Глава 4. Президентство Карденаса: коренные реформы 1935–1936 годов

Разгромив кальистов, президент в 1936 году приступил к реализации своих предвыборных обещаний, главным из которых было скорейшее завершение аграрной реформы и наделение землей всех, кто хотел ее обрабатывать.

В отличие от Кальеса, Карденас не считал общину-«эхидо» отжившей, архаичной формой. Президент полагал, что нищета большинства получивших землю общинников связана не с характером землепользования, а с отсутствием семян, техники, удобрений и налаженной системы сбыта. К тому же большинство эхидатариев числились в общине только номинально – землю обрабатывал каждый сам, а размеры надела были крайне невелики – 2–6 га. В общинной собственности были практически только выгоны для скота, источники воды и лесные участки. С учетом засушливости многих земель, перешедших в ходе реформы «эхидос», прокормиться с такого участка было практически невозможно. Поэтому многие общинники большую часть года проводили на заработках, в том числе в США.

«Эхидос» производили в основном нетоварную продукцию – кукурузу и бобы – и служили для удовлетворения нужд самих владельцев земли. Среди общинников вскоре стало заметно расслоение – выделенные земли были разного качества, и те, кто получал лучшие участки, начали нанимать соседей по общине в качестве батраков. Появились сильные различия в материальном достатке, что позволило разбогатевшим общинникам приобрести тягловый скот, а это, в свою очередь, еще более усилило расслоение в «эхидос». У некоторых общинников было по 10–15 волов, у большинства – ни одного.

Таким образом, можно сказать, что «эхидо» походила на русскую дореволюционную общину, застрявшую на полпути между коллективным и частным землепользованием.

Карденас считал, что общины надо превратить из номинальных коллективов в реальные. Они получили название коллективных «эхидос», то есть сельскохозяйственных кооперативов. Уже в конце 1935 года был учрежден Банк эхидального кредита, который должен был финансировать закупку общинами сельхозинвентаря, техники, семян и строительство ирригационных сооружений. Банк был образован в форме акционерного общества с участием частного капитала, но этот капитал большого интереса к кредитованию коллективного землепользования не проявил. Основное бремя расходов несло государство.

В 1936 году уже действовало 3679 обществ эхидального кредита (общин, имевших право на кредиты эхидального банка), в которых объединились 308 729 эхидатариев[429]. В последнем году пребывания Карденаса у власти – 1940-м – в Мексике было 5172 общества с 398 100 членами.

Карденас начал активно распределять землю в 1935 году, используя в качестве нормативной базы Аграрный кодекс 1934 года. В 1935-м в ходе аграрной реформы было распределено 1,9 миллиона гектаров[430]. Это была внушительная цифра. Но до полного разгрома «максимата» земля распределялась обычным способом – либо путем реституции несправедливо отнятых ранее у общин земель, либо путем дотации – наделения землей безземельных крестьян.

В 1936 году Карденас смог наконец осуществить свою мечту о создании в сельском хозяйстве мощного и, главное, рентабельного кооперативного сектора.

В Мексике было два основных района высокоинтенсивного товарного земледелия. На севере страны, в районе Лагуна, находившемся большей частью в штате Коауила и занимавшем примерно 500 тысяч га, выращивали и перерабатывали хлопок, который шел главным образом в США. На крупных плантациях Лагуны были построены ирригационные сооружения и предприятия по первичной обработке волокна. На юге Мексики – на полуострове Юкатан – находились плантации хенекена, продукция которых тоже в основном шла в Америку. И в Лагуне, и на Юкатане среди подвергавшихся нещадной эксплуатации батраков и поденщиков было очень сильно влияние коммунистов.

Большинством земель в Лагуне владели иностранные компании – в том числе «Лавин», «Пурселл», «Тлауалило», принадлежавшие испанским, британским и французским гражданам. Латифундистами были и американцы. 222 иностранных собственника в Лагуне владели суммарным капиталом в 27,8 миллиона долларов[431].

В Лагуне в свое время находились хлопковые плантации лидера революции 1910 года Франсиско Мадеро. Позднее земли в этом районе приобрели, зачастую за бесценок, многие «революционные» генералы, например соперник Карденаса в борьбе за пост президента в 1933 году кальист Мануэль Перес Тревиньо и генерал Эулохио Ортис.

В 1928 году в Лагуне было 75 асиенд площадью от тысячи до 10 тысяч га, 19 – площадью более 10 тысяч га и три латифундии площадью более 100 тысяч гектаров. После революции помещики заработали здесь около 217 миллионов песо, но инвестировали в развитие производства лишь незначительную часть прибыли[432].

До 1936 года Лагуну не затрагивала аграрная реформа, так как земли, хлопкоперерабатывающие предприятия и ирригационные сооружения представляли собой единый аграрно-индустриальный комплекс, приносивший Мексике довольно значительную часть валютных поступлений. Владельцы плантаций чувствовали себя там полновластными хозяевами – у них была своя сельская полиция. А местные чиновники, нередко находившиеся на содержании плантаторов, содействовали в подавлении протестных настроений в регионе.

Хозяева в Лагуне использовали как труд рабочих-поденщиков, так и батраков-пеонов, живших на асиендах («акасильядос»).

Батраки существовали на нищенскую зарплату, получая 0,5 –1 песо в день. К тому же работа была сезонной, что вынуждало этих людей постоянно искать дополнительные возможности прокормиться. Кризис в США привел к наплыву в Лагуну «брасерос» – выдворенных из Америки мексиканских сельскохозяйственных рабочих. Активно внедряемая механизация производства также привела к высвобождению нескольких тысяч рабочих рук. Это, в свою очередь, позволило плантаторам еще больше снизить заработную плату.

Но в 1935–1936 годах сельскохозяйственные рабочие Лагуны были уже неплохо организованы, а профсоюзами руководили в основном коммунисты. Предприниматели отвечали на акции протеста и забастовки массовыми увольнениями и привозили в Лагуну штрейкбрехеров («эскиролес») из других частей страны. Для вида плантаторы в 1934 году даже сами создали несколько «эхидос», чтобы ослабить борьбу батраков за землю. Этим общинам выделялись самые плохие земли, чтобы они своей нищетой отпугивали крестьян и батраков от коллективных форм землепользования.

До 1935 года забастовки в Лагуне носили спонтанный характер, но образование в феврале 1936-го КТМ коренным образом изменило ситуацию.

