24. Люций Эмилий Павл

24. Люций Эмилий Павл

Люций Эмилий Павл был сыном павшего при Каннах консула того же имени. Хотя он и не искал популярности посредством заискиваний перед народом, как это делали другие юноши, домогавшиеся почетных должностей, тем не менее он в 192 г, при выборах на должность курульного эдила одержал верх над двенадцатью другими соискателями, которые впоследствии, как говорят, все достигли консульства, Товарищем его был М. Эмилий Лепид. Оба они в этой должности отличались справедливой строгостью к недобросовестным арендаторам общественных пастбищ и на штрафные деньги, взысканные с этих лиц, соорудили позолоченные щиты на фронтоне храма Юпитера. Через год после этого Павл стал претором и получил в свое распоряжение Западную Испанию для ведения в ней войны против Лузитании. Он понес ощутимое поражение при городе Ликоне, но в следующем году загладил свою неудачу, разбив лузитанцев наголову. Победа эта действительно несколько успокоила Испанию, а в Риме сенат устроил в честь победителя благодарственный праздник. Павл оставил провинцию, не обогатившись от похода ни на один динарий, потому что он мало дорожил богатством, а, напротив, много расходовал и вовсе не заботился о сбережении своего имущества, несмотря на то, что последнее было незначительно, так что его едва хватило на уплату жене следовавшего ей после его смерти приданого. В провинции он оставил по себе такую добрую память, что народы, населявшие Западную Испанию, впоследствии избрали его своим патроном.

Только после многократных неудачных попыток Эмилий Павл добился консульства в 182 г. В следующем году, на который полномочия его были продлены, он начал войну против лигурийцев, разбойничавших на пространстве до Геркулесовых столбов и сильно мешавших торговле. Как только он расположился со своим 8-тысячным войском на земле неприятелей, они прислали к нему послов и запросили мира. Павл отвечал, что заключает мир только с теми, кто сдается ему; тогда они выхлопотали себе перемирие для того, чтобы связаться со своими, и в то же время просили, чтобы его войско не переходило через ближайшие горы за фуражом и дровами, потому что обработанные поля в той местности относились к их владениям. Полководец согласился. Но в это время неприятель, отправив послов только для того, чтобы обмануть римлян, собрал за упомянутыми горами все свое 40-тысячное войско и внезапно напал на римский лагерь. Павл едва мог устоять против превосходящих его сил. 15 тыс. лигурийцев полегли на месте; 2,5 тыс. были взяты в плен. Три дня спустя подчинились и представили заложников ингауны. Полностью уничтожить лигурийцев римляне не хотели, потому что они служили для Рима оплотом против движений галлов; но они положили конец их хищничеству. Эмилий снес стены их городов и не оставил у них ни одного более чем трехвесельного судна. При этом он освободил множество римлян и иностранцев, попавших в руки разбойников на море и на суше. За все эти подвиги Эмилий удостоился триумфа.

Впоследствии он неоднократно выступал кандидатом на консульскую должность, но неудачно; его истинно аристократическая натура, пренебрегавшая обыкновенными уловками и происками для получения должностей, не нравилась народу. Поэтому он по возможности устранялся от общественных дел и посвящал свое время отправлению должности авгура, в которой обнаружил большие познания, добросовестность и рвение, а также воспитанию своих детей. От первой жены он имел двух сыновей, перешедших, вследствие усыновления, в другие семейства; один из них – знаменитый впоследствии П. Корнелий Сципион Эмилиан – был усыновлен сыном Сципиона Африканского, а другой – сыном или внуком Фабия Максима Кунктатора. Оба сына от второй жены остались при нем. Кроме того, у него были три дочери, из которых одна вышла замуж за сына М. Порция Катона, другая – за Элия Туберона, превосходного человека, отличавшегося среди римлян благородством, с каким он переносил свою бедность. Элиев было 16, все родственники; они сообща владели одним маленьким домом и довольствовались одним имением; кроме того, они вместе со своими женами и многочисленными детьми пользовались одним очагом. Среди этих жен находилась и дочь Эмилия, которая не стыдилась бедности своего мужа, а, напротив, гордилась его добродетелью, бывшей причиной этой бедности. Любовь и забота Эмилия о своих детях были беспримерны в тогдашнем римском мире. Насколько позволяли ему общественные дела, он всегда присутствовал на уроках и занятиях и доставлял им самых лучших учителей. Они не только воспитывались, подобно своему отцу, в духе патриотизма и национальности, но и обучались самым тщательным образом греческим наукам и искусствам: греки давали им уроки грамматики, красноречия и философии, и, кроме того, они были окружены греческими скульпторами, живописцами, гимнастами и охотниками. Знаменитый греческий историограф Полибий, который после третьей Македонской войны был перевезен в Италию в числе тысячи знатных ахейцев, вероятно, состоял учителем при сыновьях Эмилия.

