27. Тиберий Семпроний Гракх

27. Тиберий Семпроний Гракх

Сципион Эмилиан, разрушитель Карфагена, как цензор молил богов, чтобы они не приумножали более римского государства, а охраняли его. Это изменение цензорской молитвы коренилось, надо думать, в том же тревожном предчувствии грядущей гибели его отечества, которое заставило его проливать слезы при виде горящего Карфагена Римляне распространили свое господство на три части света ни один народ и ни один царь от Евфрата до Геркулесовых столбов не могли более серьезно угрожать их владычеству, но разраставшийся внутри государства недуг должен был в таких патриотах, как Сципион, вызывать тревожные думы о будущем. Раздвигая более и более свои пределы извне римское государство не следовало естественному росту в своем внутреннем развитии. В II в. появляется сенатская олигархия так называемых нобилей (nobiles), в которую входили представители богатых римских домов – Сципионов, Семпрониев, Валериев, Клавдиев, Эмилиев и др. Этот нобилитет сомкнулся в крепко сплоченную касту и пользовался высшей правительственной властью преимущественно в своих интересах, так что в управлении государством нельзя было и думать о благотворном, согласном действии всего гражданства в совокупности. Народ существовал как бы только для того, чтобы в избирательных собраниях подавать голоса за представителей этого нобилитета, а те, со своей стороны, не упускали случая обеспечивать себе расположение толпы лестью, раздачей хлеба и блестящими народными празднествами. Должности давали им достаточно возможности обогащаться за счет государства, и в особенности за счет угнетаемых провинций, и при тогдашнем упадке нравов, при страсти к наживе и к наслаждениям нобили не пропускали такой возможности мимо рук. О чести и благе государства большая часть членов этой касты мало заботилась, так что ко времени разрушения Карфагена и в последовавшие затем десятилетия управление римского государства приняло такой характер, который должен бы лишить правительствующий класс необходимого уважения и рано или поздно привести государство к гибели.

Особенно опасно сложились в римском государстве экономические и социальные отношения. Богатство сосредоточилось в руках заправлявшего государством нобилитета и занимавшихся оптовой торговлей и денежными операциями всадников. При этом под сословием всадников разумели тогда уже не служилую гражданскую конницу, а особое сословие богатых деловых людей. Помимо этих двух сословий, в Риме находилась еще только неимущая и праздная чернь. Вследствие сосредоточения денег в немногих руках почти совершенно исчезло в Италии зажиточное среднее сословие. Богачи скупали или противозаконно захватывали одно мелкое крестьянское имение за другим и обрабатывали свои обширные поместья (latifundia) с помощью огромной массы рабов. Обедневшая толпа стремилась в Рим и питалась здесь подачками и милостью богачей. Подобно тому, как в прежние столетия экономические неустройства дали первый толчок к борьбе патрициев и плебеев, так и теперь эти же неустройства снова вызвали ожесточенную борьбу между нобилитетом, или сенатской партией, и народом, борьбу, приведшую на этот раз не к благодетельному соглашению, а к кровавым междоусобиям и под конец к падению свободы.

Люди более благоразумные и здравомыслящие в среде знати сознавали опасность, сопряженную с исчезновением свободного крестьянства и с резкой противоположностью между богатым и бедным классом граждан, и хотели, чтобы общественные неурядицы были улажены; но они не имели мужества серьезно приняться за дело и поразить зло в самом корне. Даже Сципион Эмилиан, более всех, казалось, призванный быть избавителем, отступил перед этой задачей. И вот не зрелый муж, а юноша, в великодушном увлечении, взял на себя трудное дело – уничтожить пропасть между богатыми и бедными, снова создать в Италии свободное крестьянство путем раздачи неимущим гражданам государственных земель, находившихся большей частью во владении знатных. Благородный этот юноша был Тиберий Семпроний Гракх.