В мае 1936 года профсоюз сельскохозяйственных рабочих Лагуны ввиду отказа плантаторов обсуждать условия коллективного договора решил объявить всеобщую забастовку, на что имел по закону полное право. В ответ на это хозяева уволили наиболее активных членов профсоюза. Правительство вмешалось в трудовой спор, и представители плантаторов и рабочих были вызваны на переговоры в Мехико. Был достигнут компромисс, согласно которому рабочие обязались отложить забастовку на 20 дней, в плантаторы – восстановить на работе уволенных.

Предприниматели утверждали, что не могут выполнить одно из главных условий предлагаемого рабочими коллективного договора – повышение заработной платы, – так как это поставит компании на грань банкротства. Иностранные промышленники даже угрожали вообще уйти из Мексики. Для изучения платежеспособности компаний правительство направило в Лагуну группу экспертов.

Как и в феврале 1936 года в Монтеррее, предприниматели активно клеветали на «красный» профсоюз, обвиняя его в коммунистическом засилье и в попытке захватить политическую власть в регионе. Были сделаны попытки создать «альтернативные» карманные профсоюзы. Рабочим раздавались разовые подачки (например, радиоприемники), чтобы побудить их выйти из профсоюза и не принимать участие в забастовке. Хозяева даже наняли самолеты, которые разбрасывали в сопредельных с Лагуной регионах листовки, призывавшие всех желающих приходить на работу. В условиях массовой безработицы такая тактика не могла не принести успеха, и в Лагуну потянулись тысячи желающих заработать себе на кусок хлеба. Хозяевам удалось набрать до 10 тысяч новых батраков[433].

Между тем правительственная комиссия пришла к благоприятным для рабочих выводам, но предприниматели с доводами экспертов не согласились. Тогда профсоюз 18 августа 1936 года объявил всеобщую забастовку, в которой приняли участие примерно 20 тысяч сельскохозяйственных рабочих.

Лагуну захлестнули кровавые столкновения между стачечниками и нанятыми хозяевами штрейкбрехерами.

Местные примирительные комиссии по разрешению трудовых споров штатов Дуранго и Коауила объявили забастовку незаконной. Фактически Карденас столкнулся с демонстративным неповиновением местных властей, открыто вставших на сторону плантаторов. Это было неудивительно, если учесть, например, что командующий гарнизоном в главном городе Лагуны Торреоне сам владел примерно 2 тысячами га земли.

Президент, как всегда, действовал быстро и решительно и уже через неделю пригласил руководство стачечного комитета в Мехико. На встрече Карденас заявил, что решил провести в Лагуне масштабную аграрную реформу и лично контролировать ее ход.

Президент выполнил обещание и провел в Торреоне большую часть осени. В середине сентября 1936 года в Лагуну прибыла правительственная комиссия по проведению аграрной реформы.

С 1 октября 1936 года началось самое радикальное в истории Мексики перераспределение земельной собственности. 6 октября Карденас подписал указ о проведении в регионе земельной реформы. Предполагалось не дробить на мелкие участки отлаженное крупное сельскохозяйственное производство, а передать его целиком в руки кооперативов сельскохозяйственных рабочих.

Когда генералу Эулохио Ортису сообщили о конфискации большей части его земельной собственности, он только пожал плечами и произнес: «Революция дала мне землю, и революция забрала ее у меня». Карденас же прокомментировал это в своем дневнике: «Он должен был сказать: во время революции я захватил землю, а теперь возвращаю ее народу»[434].

20 ноября 1936 года, в день очередной годовщины со дня начала мексиканской революции 1910-го, президент присутствовал на волнующей церемонии, во время которой бывший солдат Вильи отдал свою винтовку в обмен на плуг. Это должно было символизировать окончательную победу революции – те, кто сражались за свободу и землю, теперь получали и то и другое.

Привезенные хозяевами в Лагуну штрейкбрехеры вывозились армией за пределы региона. Плантаторов принудили соблюдать условия коллективного договора и нанимать на работу только членов профсоюза.

Предприниматели активно сопротивлялись конфискации земли. Они портили хлопкоочистительные машины и пытались привести в негодность ирригационные сооружения. Однако члены профсоюза создали специальные отряды, охранявшие передаваемую кооперативам собственность.

Реформа проводилась в стремительном темпе. Уже к концу ноября 1936 года 34 тысячи крестьян и сельскохозяйственных рабочих получили 73 % всех орошаемых земель Лагуны (440 тысяч га). Прочие земли – примерно 70 тысяч гектаров – были разделены на участки не более 150 га и остались в собственности экс-плантаторов, ставших теперь «мелкими» земельными собственниками[435].

Как и в СССР, создание кооперативов в Лагуне было непростым делом. Многие крестьяне хотели получить землю в собственность, и не желали становиться участниками нового предприятия. В 1961 году Карденас вспоминал, что создавал кооперативы в Лагуне нередко вопреки желанию части крестьянства[436].

Получившие землю сельскохозяйственные рабочие и крестьяне были объединены в 341 производственный кооператив. Так началась мексиканская коллективизация сельского хозяйства.

Каждый кооператив возглавляла административная комиссия из трех членов и трех заместителей. Деятельность комиссии контролировал наблюдательный совет из шести человек. Специальные учетчики («хефес де трабахо») распределяли работу между членами кооператива. На каждого кооператора была заведена учетная карточка, в которую вносилось количество отработанных им дней. В соответствии с трудовым вкладом между членами кооператива и распределялась полученная прибыль.

В реальности зачастую производственным процессом в кооперативах руководил Банк эхидального кредита, заинтересованный в возврате выделенных кредитных ресурсов, а значит – в хороших урожаях и рачительном ведении дела в кооперативах. Банк помогал коллективным «эхидос», направляя туда агрономов и содействуя сбыту продукции.

Кредиты банка кооперативы получали вместе с землей, и это позволяло им приобрести необходимую технику, удобрения и семена. Краткосрочные кредиты под будущий урожай предоставлялись на 18 месяцев и не могли превышать 70 % его стоимости. Среднесрочные (на закупку техники, рекультивацию земли и удобрения) – на срок от одного до пяти лет. Кооперативы могли получить даже кредит на срок до 30 лет (например, для строительства ирригационных сооружений). Условия кредитования были довольно льготными.

