие явно или тайно присоединились к нему, как, например, арабские цари. Лукулл стал думать о войне с парфянами. Он послал к Сорнацию, командовавшему в Понте, чтобы тот присоединился к нему со своими 6 тыс. человек; но непокорные войска отказались от похода и требовали роспуска, который им был обещан еще после битвы при Кабейре, а когда об этом прослышали солдаты в лагере Лукулла, то и среди них началось брожение: они называли воинов Сорнация хорошими людьми, примеру которых нужно следовать; говорили, что они достаточно долго переносят трудности войны и заслуживают, чтобы их пожалели и дали им наконец покой. Лукулл был по отношению к своим войскам командиром гуманным и справедливым, но он не умел, подобно Сулле и Цезарю, склонять сердца их к себе простотой и ласковостью в обращении. Хотя он от природы был кроток и человеколюбив, но солдаты считали его, однако, гордецом, жестоким и бесчувственным, потому что он держал себя в стороне от них и требовал строгой дисциплины; потому что не допускал грабежа и насилия и щадил жителей страны. Офицеры также считали, что он обращается с ними слишком круто и гордо, и речами своими, отчасти преднамеренно, возбуждали солдат к неудовольствиям; среди этих офицеров особенно выделялся собственный зять Лукулла, Клодий, который из-за своего бесстыдного и распутного образа жизни не был у него в милости и считал себя обойденным.

Из-за такого настроения своего войска Лукулл отказался от войны против парфян и снова выступил против Тиграна и Митридата, которые тем временем собрали новое войско. Из числа всего поставленного Арменией войска Митридат выбрал только самых способных и обучал их при помощи понтийских воинов; их было 70 тыс. пехотинцев и 35 тыс. всадников; остальных он отпустил по домам, ибо опыт научил его, что одна численность не решает дела. Брожение в лагере Лукулла дало ему время для приготовлений. Была уже середина лета (68 г.), когда Лукулл начал свой поход через Тавр во Внутреннюю Армению. Путь по холодной, гористой местности был сопряжен со множеством затруднений и лишений, что снова вызвало неудовольствие солдат. Так как цари, проученные прежними поражениями, не решались принять битву, то Лукулл направился к старой столице Армении, Артаксай на Араксе, где находились жены и меньшие дети Тиграна. Для их защиты царь поспешил на бой. Когда Лукулл увидал перед собой войско Тиграна и Митридата по ту сторону реки Арзамаса (южного рукава Евфрата), он принес жертву богам, как будто одержал уже победу; затем переправился через реку и начал битву. Противники снова, после непродолжительного боя, потерпели страшное поражение; римские солдаты преследовали беглецов на далекое расстояние в продолжение всей ночи, пока они не устали от бойни и не потеряли охоты брать пленных и обогащать себя дальнейшей добычей. Число убитых при Артаксае было, впрочем, меньше, чем при Тигранакерте, но зато пало и взято в плен больше предводителей.

Вскоре после этой битвы уже в середине сентября на армянской возвышенности наступила зима. Показался снег, иней и лед; вода сделалась до того холодной, что стала непригодной для питья лошадям; при переходах через реку лед подламывался и острыми краями своими разрезал у лошадей жилы; солдатам приходилось жить в сыром и холодном лагере, в густых, болотистых лесах, прорезанных узкими тропинками. Это было уже слишком для людей и без того раздраженных. Только дня два после сражения Лукулл двигался дальше по направлению к Артаксате, как солдаты начали оказывать сопротивление и громким ропотом требовать, чтобы он повел их назад. Все просьбы полководца были тщетны; он был вынужден вести их назад через Тавр в теплую и плодородную страну Мигдонию, на северо-запад от Месопотамии. Здесь находился большой и населенный город Нисибина, который защищали брат Тиграна, Гурас, и полководец Каллимах. Лукулл взял город штурмом; с Гурасом, который добровольно сдался ему, он обошелся дружелюбно; Каллимаха же он велел заковать в цепи за то, что он, сжегши Амизос, лишил его случая дать грекам доказательство своего великодушия.

