2. Право и сила в жизни государства

Наследник Чингизхана.

Судьба политического завещания Угедея.

Обстоятельства восшествия на престол Гуюк-хана.

Мунке-хан — избранник Бату и войска.

Раскол династии и распад империи.

Август 1227 года. Стан монгольских воинов на территории Си Ся — государства тангутов в самой глубинке Внутренней Азии. Ханский походный шатер, строго охраняемый особой гвардией — кешиктенами. Там, внутри шатра, окруженный группой приближенных, возлежит на ложе необычайно высокого для монгола роста, величественный человек с широким лбом и узкими глазами на скуластом лице. Это Чингизхан — повелитель мира, властелин вселенной, судья человеческих судеб. Несколько дней тому назад он почувствовал себя плохо и слег.

Ему за семьдесят. Но время, кажется, в тайном заговоре с ним. Правда, годы взяли свое: редкие волосы на голове и длинная борода хана — седые, обветренное широкое лицо — в морщинах. Но давно замечено, что человека старят не морщины, не седина; человека старят глаза, в которых погас огонек. У Чингизхана, даже смертельно больного, лукавый взгляд, то и дело в его „кошачьих глазах“ (выражение мусульманского историка XIII в. Джузджани, который передает здесь слова лиц, видевших хана при его вторжении в Хорасан в 617/1220–21 гг.) мелькают искринки. Но все же близок конец. Он чувствует это. Но как всегда сохраняет необыкновенное самообладание. Тут же, на смертном одре, он приказывает созвать совет и, перед своим отходом в подземное царство Эрклика, делает свое последнее духовное завещание. Вот последний вздох, и жизнь Темучина — Чингизхана завершилась.

Это скорбное событие, согласно „Тарих-и Джахангушай-и Джувайни“, случилось 18 августа 1227 года (в других источниках как мусульманских, так и китайских, приводятся другие даты: 24 августа, 25 августа и т. д.). Останки Чингизхана были доставлены в Монголию и погребены по древнемонгольскому обычаю точное место погребения сохранялось втайне. Одни говорят, писал ученый лама XVII в. Луб-сан Данзан, что Чингизхан „был похоронен на Бурхан-Халдуне. Другие же говорят, что похоронили его на северном склоне Алтай-хана, или на южном склоне Кэнгэй-хана, или в местности, называемой Йэлэ-Утэк“ [Алтан тобчи, с. 242]. Тогда же, в XVII веке, местом погребения Чингизхана признали Ихэ-Эджен-Хоро, в Ордосе, где стояли юрты, якобы с останками Чингизхана. В 1956 г. на месте комплекса Ихэ-Эджен-Хоро был построен роскошный храм; ныне это доходный туристический комплекс и место поклонения [Кычанов, 1991, с. 228].

Чингиз-хан еще при жизни выбрал себе наследника. Насколько можно судить по источниками, он по меньшей мере дважды обсуждал это важное в политической жизни государства дело. Согласно рассказу анонимного автора „Сокровенного сказания“, первой вопрос о наследнике престола поставила ханша Есуй (Есукат-хатун) перед походом Чингиз-хана на запад, т. е. летом 1219 года. В присутствии главных жен и сыновей, младших братьев и видных военачальников Чингизхана Есуй так обратилась к государю: „Каган! Кто рождался, тот не был вечным среди живых. Когда же и ты станешь падать, как увядающее дерево, кому доверишь народ свой, уподобившийся развеваемой конопле? Чье имя назовешь ты из четырех твоих витязями родившихся сыновей? Просим мы о вразумлении твоем для всех нас: и сыновей твоих, и младших братьев, да и нас недостойных“.

Чингизхан одобрил слова Есуй и сказал: „А я то забылся: будто бы мне не последовать вскоре за праотцами. А я то заспался: будто бы никогда не похитит меня смерть! Итак, старший мой сью Чжочи, что скажешь ты? Отвечай!“

И тут произошла пренеприятная семейная сцена, заставившая Чингизхана мыслями вернуться в далекое прошлое, в дни молодости, к обстоятельствам рождения своего первенца, Джучи.

В те бурные годы XII в. Монгольские степи были объяты жестокой междоусобной войной. Вот воины враждебного племени меркит совершили внезапный налет на Бурхан, предали разграблению жилище Темучина и увели в полон его молодую жену Борте, которая будто бы была беременна. Впоследствии, когда ее освободили из плена, она родила сына, которого назвали Джучи и который был признан старшим сыном Темучина — Чингизхана. Тем не менее однако, толки о происхождени Джучи не прекращались; по этой причине между ним и его младшими братьями всегда были препирательства, ссоры и несогласие [Сокровенное сказание, с. 95–104; Рашид ад-Дин, т. 1 дсн. 2, с. 68–69; т. 2, с. 64–65].

Теперь, когда речь шла о таком серьезном и трудном деле, как дело престола и царства и Чингизхан первым предоставил слово Джучи, Чагатай, второй его сын, заявил: „Отец! Ты повелеваешь первому говорить Чжочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Чжочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику Меркитского плена?“. При этих словах Чжочи вскочил и, вцепившись в воротник Чагатаю, воскликнул: „Родитель государь пока еще не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами ты отличаешься? Разве только одной лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, если только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя“.

Джучи с Чагатаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут сподвижники Чингизхана, Боорчинойон и Мухали, насилу растащили разгорячившихся братьев. Чингизхан молчал. Тогда заговорил Коко-Цос. Объявив Чагатаю, что нехорошо оскорблять подозрениями свою мать, он произнес страстную речь в защиту Борте-хатун и закончил ее так:

„Священная государыня наша светла душой — словно солнце, широка мыслию — словно озеро“.