Коллективные «эхидос» Лагуны стали называть «островками социализма в капиталистическом море»[437]. А враги Карденаса, естественно, именовали их «колхозами».

После Лагуны настал черед Юкатана, где эксплуатация рабочих и пеонов была, пожалуй, самой варварской в Мексике. Условия труда на плантациях хенекена[438] были настолько тяжелыми, что во времена Порфирио Диаса на Юкатан ссылали в основном каторжников. Аграрная проблема на Юкатане носила еще и расовый характер – плантаторы были белыми, а рабочие – индейцами майя, и это придавало эксплуатации особенно жестокие формы.

Почти весь хенекен закупали американцы, и Великая депрессия в США нанесла по Юкатану сильнейший удар. В 1927–1935 годах из-за постоянного сокращения производства без работы на 6 месяцев ежегодно оставались примерно по 45 тысяч крестьянских семей[439].

С 1916-го по 1936 год количество крупных плантаций-асиенд на Юкатане сократилось с 1161 до 583. Производство хенекена за тот же период упало с 1 007 000 до 594 000 тюков волокна[440]. Количество занятых на плантациях снизилось с 56 610 до 25 582 человек. Многие сельскохозяйственные рабочие на Юкатане постоянно голодали, о чем и сообщали в многочисленных письмах президенту.

Так что аграрная реформа помимо установления социальной и национальной справедливости в землепользовании была призвана еще и остановить спад важной экспортной отрасли Мексики.

Как и в Лагуне, губернаторы Юкатана обычно находились под сильным влиянием плантаторов. Но и забастовочная борьба на полуострове носила еще более радикальный характер, чем в Лагуне. В результате забастовок октября 1935-го и июля 1936 года были вынуждены уйти в отставку губернаторы штата[441].

Карденас посетил Юкатан в ходе своей избирательной кампании и обещал батракам создать на базе плантаций десятки коллективных «эхидос». Как только президент приступил к исполнению своих обязанностей, началась подготовка коренной аграрной реформы на полуострове, несмотря на скрытое сопротивление властей штата. В апреле 1936 года на Юкатане была образована правительственная комиссия по проведению реформы, которую возглавил уроженец штата Тамаулипас (и поэтому человек Портеса Хиля) Канделарио Рейес. Он оказался искренне предан делу и, к удивлению плантаторов, не брал взяток (за что его почтительно прозвали Неприкосновенный)[442]. Хозяева организовали против Рейеса масштабную кампанию клеветы и запугивания. Таксисты отказывались везти руководителя аграрной комиссии, а на многих кафе и ресторанах красовались надписи: «Канделарио Рейеса не обслуживаем».

На пути реформы стояли трудности финансирования – производство хенекена было делом, требовавшим солидных инвестиций. Если сорванный лист хенекена не обрабатывался в течение 24 часов, он терял свои товарные свойства. Сажать новые растения было тоже неэффективно – они начинали давать солидную прибыль только через несколько лет (обычно через семь). Аграрный банк соглашался кредитовать новые «эхидос» только в том случае, если они имели дневной доход на общинника в 2,5–4 песо. Однако планы показывали, что механическое распределение плантаций позволит новым хозяевам зарабатывать не более 1,27 песо в день[443].

Проблему представляла и нарезка территории будущих общин – надо было обеспечить всем доступ к машинам, расщеплявшим листья на волокно. Это оказалось крайне сложным делом. В результате некоторые поместья приходилось конфисковывать полностью, а некоторые – оставлять нетронутыми.

Но главной проблемой было то, что Аграрный кодекс запрещал наделять землей батраков-пеонов, которых на Юкатане было примерно 30 тысяч из 60 тысяч человек, занятых на плантациях. Хозяева умело натравливали пеонов на эхидатариев, утверждая, что у батраков всего лишь сменился эксплуататор. Раньше они жили на асиенде хозяина и получали от него помимо зарплаты и крова другие услуги (иногда, например, еду). Теперь же пеоны превращались в сельскохозяйственных рабочих, и их доходы падали.

Карденас пытался убедить пеонов образовывать профсоюзы и бороться за улучшение условий труда, но это улучшение могло теперь осуществляться только за счет снижения прибыли новых коллективных «эхидос».

Реформа на первом этапе странным образом подорвала и систему образования. Ранее по закону плантаторы были обязаны за свой счет содержать направленных правительством на полуостров учителей. Теперь, теряя землю и превращаясь в «мелких собственников» (бывшим хозяевам оставляли от 150 до 300 га земли), они освобождались от этой обязанности. Банк эхидального кредита учителей финансировать тоже не желал. В результате дети пеонов остались без школ.

Плантаторам даже удалось организовать на полуострове демонстрации пеонов с требованием остановить проведение аграрной реформы. Губернатор Юкатана и местная организация НРП требовали от президента замедлить ход реформы. В конце апреля 1935 года на Юкатане было создано пять новых «эхидос», и Банк эхидального кредита обещал финансовую поддержку еще девяти. Для решения проблемы образования Рейес предложил новым кооперативам оставлять каждый год определенный процент продукции с целью образования коллективного фонда по финансированию школ.

Некоторые крестьяне не хотели вступать в «эхидос» потому, что помимо земли к ним переходили и долги бывшего предприятия, а Банк эхидального кредита не хотел их списывать.

Тем не менее уже в 1935 году комиссия Рейеса и банк распределили 30 % плантаций хенекена[444].

Летом 1936 года социальное напряжение на Юкатане, подогреваемое плантаторами, достигло такого накала, что в отставку подал однофамилец президента губернатор штата Фернандо Лопес Карденас, активный сторонник аграрной реформы.

Как и в случае с Лагуной, за дело пришлось взяться самому президенту, который прибыл на Юкатан 1 августа 1937 года. Карденас говорил, что намерен быстро и окончательно решить агарную проблему Юкатана, чтобы «вызволить коренное население – большинство пеонов в зоне возделывания хенекена – из их бедственного положения»[445]. 3 августа 1937 года президент выступил в столице Юкатана Мериде перед собравшимися послушать его тысячами батраков-индейцев, размахивавших национальными трехцветными флагами и красными знаменами.: «…революция пришла предложить вам в виде плантаций сизаля минимальную компенсацию за ту кровь, которую вы пролили в борьбе за землю».