С этой минуты счастье оставило победоносного полководца: мятежное настроение его войск связало ему руки, в особенности выступал опять Клодий, который раздувал пламя возмущения. «Вас принуждают, – говорил он, – воевать со всякими народами и обходить всю землю, чтобы вам мало-помалу совсем пропасть; из всего этого продолжительного похода вы не вынесли ничего, что вознаграждало бы ваши труды, а вам приходится только идти за верблюдами, на которых Лукулл нагрузил свои золотые чаши с драгоценными каменьями. Солдаты Помпея, люди самые обыкновенные, сидят уже дома со своими женами и детьми, обладая городами и благословенными поместьями, тогда как они не преследовали Митридатов и Тигранов по необитаемым пустыням, не разоряли азиатских столиц, а сражались в Испании с беглецами, в Италии с вырвавшимися на волю рабами. Если уж нам суждено беспрерывно оставаться в поле, то не лучше ли нам сберечь оставшиеся телесные и душевные силы для полководца, который величайшую славу свою полагает в обогащении своих солдат?» При этом он указывал на Помпея, хорошо зная о происках, происходивших в ту пору в Риме. Там демагоги, возбуждаемые неприязненными Лукуллу ростовщиками и самим Помпеем, кричали о властолюбии Лукулла, который будто намеренно затягивает войну, чтобы грабить царей, а не покорять их; нужно на его место послать другого, конечно, Помпея.

После взятия Нисибины солдаты Лукулла заставили его расположиться с ними на зимних квартирах в этом городе и его окрестностях и объявили, что они не пойдут с ним дальше ни против Тиграна, ни против Митридата. Этими несогласиями в римском лагере воспользовался Тигран для того, чтобы снова утвердиться в своем царстве, а Митридат с В тыс. всадников вторгся в Понт и взывал к народу о мщении и изгнании врага отечества. Ом разбил в 67 г. подчиненного Лукуллу полководца Триария у Целлы и снова овладел всем своим царством. Вскоре после этого поражения в лагеря Лукулла пришла весть о том, что народ в Риме постановил дать отставку отрядам Фимбрии из-за истечения законного срока их службы и передать верховное начальство в Вифинии и Понте одному из консулов текущего года и консул Маний Ацилий Глабрион уже высадился в Азии как преемник Лукулла. Тут в войсках Лукулла исчез всякий порядок. У Талавры в Малой Армении против него стоял Митридат, и Тигран уже был на пути для соединения с ним. Лукулл потребовал помощи от наместника Киликии, К. Марция, но получил отказ; он просил Глабриона принять порученное ему народом начальство, но Глабрион не решался взять на себя это опасное дело. Таким образом, Лукуллу пришлось пока сохранить за собой командование. Чтобы воспрепятствовать соединению обоих царей, он двинулся против Тиграна. Но дорогой легионы Фимбрия возмутились и расстроили свои ряды, утверждая, что им уже дана отставка и что Лукулл не имеет более права приказывать им что-либо. Всеми покинутый военачальник обращался с просьбами к каждому в отдельности, перебегал униженно и со слезами на глазах от одной палатки к другой и с мольбами останавливал солдат; но все наотрез отказывались за ним следовать. Солдаты бросали перед ним свои пустые кошельки и говорили, чтоб он один сражался с неприятелями, так как он один умеет и обогащаться. Наконец фимбрийцы дали себя уговорить другим солдатам и согласились остаться еще на лето, но с тем, что если в течение этого времени не представится случая к битве с неприятелем, то он должен их отпустить. Так и случилось. Солдаты оставались в сборе до осени, но Лукулл не мог употребить их в дело, между тем как конница Митридата рыскала по всей Каппадокии вплоть до Вифинии. «Что при таких обстоятельствах римское войско невредимым возвратилось из Армении в Малую Азию, то это составляет верх военного искусства и, по нашему мнению, оставляет далеко за собой отступление Ксенофонта. Успех римского отступления более всего, конечно, объясняется превосходством римской и негодностью восточной тактики; но, во всяком случае, дело это должно упрочить руководителю этого движения почетное место среди военных знаменитостей первой величины. Если имя Лукулла в числе их обыкновенно не встречается, то обстоятельство это, по всей вероятности, должно быть приписано только тому, что, с одной стороны, до нас не дошел никакой сколько-нибудь сносный военный отчет о его походах, а с другой стороны, в войне значение придается главным образом окончательному результату».

Окончательный же результат восьмилетнего похода, на первый взгляд, действительно был равен нулю. Лукулл сообщал в Рим, что все царство Митридата находится в его власти; затем явились посланные от сената для устройства провинции в Понте, но они застали его снова во власти Митридата и при этом убедились, что Лукулл не может даже самим собой располагать свободно и вынужден сносить всяческие обиды и посрамление со стороны своих собственных солдат. Вскоре прибыл Помпей, которому после окончания войны с пиратами поручено было, вместо Глабриона и Лукулла, верховное начальство в войне с Митридатом (66), и принял в свое ведение армию и провинции Лукулла. Друзья обоих мужей устроили свидание между ними в одной деревушке в Галатии. Перед обоими полководцами несли, в знак одержанных ими побед, лавровые венки. Ветки в пучках Помпея от жары завяли. Когда ликторы Лукулла это заметили, то они дали ликторам Помпея несколько из своих свежих и зеленых веток. Подобно тому, как здесь Помпей венчался лаврами Лукулла, так он и в предстоящей войне пользовался плодами трудов Лукулла; он без больших усилий пожинал там, где Лукулл долгие годы сеял и насаждал. Лукулл уничтожил лучшие войска неприятеля, истребил его флот, овладел и частью разрушил важнейшие его укрепления, отучил римского солдата от страха перед отдаленным Востоком и его полчищами; для Помпея уже немного оставалось дела.