Через четырнадцать лет после своего первого консульства Эмилий был избран консулом вторично. Это случилось в то время, когда все хотели окончания ведущейся вяло третьей Македонской войны. Ему в это время было около 60 лет, но, обладая еще силой и энергией, он не имел особого желания снова выступать на общественном поприще; однако поддавшись уговорам своих молодых сыновей и зятей, родственников и многочисленных друзей, а также по настоянию народа, ежедневно собиравшегося массами перед его дверьми и с громкими порицаниями за отказ вызывавшего его на площадь, он наконец согласился выступить кандидатом и был избран консулом, Когда же на его долю выпало командование войсками в Македонской войне, то всеми овладела радостная надежда, что эта война при таком опытном главнокомандующем будет очень скоро окончена.

Рассказывают, что в то время когда он шел домой в сопровождении всего народа, торжественно приветствовавшего назначение его на этот пост, маленькая дочь его Терция вышла ему навстречу с заплаканными глазами и на вопрос его, что значит ее печаль, отвечала, нежно целуя и обнимая его: «Разве ты не знаешь, батюшка, что у нас умер Персей?» Дело шло о любимой собачке, носившей это имя, но Эмилий принял эти слова как благоприятное предсказание относительно войны с царем Персеем.

Филипп, озлобленный нападками римлян и вмешательством в его дела их надменных союзников, стал, после разгрома его Фламинином, снова тайно готовиться к войне, но до окончания этих приготовлений умер в 179 г. Персей, наследник его престола и его ненависти к римлянам, продолжал приготовления своего отца еще усерднее и в 171 г. начал войну с римлянами, имея весьма значительные боевые средства. Но эти средства были в слабой и нерешительной руке. Персею недоставало царственного духа, отваги и энергии его отца. Посвятив приготовлениям много времени и хитрости, он, когда наступила решительная минута, вдруг испугался энергичных действий и применения всех этих средств на деле. Самым низким и пагубным пороком его была скупость. Союзники, которых он привлек на свою сторону, большей частью покинули его из-за того, что он не желал расстаться со своими деньгами.

Несмотря на то, что Персей так дурно распоряжался своими средствами и вел войну крайне вяло и без надлежащего мужества, римляне все-таки не могли извлечь значительной выгоды из этого положения, римские полководцы неспособностью и нравственными недостатками еще более превосходили Персея. Для того чтобы приобрести популярность среди солдат и обеспечить себе их голоса на дальнейших выборах, они привели дисциплину в такой упадок, что войска сделались негодными для какого бы то ни было серьезного предприятия. Даже численность их сильно уменьшилась, потому что за деньги всякий солдат мог получить отпуск и отставку. Когда же на боевое поприще вступил Эмилий Павл, человек строгий к самому себе и своим подчиненным, и, по свидетельству современников, бывший почти единственным римлянином, не бравшим взяток, тогда в войске и в способе ведения войны водворился новый дух.

В Риме существовал в это время обычай, что человек, получивший главное начальство над войском, выражал в народном собрании благодарность за оказанную ему честь Эмилий, сделавшись главнокомандующим в Македонской войне, также собрал народ, но вместо благодарности объявил, что в первый раз он добивался должности консула потому, что сам желал этого сана; во второй же раз выступил кандидатом только потому, что римляне нуждались в полководце; поэтому он просил их не заботиться больше о его действиях в качестве военачальника, а ограничиться доставлением ему всех необходимых средств для ведения войны.