Президент был отзывчивым человеком и в большом, и в малом. Когда он ехал на автомашине по Юкатану, на подножку вспрыгнул нищий и попросил милостыню. Президент дал ему банкноту и сказал: «Возьми часть себе, а другую отдай тем, кто нуждается в помощи так же отчаянно, как и ты сам»[446].

Карденас издал декрет об ускорении аграрной реформы на Юкатане, по которому землю теперь могли получить и пеоны. Правительство обещало помочь кредитами в приобретении необходимого промышленного оборудования и финансировании школ.

В своем указе из 12 пунктов Карденас подчеркнул, что в то время как индустрия хенекена с 1916 года находилась в постоянном упадке и трудящиеся классы были поставлены на грань физического вымирания, доходы плантаторов непрерывно росли.

Уже 22 августа 1937 года Карденас и губернатор Юкатана лично передали крестьянам первые конфискованные у помещиков земли. Через три недели 65 % плантаций хенекена перешло в руки пеонов.

В течение августа – сентября 1937 года 34 тысячи крестьян и батраков получили землю – примерно половину всех обрабатываемых земель на полуострове. Было создано 272 коллективных «эхидос». Их средняя площадь составила 150 га – столько же земли оставалось и у бывших плантаторов. От последних обшины получили машины, расщепляющие листья на волокно. Если в 1935 году эхидальные земли занимали 16 % общего количества сельскохозяйственной земли, то в 1937-м – уже 63 %, а в 1939-м – 69 %[447].

Система крупного помещичьего землевладения на Юкатане была бесповоротно уничтожена всего за пару месяцев.

Для регулирования цены на хенекен в апреле 1938 года все коллективные «эхидос» и «мелкие собственники» были объединены в специальный сбытовой трест – Большое «эхидо», которым управляла «Ассоциация производителей хенекена Юкатана». Во главе ассоциации стоял исполнительный комитет из трех человек, каждый из которых представлял интересы соответственно коллективных «эхидос», бывших плантаторов и крестьян-единоличников.

Следует отметить, что орган НРП газета «Эль Насионал» предлагала передать расщепляющие волокна хенекена машины (дефибраторы) в государственную собственность, но на столь радикальный шаг Карденас не решился[448].

Президент не обошел вниманием и свой родной штат Мичоакан. Там выходцы из Италии имели большие поместья, где выращивали в основном рис и цитрусовые. Районы рисовых плантаций получили характерные названия «Новая Италия» и «Новая Ломбардия». В 1938 году семья латифундистов Данте Кузи – самые богатые люди не только Мичоакана, но и, возможно, всей Мексики потеряли свои земли. При этом Кузи были передовыми и культурными хозяевами – они строили для рабочих больницы и школы. Это признал в письме и сам президент. Однако Карденас попросил Кузи приготовиться к конфискации, так как у помещичьего землевладения нет будущего. В ноябре 1938 года пеоны и крестьяне получили асиенды Кузи полностью: с инвентарем и хозяйственными постройками.

1375 новых собственников были объединены в пять «эхидос», которые получили кредитную поддержку. Первую прибыль кооператоры потратили на бассейн и стадион. В 40-е годы «эхидос» фактически развалились, а их долги Банку эхидального кредита по настоянию Карденаса были, по сути, списаны.

В 1939 году Карденас добрался и до немцев, которые контролировали плантации кофе в южном штате Чьяпас и варварски эксплуатировали коренное индейское население. Кооперативы появились и в этом штате.

Восстановив историческую справедливость, Карденас в октябре 1937 года вернул в Соноре 17 тысяч гектаров орошаемых земель индейцам яки[449]. При Кальесе и Обрегоне это было бы просто невозможно, ибо Обрегон сам отбирал у индейцев плодородные орошаемые земли, на которых вел свой бизнес. Сопротивление яки жестоко подавлялось при Обрегоне и Кальесе «революционной» армией. Теперь они получили возможность выращивать на орошаемых землях рис и пшеницу.

В 1935 году Карденас распределил в Соноре 1 923 456 га земли среди 110 286 крестьян, в 1936 году – 3 985 700 га среди 183 194 крестьян, в 1937 году – 5 811 893 га среди 199 347 крестьян.[450]

Аграрная реформа в Соноре – политической вотчине Кальеса – была самым тесным образом связана с политической борьбой Карденаса против «хефе максимо». Ведь в отличие, например, от Юкатана, помещиками в Соноре были в основном «революционеры», получившие громадные латифундии из рук Обрегона и Кальеса. Только в декабре 1935 года, когда Кальес перешел к открытому противостоянию, в Соноре было распределено 700 тысяч га земли между 42 368 эхидатариями – что составляло 6 % земель, переданных крестьянам за весь период, начиная с 1915 года[451].

Аграрная реформа Карденаса, пик которой пришелся на 1936–1937 годы, коренным образом изменила структуру землепользования в Мексике. Президент за время нахождения на посту передал крестьянам-общинникам (включая коллективные «эхидос») 18,4 миллиона гектаров земли, в том числе в 1936 году – 3,9 миллиона, в 1937 году – 5,4 миллиона, в 1938 году – 3,2 миллиона, в 1939 году – 2 миллиона и в 1940 году – 1,3 миллиона га[452].

Если в 1930 году общинники-эхидатарии составляли примерно 15,5 % сельскохозяйственного населения, то в 1940 году – 41,8 %[453]. Общая доля «эхидос» в пахотных землях страны выросла с 13,3 % до 47,4 %. Важно отметить, что при Карденасе резко улучшилось и качество выделяемых общинам земель. Например, в 1930 году «эхидос» владели лишь 13,1 % орошаемых площадей, а в 1940 году – уже 57,3 %[454].

До Карденаса общинам не предоставляли никакого инвентаря и фактически не помогали кредитными ресурсами, а в 1935–1940 годах ситуация кардинально изменилась. В 1930 году на «эхидос» приходилось лишь 3,7 % капитала, инвестированного в аграрный сектор, а в 1940 году –52,6 %[455].

Следует подчеркнуть, что если до Карденаса эхидатариям давали мизерные наделы, с которых они едва могли прокормиться, то в 1934–1940 годах средний надел каждого общинника составлял уже около 17 га. Это (а также активное кредитование «эхидос» Банком эхидального кредита) привело к тому, что общины впервые стали производить продукцию не только для себя, но и на рынок, опровергая все утверждения кальистов о нежизнеспособности и отсталости коллективного землепользования. С 1935-го по 1940 год товарность эхидального сектора выросла с 48 млн до 247 млн песо[456].

