Глава 5 1945

Глава 5

1945

— После ранения под Пакоздом близ венгерского озера Веленце я попал в город Шабогард. Ранило меня в ночь с 20 на 21 декабря 1944 года. А 10 января 1945 года меня уже выписали из полевого госпиталя и направили в свой полк. Запомнилась мне фамилия начальника лечебного отделения полевого госпиталя старшего лейтенанта медицинской службы Просековой. Очень чуткий и внимательный врач. Выдала мне справку о ранении. Я ее до сих пор храню. На ней ее роспись: «Н. Просекова».

В госпитале мне сказали, что вечером или утром должна прибыть машина из нашей 4-й гвардейской стрелковой дивизии. Машина привозила раненых. Иногда, когда шли бои, она за день делала несколько рейсов, а потом, когда на передовой устанавливалось затишье, — один раз в два-три дня.

Ждать машину я не стал. Вышел на дорогу. Сориентировался по трофейной топографической карте масштаба 1:200000, которую я захватил в бою в селе Гардонь. Решил идти пешком. Надеялся, конечно, на попутку. Но за время моего похода ни одной машины на дороге не показалось. Я шел и проверял точность венгерской топографической карты на местности: все населенные пункты и дороги оказались тщательно нанесенными на нее.

Во второй половине дня, пройдя 15 километров пути, уже к вечеру я вышел к шоссейной дороге. Вела она в Секешфехервар. Неподалеку увидел новенький истребитель Як-3, уткнувшийся трехлопастным винтом в грунт обочины дороги. Вероятно, самолет пытался сесть на асфальтовое полотно шоссе, но промахнулся и стал «на козла». Признаков гибели летчика я не обнаружил. Моторная часть признаков горения не имела. Пробоин ни на фюзеляже, ни на крыльях тоже не было. Як-3 опирался на три точки: на два колеса и на погнутые лопасти. Кабина пилота была открыта.

От упавшего истребителя я отошел километра три, когда меня догнала колонна «Студебеккеров». Грузовики везли к передовой боеприпасы. Я обрадовался, поднял руку. Офицер, сидевший в кабине головного «Студебеккера», открыл дверцу. Я подбежал к нему и предъявил свои документы. Пока старший автоколонны изучал мои документы, я сказал ему, что в декабре был ранен под Пакоздом и что находился на излечении в городе Шабогарде, а теперь добираюсь в свою 4-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Офицер вернул мне мои документы и сказал, что иду я в правильном направлении, что километра через три-четыре будет поворот на село Пакозд, а они проследуют дальше, на передовой командный пункт управления 46-й армии, который находится в селе Лoвашберень. Я посмотрел по трофейной карте: где этот Ловашберень? Оказалось, в 10–12 километрах от Пакозда, западнее. Вот куда наши ушли за то время, пока я валялся в госпитале. Узнал я, что штаб нашей 4-й гвардейской стрелковой дивизии находится в городе Бичке.

— Садитесь во вторую машину. Там свободно, — распорядился офицер.

Доехали до села Ловашберень. Старший автоколонны доложил оперативному дежурному о прибытии. Указал на меня:

— Лейтенанта подобрали дорогой. Добирается из госпиталя в свою дивизию. Документы проверил. В порядке.

Я поблагодарил офицера за его доброе отношение ко мне. И пошел в штаб.

Конечно, если бы меня в пути застала ночь, пришлось бы где-то искать ночлег. Неизвестно, как отнеслись бы к одинокому русскому офицеру венгры. Правда, у меня с собой был мой ТТ с шестнадцатью патронами. В полевом госпитале офицерам разрешалось иметь личное оружие. Не изъяли у меня и мой пистолет.

Я зашел в штаб в тот момент, когда с передовой в оперативное управление пришло сообщение: к селу Ловашберень подходят немецкие танки. Дежурный подполковник, которому я представился, принял это сообщение спокойно. Сказал, чтобы я ждал его возвращения здесь, в его комнате. А сам на автомашине помчался на артиллерийские позиции, находившиеся где-то неподалеку. Кроме меня, в комнате находилось несколько офицеров оперативного управления штаба нашей 46-й армии.

Мы вышли на улицу. Все с тревогой всматривались и вслушивались в ночь. Вскоре за селом в поле загрохотало. Вспыхнули зарницы. А по другой дороге из села спешно выезжала колонна с боеприпасами.

Через несколько часов вернулся дежурный подполковник. Сразу же проверил мои документы. Меня накормили. Ночь я провел в смежной комнате, которая была отведена для отдыха офицеров.

Утром в Ловашберень из нашей 4-й гвардейской стрелковой дивизии прибыли машины за боеприпасами. С ними я уехал в дивизию. А потом с офицером связи добрался до штаба своего полка и сдал документы.

Когда я прибыл в свой полк для представления, в штабе на столе у делопроизводителя увидел документы погибших в боях в декабре 1944 года офицеров полка. Среди других лежало окровавленное удостоверение старшего лейтенанта Сурина, командира второй стрелковой роты.

Меня зачислили в резервную группу офицеров при штабе полка. Через двое суток меня направили в первый стрелковый батальон, в первую стрелковую роту к командиру старшему лейтенанту Кокареву. Он к тому времени тоже уже вернулся из госпиталя.

Офицеры резерва исполняли обязанности курьеров связи. За ужином, когда все собирались за стаканом венгерского вина, рассказывали разные истории, в том числе о том, как однажды они хотели женить своего товарища на венгерке по имени Мария. В резерве полка мы пробыли недолго. Бои шли жестокие. То в одном батальоне появлялась освободившаяся вакансия командира роты или взвода, то в другом. А я хотел вернуться в свою роту.

Перед уходом в свой батальон я вышел во двор покурить. Во дворе увидел старика. На протезе, без правой ноги. Поздоровался с ним по-венгерски:

— Сербус.

Он знал хорошо всех резервистов. Увидев во мне свежего человека, подошел и по-русски ответил:

— Здравствуйте.