Сделав после этого самые тщательные приготовления, он отправился на место действия со своим претором Октавием, который должен был получить главное начальство над флотом. Первым делом его было восстановить дисциплину в распущенном и одичавшем войске; он собрал своих солдат и объявил, что каждый из них должен заботиться о следующих трех вещах: сохранении физической силы до последней возможности, содержании оружия в полном порядке и наличии при себе всего необходимого на случай неожиданных приказаний; обо всем остальном будет заботиться он, полководец, и те офицеры, которые будут приглашены им для участия в военном совете; поэтому солдатам остается молчать и повиноваться и быть готовыми по данному знаку приступить к немедленному исполнению долга. Для того чтобы приказания исполнялись в буквальном смысле и без шума, который мог бы поставить неприятеля в известность о намерениях римлян, Эмилий Павл сделал распоряжения, чтобы на будущее трибуны передавали данное приказание только первому полковнику, тот, в свою очередь, следующему и так далее по очереди. Часовым было запрещено выходить в караул со щитами. По объяснению главнокомандующего, эта часть вооружения была не нужна часовым в карауле, так как они выходили туда не для сражения, а только для того, чтобы в случае надобности призвать к оружию других; присутствие же щита вело к тому, что часовой, устав, опирался на свою пику, клал голову на край щита и, таким образом заснув, не замечал приближения неприятеля. Форпостам, которые до тех пор стояли под ружьем и с взнузданными лошадьми целый день, консул приказал сменяться в полдень для того, чтобы постоянно быть со свежими силами.

Строгие меры главнокомандующего произвели на солдат самое лучшее впечатление: они поняли, что во главе их стал истинно военный человек. Бездействие в армии прекратилось: тут точились мечи, там чистились шлемы, щиты, кирасы; одни примеряли вооружение и пробовали в нем гибкость своих членов, другие метали копья, третьи осматривали острие своих мечей; повсюду проявлялась воинственность, энергия, и можно было ожидать, что, в случае сражения, каждый выступит с твердой решимостью победить или умереть. Оба лагеря стояли друг против друга в Темпейской долине у горы Олимп, где Персей думал преградить римлянам переход из Фессалии в Македонию. Лагерь царя был укреплен самым старательным образом. Когда же Персей заметил, что с появлением нового полководца в римском лагере началась новая жизнь, то стал еще сильнее укрепляться и считал все предпринимавшиеся им меры недостаточно энергичными для борьбы с таким неприятелем. Несмотря на то, что с обеих сторон происходили такие усиленные приготовления, обе армии не вступали, однако, в бой довольно продолжительное время, и никогда еще, кажется, не случалось, чтобы две неприятельские армии так долго стояли друг против друга в таком спокойном положении. Так как прямое нападение на лагерь Персея представлялось слишком опасным, то Эмилий попытался обойти его с тыла окольной дорогой через горы, о которой он узнал через изменника. Совершить этот обход вызвались трибуны Сципион Назика, зять Сципиона Африканского, и старший сын Эмилия, Фабий Максим, бывший в то время еще совсем юношей. Во главе 5-тысячного избранного войска Эмилий приготовился к выступлению в Гераклеум, под предлогом намерения сесть там на корабли для опустошительного похода на македонский берег. Но как только наступила ночь, Назика с большими предосторожностями повернул в горы и благополучно достиг Пифиума, расположенного на Олимпе, на 6 тыс. футов над уровнем моря. Здесь он дал своим усталым войскам немного отдохнуть. Персей, которого в это время Эмилий отвлекал ложными нападениями, узнал о намерении римлян от одного перебежчика и поспешно отправил 12 тыс. человек для занятия высоты. По рассказу Полибия, этот отряд был застигнут римлянами во время сна и без труда сброшен вниз. Сам же Назика уведомлял в письме, что на высотах завязалась крайне ожесточенная и упорная битва, причем он сам убил копьем одного фракийского наемника, кинувшегося на него, и что, наконец, враги были сброшены, предводитель их, Милон, постыдно бежал без оружия и в одном нижнем белье.

Когда Персей узнал, что враги спустились в долину и обошли его лагерь, им овладел ужас, и он поспешил отступить в Македонию до самой Пидны. Тут, под стенами этого укрепленного города, решился он ожидать неприятеля и вступить с ним в решающее сражение.