Тиберий Семпроний Гракх принадлежал к благородному, высокочтимому дому. Его прадед известен как дельный полководец в войне с Ганнибалом; отец его, бывший цензором и дважды консулом и пользовавшийся большим уважением у знатных и незнатных, был женат на Корнелии, дочери старшего Сципиона, одной из образованнейших и замечательнейших женщин Рима. Доказательством тому, как счастливо жил он в браке с ней и как высоко почитал он свою супругу, служит предание, по которому он пожертвовал для нее своей жизнью. Рассказывают, что он однажды поймал на своей постели! двух змей, и когда гадатели объявили, что или он, или супруга его должны умереть, – он, если умертвит змею-самца, она, если умертвит змею-самку, – то он без лишних слов убил змею-самца, дабы спасти жизнь своей супруги, и вскоре затем умер. Он оставил жену свою с двенадцатью детьми, из коих девять умерли еще в юношеском возрасте. В живых остались два сына, Тиберий и Гай, и дочь, вышедшая впоследствии замуж за Сципиона Эмилиана. Вдова отвергла руку Птоломея Египетского и посвятила свою жизнь, в память о дорогом супруге, исключительно воспитанию своих детей. При заботливом уходе умной и высокообразованной женщины оба ее талантливых сына, составлявших ее единственную гордость, стали отличными людьми и получили то тонкое греческое и национальное образование, которое в сципионовских кругах было в ходу. Тиберий, старший из обоих Гракхов, был натурой кроткой и спокойной, с образом мыслей доброжелательным и человеколюбивым, полон простоты и нравственной строгости. Мужество свое и храбрость он доказал, еще будучи 17-летним юношей, когда он под начальством своего шурина Сципиона участвовал в походе на Карфаген. При взятии города приступом он вместе с неким Фаннием первым взобрался на стену. Тогда же он приобрел и общую любовь в войске. В течение последующих лет он был избираем в коллегию авгуров, несмотря на свою молодость, больше по причине его личных качеств, чем благородства происхождения.

В 137 г. Гракх в качестве квестора сопровождал консула Манцина в войне против Нумандии. Когда войско было окружено нумантийцами и казалось безвозвратно погибшим, то нумантийцы, которым вероломство римских полководцев по опыту было слишком хорошо известно, объявили просившему о перемирии и мире консулу, что они доверяют лишь Тиберию Гракху и с ним одним хотят вести переговоры. Этим доверием молодой человек обязан был отчасти слуху о своей собственной честности, отчасти памяти своего отца, правившего прежде испанской провинцией мудро и справедливо. Тиберий заключил с неприятелем договор и тем спас жизнь и свободу 20 тыс. граждан, не считая прислуги и многочисленного обоза. Нумантийцы забрали в римском лагере все вещи как добычу. Тут были также счета Тиберия и записки по его квесторской должности. Чтобы получить их обратно, он с несколькими из своих друзей вернулся назад, после того как войско отошло уже на некоторое расстояние, и вызвал начальство нумантийцев за город. Он просил их о выдаче его счетов, дабы он мог представить отчет о своем управлении и не давать своим врагам повода оклеветать его. Нумантийцы пригласили его в свой город, и когда он некоторое время стоял в раздумье, то они подошли к нему, взяли его радушно за руки и убедительно просили не считать их более врагами и доверять им как друзьям. Когда Гракх последовал за ними в город, то они подали ему завтрак и просили его сесть и откушать с ними. Затем они возвратили ему счета и дозволили из остальных вещей взять что ему угодно. Он, однако, не взял ничего, кроме фимиама, который ему нужен был при публичных жертвоприношениях, и после этого расстался с нумантийцами как с добрыми друзьями. Впрочем, римский сенат отверг договор Гракха и выдал нуманийцам консула раздетого и связанного; то обстоятельство, что сенат не отважился выдать самого Гракха и остальных высших начальников, служит доказательством его влияния и той любви, какой он пользовался в народе.