Затем обратился к сыновьям Чингизхан: „Как смеете вы, — гневно воскликнул он, — подобным образом отзываться о Чжочи! Не Чжочи ли старший из моих царевичей? Впредь не смейте произносить подобных слов!“

Чагатай признал свою неправоту, а после оба старшие сыновья высказались за то, чтобы объявить наследником престола Угедея и дали присутствующим твёрдое слово, что они оба, Джучи и Чагатай, будут парой служить младшему брату. Тогда Чингизхан обратился к Угедею, третьему своему сыну: „А ты, Огодай, что скажешь? Говори-ка“. Угедей отвечал, что он „постарается осилить“ трудное искусство править государством, а вот за своих потомков не ручается.

И, наконец, слово было предоставлено Тулую. „А я, — заговорил самый младший из „Четырех кулуков“, — я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!“.

Чингизхан одобрил слова Тулуя. Затем, обращаясь ко всем присутствующим на высоком собрании, он так закончил дискуссию о наследнике престола:

„Мое наследие я поручаю одному“ из своих сыновей; и назвал имя Угедея [Сокровенное сказание, с. 182–186].

Итак, на совете 1219 года, перед началом похода Чингизхана на земли современного Казахстана и Средней Азии, было названо имя наследника престола и царства. Но то было еще не окончательное решение. Насколько можно судить по материалам мусульманских источников, впоследствии в уединении Чингизхан не однажды возвращался мыслями к вопросу о своем преемнике. Джучи, старший сын, был „горяч, чрезвычайно храбр, отважен, мужествен и воинствен“ [Джузджани, т. 2, с. 1096; История дома Чингисова, с. 143]; но он находился во враждебных отношениях со своими братьями и не мог обеспечить единство потомков Чингизхана. Чагатай, второй сын, был „умен и способен“, но „крут и скрытен характером“, никогда не допускал на своем лице улыбки и внушал подчиненным только ужас [Сокровенное сказание, с. 176; История дома Чингисова, с. 143; Джузджани, т. 2, с. 1104; Джувайни, изд., т. 1, с. 226–232; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 93–94].

Словом, кандидатура двух старших сыновей в мыслях отвергалась; и Чингизхан должен был сделать окончательный выбор между двумя младшими сыновьями. Но и здесь, по словам источника, „он колебался относительно передачи престола и ханства: временами он помышлял об Угедей-каане, а иногда подумывал о младшем сыне Тулуй-хане“. Был даже период, когда Чингизхан „имел в мыслях передать Тулую каанство и царский престол и сделать его наследником престола“. Но в конце концов Чингизхан решил так: „Дело престола и царства — дело трудное, пусть им ведает Угедей, а всем, что составляет йурт, дом, имущество, казну и войско, которые я собрал, — пусть ведает Тулуй“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 8, 107].

Об окончательном выборе своего преемника Чингизхан объявил незадолго до своей кончины. Вот краткое изложение обстоятельства этого дела, которое подробнее всего рассказывается в сочинении Джувайни (закончено в 1260 г.) и во всеобщей истории Рашид ад-Дина (написана в 1300–1307 гг.).

По приведенному у Рашид ад-Дина рассказу, в начале весны года Собаки, соответствующего 623/1226 г., когда ханская ставка находилась в местности Онгон-Далан-кудук, Чингиз-хан видел сон, предвещавший его близкую кончину. Он вызвал к себе своих сыновей: прибыли Угедей и Тулуй. На следующий день, после завтрака, Чингизхан сказал своим военачальникам и сановникам, заполнившим его палатку, чтобы они на некоторое время удалились и, оставшись с царевичами наедине, дал им много советов и наставлений, которые закончил следующими словами: „О, дети, остающиеся после меня, знайте, что приблизилось время моего путешествия в загробный мир и кончины! Я для вас, сыновей, силою господнею и вспоможением небесным завоевал и приготовил обширное и пространное государство, от центра которого в каждую сторону один год пути. Теперь мое вам завещание следующее: будьте единого мнения и единодушны в отражении врагов и возвышении друзей, дабы вы проводили жизнь в неге и довольстве и обрели наслаждение властью!“ Затем он сделал Угедей-каана наследником и, покончив с завещанием и наставлениями, повелел: „Идите во главе государства и улуса, являющихся владением покинутым и оставленным. Я не хочу, чтобы моя кончина случилась дома, и я ухожу за именем и славой. Отныне вы не должны переиначивать моего веления. Чагатая здесь нет; не дай Бог, чтобы после моей смерти он, переиначив мои слова, учинил раздор в государстве. Теперь вам следует идти!“. Так он закончил эту речь на этом тайном совещании, затем, попрощавшись с ними обоими, отправил их назад, послав в государство и улус начальствовать, сам же с войском направился в сторону Нангяс [Рашид ад-Дин, т. 1, кн. 2, с. 231–232, 258; т. 2, с. 109].

Согласно Джувайни, во время похода в страну тангутов Чингизхана постигла серьезная болезнь. Он вызвал к себе своих сыновей — Чагатая, Угедея, Тулуя, Кулкана, а также Джурчитая, Орчана (по другим источникам, оба последние из перечисленных сыновей умерли еще до 1226 года; см. выше) — и объявил им, что назначает своим преемником Угедея. Угедей отличается твердой волей и здравым рассудком, продолжал Чингиз-хан и он надеется, что эти его качества обеспечат приготовленному государству территориальную целостность и процветание. Затем Чингизхан потребовал от своих детей, чтобы они дали письменное обязательство, что после смерти отца согласны признать ханом Угедея, будут выполнять все его распоряжения и что не переиначат это завещание отца. Все братья Угедея сделали такое письменное заявление. Тем временем болезнь владыки стала усиливаться, продолжает Джувайни, и четвертого рамазана 624 года хиджры (18 августа 1227 г.) Чингиз-хан скончался [Джувайни, изд., т. 1, с. 142–144; пер., т. 1, с. 180–183].