Эмилий, соединившись с Назикой, двинулся прямо против неприятеля, но, увидав войска Персея, выставленные перед лагерем в боевом порядке, и убедившись, что они значительно превосходят численностью его армию, остановился в нерешительности, потому что не хотел втянуть своих усталых солдат в битву со свежими силами неприятеля. Но молодые знатные офицеры в его армии, и преимущественно Назика, были исполнены воинственного жара и настаивали тотчас же начать сражение для того, чтобы неприятель не успел выскользнуть из их рук. Консул отвечал Назике: «И я был некогда такого же мнения, как ты теперь, и как я думаю теперь, так будешь думать ты впоследствии. Долговременный опыт научил меня, когда следует драться и когда нужно воздерживаться от битвы. На виду у стоящего перед нами врага я не могу теперь же разъяснить тебе, по каким причинам нахожу более целесообразным сегодня остаться спокойным; поэтому спроси меня в другой раз; теперь же удовольствуйся ответом старого полководца». Юноша замолчал и подчинился, После этого Эмилий, замаскировав свои действия от неприятеля, беспрепятственно разбил лагерь.

Вслед за тем трибун второго легиона, Гай Сулпиций Галл, созвал с разрешения консула всех солдат и объявил им, что следующей ночью между вторым и четвертым часом затмится луна; при этом он объяснил им, что так как затмение происходит по законам природы, в известное время, то его можно заранее предвидеть и предсказать, и поэтому солдаты не должны смотреть на это естественное и необходимое явление как на неблагоприятное предзнаменование и тревожиться им. Затмение, действительно, случилось в указанное время (это было в ночь на 4 сентября по римскому календарю, 22 июня по календарю юлианскому), и римские солдаты, удивляясь мудрости Галла, наблюдали его без всякого страха; напротив, македоняне страшно испугались и объясняли себе исчезновение луны предзнаменованием погибели их царства и царя. Лагерь огласился криками скорби и отчаяния, продолжавшимися до тех пор, пока луна снова не появилась на небе.

На следующий день ни Персей, ни Эмилий, не имели желания драться, но случай ускорил развязку вопреки их желанию. Между обоими лагерями находилась маленькая река, из которой брали воду как македоняне, так и римляне; для охраны водоносов на обоих берегах перед лагерями были выставлены сильные караулы. До 9 часов вечера в этот день все было тихо и спокойно, потому что ми одна сторона не желала напасть на другую; вдруг одна вьючная лошадь из римского обоза ушла от своих сторожей и переправилась на противоположный берег; три солдата поплыли за ней вдогонку, а так как в это время два фракийца уже успели захватить ее, то римляне убили одного из них и вернулись с освобожденным животным. Но на берегу стоял караул из 800 фракийцев, и некоторые из них захотели отомстить за смерть своего соотечественника и потому переправились через реку. За ними последовали многие и наконец все. Тут произошла ожесточенная рукопашная схватка. Ходил слух, что Эмилий умышленно перегнал лошадь на неприятельский берег для того, чтобы навязать неприятелю бой и тем заставить Персея дать генеральное сражение, которое, благодаря случаю или согласно намерению полководца, действительно последовало, так как с обеих сторон двинулась на помощь своим масса солдат, и военачальники оказались перед необходимостью вывести из лагеря все войско. Без щита и панциря проходил Эмилий по рядам и сам осматривал своих солдат. Как только у него все было приведено в порядок, македонская армия тоже двинулась вперед.

Победоносное для римлян сражение не длилось и часа, дольше всех выдержали его три тысячи избранных воинов македонской фаланги; они бились до тех пор, пока не были изрублены все до единого, остальные падали во время бегства в громадном количестве, так что равнина до самого подножия горы была покрыта трупами, а река Левкос еще на следующий день катила окровавленные волны. Многие бежали также к морю и, попадав в воду, молили о спасении экипаж римского флота. Но так как римские матросы подъехали к ним на лодках и стали рубить их, то они поспешили обратно и нашли на суше жалкую смерть. Всего было изрублено здесь 20 тыс. человек. Из бежавших в Пидну около 6 тыс. человек попали живыми в руки неприятеля, а из рассеявшихся в бегстве были взяты в плен еще 5 тыс. человек. У римлян погибло не более 100 человек.