Аграрная реформа провалилась бы, не будь своевременного ее финансирования властями. Если в 1936 году (первый год своего существования) Банк эхидального кредита предоставил общинам 23,3 миллиона песо, то в 1938 году – уже 63,4 миллиона[457]. При этом банк кредитовал не только коллективные «эхидос», но и отдельных общинников в «эхидос» старого типа. Всего доступ к кредитам получили около 300 000 общинников. Деньги Банк эхидального кредита занял у Банка Мексики под залог урожая (рискованная с точки зрения того времени банковская операция).

Помогли, хотя и против своей воли, профинансировать аграрную реформу и американцы. Как уже упоминалось, в 1934 году в США был принят специальный закон о закупке серебра за границей. Эта мера задумывалась для того, чтобы закупать серебро за доллары (которым тогда в мире мало кто доверял) и заставить продавцов серебра закупать товары в США – и тем самым помочь американской экономике выбраться из кризиса. Серебро закупалось США по искусственно завышенной цене, и Мексика получала с каждой проданной унции 36 % прибыли. В январе 1936 года мексикано-американское соглашение о закупках серебра было продлено по обоюдному желанию сторон[458].

США также предоставили Мексике доступ к средствам своего стабилизационного фонда для поддержания фиксированного курса мексиканского песо к доллару. Министр финансов Мексики Суарес предал своему американскому коллеге Моргентау благодарность Карденаса за тесное сотрудничество в финансовой сфере.

Аграрная реформа Карденаса, возможно, была бы менее радикальной, если бы не ожесточенное сопротивление имущих классов против любых попыток перераспределения земли. Это сопротивление ставило под удар политический авторитет государства и вынуждало президента идти на экстренные меры, заключавшиеся в ускоренном проведении аграрной реформы в тех районах, где противники режима были наиболее активными, – например в Соноре и Юкатане.

Тем не менее класс помещиков, понеся громадные потери, никуда не исчез, и в 1940 году в Мексике имелась 301 латифундия с площадью земель свыше 40 тысяч га (15 % всех сельскохозяйственных угодий более 5 га). Еще 32 % земли приходилось на крупные поместья площадью от 20 тысяч до 40 тысяч га (таких было 420). В то же время в стране было 928 543 надела площадью менее 5 га, причем из этого количества 497 378 наделов – даже меньше одного гектара, что не позволяло тому, кто этот надел обрабатывал, прокормить семью[459].

Коллективный сектор при Карденасе так и не стал преобладающим в мексиканском сельском хозяйстве. Всего производственных кооперативов насчитывалось 647, и в них работали 53 969 человек. Площадь кооперативов составляла примерно 6 % всех земель, распределенных в ходе аграрной реформы.

Карденас создавал кооперативы, скорее исходя из технологической необходимости: производство некоторых технических культур, прежде всего хлопка и хенекена, требовало крупных механизированных хозяйств. Но если Кальес считал, что плантации таких культур вообще надо изъять из аграрной реформы, то Карденас удачно соединил принцип социальной справедливости и производственной необходимости, создав сельскохозяйственные кооперативы.

В 1937 году президент внес в Аграрный кодекс поправки, которые гласили: «В тех эхидо, которые заняты производством сельскохозяйственных культур, требующих промышленной переработки, прежде чем их продать, что, естественно, вызывает необходимость таких капиталов, каких не имеется у отдельных эхидатариев, в этих эхидо производство будет организовано на коллективных началах. Эту систему необходимо применять во всех случаях, когда это требуется для лучшего развития эхидального хозяйства»[460].

В сельском хозяйстве многих европейских стран кооперативы были обычным делом. Тем не менее противники Карденаса поспешили обвинить президента в насаждении коммунистических экспериментов на селе. Об этом писал, например, бывший министр в правительстве Каррансы Луис Кабрера в своей книге с характерным наименованием «Коммунистический эксперимент в Мексике», выпущенной в 1937 году.

Карденас, признавая силу антикоммунистических предрассудков в стране, в публичных выступлениях повторял, что аграрная реформа базируется не на иностранных идеях, а на мексиканских традициях. Ведь «эхидос» существовали в Мексике еще до прихода испанцев, и ничего «исконнее» даже нельзя было себе представить.

Кооперативы сами доказали всем не только свою жизнеспособность, но и преимущество перед мелким собственником. В Лагуне в 1925–1936 годах обрабатывалось 114 609 га земли, а в 1936–1941 годах – 135 697 га. В 1938 году из собранного хлопка на долю волокна высшего качества приходилось 9,68 %, а в 1939-м – уже 18,77 %. В целом в 1935–1940 годах производство хлопка в кооперативных хозяйствах выросло на 64,69 %, риса – на 34,56 %, хенекена – на 19,45 %, кофе – на 14,26 %[461]. Если в 1930 году общины и кооперативы производили 1 % хлопка, то в 1940 году – 70 %.

В кооперативах было 450 тракторов, 4337 сеялок различных типов, 136 грузовых машин, 373 железнодорожные платформы и т. д. Общая стоимость сельскохозяйственной техники на один гектар земли была в 1940 году в пять раз выше, чем десятью годами ранее[462]. Во многих кооперативах, в том числе и в Лагуне, строились новое жилье, больницы и школы. Таким образом, изменился не только характер труда вчерашних батраков – изменилась и сама их жизнь.

Аграрную реформу Карденаса в целом и создание коллективного сектора в сельском хозяйстве в частности стоит оценить как громадный успех хотя бы потому, что столь радикальное преобразование отношений собственности на селе не привело к предрекавшемуся помещиками падению сельскохозяйственного производства. И это несмотря на крайне засушливые 1936–1938 годы. Производство продуктов питания в 1925–1940 гг в Мексике выросло на 50 %, что было блестящим успехом и доказательством правильности аграрной реформы[463].

Кооперативные формы землепользования привели не только к повышению урожайности основных культур, но к стабильности доходов членов общин и коллективных «эхидос». Теперь крестьяне уже не боялись, что неурожай или болезни растений заставят их голодать. Если в 1934–1935 годах средние зарплаты сельскохозяйственных рабочих в Лагуне соответствовали средним по Мексике, то в 1939 году они были на треть выше[464].