Неутверждение договора, во всяком случае, возбудило неудовольствие Гракха; но едва ли справедливо думать, как иные полагают, что это обстоятельство побудило его к составлению поземельного закона и к оппозиции сенатской партии; равным образом нельзя допустить, чтоб его на этот смелый шаг натолкнула мать его Корнелия, будто бы тем, что она, с целью расшевелить честолюбие своих сыновей, укоряла их, что ее все еще называют лишь те щей Сципиона Эмилиана, а не матерью Гракхов. Нет сомнения, что первые и самые сильные побудительные причины нужно искать в нем самом, в добродушной мягкости его сердца, в сочувствии страданиям бедного угнетенного народа и в мечтательном порыве помогать всякому. Его брат Гай писал в одной книге, что когда Тиберий на пути в Испанию проезжал через Этрурию и там видел опустошенные страны и толпы рабов, обремененных цепями, обрабатывающих обширные поместья богачей и пасущих бесчисленные стада, то он тут впервые проникся мыслью о необходимости изменить это положение вещей и снова населить Италию свободными людьми. На эту решимость оказало влияние честолюбие молодого человека, а затем одобрение и поощрение его матери и окружавших его греческих философов. Выдающиеся люди в государстве, которым он высказывал свое мнение, выражали ему сочувствие, как тесть его Аппий Клавдий, старший жрец П. Красс Муциан и его родной брат П. Муций Сцевола, оба пользовавшиеся большим уважением как честные люди и отличные юристы, далее К. Метелл, победитель Македонии и ахейцев, высокоуважаемый за свои военные подвиги и как образец древних нравов и благочестия.

10 декабря 134 г. Гракх стал народным трибуном на 133 г., в течение которого он предполагал провести свои реформаторские планы, Тотчас вслед за вступлением в должность он выступил с поземельным законом, который, в сущности, был возобновлением Дициниева аграрного закона от 367 г., остававшегося почти без применения. Законом этим определялось, чтобы из государственных земель, которыми по большей части завладели отдельные нобили и пользовались безвозмездно, как частной собственностью, никто не обладал более чем 500 югеров; сверх того на долю каждого состоящего под отцовской властью сына должна быть предоставлена еще половина, но в целом никто не должен обладать более чем 1 тыс. югеров. Освобождавшаяся вследствие этой меры земля должна была, с вознаграждением за возведенные на ней сооружения, быть отобрана государством и роздана участками в 30 югеров за умеренную плату небогатым гражданам и италийским союзникам в виде неотчуждаемой наследственной аренды.

Законопроект отличался умеренностью и вообще был справедлив. Государство имело право отобрать принадлежащие ему земли, тем более что те, кто пользовались ими, не вносили за них никакой платы, и притом открывалась возможность противодействовать нарастанию бесполезной опасной черни; к тому же закон оставлял богатым землевладельцам все еще обширные поместья.

Прежде чем подвергнуть свой закон народному голосованию, Гракх рассуждал о нем в ряде предварительных собраний. О том, как он на этих собраниях выступал перед народом, свидетельствует отрывок из его речи, сохранившийся у Плутарха: «Дикие животные, водящиеся в Италии, – говорил он, – имеют свою берлогу, у каждого свой кров и свое пристанище; но те, кто сражаются и умирают за Италию, кроме воздуха и света, ничего другого за собой не имеют. Без домов, без определенного местопребывания скитаются они с женами и детьми, и лицемерят те полководцы, которые в битвах призывают воинов отважно сражаться за свои гробницы и святыни; ведь ни у кого из них нет родного алтаря, ни у кого из стольких тысяч римлян нет гробницы его предков. За чужое благоденствие и богатство сражаются и умирают они, именуемые владыками мира и, однако, не обладающие ни одним клочком земли». Против таких речей, произносимых с вдохновением и глубоким чувством перед народом, не мог устоять никто. Аристократы отказались от попытки победить его в словопрениях и прибегли к обычному способу устранить неприятные законопроекты. Они расположили в свою пользу товарища Гракха, народного трибуна М. Октавия, обещавшего выступить против закона. Октавий был серьезно убежден во вреде Гракхова предложения, но едва ли стал бы он противиться ему по собственному почину, так как он был другом и товарищем Гракха. Но настоятельные просьбы сильных побудили его, наконец, к тому, что он еще в предварительном собрании заявил, что противопоставит закону свое возражение. Напрасно Гракх умолял его отказаться от этого намерения, напрасно обещал, что готов возместить ему убыток, какой он лично потерпит от закона. Так как Октавий оставался непреклонен, то Гракх усилил строгость своего закона, исключив из него постановление о вознаграждении, имеющем быть выданным богатым; в то же время он эдиктом приостановил все должностные действия правительственных мест и лиц и наложил свою печать на государственную казну, пока по его закону не будет принято решение.