Между тем как римские воины с радостным ликованием и при свете факелов возвращались в свои палатки, украшенные плющом и лавровыми венками, сам полководец был погружен в глубокое горе, потому что из двух его сыновей, служивших в войске, младший, Сципион Эмилиан, которого отец особенно любил и который превосходил всех братьев удивительными способностями, пропал без вести. Отец не сомневался, что молодой человек из-за своей воинственности и пламенного честолюбия был убит. Весь лагерь разделял скорбь начальника; солдаты прекратили пиршества, и в то время как одни из них собрались перед палаткой отца, другие отправились искать пропавшего между трупами. В лагере стояла глубокая тишина, но на равнине беспрестанно раздавался громкий зов: «Сципион! Сципион!» Наконец, поздно ночью, когда уже исчезла почти всякая надежда, юноша вернулся в сопровождении нескольких воинов, покрытый свежей кровью неприятеля, Это был впоследствии столь знаменитый Сципион Эмилиан, разрушитель Карфагена и Нуманции.

Царь Персей бежал из Пидны в свою резиденцию Пеллу в сопровождении всадников, малодушно покинувших поле сражения. Когда пехота нагнала этих беглецов, то стала обзывать их трусами и изменниками, срывать с лошадей и избивать мечами. Царь испугался и скрылся с немногими приближенными. Чтобы не быть узнанным, он снял с себя пурпурную одежду и положил ее перед собой на лошадь, диадему же держал в руках. Наконец, он слез с лошади и повел ее за собой под уздцы, чтобы на ходу советоваться со своими друзьями. Но из этих друзей одни отставали под одним предлогом, другие под другим, тот останавливался завязать развязавшийся башмак, этот попоить лошадь, третий выражал желание сам напиться; мало-помалу все оставили Персея не столько из боязни врага, сколько опасаясь жестокости царя, который приписывал свое несчастье всем другим, только не себе. Когда, в довершение всего, он прибыл в Пеллу, убил там кинжалом своих обоих казначеев за то, что они позволили себе обратиться к нему с упреками и либеральными советами, тогда решительно все, за исключением трех приближенных, отдалились от него. Эти трое вместе с Персеем и его сокровищами бежали в ту же ночь по направлению к Амфиполису; из солдат последовали за ними всего пятьсот человек, да и те не из чувства преданности, а только соблазненные сокровищами, которые вез с собой царь. Из Амфиполиса Персей со своими богатствами, составлявшими в итоге две тысячи талантов, отправился на остров Самофракию и там искал приюта в храме Диоскуров.

Из Самофракии Персей надеялся добраться до Котиса во Фракии, несмотря на то, что претор Октавий стоял на якоре перед Самофракией с флотом Эмилия. Македонский царь привлек на свою сторону одного критянина, по имени Ороанда, и тот обещал ему взять его на свой маленький корабль с частью его сокровищ. Как истый критский мошенник, Ороанд нагрузил ночью на свое судно все богатство Персея, но когда в следующую ночь царь пролез сквозь узкое окошко в стене со своей женой и детьми и явился на берег, уже простыл след и корабля и Ороанда. С плачем вернулся царь в свое жилище, и так как положение его представлялось теперь совершенно безысходным, то он вместе со своим старшим сыном Филиппом сдался Октавию; младших детей его изменнически выдал Октавию уже прежде любимец царя Ион. Претор отправил Персея к Эмилию. В простом солдатском платье темного цвета, не имея около себя ни одного провожатого, ни одного из своих приближенных, явился македонский владыка в римский лагерь. Когда он вошел в палатку военачальника, Эмилий встретил его и подал ему руку Преемник Александра хотел было броситься перед ним на колени и с подобострастными воззваниями и мольбами протянул к нему руки; тут консул взглянул на него с видимой скорбью и негодованием и воскликнул: «Несчастный! Почему снимаешь ты с судьбы самое тяжелое обвинение и доказываешь своим поведением, что несчастье постигло тебя по заслугам? Почему позоришь ты мою победу, не выказывая себя благородным, достойным римского народа противником? Стойкая отвага заставляет врага смотреть на несчастного с высоким уважением, малодушие же даже в счастливом человеке служит для римлян предметом величайшего презрения».

Затем Эмилий передал пленника под надзор зятя, Элия Туберона.