Свидание между обоими неприязненными друг другу полководцами не привело к соглашению. Лукулл не мог подавить в себе чувства обиды по отношению к человеку, который явился затем, чтобы отнять у него заслуженные лавры; Помпей же был не такой человек, чтобы быть справедливым в отношении к сопернику своей славы. При расставании недружелюбие между ними только усилилось. Помпей отрицал у своего предшественника всякие заслуги и отменил почти все учреждения его в Малой Азии; из войск его он оставил ему только 1 600 человек, которые должны были следовать за ним в Рим участвовать в его триумфе. Таким-то образом оставил поприще своей славы глубоко оскорбленный Лукулл, жертва мятежа и козней, затеянных против него алчностью лихоимствующих всадников и честолюбием Помпея. В Риме, куда он прибыл в 66 г., его ожидали новые огорчения. Почти три года ему пришлось дожидаться за городом разрешения праздновать триумф. Помпей опасался, чтобы многочисленные богатые Лукулловы трофеи не обнаружили, так как на его долю их пришлось значительно меньше. Ввиду этого он побудил трибуна К. Меммия, который был у него квестором в Испании, обвинить Лукулла в сокрытии общественных денег и тем помешать его триумфу. Лукулл был оправдан, и триумфальный въезд его совершился, наконец, в 63 г. Добытые у неприятеля оружие и другие военные орудия были гак многочисленны, что заняли бы в поезде слишком много места; Лукулл поэтому выставил их для обозрения во фламинском цирке. В триумфальном шествии видны были несколько панцирных армянских всадников, которых римляне всего более боялись и которые менее всех оказались опасны, затем 10 боевых колесниц, 60 друзей и полководцев побежденных царей, 110 продолговатых кораблей с железными носами, далее золотая статуя высотой 6 футов и осыпанный жемчугом щит Митридата, 30 носилок с серебряной утварью, 32 с золотыми чашами, оружием и монетами. Позади людей, несших все это, следовали мулы, из которых 8 были навьючены золотыми постелями, 56 – серебряными слитками, 77 – серебряными монетами ценностью в 2 млн. 700 тыс. драхм. На особых досках были обозначены суммы, выданные им частью Помпею на ведение войны с пиратами, частью сданные казначеям республики или розданные солдатам. В заключение он устроил для города пиршество, на которое им употреблено было более 100 тыс. бочек вина. Но в целом триумфальное торжество из-за запоздалости своей потеряло значение и не встретило особенно радостного участия.

Сенатская партия хотела выставить Лукулла главным вожаком против Помпея, который своим положением и подвигами на Востоке получил опасное преобладание, и Лукулл действительно, по возвращении Помпея с Востока (62), выступал противником его по разным случаям; но он не имел особенной склонности к борьбе партий с ее страстями и принимал в ней участие лишь настолько, насколько его вовлекал в эту борьбу сенат. Он испытал достаточно огорчений на своем веку и хотел провести остаток своих дней в покое; притом же он не чувствовал себя настолько сильным, чтобы с успехом противостать соединенному могуществу Помпея, Цезаря и Красса, которые в 60 г. составили первый триумвират с целью властвовать над республикой. Лукулл умер в конце 57 г.