Нет надобности выделять здесь особо пункты расхождения в сообщениях Джувайни и рассказах Рашид ад-Дина: для внимательного читателя они очевидны сами собой. Важно то, что Чингизхан, согласно обоим историкам, подтвердил политическое завещание о назначении своим преемником царевича Угедея незадолго до своей кончины. Однако то, что имело место после смерти Чингизхана — междуцарствие — требует разъяснения, ибо, как будет показано дальше, междуцарствие наступало и после смерти первых преемников Чингизхана и продолжалось по несколько лет.

Дело в том, что власть нового суверена могла быть признана законной, только если она освящена авторитетным мнением курултая — общего собрания членов дома Чингизхана и военачальников. Именно на курултае политической и военной элиты страны совершался акт торжественного провозглашения хана, принятия присяги и т. п. На подготовку же всемонгольского курултая царевичей уходило немалое время. Наступало междуцарствие. На время между смертью хана и курултаем назначался временный правитель государства — регент.

Согласно известиям как мусульманских, так и китайских источников, доля исполнять роль первого по времени регента в государстве монголов выпала на царевича Тулуя [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 109; История дома Чингисова, с. 143]. Оно, конечно, и понятно. Тулуй был самым младшим из „Четырех кулуков“ Чингиз-хана, „отчигином“ („владыкой домашнего огня“), и после смерти отца, согласно его распоряжению, получил в наследство 101 тысячу из 129 тысяч человек монгольской регулярной армии, „коренной йурт, который состоял из престольного города и великих станов Чингизхана“, а также все его имущество и казну [The Succesors of Genghis Khan, p. 18, 163]. Именно по приглашению Тулуя, как главы коренного йурта и ставок Чингизхана, со всех концов обширной империи стекались в Монголию принцы и принцессы, гражданские управители и военачальники, чтобы отдать последний долг основателю империи.

После похоронных церемоний, когда были исполнены обряды оплакивания и останки Чингиз-хана преданы земле, когда другие братья и царевичи все уехали каждый в свой йурт, Тулуй занялся заботами правления государством. Подробности его деятельности в качестве временного правителя Еке Монгол улуса в источниках не освещаются. Однако известно, что Тулуй так вошел в роль регента, что неохотно, под давлением китайского министра Елюй Чу-цая (о нем см. Мункуев, 1965), согласился на созвание курултая. По монгольской хронике 1240 г. и „Юань ши“, курултай царевичей, на котором они подняли на ханство царевича Угедея, произошел в год Мыши (1228 г.) в Керуленском Кодеу-арале. По словам Рашид ад-Дина, после смерти Чингизхана около двух лет престол пустовал и государству недоставало государя — лишь затем занялись подготовкой великого курултая, который состоялся наконец-то в 1229 году. Эта дата принята многими исследователями.

Таким образом, период первого междуцарствия, когда регенствовал царевич Тулуй, длился не менее полутора лет; и все это время в государстве соблюдался порядок, что имеет для нашей темы большое значение.

Итак, после некоторого промедления воля основателя монгольской династии Чингизхана все же была исполнена: согласно его завещанию, наследный принц Угедей при всеобщем одобрении царевичей, других ближайших своих родичей и военачальников взошел-таки на престол. Первый преемник Чингиз-хана правил лет двенадцать-тринадцать. Как отметил еще академик В. В. Бартольд (1869–1930), „разницу между царствованием Чингиза и Угэдэя и характер намерений последнего понимали даже сами монголы; в монгольском сказании Угэдэю приписываются слова:

„Наш царь Чингис с большими трудами создал царский дом. Теперь пора доставить народам мир и довольство и не отягощать их“. Это стремление умиротворить страну и защитить мирных жителей от притеснений и поборов было причиной главных мер Угэдэя — учреждения должности таньмачи, установления нормы податей и учреждения почты“ [Бартольд, т. 1, с. 534].

При Угедее были сделаны обширные завоевания на Дальнем Востоке (Северный Китай, Корея) и в Восточной Европе, так что в год смерти великого хана (1241) западная территория Монгольской империи включала всю местность в устье Дуная.

Все исторические источники прославляют нравственные качества первого преемника Чингизхана и с восторгом говорят о его великодушии, кротости, справедливости и щедрости. Но тот же великий хан Угедей имел, однако, весьма существенный недостаток: он был горьким пьяницей и страдал запоем, особенно в последние годы жизни. Угедея неоднократно увещевали, но хан не слушал; тогда, однажды: китайский министр Елюй Чу-цай, показывая Угедей-хану железный ободок весь изоржавевший от вина, сказал:

„Это железо, будучи вином съедено, приняло такой вид. Что же сказать о пяти черевах человека?“ [История дома Чингисова, с. 286]. После этого монгольский государь несколько уменьшил меру употребления вина. Но ненадолго. Кстати, вино и положило конец жизни Угедей-хана: он умер пьяным после очередного кутежа. Это случилось в ночь с десятого на одиннадцатое декабря 1241 года [Джувайни, изд., т. 1, с. 158; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 43; The Successors of Genghis Khan, p. 66].