После этой сцены консул долго сидел в глубокой задумчивости в своей палатке, приводя этим в изумление своих сыновей, зятей и несколько молодых офицеров, присутствовавших тут же. Наконец Эмилий обратился к ним и сказал: «Подобает ли человеку, одержавшему победу, радоваться своему счастью, когда от его руки пал народ, город, царство? Не должна ли, напротив, такая превратность судьбы убеждать победителя, что нет в мире ничего прочного и постоянного? Видя раздавленным в течение одного часа наследника того Александра, который был владыкой величайшего царства, видя, как царь, которого еще за несколько минут до этого окружали целые миллиарды воинов и телохранителей, теперь должен получать насущный хлеб из рук своих врагов неужели вы можете думать, что паше дело покоится на прочном, долговечном основании? Нет, прогоните от себя всякую суетную гордость и тщеславие и смотрите смиренно в будущее, в котором божество может послать каждому тяжелое испытание за счастье, которым он пользуется в настоящее время».

Эмилий блистательно исполнил свою задачу: через две недели после принятия начальства над войском он в битве, длившейся всего один час, уничтожил царство Александра Великого. В продолжение двух дней покорилась вся Македония, и вскоре после этого сам царь со своими детьми и сокровищами отдался в его руки. В Греции, где во время войны обнаружилось расположение к Македонии, Македонская партия подверглась повсеместному преследованию, и римляне потребовали выдачи тех, которые провинились дружескими отношениями с Македонией. Более тысячи благороднейших и почетнейших ахеян, в том числе и историограф Полибий, были вынуждены отправиться в Рим к ответу; их долго держали как пленников, не приступая к разбирательству дела, и только в 151 г. были отпущены на родину остававшиеся еще в это время в живых, около 300 человек.

Эпир, который один из всех греческих государств открыто перешел на сторону Персея, подвергся жесточайшему наказанию; Эмилий, совершив в это время путешествие по Греции для обзора художественных произведений достопримечательностей этой страны, получил от сената поручение разорить Эпирские города и отдать их на разграбление воинам. Такое поручение было противно его гуманной душе, но он должен был повиноваться. Прибыв с войском в Эпир, он потребовал к себе по десять знатнейших жителей от каждого города и приказал им выдать ему в назначенный день все золото и серебро, какое находилось в их домах и храмах; в каждый город послал он отряд солдат с офицерами для розысков и принятия золота. Когда наступил назначенный день, солдаты в один и тот же час начали опустошать и грабить города, так что в продолжение одного дня подверглись опустошению семьдесят городов и были обращены в рабство 150 тыс. человек. Это страшное разорение доставило каждому всаднику 400 динариев, каждому пехотинцу – 200.

День битвы при Пидне Полибий считает началом всемирного господства римлян.

Все образованные государства Востока очутились с этой поры в зависимости от Рима, так как его власти покорились добровольно также Египет и Сирия.

Окончив свою миссию на греческом полуострове, Эмилий отправился в Италию со всей своей армией, плененным царем и несметной добычей. Собственно для себя и своих солдат он из этой добычи не взял ничего, но отдал все квестору для внесения в государственное казначейство; только библиотеку македонского царя подарил он своим сыновьям и при раздаче почетных наград за храбрость вручил своему зятю, Туберону, серебряную чашу в 5 фунтов весом. Это было первое серебро, появившееся в доме Элиев. Когда Эмилий подплыл по Тибру к городу на царской галере в шестнадцать рядов весел, украшенной военными трофеями и пурпурными парусами, весь народ кинулся ему навстречу и приветствовал его с неописуемым восторгом. Но солдаты сильно гневались на своего военачальника за то, что он не дал им ничего из богатой македонской добычи, и поэтому не очень усердно поддерживали его притязания на триумф. Когда гражданский трибун Тиберий Севпроний предложил собравшемуся в Капитолии народу почтить Эмилия триумфом, солдаты начали шумно возражать и, может быть, склонили бы на свою сторону народ, если бы сенат и особенно почетный консул М. Сервилий не выступили с негодованием против этих злобных проявлений. Речь Сервилия так усмирила солдатчину и произвела такой переворот в настроении народа, что устройство триумфа было решено единогласно.