В день подачи голосов Октавий запретил писцу прочитать закон. На неотступные просьбы Гракха не мешать ему спасти Италию он твердо отвечал, что именно о том, каким образом может быть спасена Италия, мнения расходятся. Народная и аристократическая партии были в сильнейшем возбуждении. Богачи массами стекались на место и начали срывать и опрокидывать избирательные урны; толпа с шумом напирала им навстречу, и дело, вероятно, дошло бы до кровавого столкновения, если бы не два консульских мужа, Манлий и Фульвий, со слезами на глазах просивших Гракха прекратить дело в народном собрании и дальнейшие переговоры вести в курии с сенатом. Гракх с этим согласился; но когда он в сенате вместо миролюбивой предупредительности встретил лишь насмешки и оскорбления, то возвратился в народное собрание. Здесь он снова, взяв в волнении Октавия за руки, в дружественных выражениях просил его уступить и согласиться на справедливые требования народа. Но Октавий отклонил его просьбу. Тогда Гракх объявил, что он видит лишь одно средство спасения, чтоб один из них оставил должность трибуна. И тут он предложил противнику собрать сначала о нем голоса народа; он, если народ того хочет, тотчас удалится в частную жизнь. Октавий отказался. Тогда Гракх возвестил, что он завтра будет собирать голоса об Октавии, если он до тех пор не переменит своего мнения, и распустил собрание.

Когда народ на следующий день собрался, то Гракх еще раз напрасно пытался переубедить Октавия. Тогда он предложил отрешить от должности того трибуна, который враждебно настроен против народа, и тотчас же пригласил собравшихся подавать голоса. Когда из 35 триб 17 уже высказались против Октавия, и он, следовательно, если бы прибавилась еще одна триба, был бы отрешен от должности, то Гракх велел остановиться, подошел к прежнему другу, обнял и поцеловал его и самым убедительным образом просил его не быть столь беспощадным к самому себе и не навлечь на него, Гракха, укора в столь жестоком и мрачном поступке. Октавий был тронут, и на глаза его навернулись слезы. Он колебался и молчал некоторое время; наконец он ободрился и сказал не без достоинства: «Пусть Тиберий делает что ему угодно». Таким образом, голосование пошло далее своим ходом, и Октавий был отрешен. Поземельный закон был проведен без затруднения, и выбрана была комиссия из трех человек, взявшая на себя осуществление закона: Тиберий Гракх, его тесть Аппий Клавдий и брат его Гай, который, однако, тогда не находился в Риме, а стоял под начальством Сципиона перед Нуманцией.

Осуществление же поземельного закона встретило большие затруднения, и сенат и вся аристократия в своем ожесточении прикладывали все усилия, чтобы всячески тормозить дело комиссии, на которую возложено было распределение земель. Закону они покорились волей-неволей, ибо тут ничего нельзя было поделать, но они открыто грозили, что виновник закона не избегнет их мести. Г. Помпей заявил, что в тот день, когда Гракх сложит свой трибунат, он привлечет его к суду; Гракху пришлось даже опасаться за свою личную безопасность, так что он не являлся более на площади без свиты в 3-4 тыс. человек, и когда один из его друзей умер, при несомненных признаках отравления, то он в траурной одежде вывел детей своих перед народом и просил его попечения о них и о матери их, так как он в своей жизни более не уверен.