Основной проблемой реформы была чересполосица в нарезке кооперативов, когда в их земли вклинивались угодья бывших помещиков, ставших «мелкими собственниками». Как и раньше, помещики перед конфискацией земли пытались раздробить свои латифундии и записать их часть на родственников и подконтрольных батраков. Чересполосица (в Лагуне ее называли «головоломкой») затрудняла эффективное применение техники на полях. В случае с Юкатаном чересполосица объяснялась еще и неравномерным распределением по полуострову машин, расщеплявших волокно.

В засушливой Лагуне в руках бывших помещиков осталось более полвины колодцев (600). 500 кооперативных колодцев теперь должны были орошать уже не 70 тысяч га земли, как раньше, а вдвое больше.

Главной экономической проблемой кооперативного сектора было то, что производимые им продукты, особенно, хенекен и хлопок, шли на экспорт в США[465]. Поэтому кооперативы очень зависели от конъюнктуры американского рынка. А в США в 1937 году начался новый экономический спад[466]. Мексиканская промышленность не могла заменить американскую в силу своей неразвитости.

К тому же в Юкатане пострадавшие от аграрной реформы американские компании попросту бойкотировали продукции кооперативов. Губернатор штата Юкатан Канто говорил, что американцы пытались «задушить стремление крестьян к освобождению, сбивая цены на хенекен»[467].

В своем отчете за 1938 год Банк эхидального кредита признавал, что сильная конкуренция частных собственников мешает развитию кооперативного движения.

Логичным путем здесь было бы создание мощного государственного сектора в обрабатывающей промышленности, который гарантировал бы кооперативам сбыт их продукции по стабильным и предсказуемым ценам. Но на это правительство Карденаса не пошло.

Президент, как будет показано ниже, в принципе поддерживал экспроприацию частных предприятий ради общественных нужд, но рассматривал такие меры, как единичные, – там, где собственники не выполняли требований законодательства. Мексике же был нужен настоящий рывок – создание новых производств и коренная реконструкция старых. Для этого требовались солидные финансовые средства, а их не было. Только безвозмездная экспроприация могла бы создать в стране значимый государственный сектор в тот период.

Интенсификация аграрной реформы столкнулась с предсказуемым ростом сопротивления помещиков, которое не прекращалось и в 20-е годы. Практически из всех штатов страны приходили сообщения об убийствах активистов «эхидос». Особенно доставалось учителям, активно пропагандировавшим на селе необходимость аграрной реформы. В 1936 году сообщения об убийствах учителей и подрыву зданий школ приходили из штатов Халиско, Нуэво-Леон, Идальго, Пуэбла, Юкатан, Морелос, Керетаро, Веракрус[468]. В январе 1936 года более 30 тысяч учителей страны из многих штатов объявили забастовку в знак протеста против задержки зарплаты и преследований со стороны местных властей. Однако и сама забастовка была в некоторых местах использована для репрессий против педагогов – губернатор Халиско Топете уволил 400 учителей, якобы как коммунистов[469].

В 1936 году из штата Герреро в правительство Мексики пришло шесть запросов с требованием разоружить местные «белые банды», из Халиско – пять, из Мичоакана – четыре. Командиры армейских частей, призванные защищать крестьян от белых банд, зачастую эти банды, наоборот, поддерживали, так как многие генералы и старшие офицеры в 20-е годы успели превратиться в крупных землевладельцев.

Карденас реагировал на сообщения о росте насилия на селе двояко. Во-первых, в районах наиболее интенсивного распределения земли крестьянам раздавалось оружие. Например, посол США в Гватемале сообщал в государственный департамент, что в соседнем мексиканском штате Чьяпас крестьяне получили от правительства 3000 винтовок.

Во-вторых, весь 1936 год Карденас продолжал тасовать командующих военными зонами, чтобы они не образовали единый фронт на местах с имущими классами. Только в июле – августе 1936 года (начало радикальной аграрной реформы в Лагуне) Карденас сменил 10 командующих военными зонами (в том числе и в самой Лагуне – штате Коауила).

Примечательно, что когда Карденас приезжал на места и лично контролировал распределение земли, его не сопровождал министр сельского хозяйства Седильо, оппозиция которого коллективным формам землепользования была хорошо известно. Карденас, однако, не побоялся ввести общинные формы и в «фамильном» штате Седильо Сан-Луис-Потоси. Седильо пришлось сквозь зубы приветствовать то, что его ветераны становятся общинниками.

Карденас противопоставил оппозиции генералов и помещиков единую крестьянскую организацию Мексики, которая создавалась под прямым патронажем правительства. 28 августа 1938 года была учреждена Национальная крестьянская конфедерация (НКК) Мексики, в которой объединились около 3 миллионов крестьян и сельскохозяйственных рабочих. Первым президентом НКК стал уроженец Сан-Луис-Потоси Грасиано Санчес, по образованию – учитель. Он родился в 1890 году, участвовал в революционном движении с 1915 года и был активным соратником основателя первой общенациональной крестьянской организации – Национальной крестьянской лиги – коммуниста Урсуло Гальвана.

С самого начал Карденас использовал аграрную реформу и для подрыва влияния иностранных, прежде всего американских компаний в Мексике.

Показательным в этом смысле является случай с американской компанией «Лагуна Корпорейшн», которой принадлежало 604 тысячи акров земли в прибрежной части Лагуны[470]. Для Карденаса эта территория была важна сразу по нескольким соображениям. Во-первых, в этом районе были разведаны солидные запасы нефти, но «Лагуна Корпорейшн» добычей не занималась. Во-вторых, зона владения американской компанией была приграничной и прибрежной и имела для Мексики военно-стратегическое значение на случай возможного вооруженного столкновения с теми же США.

«Лагуна Корпорейшн» была очень крепким орешком. У компании были налажены тесные связи с банковскими, медийными и правительственными кругами США. В частности, в ней был заинтересован американский медиамагнат Херст, а банки США охотно ссужали «Лагуну» в тяжелое время революционных потрясений в Мексике. Это объяснялось тем, что «Лагуна Корпорейшн» владела нефтеносными землями, имевшими огромный коммерческий потенциал (старые разработанные месторождения в Мексике уже начинали истощаться). Пока же «Лагуна Корпорейшн» производила каучук и древесную смолу, которую закупал гигант в области производства жевательной резинки в США «Ригли». В 1934 году прибыль «Лагуны» от продажи резиновых смол составила 83 652 доллара[471].