Я спросил старика: где он потерял ногу? Старик мадьяр ответил, что в Первую мировую войну в составе австро-венгерской армии воевал на Юго-Восточном фронте. Раненного, его подобрали русские санитары, привезли в свой лазарет. Там русские врачи сделали операцию. У него уже началась гангрена. Ампутировали ногу. Дальше — плен. Сибирь. Там, в Сибири, научился говорить по-русски. Потом вернулся в родную Венгрию.

Поселился в городе Бичке. Я собирался уже уходить, когда из дома вышла молодая венгерка. Я понял, что это была его дочь Мария. Ее-то и хотели высватать офицеры за своего товарища. Конечно, это была шутка. Тот офицер уже отбыл на вакантную должность в один из батальонов 8-го гвардейского стрелкового полка. Я даже не поинтересовался фамилией того офицера, не стоило.

Венгерка обратилась к отцу на венгерском языке. Он, чтобы не вводить меня в смущение, ответил по-русски. Я понял, что она тоже знала русский язык. Одета она была затрапезно. Передник-фартук в пятнах. На голове черная грязная косынка, давно не стиранная. Лицо слегка испачкано сажей. Но была она стройна, высока, красива. Грязно выглядела она намеренно, чтобы к ней, замухрышке, не приставали со своей любовью русские солдаты и офицеры.

14 или 15 января, точно не помню, прибыл в штаб батальона. Там встретил своего связного Петра Марковича Мельниченко. Он находился там, выполняя какое-то поручение командира роты старшего лейтенанта Кокарева. Он рассказал, что после гибели лейтенанта Куличкова и старшего сержанта Менжинского из санбата вернулся командир нашей роты старший лейтенант Кокарев. Мы поговорили о гибели наших товарищей. Он подтвердил, что Куличков и Менжинский погибли одновременно, сраженные осколками разорвавшейся рядом мины. Рассказал, что первая рота стала малочисленной и двух полнокровных взводов нет. Вторым стрелковым взводом по-прежнему командует лейтенант Осетров. Остальными — сержанты.

Штаб батальона находился за городом Бичке на высоте 213,3. Ниже высоты шла холмистая гряда до самых сел Ман и Джалебек. На высоте стоял дом и капитальные постройки из красного кирпича. Перед грядой холмов вправо уходила большая впадина и тянулась 3–4 километра до села Ман и высоты с крестом. На юго-восточных скатах высоты 213,3, где мы находились, в сторону города Бичке шли сплошные виноградники. Там же были построены винные погреба. Много погребов. Протяженность этих виноградников с винными погребами составляла примерно 4–5 километров, а может, и больше. Вся земля, виноградники, фруктовые деревья, крыши погребов были покрыты снегом. Стояли трескучие морозы 20–25 градусов ниже нуля. Как в России. Где-то там, среди виноградников, проходила линия немецкой обороны.

В штабе я представился новому начальнику штаба. Сказал, что хочу вернуться в свою роту и возглавить свой автоматный взвод. Он выслушал меня, понимающе кивнул, но сразу ничего не ответил. Сказал, что со мной хочет поговорить исполняющий обязанности командира полка майор Зотов. Я зашел к нему. Представился:

— Лейтенант Ткаченко. Прибыл из полевого госпиталя после излечения…

— Понятно ваше желание вернуться к своим, — сказал майор Зотов, — но у нас появилась новая вакансия, очень перспективная. Ранило командира взвода полковой разведки.

Я с минуту подумал — больше мне майор Зотов не дал — и сказал, что хочу вернуться к своим. Вернется из госпиталя лейтенант. Он во взводе свой. А я там буду в любом случае чужой и временный человек. Снова начнется передача должности и новое назначение…

— Ну что ж, — сказал майор Зотов и пожал мне руку. — Удерживать не будем.

На КП первой стрелковой роты я застал всех офицеров, которые к тому времени остались в строю: командира роты старшего лейтенанта Кокарева и лейтенанта Осетрова. Увидев меня, они обрадовались. Сразу стали решать, что делать с ротой. Когда я убыл, мой автоматный взвод фактически расформировали, распределив моих автоматчиков и пулеметчиков частично между двумя стрелковыми взводами, а частично и между стрелковыми ротами, где были больше потери.

— Собирай свой автоматный взвод и принимай участок обороны, — сказал старший лейтенант Кокарев и указал на карте отрезок траншеи.

Потом пошли смотреть окопы. Оборона нашего стрелкового батальона тянулась по западным скатам холмов, обсаженных виноградниками. Везде внизу виднелись винные погреба. Старший лейтенант Кокарев сразу же ввел меня в курс дела: в погребах полно вина, до 24.00 их посещает наш батальон, а после 24.00 — немцы.

— Смотри, — предупредил он меня, — чтобы ночью — никакой стрельбы.

И правда, ночью на нейтральной полосе стояла поразительная тишина. Только иногда вдали поскрипывал снег под ногами солдат, отправившихся за вином. Ни немцы, ни мы, установив это негласное соглашение, не нарушали его ни единым выстрелом.

Так длилось до 13–15 февраля 1945 года.

Я собрал свой взвод. Но перед этим пришлось вновь побывать в штабе полка у майора Зотова.

— Я же предлагал вам хорошую должность, а вы отказались.

— Отказался. Хочу воевать со своими боевыми товарищами. — Я стоял на своем.

— Давно с ними на фронте?

— С осени сорок третьего. Вместе были и под Никополем, и на Днестре, товарищ майор, — сказал я.

И майор Зотов разрешил мне собрать свой взвод.

По пути я зашел к полковым разведчикам. Они уже пронюхали, что меня к ним прочат взводным. Некоторых из них я хорошо знал. Расспросил, как ранило их лейтенанта. Пожелал, чтобы он поскорее выздоровел и вернулся к ним назад во взвод. Покурили и разошлись.