Чтобы обезопасить свою личность и поддержать свой аграрный закон, Гракх старался привязать к себе народ новыми выгодами и надеждами и продолжить свою трибунскую должность, вопреки конституции, на следующий год. Он подавал виды на дальнейшие, к пользе народа направленные законы, имевшие отчасти целью также ослабление сената, и когда в то время Эвдем Пергамский доставил в Рим завещание умершего царя Аттала III, в коем римский народ объявлен был наследником царя, то Гракх сделал предложение, чтобы распоряжение царскими сокровищами не было предоставлено сенату, а чтобы они были распределены среди народа. Такое предложение задело сенат за живое, и Помпей встал и сказал, что он сосед Тиберия и знает, что Эвдем из царских сокровищ принес ему диадему и пурпурную мантию, как будто он намерен сделаться царем в Риме.

Выбор трибунов издавна был назначаем на июнь или июль, быть может, для того, чтобы народ, занятый жатвой в поле, не мог в большом количестве прибыть в город к избирательным комициям. Так и на этот раз, когда Гракх снова добивался трибуната, избирательное собрание состояло по большей части из городского класса народа. Но и этот последний оказался преданным Гракху, и уже первые трибы высказались в его пользу, когда аристократы, устроили беспорядок и раздор, так что собрание, по предложению Гракха, было прервано и отложено на следующий день. Остаток дня Гракх употребил на то, чтобы усилить рвение народа в свою пользу и в пользу своего дела. Он надел траурное платье, снова явился на форум со своими малолетними детьми и со слезами поручил их народу. Он опасается-де, что противники ворвутся к нему ночью в дом и убьют его. Это произвело на народ такое впечатление, что он толпами расположился вокруг его дома и всю ночь караулил его.

Когда Гракх на утро следующего дня отправился в народное собрание к Капитолию, то различные дурные предзнаменования возбудили в нем и в его провожатых изумление и тревогу. При выходе из дома он задел ногой за порог, так что содрал ноготь с большого пальца на ноге и кровь показалась через подошву. Когда он прошел дальше некоторое расстояние, то слева над крышей показались дерущиеся вороны; от одного из них камень полетел прямо на Тиберия и упал у его ног. При виде этого и самые отважные призадумались и остановились. Но в то же время многие из друзей прибегали к Тиберию из Капитолия и просили его спешить, так как дела там обстоят хорошо. Он был встречен народом с восторгом и со всевозможными доказательствами любви. Начались выборы, и снова последовал протест. Поднялся шум и гам. Тогда приверженец Тиберия, Фульвий Флакк, из сената взошел на возвышенное место и сообщил, что в сенате, собравшемся в храме Верности, близ храма Юпитера, противники Гракха решили убить его и с этой целью вооружили толпу рабов и клевретов. При этом известии стоявшие вокруг Тиберия опоясали свои тоги, сломали колья ликторов, сдерживавших народ, и раздали сломанные палки, дабы ими отразить нападающих. Так как вдали стоявшие не знали, что произошло, и расспрашивали, то Тиберий положил руку на голову, чтобы среди шума дать таким образом заметить, что голова его в опасности. Когда противники это увидели, то они побежали в сенат и рассказали, будто Тиберий требует диадемы. Все пришли в беспокойное волнение, и верховный жрец, Сципион Назика, потребовал от консула Муция Сцеволы, чтобы он спас государство и уничтожил тирана. Сцевола спокойно ответил, что он не прибегнет ни к каким насильственным действиям и ни одного гражданина не лишит жизни без суда; если же народ, увлекаемый Тиберием, постановит что-либо противозаконное, то он сочтет это не имеющим силы. Тогда Назика вскочил и воскликнул: «Так как консул изменяет государству, то следуй за мною, кто желает спасти законы!» – с этими словами он надел на голову край верхнего платья и поспешил к Капитолию. Все за ним последовавшие намотали тоги на левые руки и оттесняли стоявших на пути. Тем временем провожатые сенаторов принесли из дому веревки и дубины; сами они схватили стулья и остатки скамей, сломанных бегущей толпой, и напирали на Тиберия и окружавшую его массу. Народ все еще испытывал такую робость перед сенаторами, что все расступились без борьбы и сопротивления. Аристократы разбивали все, что им попадало под руку. Сам Тиберий бежал, оставив свое верхнее платье; но перед Капитолийским храмом он споткнулся и упал на груду убитых. Прежде чем он мог опять встать на ноги, один из его товарищей, П. Сатурей, ударил его ножкой от скамьи по голове; второй смертельный удар приписывал себе Л. Руф, похвалявшийся этим как доблестным подвигом. При этом погибло до 400 человек – все от камней и дубин и ни один от железа.