Триумф этот, один из самых великолепных, какие когда-либо праздновались в Риме, был распределен на три дня, из которых первого едва хватило на то, чтобы показать народу все отнятые у неприятеля статуи и картины, привезенные на площадь на 250 телегах. На второй день народ любовался провозившимся мимо него на множестве телег прекраснейшим и драгоценнейшим македонским оружием, сгруппированным по всем правилам искусства. За этими телегами следовали три тысячи человек с серебряной монетой в 750 сосудах, из которых каждый заключал в себе по три таланта; каждый сосуд несли четыре человека; другие несли чаши, рога для питья, кубки. Шествие третьего дня открыли трубачи звуками боевого марша. За ними следовали 120 жирных, предназначенных к принесению в жертву быков с вызолоченными рогами и украшенных лентами и венками; на их молодых вожаках красовались великолепные пояса, употреблявшиеся при жертвоприношениях, а сопровождали их мальчики с жертвенными чашами из золота и серебра. Далее несли золотую монету, которая, подобно серебряной, была размещена в сосудах, по три таланта в каждом; всего сосудов было 77. Вслед за тем несколько человек торжественно продвигались вперед с изготовленной по приказанию Эмилия священной чашей; она была из золота, весила 10 талантов и украшена была драгоценными камнями. Другие показывали народу художественно сделанные кубки самых разнообразных форм и другую посуду, употреблявшуюся за столом у Персея. Потом ехала колесница Персея, на которой лежали его оружие и диадема. В некотором отдалении от нее шли малолетние дети Персея – два мальчика и одна девочка, в сопровождении целой толпы дядек, учителей и воспитателей; все они со слезами протягивали руки к зрителям и заставляли делать то же самое малюток. Вид этих детей, еще не понимавших всей личины своего несчастья, возбуждал глубокое участие зрителей, так что многие не могли удержаться от слез. Сам Персей с женой шел вслед за детьми и прислугой в платье темного цвета, в македонской обуви. Неожиданное несчастье так ошеломило его, что он, казалось, потерял сознание. Позади царя двигалось множество его любимцев и приближенных; на их лицах выражалась глубочайшая скорбь, и, позабыв о своем собственном несчастье, они не переставали смотреть со слезами на своего злополучного государя. Персей просил Эмилия избавить его от позорного участия в триумфальном шествии, но Эмилий посмеялся над его малодушием и сказал: «Он давно мог избавиться от этого». Этим ответом он дал понять Персею, чтобы он смелым самоубийством избавил себя от позора; но мужественный совет пришелся не по вкусу македонскому владыке, и он, тешась надеждой, предпочел выставить себя напоказ, как часть отнятой у него добычи.

Вслед за царем несли 300 золотых венков, присланных Эмилию в виде победных наград разными городами Греции и Азии. Наконец, появился и сам победитель, стоя на великолепно украшенной колеснице, вызывая всеобщее уважение своим возрастом и почтенной наружностью; на плечах его красовалась вышитая золотом пурпурная мантия, в руке он держал лавровый венок. С лавровыми венками шло и все войско, следовавшее за колесницей полководца; оно было разделено по центуриям и когортам и, согласно обычаю, пело то насмешливые песни, то гимны в честь подвигов Эмилия. Каждый пехотинец получил после триумфа 100 динариев, офицер – вдвое больше, всадник – втрое. Чистыми деньгами Эмилий внес в государственное казначейство 120 миллионов сестерций – огромную сумму, какая когда-либо вносилась в римскую казну. Общественная касса так обогатилась благодаря доставленной Эмилием добыче, что с тех пор до 43 г. до P. X. римские граждане не платили никаких податей.

Персей, как военнопленный, был перевезен в Альбу на Фуцинском озере и там прожил еще довольно долго в самом бедственном положении; рассказывают, что он наконец лишил себя жизни – полным воздержанием от пищи, Рассказывали также, что солдаты, сторожившие его и питавшие к нему крайнюю ненависть, не давали ему спать, так что он наконец умер от упадка сил. Двое детей ею также умерли. Оставшийся в живых сын Александр отлично выучился, как говорят, токарному искусству и занимал должность писца у начальника города Альбы.

Но не только свергнутый с престола царь Македонии явил собой поразительный пример превратности человеческого счастья; то же самое представлял и его доблестный победитель в дне его триумфа. В то время когда он проезжал на своей победной колеснице, приветствуемый ликующим народом, под золотом и пурпуром его одежд таилась глубокая сердечная рана. Из двух сыновей его от второго брака, единственных наследников его имени, младший, мальчик двенадцати лет, умер за пять дней до триумфа, а через три дня после этого триумфа скончался и старший, четырнадцати лет. Эмилий заплатил судьбе за свои удачи.