Первым, кого я отыскал за пределами своей роты, был пулеметчик Иван Захарович Иванов. Обнялись, поговорили. Мы были рады видеть друг друга. Иван Захарович обрадовался еще сильнее, когда узнал, что я прибыл с приказом вновь восстановить автоматный взвод первой стрелковой роты. Сразу быстренько собрал свои вещички. А что солдату собраться? Как говорят, солдату собраться — только подпоясаться. Подпоясался Иван Захарович, перебросил через плечо свой ручной пулемет, навесил на плечо сумку с дисками и пошел за мной.

Некоторые командиры рот не хотели отпускать моих автоматчиков. Но я настойчиво напирал на приказ исполняющего обязанности командира полка майора Зотова, и в первый день во взвод вернулись семеро автоматчиков и пулеметчик Иван Захарович Иванов.

Мы заняли оборону на правом фланге роты в окопах второго стрелкового взвода. Лейтенант Осетров сдвинулся левее. Ячейки роты сразу заметно уплотнились.

Когда я ходил по передовой, собирая своих автоматчиков, встречался со знакомыми офицерами из других батальонов. Как всегда в таких случаях, останавливались и обменивались новостями. Я всегда интересовался боем за Пакозд. Выяснилась такая картина. В наступление мы шли следующим порядком. Наш батальон наступал во втором эшелоне на правом фланге. Третий батальон — на левом. Нас поддерживала дивизионная и корпусная артиллерия, гвардейские минометы. Когда мы напоролись на немецкие танки, замаскированные в кукурузе, туда спешно перебросили часть ПТО. Они-то и разделались с «коробочками», не дав им выполнить никакого маневра, ни атаковать, ни уйти. Роты в это время отошли к озеру Веленце и укрылись в кюветах. Два батальона 11-го гвардейского стрелкового полка, которые шли в первом эшелоне, обнаружили замаскированные танки и обошли их. О танковой засаде из первого эшелона тут же сообщили во второй. Радиосвязь между штабом полка и наступавшими во втором эшелоне вторым и третьим стрелковыми батальонами была. Но что произошло дальше, никто ничего толком сказать не мог. То ли из штаба полка не передали в наш батальон. То ли передали, но из штаба батальона в роты приказ не пошел. Почему? Это еще один вопрос, на который уже невозможно было ответить.

Немцы все продумали. Перед нами справа было озеро, а слева выступал глубокий рукав канала. Мы, хочешь не хочешь, конечно же пойдем в естественную горловину между этими естественными препятствиями. Горловину они контролировали танками. Перед танками расчистили секторы огня, вырубили кукурузные стебли, открыли перед собой пространство, Когда мы вышли на расчищенный участок, приняв его за убранное крестьянами поле, немцы открыли пулеметный огонь.

Пока мы шли по кукурузе, ни один из немецких танков не произвел ни единого выстрела. Связные еще могли бы догнать нас и предупредить об опасности. Никто к нам не пришел. Командиры рот вели своих людей прямо на немецкие танки.

Эта история была единственной неприятностью, произошедшей в ходе боя за Пакозд.

Вся дивизия рассказывала историю, произошедшую в тот день, когда бой уже утих. Стрельба уже утихала. В очищенный от противника Пакозд входили свежие стрелковые и артиллерийские части. По дороге шли тягачи-«Студебеккеры», тащили на прицепе передки, нагруженные снарядными ящиками, и длинноствольные противотанковые орудия. По обочинам в село входила пехота. Когда последний тягач повернул в переулок, на шоссе со стороны Будапешта появились немецкие танки. Пехота, завидев опасность, мигом очистила грунтовую дорогу и хлынула в камыши озера Веленце. Офицер закричал артиллеристам. Те услышали. Быстро, в одно мгновение, отцепили 57-мм противотанковое орудие, развернули его в боевое положение. Танки тем временем замедлили ход. Орудие оказалось немного сбоку, так что расчету хорошо были видны бока немецких танков. Первым же выстрелом они подожгли головной танк. Огонь вели подкалиберными. На шоссе сразу возникла неразбериха. Немцы, видимо, не знали, что Пакозд уже оставлен их войсками, поэтому двигались без боевого охранения, открыто. После второго выстрела загорелся второй танк. Орудие стреляло из-за домов, и немцы не могли засечь вспышки выстрелов. Третий выстрел — и третий танк горит. Артиллеристы стреляли не спеша. Каждый раз командир расчета вносил поправки. Семь выстрелов — семь горящих танков на шоссе. Вся колонна была расстреляна за несколько минут. Немецкие танкисты выпрыгивали из горящих танков и бросались спасаться в камыши. А там, затаившись, сидела наша пехота. И вот когда танкисты достигли густых зарослей камыша, оттуда им навстречу с саперными лопатами выскочили наши пехотинцы. Ни одного не выпустили живым, всех изрубили лопатами. Семь танков горели. Остальные открыли люки. Танкисты вышли на дорогу и подняли руки. Их окружили пехотинцы. И в это время появился «Виллис» командира корпуса. Из машины вышел генерал-майор Бобрук, командир 31-го гвардейского стрелкового корпуса. Другие говорили, что это был командующий 4-й гвардейской армией генерал-полковник Захватаев. Одним словом, когда генерал влетел на своем «Виллисе» в Пакозд, расчет уже цеплял свое орудие к прицепу тягача. Им нужно было догонять своих. Основная колонна ушла. Они не заметили немецких танков и не услышали крика пехотного офицера. Генерал подошел к артиллеристам. Командир расчета, старший сержант, доложил ему. Генерал расспросил о подбитых танках, выслушал офицера-пехотинца и тут же, на дороге, возле орудия, вручил старшему сержанту орден боевого Красного Знамени, а остальным артиллеристам ордена Красной Звезды и Славы III степени.

О подвиге артиллеристов я слышал несколько раз. Память у солдат на такие случаи крепкая. Обманывать не будут.

Будапешт был уже в двойном кольце. Танковые бригады 18-го танкового корпуса добивали отдельные группы окруженных немцев, перехватывая их на дорогах. Эта колонна уходила из Будапешта. Единственная дорога на отход проходила через село Пакозд. Немцы рассчитывали, что Пакозд еще в их руках. Но наш полк, а также 11-й гвардейский заняли село и, таким образом, замкнули внешнее кольцо окружения на этом участке. За немецкой колонной уже по пятам следовала группа наших танков. Но участь немецких танкистов решили артиллеристы всего лишь одного расчета.