В Монгольской империи вновь наступило междуцарствие. На этот раз временной правительницей государства сделалась Туракина-хатун, одна из главных жен великого хана Угедея. По словам Джувайни, Туракина приняла регенство над царством с согласия Чагатая и других царевичей, которые будто бы объявили, что правительницей на период междуцарствия должна быть назначена мать старших сыновей покойного хана [Джувайни, изд., т. 1, с. 196; пер., т. 1, с. 240]. Рашид ад-Дин приводит иную версию ее прихода к власти. „Когда Угедей-каан скончался, — пишет он, — его старший сын Гуюк-хан еще не воротился из походов в Дешт-и Кипчак, вскоре умерла и Мука-хатун (старшая жена Угедея. — Т. С.). И Туракина-хатун, которая была матерью старших сыновей, ловкостью и хитростью, без совещания с родичами, по собственной воле захватила власть в государстве, она пленила различными дарами и подношениями сердца родных и эмиров, все склонились на ее сторону и вошли в ее подчинение“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 114–115].

По одной версии, Туракина-хатун сама происходила из племени меркит; по другой — она была только женой главы племени меркит и была взята в плен во время покорения меркитов Чингизханом, который отдал ее в жены своему сыну Угедею. Туракина была некрасивой властолюбивой и мстительной женщиной. Еще во времена Угедей-хана она была сердита на некоторых из государственных мужей и придворных и в душе ненавидела их. Теперь, когда порфироносная вдова хитростью и ловкостью сделалась полновластной правительницей монгольской державы, она захотела воздать каждому по заслугам. В результате в резиденции регентши пышным цветом расцвели интриги и произвол.

В начальные годы регенства Туракина все дела при ней вязали и разрешали пленная персиянка Фатима, наперсница ханши, и мусульманский министр Абд ар-Рахман. Главным из выдающихся государственных деятелей прошлого царствования, мусульманину Махмуду Ялавачу, управителю Китая, и уйгуру-христианину Чинкаю (по „Юань ши“, он был из монгольского племени кереит), главе гражданского управления империи удалось спасти свою жизнь только благодаря великодушию монгольского царевича Кутана; на требование Туракина-хатун выдать беглецов Кутан, по словам Джувайни, ответил так: „Птичка, ищущая убежища от когтей сокола, в траве находит спасение; они прибегли ко мне, выдать их было бы противно чести и великодушию“ [Бартольд, т. 1, с. 553]. Китайский министр Елюй Чу-цай — главный советник, инициатор и проводник административных, финансовых и прочих реформ Угедей-хана, был лишен власти и умер в 1243 г. под Каракорумом, столицей Монгольской империи, находившейся в долине р. Орхон [Мункуев. 1965, с. 22–23, 86]. А эмир Масуд-бек, который был наместником великого хана в Восточном Туркестане и Мавераннахре, увидев такие дела, не счел за благо оставаться в своей области и отправился в Кипчакские степи, к Бату, ища у него убежища. Постепенно Туракина сместила всех вельмож прошлого царствования [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 116–117]. По свидетельству Плано Карпини, во время его пребывания в Каракоруме в 1246 г., Туракина-хатун отравила великого князя Ярослава. Его смерть была такая. Ярослав Всеволодович был приглашен к Туракина-хатун, которая, как бы в знак почета, дала ему есть и пить из собственной руки; он вернулся в свое помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и все тело удивительным образом посинело [Плано Карпини, с. 77].

Вопрос о престолонаследии, вследствие этого и междуцарствие, затянулись на этот раз на целых пять долгих лет. Угедей-хан имел семь сыновей, двое из которых родились от наложницы по имени Эркинэ. Вот их имена: Гуюк, Кутан, Кучу, Корачар, Каши, Кадан, Мелик. Угедей-хан, по примеру своего отца, еще при жизни выбрал в качестве наследника престола третьего своего сына Кучу, который был „очень умным и явился на свет баловнем судьбы“. Но в 633/1235–36 г. царевич Кучу умер во время похода в Южный Китай. Тогда выбор хана остановился на старшем сыне умершего Кучу, Ширамуне, который „был очень одарен и умен“, воспитывал его в своей ставке [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 9, 11, 36, 118; История дома Чингисова, с. 287].

Однако, когда великий хан Угедей скончался, объявились сразу несколько претендентов на престол; причем каждый из них обосновывал свои права на власть как единственно законный и имел в том своих приверженцев. Так, в частности, какая-то часть царевичей и военачальников поддерживала Ширамуна, наследника по завещанию покойного хана. Какая-то часть Чингизидов была за второго сына Угедей-хана, Кутана, который заявил свои права на верховую власть на том основании, что сам Чингизхан будто завещал, чтобы после Угедея престол перешел к нему, к Кутану [Джувайни, изд., т. 1, с. 206; пер., т. 1, с. 251; The Successors of Genghis Khan, p. 181]. Туракина-хатун и ее придворная камарилья выставила кандидатуру Гуюка, потому что он — старший сын умершего Угедей-хана. Когда, таким образом, в дела престола и царства проникла смута, младший брат Чингизхана Отчигин-нойон в 1242 году „захотел военной силой и смелостью захватить престол“. Но попытка оказалась неудачной и по-прежнему „ханский престол находился под властью и охраной Туракина-хатун“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 116–117].

По Рашид ад-Дину, Туракина-хатун была матерью пяти старших сыновей Угедей-хана, то есть Гуюка, Кутана, Кучу, Корачара, Каши и, таким образом, приходилась Ширамуну, сыну Кучу, бабушкой. Однако такая именно родственная связь между тремя претендентами на престол с временной правительницей в свете их взаимоотношений представляется сомнительной. Судите сами. В смутное время второго междуцарствия претендент на престол великодушный царевич Кутан вдруг, в расцвете лет и сил, занемог и умер, „околдованный“ Фатимой, наперсницей Туракина-хатун; впоследствии, когда был провозглашен новый хан. Фатиму судили за это и другие ее злодеяния, признали виновной и, завернув ее в кошму, бросили в воду. Показательно и другое. В начавшейся борьбе за престол, в ходе которой одного из трех претендентов (Кутана) постигла смерть, Туракина-хатун с самого начала столь же рьяно выступала против умного и доброго наследного принца Ширамуна, сколь ревностно поддерживала и продвигала кандидатуру Гуюка, который отличался свирепым характером.