В 1935 году Карденас, используя законодательные акты об аграрной реформе, решил ликвидировать «Лагуну Корпорейшн». С 1935-го по 1939 год у компании было отобрано для распределения среди крестьян свыше 200 тысяч акров земли. «Лагуна» активно защищалась в судах, доказывая, что крестьян как таковых в этом покрытом лесами районе нет. Например, «поселок 47-й километр» получил на каждого из своих 31 жителя более 2000 акров земли[472].

Компания попыталась использовать для противодействия аграрной реформе своих рабочих, 85 из которых подписали петицию на имя губернатора штата. В ней утверждалось, что «поселок 47-й километр» вообще не является деревней, к тому же «Лагуна Корпорейшн» – ключевой экономический фактор прибрежного района Лагуны и только в 1938 году выплатила в виде заработной платы 542 491 песо.

Правительство Карденаса утверждало, что «Лагуна Корпорейшн» – монополия, мешающая развитию местной промышленности. В 1939 году «Лагуне» на три месяца пришлось прекратить все операции. Но к тому моменту Карденас уже готовился покинуть пост президента, а его преемник не разделял радикализма своего предшественника.

Пример «Лагуны Корпорейшн» был характерным для «экономического национализма» Карденаса, принципа, который был закреплен в «шестилетнем плане» НРП.

Карденас лично руководил и конфискацией земель американских компаний в пограничном с США штате Нижняя Калифорния. Здесь американцам принадлежали не только самые лучшие земли, но и ирригационные сооружения. Для президента ликвидация американского засилья в штате имела первостепенное значение – США неоднократно обращались к Мексике с предложением «купить» Нижнюю Калифорнию, и Карденас опасался, что американские бизнесмены готовят почву для аннексии штата северным соседом. Ведь именно так Мексика потеряла Техас в 30-е годы XX века.

Пеоны в Нижней Калифорнии были так запуганы американцами, что отказывались брать землю и формировать кооперативы. Поэтому ряд первых «эхидос» пришлось формировать из крупье, официантов и парикмахеров, служивших в увеселительных заведениях для американцев. Но когда президент снова приехал в Нижнюю Калифорнию через два года, его уже встречали как героя. Матери протягивали Карденасу детей и кричали: «Дотронься до этого человека! Он дал нам землю!»

Американские собственники пострадали и от аграрной реформы в Соноре, когда индейцы яки получили назад отнятую у них ранее (и частично проданную американцам) орошаемую землю. В обмен на отказ от 300 га неорошаемой земли каждому американскому собственнику было обещано 100 га орошаемой, однако мексиканские власти своего обещания не выполнили. Посол Дэниэльс попытался оказать давление на МИД Мексики, но в июне 1938 года земли в долине яки были все же переданы бывшим сельскохозяйственным рабочим.

В июне 1939 году президент приехал к индейцам яки и пообещал помощь правительства в строительстве дорог, складов и мостов. Отказал Карденас только в финансировании новых церквей.

Аграрной реформе в Соноре активно противодействовали не только американцы, но и губернатор штата Йокуписио, по традиции считавший яки отсталым и неспособным на прогрессивные формы ведения хозяйства народом. В октябре 1938 года полиция штата арестовала активистов КТМ, помогавшим индейцам получать землю. Индейцев (в том числе и женщин) избивали и угрожали смертью, если они осмелятся принять землю. Воинственные яки взялись за оружие для самозащиты, и в регион пришлось срочно выехать министру обороны Авиле Камачо, разоружившему часть индейцев. Во время предвыборной кампании 1940 году, уже будучи кандидатом в президенты, Авила Камачо заменил командующего войсками в Соноре, который, по его мнению, излишне симпатизировал индейцам[473].

«Эхидос» в Соноре должно было формировать не федеральное, а местное правительство. Но на деле губернатор, ярый противник коллективных форм ведения хозяйства, заставлял крестьян дробить кооперативы и брать мелкие участки в частную собственность. Такую позицию исподтишка поощряли и американцы.

В Соноре многие, даже учителя, считали, что индейцы яки не хотят работать, что они привыкли только воровать и пьянствовать.

Карденас, в отличие от сонорских властей и большей части белого населения штата, верил в светлое будущее коренных жителей Мексики. Он говорил: «Это неправда, что индеец является препятствием на пути своего собственного развития и что он безразличен к прогрессу. И если он лишь изредка показывает свои чувства счастья или грусти, пряча свои эмоции как сфинкс, то это потому, что он привык быть забытым»[474].

В октябре 1937 года заместитель министра иностранных дел Рамон Бетета (близкий соратник Карденаса, женатый на американке) собрал американских консулов в Мексике и дипломатов посольства США в Мехико, чтобы разъяснить им цели аграрной реформы. Бетета недвусмысленно заявил, что аграрная реформа проходит под девизом «Мексика – для мексиканцев» и на компенсацию американским собственникам рассчитывать не стоит. Мексика лишь возвращает себе свое главное национальное достояние – землю.

Американцы ответили на ускорение земельной реформы более интенсивным давлением на правительство Мексики с требованием как можно быстрее выплатить экспроприированным собственникам земли – гражданам США – стоимость конфискованных у них угодий, причем в твердой валюте. В апреле 1935 года в Мехико начались соответствующие двусторонние переговоры, однако через 4 месяца они были приостановлены без всякого результата.

7 и 15 декабря 1936 года с Карденасом встретился посол Дэниэльс. Он убеждал президента прекратить давление на американских собственников, которые ведут бизнес в Мексике на протяжении уже двух поколений. Они инвестировали большие средства в развитие агротехнической культуры и улучшение качества земли. Карденас возразил, что за время своего пребывания в Мексике американцы получили такую прибыль, что с лихвой компенсировали все свои капиталовложения. К тому же, подчеркнул президент, правительство Мексики намерено инвестировать все свободные средства в социально-экономическое развитие страны, и американским собственникам придется подождать.

Независимая линия мексиканских властей жестко критиковалась многими депутатами американского Конгресса, подчас в весьма оскорбительной форме. Например, в апреле 1938 года член палаты представителей Пламли говорил: «Мексике надо преподать урок дисциплины. Твердый дипломатический, если возможно. Если нет – то военный… Мы имеем дело с бесчестной страной, со страной без морали… Тедди мыслил правильно: владей или контролируй эту территорию»[475].