Моему автоматному взводу перед наступлением ночи часто приходилось выдвигаться на южную окраину города и занимать оборону на самой окраине города Бичке. Город был выстроен на холмах и во впадине между этими холмами. Все коммуникации на ночь мы перекрывали. Первый автоматный взвод перекрывал дорогу из города на высоту 213,3. Отдежурив ночь в окопах, утром мы снимались и уходили на высоту 213,3. Там занимали свои окопы. Рядом стояла 152-мм пушка-гаубица. На ночь наши окопы возле гаубицы занимал другой взвод. Утром, еще до нашего прихода, он уходил в свои окопы.

Стояли морозы. Иногда — до 25 градусов ниже нуля. Временами теплело и шел снег. В ротах шутили: на венгерскую землю вместе с нами пришла и русская зима…

Ночью в обороне на таком морозе никто не спал. Но если засыпали, то могли получить обморожение. И поэтому всю ночь приходилось ходить по траншее и беспокоить задремавших.

Днем было проще. Видимость отличная. Взвод мой теперь состоял из двух отделений. Одно я отправлял на отдых в подвальное помещение. Там было тепло. Солдаты заваливались спать. Другое отделение тем временем несло дежурство в окопах возле гаубицы. Потом, через несколько часов, производили смену.

Шли дни. Из госпиталей один за другим возвращались солдаты моего автоматного взвода. Постепенно собралось и третье отделение.

Еще одна 152-мм гаубица стояла на огневой во дворе, за кирпичной стеной.

Та стена помогала и нам. Мы выбивали два кирпича, и получалась удобная во всех отношениях амбразура для ведения огня из автомата или ручного пулемета.

Недалеко от гаубицы было замаскировано несколько танков. Танки американского производства — «Шерман».

Возле гаубицы лежали зарядные ящики. Зарядов у артиллеристов было мало, всего десять штук. Вес каждого из них — 43 килограмма. Увесистый «чемодан».

Немцы с Арденнского фронта, где наступали наши союзники, перебросили в Венгрию несколько танковых корпусов, всего шесть танковых дивизий. Несколько танковых дивизий сосредоточились на участке от Эстергома до Бичке, чтобы пробить внешнее кольцо наших войск и вырваться через наши порядки к окруженной группировке в Будапеште.

На главных направлениях возможного прорыва были созданы противотанковые районы. Минные поля. Противотанковые дивизионы и полки. 57-мм и 76-мм орудия контролировали все дороги и подступы. За ними, в 4–5 километрах, гаубичные батареи калибра 122 мм и 152 мм.

На нашем участке одна 152-мм гаубица стояла на прямой наводке. Мы держали оборону чуть ниже, охраняя орудие и расчет от возможного нападения немецкой пехоты. Пушка такого калибра — сила неимоверная. На полтора километра она буквально срывала башню тяжелого танка «Тигр». Так что на артиллеристов мы смотрели с уважением.

Иногда впереди, очень далеко, начиналось какое-то движение. Как потом выяснялось, это появлялись немцы, их танковые колонны. Артиллеристы открывали огонь. Я видел в бинокль, как в белом поле вспыхивали костры и ветер сносил в сторону черный дым. Это горели танки и бронетехника. Немцы снова откатывались. Близко их не подпускали.

Населенный пункт Ман и высота с крестом от нашей высоты отстояла примерно на 3,5–4 километра. В ясную солнечную погоду окраина Мана и высота с крестом были хорошо видны даже без бинокля. Немецкие танки прорвались к селу Ман, но там были остановлены нашей противотанковой артиллерией. Бои там шли каждый день. Участок обороны в окрестностях села Ман и на западных склонах высоты с крестом держали наши соседи, подразделения 4-й гвардейской армии. Немцы интенсивно обстреливали село из орудий и минометов. Гибло мирное население.

Мы тоже ждали танковой атаки немцев. Чтобы предотвратить возможный прорыв танков к городу Бичке, командование полка выдвинуло нашу роту немного вперед. Мы прошли примерно 2 километра и на выгодных скатах холмов начали окапываться. Трое суток мы долбили мерзлую землю. Позади наших позиций проходила лесополоса. Мы замаскировали наши траншеи кустарниками. Пошел снег и довел маскировку до совершенства. От села Ман по лощинкам и скатам в сторону нашей обороны проходила проселочная дорога.

В первой половине дня по ней под конвоем наших солдат прошли колонны жителей села Ман. Шли они с вещами и домашним скотом. Мимо нашей траншеи, в сторону города Бичке.

К тому времени помощником командира взвода я назначил нового сержанта — Гордиенко Григория Львовича. И вот, когда шла очередная колонна мимо нашей обороны, мы с ним вышли из траншеи и стали наблюдать за движением эвакуируемых. Вышли из блиндажа и артиллеристы 45-мм орудия, которое стояло на огневой позиции на правом фланге нашей траншеи метрах в ста от нас. Ночью они сходили за вином. Разговаривали громко, словно о чем-то спорили. И вдруг двое из них побежали к колонне венгров. Схватили за руку одну молодую красивую венгерку и вытащили из колонны. Потом подбежали к другой. Рядом с нею шел муж. Они подхватили ее под руки, а мужа оттолкнули в сторону, назад, в колонну. Женщину они потащили к блиндажу. Она сопротивлялась, отталкивала артиллеристов. Тогда муж снова выскочил из колонны, догнал ее и обхватил руками, давая понять, что он ее не отпустит от себя. Артиллеристы навалились на него и избили. Колонна замедлила движение, среди жителей раздался ропот возмущения. Колонна остановилась. Послышался плач, крики.

Артиллеристы, не обращая ни на кого внимания, тащили женщину к своему блиндажу. Намерения их были выражены совершенно определенно.

Я несколько раз окликнул их, но они никак не отреагировали. Закричали мои солдаты, но и это никакого действия не возымело. Все происходило в зоне ответственности моего автоматного взвода.