В свете приведенных данных кажется правдоподобным допущение китайского исследователя Гэ Шаоминя, согласно которому Туракина была матерью только Гуюка, а остальные сыновья Угедея были от других женщин [см. Мункуев, 1965, с. 123–124, прим. 202]. Во всяком случае, допущение, что Гуюк — единственный родной сын Туракина-хатун логично объясняет поведение временной правительницы, которая, поступая наперекор последней воле покойного супруга и сея смуту в „семье Чингизхана“, в конце концов посадила на ханство именно Гуюка, который в течение всей жизни страдал хронической болезнью.

Вот заключительные формулы отказа престола Ширамуну и возведения на престол Гуюка: Ширамун, наследник по завещанию Угедея, — еще „не достиг зрелого возраста“; царевич Гуюк — старший сын покойного хана [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 80, 119; The Successors of Genghis Khan, p. 120, 181].

Гуюк был избран великим ханом на курултае в августе 1246 г. Туракина-хатун сумела так организовать дела Гуюка, что большинство народа было согласно на передачу ханского достоинства ее старшему сыну и на августовский курултай прибыли царевичи всех ветвей рода Чингизхана. Правда, глава Улуса Джучи Бату (Батый), личный враг Гуюка, сам не приехал на курултай, ссылаясь на телесный недуг, но зато прислал пять человек из своих братьев, в их числе Орда-Ичена, который после смерти Чагатая в 1242 г., был по возрасту самым старшим членом царствующего рода.

Спустя два-три месяца после августовского курултая 1246 г. Туракина-хатун скончалась.

По словам Джувайни, у Гуюка были „грубые манеры и вид, внушающий ужас и оцепенение“; Рашид ад-Дин говорит, что приближенные Гуюк-хана боялись сделать шаг в его присутствии и никто не смел доложить ему о каком-нибудь деле, не будучи спрошен [Джувайни, изд., т. 1, с. 213; Бартольд, т. 1, с. 554]. Наиболее подробные сведения о характере Гуюка дает Плано Карпини; „А этот император, — сообщает он, — может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок, как нам говорили христиане, неотлучно с ним пребывавшие“ [Плано Карпини, с. 79].

Раз мы начали говорить о природных качествах и нравах нового великого хана, то к сказанному выше следует добавить, что Гуюк, как и его отец Угедей, был алкоголиком, тратил дни и ночи на пьянство и разврат и скончался 43-х лет от роду весной 1248 г. Гроб с телом Гуюка перенесли в долину Эмиля (река на Тарбагатае, в северо-восточной части нынешнего Казахстана), где была его коренная ставка, и предали земле.

Чингизхан завещал своим детям, как было сказано выше, согласие и единодушие. Но уже вскоре после смерти основателя монгольской династии в его роде появились распри и возникли враждующие между собою группы. Еще В. В. Бартольд отметил со ссылкой на монгольское сказание, законченное в 1240 г., что против Гуюка и всего потомства Угедея была сильная партия среди монгольской аристократии, склонявшейся на сторону первого регента Монгольской империи Тулуя (ум. в 1233 г.) и его сыновей. В конце 30-х годов XIII в., во время похода монголов в глубь Европы, в „золотом роде“ произошел новый раскол: Бату, глава Улуса Джута, смертельно поссорился с Гуюком, старшим сыном великого хана Угедея (правил в 1229–1241 г.), и царевичем Бури, внуком Чагатая, сыном Мутугена от служанки. В „Сокровенном сказании“ эта ссора Чингизидов описана так (приводим отрывок из источника в переводе Н. П. Шастиной): „Когда войско возвратилось, то был устроен пир, на котором присутствовали все князья. Будучи старшим, я (рассказывает Бату) одну или две чаши вина выпил раньше других. Бури и Гуюк рассердились, покинули пир и, садясь верхом на своих лошадей, бранили меня в то же время. Бури сказал: „Бату не выше меня, почему он пьет раньше меня? Эта старая баба с бородой. Одним ударом я могу опрокинуть его наземь“. Гуюк сказал: „Он старая баба с луком и стрелами. Я прикажу избить его палкой!“ Другой предложил привязать мне деревянный хвост“ [Шастина, 1957, с. 232, прим. 152].

Эта пьянная ссора обошлась недругам Бату очень дорого: потомству Гуюка она стоила царства, а царевичу Бури — жизни: впоследствии, при Менгу-хане (правил в 1251–1259 г.), Бури был выдан оскорбленному им Бату и по его приказу казнен. Но все по-порядку.