Этой кровавой сценой ненависть и гнев аристократов еще не удовольствовались. Они отказали брату Тиберия в дозволении убрать и ночью похоронить труп его, который они вместе с другими бросили ночью в Тибр. Из друзей убитого они некоторых изгнали без суда, других заключили в тюрьму и умертвили. Упорно защищали они свое кровавое дело, не переставая уверять раздраженный народ, что Гракх домогался царской власти. Тем не менее они были вынуждены сделать народу некоторые уступки. Поземельный закон Тиберия они должны были оставить в силе, а Сципиона Назику, виновника кровавой сцены, навлекшего на себя всю ненависть народную, они удалили из Рима, поручив ему посольство в Азии, где он, гонимый угрызениями совести, полный тревоги и беспокойства, скитался и вскоре умер близ Пергама.

отце своем, Сципионе Африканском, о своем любимом супруге и о зяте Эмилиане; с удивительным спокойствием, без скорби и слез, говорила она о страданиях и деяниях сыновей своих, которые, как она выражалась, в святилищах, где они были убиты, нашли достойные памятники – как будто речь шла о людях доисторических, о посторонних, совершенно чуждых ее сердцу. Вот почему иные, не сумевшие постичь ее великую душу и влияние высокого образования, полагали, что старость и тяжкое горе сделали ее безумной и бесчувственной. Опимий, обагренный кровью победитель Гракха, прожил свою старость в бесчестии и позоре. Посланный в 115 г. во главе посольства в Нумидию, он был подкуплен Югуртой, был обвинен и осужден; ненавидимый и осмеянный народом, который не простил ему его высокомерия и свирепой жестокости, он отправился в изгнание в Диррахиум, где и умер.

Со смертью Г. Гракха реакция восторжествовала, и правительственная партия воспользовалась своей победой, чтобы по возможности восстановить прежний порядок, существовавший до Гракхов, и упрочить свое олигархическое господство. Колонизация и раздача полей были прекращены; розданные уже общественные земли оставлены были за получившими их, и остальные государственные земли также были превращены в безоброчную частную собственность своих прежних обладателей. Наибольшую выгоду от этого превращения извлекла, само собой разумеется, богатая аристократия, которая не замедлила скупить мелкие крестьянские участки, сколько могла, или прогнать оттуда их владельцев. Таким образом, социальные отношения в государстве все более обострялись. Народ был пока угнетен и принижен; но с тех пор как на улицах пролита была кровь граждан, не было более мира, не было примирения между партиями. Дух возмездия зрел в тиши, и как только во главе угнетенных стал смелый, мужественный вождь, вновь завязалась борьба, которая в конце концов должна была разрешиться «силой и железом». Кому удавалось склонить на свою сторону войско, тот становился властителем республики.