Я сказал своему помкомвзвода, чтобы взял с собой ППШ. Мы пошли к блиндажу, к которому с другой стороны карабкались и артиллеристы, толкая перед собой плачущую венгерку. Оттолкнули артиллеристов, от женщины. Она тут же метнулась к мужу. Тот весь в крови. Артиллеристы с кулаками кинулись на нас. Венгерка их как будто уже не интересовала. Выпили они местного вина, видать, хорошенько. Я выхватил свой ТТ и дважды выстрелил поверх голов. Те присели. Заматерились. Видя, что их не берет, кинулись к орудию. До орудия бежать порядочно. Наша траншея ближе.

— Товарищ лейтенант, — сказал мне сержант Гордиенко, — они не остановятся.

Мы побежали к своим окопам.

Тем временем третий артиллерист побежал за своими товарищами. Догнал, начал их отговаривать. Но все у них кончилось потасовкой между собой. Орудие они развернули лихо, в один момент. Сноровка чувствовалась. Дослали в казенник снаряд — бах! Мы поняли, что их просто так не остановишь.

На дне моего окопа стоял станковый пулемет «Максим» и коробка с лентой, набитой патронами.

— Давай, Гордиенко, помоги! — крикнул я сержанту.

Вдвоем мы живо подняли и установили на площадку пулемет. Я быстро вставил ленту в приемник, отвел рукоятку перезаряжания. Все, патрон в патроннике. Стрелять? Еще раз посмотрел, чем они там заняты.

А солдаты уже кричат со всех сторон:

— Стреляй, лейтенант! Заряжают второй снаряд!

И правда, один копошится возле зарядных ящиков, а другой открыл затвор казенника.

Я навел пулемет на орудие. В прицеле оказалось колесо, станина и боковая часть щита. Дал короткую очередь поверх голов. Они присели и залегли между станинами пушки. Вторую очередь выпустил по щиту. Сделал паузу.

В это время из окопа встал командир расчета и крикнул, чтобы мы не стреляли. Но снаряд они уже успели дослать. Один из «кавалеров» встал, оттолкнул командира расчета и произвел второй выстрел. Второй снаряд лег за нашей траншеей. Вреда он никому не причинил, но разорвался значительно ближе первого.

На выстрелы из блиндажа выскочили остальные артиллеристы. Побежали к огневой. Схватили своих стрелков и потащили в блиндаж.

— Отбой, Гордиенко, — сказал я сержанту.

Мы опустили «Максим» в окоп.

Делать нечего, надо идти докладывать о происшествии. Я пошел на КП командира роты и доложил старшему лейтенанту Кокареву о случившемся, в том числе и о своих действиях.

Вечером меня через посыльного вызвали на КП полка. И. о. командира гвардейского стрелкового полка майор Зотов выслушал меня. Потом стоявшего рядом командира батареи. Лейтенант-артиллерист чувствовал себя виноватым. Но второй очередью из «Максима» я сильно повредил прицел «сорокапятки», по сути дела вывел орудие из строя. Лейтенант заговорил тверже, когда речь пошла о разбитом артиллерийском прицеле. Майор Зотов мгновенно успокоил его:

— Обоих бы вас в штрафную…

Я посмотрел на артиллериста и вспомнил его младшим лейтенантом.

В начале апреля 1944 года мы освободили село Котовское. Это недалеко от станции Раздельной Одесской области. Точнее: между станцией Раздельной и Днестром. Бой за село начался с форсирования речушки Кучурган и штурма высот, на которых засели немцы. Бой длился ночью, днем, и только к вечеру село Котовское мы отбили. Сержант Кизелько огнем из своего «Максима» сразил расчет пулемета МГ-42. Этот пулемет не давал нам продвигаться вперед очень долго. И вот мы, наконец, зацепились за первые дома, начали продвигаться в глубь села. Сержант Кизелько тут же передвинул вперед свой пулемет, установил его в саду рядом с сараем за первой улицей. Немцы постреливали из винтовок и пулемета. Потом затихли. И вскоре начали отходить. Я пошел к автоматчикам третьего отделения. Убедившись, что у них потерь не было, попросил махорки на закрутку. Я свернул цигарку и подошел к забору, чтобы раскурить ее. И в это время по улице загремела колёсами артиллерийская батарея 45-мм орудий на конной тяге.

— Что ж так поздно выезжаете на огневые? — сказал я с укором расчету, который как раз в то время проезжал мимо.

Один из артиллеристов ответил:

— Коней ждали.

— Вы коней ждали, а мы тем временем бой вели и закончили его без вас.

С повозки соскочил младший лейтенант примерно моих лет и сказал:

— Делать замечания людям, не подчиненным вам, не в вашей компетенции!

— А опаздывать к бою — это конечно же в вашей компетенции, — сказал я.

Младший лейтенант посмотрел на меня, на мою изорванную гимнастерку, на раненых, которых мы сложили возле плетня, ничего не сказал и пошел догонять свои орудия.

Не знаю, узнал ли он меня там, на докладе у майора Зотова. Я узнал.

Наша стрельба, к счастью, никаких последствий не имела.

Мы вышли из штаба полка и молча разошлись в разные стороны.

На второй день расчет «сорокапятки» сменили другим.

Бои на внешнем кольце окружения под Будапештом закончились 15–16 февраля 1945 года. Правда, к нам, на внешнее кольцо, иногда выходили прорвавшиеся группы числом до полка. Их окружали и, если они не сдавались, добивали из орудий и минометов.

После боев под Будапештом по неизвестным нам причинам из полка выбыл капитан Утешев. Случай редкий, когда комбат убывал в другой полк или еще куда-то. Мы так и не узнали, куда выбыл Утешев. На его место прибыл майор Бойцов.

Полк покинул свои окопы в районе города Бичке и переместился западнее села Ловашберень с задачей: сдерживать натиск немецких войск на внешнем кольце окружения.

В отдельные дни батальон потихоньку пополнялся. Но в основном за счет возвращающихся из госпиталей. Количество солдат во взводах доходило до 25 человек, а в стрелковых ротах — до 75.