Согласно рассказу Джувайни и Рашид ад-Дина, когда наступил новый (1248) год, великий хан Гуюк заявил о своем желании отправиться в свой родовой удел на Эмиле, где климат будто бы был более благоприятен его слабому здоровью. Весной, когда погода склонилась к теплу, он со своим войском выступил в те пределы. Соркуктани-бики, вдова Тулуя, отправила нарочного и предупредила Бату, главу Улуса Джута, что великий хан имеет против него враждебные намерения. Бату выступил во главе большого войска против Гуюка. Однако встреча двух враждующих Чингизидов на поле боя не состоялась: через несколько переходов, еще в пределах самой Монголии, Гуюк-хан умер. Это известие застало Бату в Алакамаке, в семи днях пути от города Каялыка (т. е. в южной части Семиречья, около гор Ала-Тау). Когда, после исполнения обрядов оплакивания, останки Гуюк-хана были преданы земле, Бату созвал к себе, в Алакамак, царевичей для совещания о престолонаследии [Джувайни, изд., т. 1, с. 215–218; пер., т. 1, с. 260–263; т. 2, с. 557; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 121–122;]

Почему именно Бату? Дело в том, что Бату (ум. в 1255 г.) в то время пользовался наибольшим авторитетом и занимал главенствующее положение в роде Чингизидов. Хотя его старший брат Орда-Ичен был еще жив, тем не менее считалось, что „Бату всем царевичам старшой (ака)“ [Джувайни, пер., т. 2, с. 557]. Именно поэтому сообщает, в частности, Джузджани в своем „Табакат-и Насири“, после кончины великого хана Гуюка все съехавшиеся для решения вопроса о престолонаследии царевичи (кроме сыновей Чагатая, которые потребовали царство себе) согласились возвести на престол Бату и обратились к нему с таким предложением: „Тебе следует быть царем нашим, так как из рода Чингизхана нет никого главнее тебя; престол и корона и владычество прежде всего твои“. Бату ответил: „Мне и брату моему Берке принадлежит уже в этом крае (т. е. в Дешт-и Кипчаке) столько государств и владений, что распоряжаться им, краем, да вместе с тем управлять областями Китая, Туркестана и Ирана невозможно. Лучше всего вот что: дядя наш Тупи, младший сын Чингизхана, умер в молодости и не воспользовался царством, так отдадим царство сыну его и посадим на престол царский старшего сына его, Менгу-хана. Так как на престол посажу его я. Бату, то на самом деле владыкою буду я“ [Джузджани, т. 2, с. 1177–1181].

А вот как описывается ход сходки царевичей и военачальников после смерти Гуюка в „Юань ши“. Бату первый подал голос о возведении Мунке, старшего сына Тулуя от его старшей жены Соркуктани, на ханский престол. Но тут встал эмир Бала, посланник вдовы Гуюка, ханши Огул-Каймыш, и сказал:

„Некогда Угедей завещал, чтобы после него внук его Шилмынь (Ширамун) наследовал престол, что всем князьям и чинам известно. Ныне Шилмынь находится еще в живых, но выбор обращен на других: каким же останется Шилмынь?“ Тогда выступил Мугэ, младший брат Мунке, и так возразил на замечание Бала:

„Правда, было завещание Угедеево и кто посмеет противоречить оному? Но на прошлом съезде выбор Гуюка произведен ханшею Толигай-хана и вами. Итак, в то время вы сами нарушили помянутое завещание Угедея; теперь того же хотите обвинять в том?“ Бала ничего не мог ответить на это. Тогда слово взял Уланхада и сказал: „Мунке разумен и проницателен; это всем уже, известно; мнение князя Бату очень справедливо“. Все поддержали это предложение. Бату немедленно отдал приказ войскам. „Войска были согласны с ним, и сим образом утвержден выбор“ [История дома Чингисова, с. 305–306, 309].

Приведем теперь сообщения Джувайни и Рашид ад-Дина о сходке царевичей в Алакамаке в 1248 году. По призыву Бату в Алакамак (около гор Ала-Тау к югу от Или) съехалось со всех концов обширной империи великое множество царевичей, их родичей и вельмож; но все же некоторые из сыновей Чагатая и Угедея под разными предлогами на собрание не явились; не явилась и вдова Гуюка Огул-Каймыш, а ее сьновья, Коджа и Наку, только два дня пробыли в Алакамаке, но оставили там от своего имени вельможу Тимур-Кадака, уполномочив его присоединиться к какому бы то ни было решению царевичей. Все оставшиеся царевичи засвидетельствовали Бату, как самому главному в роде Чингизидов, свое уважение и готовность подчиниться его решению в вопросе о наследовании престола и регенте.

Бату остановил свой выбор на Мунке (по-тюркски Менту), старшем сыне Тулуя. „Мунке, — сказал Бату в своей речи на съезде царевичей, — видел своими глазами и слышал своими ушами Ясу и ярлык Чингиз-хана“; к тому же он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну; этот царевич сам по себе очень умен и даровит и подготовлен к царствованию. „При наличии его, — продолжал Бату, — каким образом кааном станет кто-либо другой? Тем более, что дети Угедей-каана поступили вопреки словам отца и не отдали власти Ширамуну и, преступив древний закон и обычай, не посоветовавшись с родичами, ни за что убили младшую дочь Чингизхана, которую он любил больше всех своих детей и называл Чаур-сечен. По этой причине каанство им не подобает“, — сказал Бату.

„Свою речь Бату закончил так: „Благо улуса, войска и нас, царевичей, заключается в том, чтобы посадить Мунке на каанство“. Все царевичи выразили одобрение и заключили письменное соглашение (дали подписку) в том, чтобы посадить царевича Мунке на престол. Также было решено великий курултай устроить на следующем году, а на время междуцарствия ведение государством поручить вдове Гуюка, Огул-Каймыш-хатун. Когда царевичи стали разъезжаться по своим станам и йуртам, Бату послал вместе с Менту своего брата Берке и своего старшего сына Сартака с тремя туманами (30 000) войска, дабы они в местности Онон и Керулен, которая была коренным йуртом Чингизхана, весной нового, 1249 года в присутствии всех царевичей, устроив курултай, торжественно посадили его на царский трон. Они отправились в путь от Бату. И Бату отправился в путь, в Поволжье, прибыл в свою орду и по обычаю предался веселью и забавам“ [Джувайни, изд., т. 1, с. 217–221, 223; пер., т. 1, с. 262–266; т. 2. с. 557–561; Рашид ад-Дин, т. 2, с. 80–81, 129–130; The Successors of Genghis Khan, p. 121, 200–203].