Римлян привела в ужас такая жестокость судьбы, и они выказали несчастному отцу величайшее участие. Но Эмилий и в этом горе обнаружил стойкое, величавое мужество. Он созвал народ в собрание и произнес там речь как человек, не нуждающийся ни в каком утешении, но старающийся сам утешить своих сограждан в их соболезновании его несчастью. «Перед человеческой силой, – сказал он, – я никогда не робел; но из божественных сил я всегда боялся счастья, как существа в высшей степени изменчивого и шаткого, и особенно в теперешней войне, где оно сопровождало все мои предприятия подобно попутному ветру, я постоянно ожидал перемены к худшему. В один день я совершил плавание из Брундизиума в Корциру, через пять дней после того уже приносил богу жертву в Дельфах, еще пять дней спустя стоял во главе войска в Македонии. Сделав смотр этой армии, я немедленно приступил к делу, и через пятнадцать дней война была уже окончена блистательнейшим образом. Полный недоверия к судьбе из-за столь благоприятного хода вещей, я страшился, что на обратном пути меня постигнет какое-нибудь бедствие, так как после таких побед я вез с собой огромное победоносное войско, богатую царскую добычу и плененную царскую фамилию. Но когда опасения мои и тут не оправдались, когда я благополучно прибыл сюда и застал вас всех радующимися, ликующими и приносящими благодарственные жертвы богам, – страх все-таки не покинул меня, ибо я хорошо знал, что счастье никогда не наделяет людей своими высочайшими дарами без того, чтобы не заставить их поплатиться за это. И от этих тревожных предчувствий мое сердце, полное боязни за будущую участь города, избавилось только тогда, когда меня поразило это великое семейное горе, и я должен был, в одно время с торжественным празднованием моей победы, похоронить двух дорогих сыновей, остававшихся моими единственными наследниками. Таким образом, я теперь успокоился насчет самого главного и вполне уверен, что с этих пор счастье будет служить вам без всякого коварства и измены. Зависть свою удаче наших планов оно достаточно уже выместило лично на мне, и на победителе явило такой же поразительный пример человеческой слабости, как и на побежденном, с той только разницей, что Персей и побежденный окружен своими детьми, Эмилий же, хотя победитель, лишился своих».

Это выражение столь возвышенных чувств и мыслей подействовало на зрителей так сильно, как не подействовали бы на них, конечно, его сетования о смерти детей, как бы трогательны они ни были.

Благодаря своим великим заслугам Эмилий пользовался в народе огромной популярностью, несмотря на то, что он упорно держался своих аристократических принципов и не делал и не говорил ничего, только чтобы угодить толпе. В 164 г. он получил должность цензора – высшая ступень общественных почестей. По окончании важнейших дел, сопряженных с этой должностью, он заболел сначала опасно, но потом опасность прошла, и болезнь приняла затяжной характер. По совету врачей он отправился на довольно продолжительное время в поместье близ Велии (Элеа) в Лукании. Римляне между тем очень скучали по нему и нередко в театре громко высказывали желание, чтобы он поскорее возвратился. Через некоторое время в городе должно было совершиться большое жертвоприношение, в котором Эмилию необходимо было принять участие; так как здоровье его теперь уже значительно поправилось, то он вернулся и вместе с другими жрецами исполнил обряд, к великой радости собравшегося в большом количестве народа. Но на следующий день, принеся богам благодарственную жертву собственно от себя, он слег в постель; скоро у него начался бред, и через три дня он скончался (160 г.). Похороны его были очень пышные. Присутствием на них засвидетельствовали умершему свою любовь, благодарность и уважение не только римляне, но и испанцы, лигурийцы и македоняне, в землях которых он командовал войсками. Младшие из этих иноземцев несли гроб на руках; старики следовали за ними, громко восхваляя человека, бывшего благодетелем их отечества, потому что он не только во время своих побед обращался с побежденными кротко и гуманно, но и после этого постоянно оказывал им услуги и заботился о них, как о друзьях и родных. Оба сына его устроили в честь покойного похоронные игры, на которых были представлены две комедии Теренция («Гецира» и «Адельфы»), Незначительное состояние, оставшееся после Эмилия, его сын Сципион, принадлежавший по усыновлению к богатой семье, уступил своему брату Фабию Максиму.