Командир 8-го гвардейского стрелкового полка перед строем рот первого стрелкового батальона представил нового командира батальона майора Бойцова.

Первое впечатление у нас от нового комбата сложилось хорошее.

Роты занимались боевой подготовкой, солдаты приводили себя в порядок.

Дня через два майор Бойцов вызвал меня в штаб.

Когда я вошел, он сидел за столом, заваленным бумагами. На гимнастерке два ордена: Красного Знамени и Красной Звезды. Он внимательно выслушал мой рапорт. Спросил, как укомплектован взвод. Я доложил, что в автоматном взводе по списку 23 человека, на вооружении три ручных пулемета и двадцать автоматов. Затем спросил: способен ли взвод вести борьбу с немецкими танками? Я ответил, что с танками в непосредственной близости бой вести пока не приходилось. Но в каждом отделении имеется два танкоистребителя, и у них в вещмешках всегда лежит по две противотанковых гранаты. РПГ-43 имеются также у каждого сержанта и у меня. Одну запасную всегда носит мой связной.

— Не боятся гранат ваши автоматчики?

— Нет, не боятся, — ответил я. — Опыт применения уже есть.

И я рассказал об уличных боях. Там часто приходилось применять именно противотанковые гранаты, так как мощность противопехотных была слабоватой.

— Вот что, лейтенант Ткаченко, — сказал комбат, — поручаю вам провести в вашей роте практические занятия по метанию РПГ-43. Два приема: под гусеницу танка и на моторную часть. Времени на занятия я вам отвожу два дня. Если учесть, что некоторые солдаты ни разу не держали в руках противотанковую гранату и надеялись, что никогда ее держать не придется, то времени мало.

На следующий день после завтрака я собрал всех сержантов и танкоистребителей. Их оказалось 18 человек.

В селе, где мы стояли, немцы, отступая, бросили 105-мм штурмовое самоходное орудие. Оно стояло прямо на дороге в переулке с открытыми люками. Оставленные немцами блиндажи, дома, технику нужно было всегда проверять на предмет минирования. Если у них было время, перед уходом они всегда все минировали. Самоходка, видимо, горела. На моторной части было много копоти. Хотя пробоин я не обнаружил. Мин и растяжек тоже.

Выстроил танкоистребителей возле самоходки. Потом мы ее осмотрели. Отрыли два окопа. Один в 15 метрах спереди. Другой на таком же расстоянии позади моторной части. Первое метание произвел сам. Спрыгнул в окоп, зарядил РПГ-43 и метнул в правую гусеницу. Граната ударного действия. Я секунду проследил за ее траекторией и пригнулся за бруствер. Мои курсанты тем временем были отведены на безопасное расстояние и наблюдали за моими действиями из укрытия. Раздался сильный взрыв. Мы подошли, начали осматривать результаты попадания гранаты в гусеницу. На одном из звеньев гусеницы, во всю его длину, виднелась трещина.

— Вот и результат! — сказал я своим танкоистребителям. — При движении самоходки или танка поврежденная взрывом гусеница тут же разорвется от напряжения.

Потом перешли в другой окоп. Но на моторную часть гранату я бросать не стал. Загорится топливо. А рядом стояли сараи. Наделаем пожара. Поэтому гранату я намеренно перекинул на некоторое расстояние дальше. И она разорвалась на кожухе пушки.

— Вот так и бросайте. Если танк будет двигаться, цельтесь в кожух или в башню. Как раз попадете на моторную часть.

Пошли осматривать результаты взрыва гранаты. Кожух, толщина которого составляла полтора-два сантиметра брони, имел пробоину в диаметре около двух сантиметров с радиальными трещинами. Объяснил, что этого вполне достаточно, что толщина бронирования моторной части не превышает двух сантиметров. Такой взрыв на кожухе пушки никого не оставит в живых в самоходке. Практический показ метания гранаты РПГ-43 убедил солдат, что гранатой вполне можно вывести из строя, а потом и полностью уничтожить танк врага.

Затем мы отработали приемы метания гранаты по дотам и амбразурам. В время показа я неудачно залег, меня взрывной волной подбросило вверх, при этом несколько мелких осколков пробили шинель и сапог. Царапины на теле пришлось перевязывать санинструктору.

Солдатам метать противотанковую гранату не пришлось. Их было мало в наличии. Берегли для боя.

На второй день я выстроил всю роту. Тема занятий: метание ручной гранаты наступательного действия РГ-42. Спросил, показывая снаряженную для броска гранату:

— Кто никогда не метал гранату РГ-42, поднять руки!

Меня удивило то, что примерно половина моих автоматчиков подняли руки. Вот так! А я ходил с ним в бой и был вполне уверен в том, что все они умеют обращаться с этой простейшей гранатой. Перед боем раздавал «карманную артиллерию». После боя проверял наличие. Почти все гранаты всегда были израсходованы. Взрывы во время боя гремели по всему взводу. Когда сближались с противником, это, конечно, могли рваться и немецкие гранаты. Но я уже хорошо различал их по звуку и безошибочно мог определить, когда взрываются свои, а когда чужие. Конечно, многие автоматчики могли передавать свои гранаты товарищам, которые шли рядом и умели бросать гранаты. Потому что за оставленную в окопе гранату я или командир роты могли строго наказать. Такие проверки проводились почти после каждого боя. Если, к примеру, я вдруг замечал, что какое-то отделение слабо применяло в бою «карманную артиллерию», проводил проверку. Опрашивал сержантов и солдат, осматривал окопы и маршрут движения солдата в бою. И если там находил брошенную гранату или потерянные части ее, то следовало наказание. Мои солдаты это знали. Брошенных гранат я не находил. В бою гранаты гремели по всему фронту, занимаемому моим взводом. Значит, бросали те, кто умел.

Не умеющих бросать гранату РГ-42 оказалось почти половина личного состава роты. Шел уже 1945 год. Мы прижали противника на последних его позициях. А у нас половина подразделений ни разу не бросали гранат!