Потомки Угедея (за исключением нескольких царевичей) и большая часть чагатайских царевичей категорически отказались признать решение Бату о передаче ханства дому Тулуя, стали строить козни и препятствовать устройству курултая. „Вы, царевичи, — жаловалась, в частности, вдова Гуюка, Огул-Каймыш-хатун, — на прошлом курултае обещали и дали обязательство о том, что царская власть всегда будет принадлежать дому Угедей-каана и что никто не будет противодействовать его сыновьям, а теперь вы не держите слова“. Действительно, на курултае в августе 1246 г. имел место такой эпизод. После словопренья все согласились на возведение Гуюка на престол, а он, как это обычно бывает, отказывался, перепоручая это каждому царевичу, и ссылался на болезнь и слабость здоровья. Затем Гуюк сказал: „Я соглашусь на том условии, что после меня ханство будет утверждено за моим родом“. Все единодушно дали письменную присягу: „Пока от твоего рода не останется всего лишь кусок мяса, завернутого в жир и траву, который не будут есть собака и бык, мы никому другому не отдадим ханского достоинства“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 119, 138; The Successors of Genghis Khan, p. 181–182].

Однако апелляция вдовы Гуюка и ее сыновей к царевичам и военачальникам положительных результатов не возымела; тогда они и их сторонники замыслили вероломство.

В общем, передача престола и царства дому Тулуя не состоялась ни в 1249, ни в 1250 гг. Весной 1251 г. царевич Берке, все еще остававшийся в Монголии, извещал своего старшего брата Бату: „Прошло два года, как мы хотим посадить на престол Менгу-каана, а потомки Угедей-каана и Гуюк-хана, а также Йису-Менгу, сын Чагатая, не прибыли“. Ответ Бату был строг и лаконичен: „Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от Ясы, лишится головы“ [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 131; The Successors of Genghis Khan, p. 204].

Согласно Джувайни, лишь в июле 1251 года Берке удалось собрать курултай, на котором и состоялось торжественное провозглашение ханом царевича Мунке.

Таким образом, третье междуцарствие продолжалось больше трех лет и закончилось своеобразным переворотом: верховная власть над Монгольской империей перешла от потомства Угедея к потомству Тулуя.

Сразу же после торжества по случаю избрания нового хана последовал грандиозный процесс царевичей из рода Угедея и Чагатая, которым было предъявлено обвинение в составлении заговора с целью убить Мунке. 77 вельмож были казнены; род Угедея и род Чагатая подверглись жестоким репрессиям: почти все взрослые представители потомства обоих этих родов были уничтожены или отправлены в отдаленные области, где некоторые из них, как, например, царевич Ширамун, потом были тайно умерщвлены. Формально Улус Чагатая и Улус Угедея не были уничтожены, и там продолжали управлять члены этих домов, но в действительности вся власть в империи монголов перешла к домам Тулуя и Джучи [Бартольд, т. 1. с. 559–565; т. 2, ч. 1, с. 64–65].

Из других общеимперских событий времени правления великого хана Мунке (правила 1251–1259 г.) отметим отправку, согласно решенью курултая 1251 года, двух больших армий для завоевания всех остававшихся еще не завоеванными монголами земель на Ближнем и Дальнем Востоке: в Китай под руководством Хубилая и в Иран под главенством Хулагу, младших братьев Мунке-хана. В частности, Хулагу завоевал в течение 1256–1257 гг. Иран и, уничтожив в 1258 г. династию Аббасидских халифов с центром в Багдаде, создал здесь для себя и своих потомков особый монгольский улус (государство), правители которого приняли титул ильхана („хан племени“).

По словам Гильома Рубрука, совершившего путешествие в Монголию в 1253–1255 гг. и проведшего немало времени в ханской ставке, Мунке „был человек курносый, среднего роста, в возрасте сорока пяти лет“ [Рубрук, с. 140]. Он, как и многие другие члены „золотого рода“, страстно предавался любовным утехам и наслаждению вином и всякий раз устраивал в своем дворце попойки и кутежи, не считаясь с расходами. Его смерть была такая. Мунке отправился на войну в Китай; когда он осаждал там одну крепость, то „с наступлением лета и усилением жары у него из-за тамошнего климата начался кровавый понос и среди войска монголов появилась холера, так что многие из них умерли. Государь мира употреблял вино против холеры и проявлял в том большое постоянство“. Неожиданно ухудшилось состояние его здоровья, болезнь привела к кризису и он скончался под той злосчастной крепостью [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 147; The Successors of Genghis Khan, p. 228]. По Рашид ад-Дину, это случилось в 1257 году; по китайским известиям в 1259 г. В науке принята последняя дата. Тело Мунке привезли в Монголию и похоронили рядом с могилами Чингизхана и Тулуя.

Со смертью Мунке в конце 1259 г. кончился и период единства Монгольской империи. Мунке не назначил своего преемника, и борьба за престол на этот раз произошла между другими сыновьями Тулуя, а именно: четвертым его сыном Хубилаем и шестым сыном Ариг-Бугой. Хубилай в то время стоял с войском в Китае, а Ариг-Буга находился в Монголии. Царевичи и эмиры, которые состояли при Хубилае, не стали откладывать „дело о ханском престоле“ в долгий ящик, и тут же созвали сходку и так решили на своем совете: „Хулагу-хан ушел в область таджиков, род Чагатая далеко, род Джучи тоже очень далеко, а люди, которые находятся в союзе с Ариг-Букой, совершили глупость“; „если мы теперь кого-нибудь не поставим кааном, то как мы можем существовать?“ Посоветовавшись таким образом, все согласились и в год Обезьяны, соответствующий 658 году хиджры (1260 г.), в середине лета, в городе Кайпин посадили Хубилая на престол царства [Рашид ад-Дин, т. 2, с. 160; The Successors of Genghis Khan, p. 252].