Во время удаления от общественных дел Лукулл предавался расточительности и роскоши, вошедшим в пословицу. Средствами для подобного образа жизни служил несметные богатства, полученные им отчасти по наследству от отца и родственников, отчасти в войнах Суллы, главным же образом во время восьмилетнего командования своего в третьей Митридатской войне, причем, однако, нельзя было сказать, чтобы он обогатился несправедливым или недостойным путем. Он тратил громадные суммы на возведение грандиозных построек, искусственных садов и купален, на собирание картин, статуй и других произведений искусства. Кроме роскошного помещения в Риме, приспособленного к большим пиршествам, он обладал в окрестностях города знаменитым садом, который был задуман в таких больших размерах, что был окончен только в царствование императора Клавдия. Сад этот и в последствии еще назывался Лукулловым. Он владел множеством вилл, среди которых самыми знаменитыми были построенные у Тускулума и у Мизенума или Вайи в Кампании. Первая из них, которая вследствие великолепия своего по преимуществу носила название Лукулловой виллы, представляла чудесные места для прогулок и открытые столовые с прелестнейшими видами. Когда его однажды посетил там Помпей и неодобрительно заметил, что вилла эта устроена совершенно удобно для лета, но что она для зимы непригодна, на что Лукулл возразил, смеясь: «Неужели ты считаешь меня глупее журавлей и аистов, которые меняют свои жилища с временами года?» Его вилла близ Мизенума принадлежала прежде Г. Марию, а потом матери Гракхов; Лукулл отделал эту виллу с величайшей роскошью. Он строил дачи у самого моря, сооружал вокруг них плотины, прорывал каналы и прорубал скалы, чтобы расширить пределы моря. В этих виллах было собрано все, что самому прихотливому сластолюбцу могло доставлять чувственное и умственное наслаждение. В садах созревали самые редкие плоды, в том числе вишни, которые он впервые привез из Понта в Италию; зверинцы снабжали его стол самой дорогой дичью, пруды – самой изысканной рыбой; погреба его были наполнены превосходнейшими винами. В столовых красовались картины, статуи и бюсты знаменитейших художников, драгоценные пурпуровые скатерти, золотые с самоцветными камнями кубки и иная дорогая утварь. Во время пиров гостей увеселяли музыкой, пением и танцами. Для лиц, участвовавших в этих представлениях, было припасено несметное множество дорогих нарядов. Однажды какой-то претор, пожелавший дать блистательный спектакль, просил у него пурпурных мантий для хора; Лукулл отвечал, что он посмотрит, и если у него таковые найдутся, то одолжит их ему. На другой день он передал претору 200 пурпурных мантий.

Даже когда у Лукулла не было гостей, стол его был уставлен различными яствами и изысканнейшими лакомствами. Когда однажды он обедал один и для него был приготовлен сравнительно простой стол, то он, рассерженный, призвал раба, на котором лежали заботы о столе. Когда последний стал извиняться тем, что предполагал, что Лукулл не пожелает роскошной трапезы, так как никто в этот день не был зван, то Лукулл ответил: «Как же ты не знал, что сегодня Лукулл в гостях у Лукулла?» Известен еще один случай: Цицерон и Помпей встретили однажды Лукулла на рынке. Они напросились к нему в гости и пошли с ним в дом его, но с условием, что он ради них не сделает никаких особых распоряжений. Он сначала возражал и просил, чтобы они навестили его лучше в другое время; но они настаивали на том, чтобы идти к нему сейчас же, и не давали ему даже поговорить с рабом своим, чтобы он не мог заказать ничего необыкновенного. Они дозволили ему, по его просьбе, только то, чтобы он, в их присутствии, сказал одному из своих людей, что они будут обедать в зале, носившем название «Аполлон». Когда рабы услыхали название этой столовой, то они уже знали, сколько должен стоить обед, и каковы должны быть его приготовление и устройство. Обед же в «Аполлоне» стоил обыкновенно 50 тыс. драхм. Столько и было израсходовано в этот раз, и оба гостя не мало дивились как сумме издержек, так и быстроте приготовлений.

Впрочем, Лукулл, при всей своей роскошной жизни, не ушел исключительно в чувственные наслаждения; для этого он был слишком хорошо и высоко образован. Он охотно занимался научными предметами, часто сходился с учеными, художниками и философами. Его богатая библиотека была открыта для каждого и привлекала в его дом многих ученых мужей, в особенности греков. Художники и поэты находили в нем мудрого покровителя, как, например, поэт Архиас, который воспел походы Лукулла в Азию. Лукулл сам написал в молодости историю Марсийской войны, и притом на греческом языке, на котором говорил и писал так же свободно, как и на латинском; впоследствии он ограничивался только чтением.

Его приятный покой среди телесных и душевных наслаждений не был нарушаем никакими раздорами. В отношении друзей своих он бывал снисходителен и миролюбив, а обиды быстро прощал. С Помпеем, который причинил ему немало огорчений, он впоследствии состоял в дружественных отношениях; не одному врагу он оказывал помощь и покровительство. Со своим братом он всегда оставался в искренней дружбе; но обе жены его Клодия и Сервилия, своим распутным поведением огорчали его в такой степени, что он вынужден был развестись с ними. Вторая его жена, Сервилия, сводная сестра Катона Младшего, родила ему сына, который вырос под опекой Катона и Цицерона и был убит в битве при Филиппах в 42 г.

Лукулл умер, как уже сказано, в конце 57 г., после того, как он, незадолго до смерти, как рассказывают, впал в душевную болезнь. Брат Марк еще при жизни его должен был принять на себя управление его имуществом. Смерть его возбудила в народе величайшее сочувствие Народ массами собрался на его похоронах и требовал, чтоб останки его были погребены на Марсовом поле, где похоронен и прах Суллы. Но М. Лукулл добился позволения похоронить его в его поместье Тускулум, где уже сделаны были все приготовления к тому. Вскоре потом умер и Марк.