Начал показывать перед строем правила снаряжения гранаты и подготовки ее к броску. Вставил запал в кожух. Затем ввинтил трубку. Показал и объяснил, что перед броском, держа гранату в правой руке, рычаг запала необходимо плотно прижать к корпусу, затем расшплинтовать кольцо, выдернуть его и бросить в цель. Разлет осколков РГ-42 не превышал 25 метров, а убойная сила сохранялась на расстоянии 5 метров.

На огневой рубеж я выводил по одному. Впереди была отрыта траншея. Гранату нужно было забросить в траншею. Иногда она перелетала, иногда взрывалась с недолетом. После каждого броска шли смотреть результаты взрыва. Израсходовали больше ящика гранат. Я предполагаю, что и после этих практических занятий некоторые из солдат так и не бросали гранаты в бою. Но таких после двухдневных курсов осталось значительно меньше.

Гранату Ф-1 не метали. Ее нужно метать из укрытия. Разлет осколков — до 200 метров. Опасно. Отличие Ф-1 от РГ-42 состоит в следующем. Корпус Ф-1 цельный чугунный, с ребристой насечкой по поверхности. Во время взрыва по этой насечке она и разделяется. Если вес РГ-42 составляет 420 граммов, то вес Ф-1 на 200 граммов больше. РГ-42 внутри корпуса имеет металлическую ленту, насеченную на квадраты. Лента плотно прилегает к оболочке корпуса. Затем идет заряд тротила. В заряд со стороны днища вставляется трубка для запала.

По прошествии двух дней комбат собрал командиров рот и стрелковых взводов. Мы докладывали. Он слушал и иногда задавал уточняющие вопросы. После совещания дал задание каждой роте провести пристрелку оружия. Отстреливали, как мы выражались, упражнение на 100 метров по грудной мишени.

На следующий день приказ майора Бойцова исполнили все роты.

Вторую половину февраля 1945 года наш первый стрелковый батальон усиленно занимался боевой учебой. В начале марта наш 8-й гвардейский стрелковый полк сменил свое место расположения, совершил марш в сторону города Секешфехервар.

Батальон расположился в районе большой каменной мельницы. Мы занимали трехэтажное здание. Наша первая рота целиком расположилась в чердачном помещении этого просторного здания. Другие роты разместились по этажам. К тому времени наш батальон оброс порядочным обозом. Подводы, на которых перевозились минометы, пулеметы и хозяйственные грузы, прибывали и прибывали. Хозвзвод со своими кухнями, вошебойками, другим необходимым снаряжением и инвентарем вместе с лошадьми разместился в хозяйственных постройках мельницы и во дворе.

Перед маршем на Секешфехервар стрелковые роты получили пополнение людьми из Черновицкой области и районов Западной Украины. Обучать их уже не было времени. А не обученный основным приемам владения оружием солдат — это для подразделения настоящая обуза. Это пополнение было оторвано от женских юбок нашими полевыми военкоматами. Они при немцах поддерживали бандеровцев и украинских националистов разных мастей. Многие из западников (так мы их называли) боялись идти в боевое охранение и не стеснялись своей боязни перед товарищами. Такого у нас никогда не водилось.

Спрашиваю такого:

— Почему отказываетесь идти в патруль?

— Боюсь, — отвечает.

— Чего боитесь? Вы же не один идете, с товарищами.

— А вдруг в плен попаду к немцам? А у меня дома семья. Жена, дети… Что они будут делать без отца?

— У ваших товарищей тоже дома жены и дети. Вон у Петра Марковича четверо! Кто за вас воевать будет!

Насупится, молчит, глаза отводит. Дело-то в другом. Не хотели они служить в Красной армии и воевать за наше общее народное дело. Понимали себе — они народ другой… Лучше бы их не присылали. Сколько было муки с ними! Среди стойких солдат вдруг появились нытики, паникеры. Переломить их психологию было не так-то просто. И возраст у них был немолодой. Они постоянно общались между собой, в своем замкнутом кругу. Подойдешь, замолкают. Ну что это за солдаты? Только и думали о том, как бы поскорее на свою бандеровщину вернуться.

Прошли сутки, как мы обосновались на мельнице. Нужно было провести разведку местности, чтобы роты вывести в поле и занять там оборону. Находиться так, в одном месте, стало опасно.

Перед тем как выступить вперед, комбат собрал всех командиров стрелковых рот, а также командиров минометной и пульроты. Неожиданно на совещании через посыльного вызвали и меня. Смотрю, старшего лейтенанта Кокарева нет. Майор Бойцов мне тут же отдал приказ на временное исполнение обязанностей командира первой стрелковой роты. Оказывается, ротный опять заболел.

От мельницы ехали по шоссейной дороге. Потом с асфальта повернули на грунтовую дорогу. Остановились в лесополосе. Опять нас, офицеров, вызвали к майору Бойцову.

Я бежал вдоль взводных колонн и смотрел в поле. Здесь совсем недавно шли бои. Кукурузное поле делилось полевой дорогой на две примерно равные части. На краю поля, у самого проселка, стоял сгоревший немецкий танк «Пантера». Майор Бойцов указал участок обороны первой роты, и я тут же побежал исполнять приказ. От танка взводные колонны повернули из лесополосы на открытый участок. Там, впереди, стоял наш подбитый Т-34.

Следом за нашей первой ротой начали выдвигаться и другие. Командир минометной роты старший лейтенант Ксенофонтов, командир пулеметной роты капитан Прохоров и другие офицеры шли позади. Я все время оглядывался на подбитую «тридцатьчетверку». Хотелось узнать, куда ей угодила «Пантера». Орудийный ствол немецкого танка был точно направлен в сторону Т-34. Заметил, как старший лейтенант Ксенофонтов поднял с земли фаустпатрон. Я его видел: валялся у обочины без гранаты. Ксенофонтов повертел его в руках и отбросил в сторону. А шедший следом капитан Прохоров поднял его. Я в это время забежал за танк Т-34, чтобы посмотреть пробоину. Отверстие в броне находилось на правой стороне башни рядом с орудийной маской. И в это время раздался выстрел. Прозвучал он в группе командиров. Там же шел и майор Бойцов. Они уже подходили к танку и поворачивали ко мне. Майор Бойцов упал. Его подхватили на руки. Вся затылочная часть его была снесена.