„Поспешное и неправильное избрание“ Хубилая (выражение В. В. Бартольда) вызвало смуту. Противники Хубилая в свою очередь провозгласили великим ханом Ариг-Бугу. Таким образом, в 1260 году мы в первый раз видим одновременно избрание двух великих ханов — Хубилая в Китае (Кайпине) и Арик-Бугу в Монголии (Каракоруме). Наиболее могущественные представители рода Чингизидов, Хулагу, глава ильханов, и Берке, глава Улуса Джучи, не приняли участия ни в том, ни в другом избрании. Но, как показывают монеты, чеканенные в Поволжье, Берке (правил в 1257–1267 г.) признал младшего претендента Ариг-Бугу законным наследником престола [Бартольд, т. 5, с. 504].

Между братьями разразилась война, в которой Ариг-Буга в конце концов потерпел поражение и в 1264 г. сдался Хубилаю. Формально ханом всей империи был объявлен Хубилай, который остался в Китае и перенес столицу Монгольской империи из Каракорума в Пекин (Хан-балык). Фактически же с этого времени Монгольская империя разделилась на четыре монархии, а „золотой род“ Чингизидов“ распался на несколько параллельных династий. Этими независимыми и враждовавшими друг с другом государствами были:

1. Государство в собственно Монголии и Китае с центром в городе Ханбалыке (современный Пекин), которым правил род Тулуя, четвертого сына Чингизхана, а именно: Хубилай-хан (правил в 1260–1294) и его потомки. Это государство получило китайское официальное имя — империя Юань.

2. Государство Хулагуидов, созданное в 1258 г. в Иране Хулагу-ханом (ум. в 1265 г.) сыном Тулуя; Хулагу и его преемники на троне носили титул ильхан („хан племени“), поэтому в исследовательской литературе монгольских правителей Ирана нередко называют-ильханами (Ильханидами). Государство Ильханов во время своего основания охватывало все страны от Амударьи до Индийского океана и от Инда до Евфрата, а также большую часть Малой Азии и кавказских стран.

3. Чагатайское государство, включавшее Мавераннахр (Среднеазиатское междуречье), Семиречье, Восточный Туркестан (Кашгария) и получившее свое название от имени второго сына Чингизхана — Чагатая (ум. в 1242 г.). В отдельные периоды в Средней Азии правили также потомки Угедея, третьего сына Чингиз-хана.

4. Золотая Орда, в состав владений которой входила вся Великая Степь (Дешт-и Кипчак — мусульманских источников) от Иртыша на востоке до Дуная на западе; этим государством, началом существования которого можно считать 1243 год, правили потомки Джучи (ум. в 1227), старшего сына Чингизхана.

Историческая судьба этих четырех монгольских государств сложилась по-разному. Потомство Тулуя, правившее в Китае (династия Юань), китаизировалось. Джучиды, Чагатаиды и Хулагуиды приняли ислам — веру своих подданных. Потомки Тулуя сохраняли власть в самой Монголии до XVII в., а в Китае они правили только до 1368 г., когда им на смену пришла династия Мин. Последний хан из прямых потомков Хулагу, Абу Саид, умер в 1335 г., и главная ветвь по мужской линии угасла; правда, и потом, до середины XIV в., на престол Ильханов возводилось еще несколько, происходивших большей частью из боковых ветвей, царевичей и даже одна царевна (Сати-бек, сестра Абу Сайда: правила в Азербайджане в 1338–1340 г.), однако они не были признаны повсюду; к 754/1353–54 г. власть потомков Чингизхана в Иране рухнула окончательно и государство Хулагуидов распалось.

Чагатайская держава в конце 40-х годов XIV в. разделилась на два государства — западное и восточное. В западных владениях — Мавераннахре (Среднеазиатское междуречье), род Чагатая потерял свое господство и фактическая власть находилась в руках тюрко-монгольских эмиров (беков), среди которых затем выделился эмир Тимур (годы жизни: 1336–1405) из отюреченного монгольского племени барлас. Дальнейшая история западной части Чагатайского государства (кстати, название чагатай было сохранено только за западным государством, государством Тимура, и его кочевым населением) сложилась так, что в Мавераннахре возникла династия Тимуридов, правившая страной до начала XVI в. В начале XVI в. государство Тимуридов было завоевано кочевыми племенами из Дешт-и Кипчака — узбеками, во главе которых стояли Шибаниды — потомки царевича Шибана, сына Джучи, старшего сына Чингиз-хана. Они основали в Средней Азии два государства — Бухарское ханство и Хивинское ханство. Государство, возникшее в восточной половине Чагатайского улуса, получило название Моголистан; там до конца XVII в. правили потомки Чагатая, действительные или мнимые.

Золотая Орда, государство Джучидов, в 30–60-х годах XV в. распалась и на ее развалинах появились Крымское ханство, Казанское ханство, Астраханское ханство, Сибирское ханство, Казахское ханство, а также ряд других самостоятельных владений. Дольше всего Чингизиды царствовали в Казахских степях (до середины XIX в.); поэтому вторая глава настоящего исследования посвящена казахским султанам.

Запомним эти справочного характера сведения о четырех монгольских государствах — они снимут ряд вопросов, которые могут возникнуть у непосвященного читателя при обращении к тексту нижеследующих разделов.