А что произошло? А вот что. Капитан Прохоров шел следом за комбатом. Поднял фаустпатрон и нажал на спуск. Заряд сработал, металлический фланец вышибло из трубки, и он угодил прямо в голову шедшего впереди майора Бойцова.

Видимо, немец, сидевший здесь с этим фаустпатроном, гранату вставить не успел. Я потом ее искал — не нашел.

Подбежал вестовой майора Бойцова, закричал:

— Что вы с ним сделали!

Тут же подъехал командир полка полковник Панченко. Он приказал погрузить майора Бойцова на его пролетку, запряженную парой хороших коней и мигом вести его в медсанбат. Была еще какая-то надежда. Но когда я увидел рану, сразу понял, что комбат уже мертв.

Полковник Панченко отдал распоряжение, отменил проведение разведки местности офицерами батальона и ускакал на верховой лошади коновода.

Не везло нашему батальону на комбатов. В бою под Талмазом погиб майор Лудильщиков. От руки подчиненного офицера, без злого умысла, из немецкого брошенного в бою оружия был убит майор Бойцов.

В лице майора Бойцова солдаты и офицеры первого батальона видели опытного, отважного и мужественного офицера. У него была та редкая притягательная сила, которая объединяла лучших, выявляла в подчиненных лучшие качества. К нему тянулись люди. Он умел ценить людей и верил в них.

Когда вестовой вернулся из медсанбата и сообщил нам, что майор Бойцов скончался, я спросил у него: кто из родителей остался у нашего комбата? Он ответил:

— Мать.

Почему я спросил вестового о родителях? Наверное, потому, что мне всегда казалось, что, когда гибнет на войне солдат, самое большое горе испытывают его родители. А ведь у майора Бойцова, видимо, была и жена, и дети. Но спросил я о родителях…

Каждый из нас осознавал, что может быть убит. Даже не в бою, а вот так, как майор Бойцов. Нелепо. Случайно. По сути дела от руки своего боевого товарища. И каждый из нас думал о том, кто будет о нем горевать.

Пока офицеры стояли и обсуждали случившееся, я прошел вперед от нашей подбитой «тридцатьчетверки», вышел снова на полевую дорогу и примерно в 150 метрах на обочине дороги в кукурузе увидел вторую сгоревшую «Пантеру». Это была классическая засада, рассчитанная на поражение колонны бронетехники противника. Обычно из такой засады поражался первый и последний танки колонны. Потом, в подставленные борта, среди неразберихи и хаоса внезапного боя, истреблялись другие машины. Но тут «Пантеры» подбили всего лишь один наш танк.

После гибели майора Бойцова на должность командира первого батальона прибыл капитан Иванов, офицер оперативного отдела штаба 31-го гвардейского стрелкового корпуса.

4–5 марта 1945 года к нам подтянулись остальные батальоны нашего полка.

С 6 по 15 марта наши войска вели ожесточенные бои. Немцы наступали. В бой бросили лучшие свои танковые дивизии из состава II и IV корпусов СС. Немцы атаковали в направлении села Гардонь и озера Веленце.

Мы стояли во втором эшелоне. А впереди все гремело и содрогалось. Эскадрилья за эскадрильей туда пролетали наши штурмовики Ил-2. Видно было, как они там, впереди, над грядой высот, где засели остановленные немцы, выстраивались в огромное кольцо и штурмовали позиции противника. Иногда к ним подлетали немецкие истребители. Но их тут же отгоняли наши истребители. Иногда «Мессершмитты» попадали и под очереди пулеметов и пушек наших штурмовиков. Видно было, как стреляли немецкие «эрликоны». Мы с ними уже имели дело, когда атаковали немецкий аэродром под Ивановкой.

Но наши самолеты тоже несли потери. Один Ил-2 загорелся и упал, перелетев нашу траншею. Никто из экипажа не успел выброситься на парашюте. Слишком маленькой была высота. Самолет ударился в землю. Но вначале не взорвался. Пожар начался примерно через минуту. Что произошло с летчиками, я не знаю. Связисты, прокладывавшие в то время кабель неподалеку, говорили, что пилоту и стрелку-радисту удалось спастись. Другие говорили, что все погибли.

Я потом ходил к упавшему штурмовику. Ил-2 сел на брюхо. Шасси выпустить не успел или не смог. Сел, можно сказать, удачно, не повредив ни крыльев, ни фюзеляжа. Те же связисты рассказывали, что приезжали летчики этого экипажа и техники и что-то искали в кабине. Как будто нашли там ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

Впереди, километрах в трех от наших окопов, тянулась гряда высот. Там немцы укрепились, зарыв в землю свои танки. У подножия высот стоял в обороне наш первый эшелон. Стрелковые батальоны и самоходные артиллерийские установки СУ-100. На всю видимость пространства, открывавшегося перед нами, простирались кукурузные поля и редкие между ними скирды соломы.

Однажды утром после непродолжительной артподготовки наши стрелковые роты первого эшелона при поддержке дивизионов СУ-100 и штурмовиков Ил-2 поднялись в атаку. Верно сказано: каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. И мы в тот раз атаку нашего первого эшелона вынуждены были наблюдать с расстояния пушечного выстрела. Самоходки были пущены вперед. Пехота пошла за ними, как за танками. Но ведь СУ-100 не такая маневренная, как даже наши тяжелые танки KB и ИС, не говоря уже о Т-34. Самоходки обычно продвигаются позади атакующих и подавляют огневые точки противника. Потеряв несколько замечательных боевых машин, которым в других условиях и обстоятельствах цены нет, наши батальоны вынуждены были отойти на исходные. А сколько там, на нейтральной полосе, осталось нашего брата, пехотинца, истерзанного пулями и осколками, об этом можно было только догадываться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.