«Экономический национализм» играл далеко не последнюю роль и в отношении Карденаса к рабочим и предпринимателям.

Основание КТМ и разгром «максимата» привели весной – летом 1936 года к росту забастовочного движения. Рабочие чувствовали свою силу (а после Монтеррея и поддержку президента) и старались добиться от своих хозяев более выгодных условий труда, прежде всего повышения заработной платы. Если в 1934 году отмечалось в среднем 16,4 забастовки за месяц, то в 1936 году 55,5 – наивысший показатель за все время пребывания Карденаса у власти.

Однако Карденас относился к различным забастовкам по-разному. Правительство не возражало против стачек, если хозяева нарушали Трудовой кодекс. Причем, в отличие от Кальеса, стремившегося подавлять стачки на иностранных предприятиях, Карденас забастовки на этих предприятиях даже поощрял. Но правительство, как и при Кальесе, очень чувствительно реагировало на прекращение работы стратегических предприятий, прежде всего железных дорог.

Профсоюз железнодорожников, который вошел в КТМ, был одним из самых боевых в Мексике. Переговоры, которые он начал с администрацией по заключению нового коллективного договора, к успеху не привели, и на 18 мая 1936 года была назначена всеобщая забастовка 45 тысяч железнодорожников[476]. Рабочие рассчитывали на поддержку правительства и просчитались.

Федеральная комиссия (хунта) по урегулированию трудовых споров признала забастовку незаконной. Решение было вынесено даже без заслушивания аргументов рабочих и заготовлено заранее. Делегацию железнодорожников пригласили в комиссию, только чтобы подписать его.

Забастовочный комитет по рекомендации руководства КТМ решил не начинать стачку, чтобы не ссориться с правительством, которое угрожало применить против забастовщиков армию. Ломбардо Толедано уговаривал железнодорожников пожертвовать своими интересами ради поддержки режима Карденаса. Такая позиция КТМ вызвала резкое недовольство во многих профсоюзах. Высказывалось мнение, что Ломбардо Толедано хочет играть при Карденасе такую же роль, какую Моронес играл при Кальесе (будущее показало, что эта точка зрения была верной).

В срыве забастовки железнодорожников большое значение имела позиция лидера НРП Портеса Хиля, который после отъезда Кальеса в США превратился в основного противника организованного рабочего движения и КТМ, которую он обвинял в «коммунистических тенденциях». Официальный орган НРП газета «Эль Насиональ» заготовила сразу два номера на случай забастовки железнодорожников. В одном хвалили патриотизм рабочих, отказавшихся бастовать, другой, критиковавший их безответственность, вышел бы, если бы стачка все же состоялась[477].

КТМ для сохранения лица пришлось объявить 18 июня 1936 года генеральную забастовку солидарности с железнодорожниками. Вся экономическая жизнь страны была парализована на 15 минут. Рабочих поддержали студенты. КТМ продемонстрировала свою мощь.

Однако разочарование профсоюзов относительно позиции правительства длилось недолго. Летом 1936 года сорвались переговоры между профсоюзом электриков и хозяевами по вопросу заключения нового коллективного договора. Если рабочие-железнодорожники получали 61 сентаво в виде зарплаты с каждого песо прибыли, то электрики – лишь 17,5 сентаво. Поэтому они потребовали увеличения своей доли до 21 сентаво, что было довольно умеренной позицией, если учесть, что акционеры энергосетей (в основном иностранцы) получали с каждого песо 32 сентаво. За границу каждый год переводилось 30 миллионов песо прибыли.

Вот здесь Карденас мешать рабочим не стал.

Руководство энергетических компаний вести переговоры с профсоюзом отказалось, надеясь, что правительство Мексики, как и в случае с железнодорожниками, объявит забастовку незаконной.

16 июля 1936 года рабочие-электрики начали забастовку, охватившую столичный округ, а также штаты Мичоакан, Герреро, Идальго и другие. Портес Хиль направил президенту шифрованную телеграмму, предлагая запретить стачку, которая сопровождается «пагубной» (читай – коммунистической) агитацией. КТМ объявила стачку солидарности, к которой присоединились более 60 тысяч рабочих. 19 июля в Мехико прошли массовые митинги и демонстрации в поддержку электриков.

Противостояние показало всю необходимость образования единого профцентра – КТМ удалось собрать солидные средства, чтобы обеспечить семьи рабочих во время вынужденного простоя.

Возможно, позиция Карденаса относительно забастовки электриков окончательно сформировалась тогда, когда бастующие рабочие стали требовать национализации иностранных компаний. Забастовка была объявлена законной, а полиция и армия охраняли митинги стачечников. Когда компания отказалась вести с профсоюзом переговоры, Карденас пригрозил ее экспроприировать[478].

Это и стало решающим фактором успеха стачки. 25 июля 1936 года руководство «Компания де Лус» подписала с профсоюзом соглашение, по которому удовлетворялись основные требования рабочих.

Забастовка, а точнее, непримиримая позиция предпринимателей привела к тому, что были внесены изменения в Трудовой кодекс, обязавшие хозяев оплачивать праздничные дни. Это означало рост заработной платы на 16,66 %.

Пример электриков оказался заразительным. В июле – октябре 1936 года забастовки охватили иностранные нефтяные компании «Уастека Петролеум», «Пирс Ойл», АСАРКО и «Эль Агила». В стачках участвовали более 5 тысяч рабочих. Забастовки сопровождались поджогами месторождений и убийствами некоторых представителей руководства компаний.

Бизнесмены, прежде всего американские, ответили на усиление забастовочной борьбы давлением на правительство, чтобы побудить его прекратить стачки. Например, американская компания «Стандард Фрут» пригрозила, что полностью уйдет из Мексики (она вела бизнес в штате Веракрус), если ее не защитят от «чрезмерных требований рабочих»[479]. Другие американские компании, например «Америкэн Смелтинг», пытались через суды добиться приостановления или отмены решений государственных арбитражных комиссий, но в основном безуспешно.

Под влиянием жалоб американского бизнеса в 1936 году изменилась тональность депеш посла Дэниэльса в Вашингтон. Он сообщал, что правительство Карденаса приступило к наступлению на частный бизнес, возможно, для того чтобы спровоцировать конфликт с США.

Особенно волновались нефтяные компании, помнившие явное недоброжелательное отношение к себе Карденаса, когда он в 1925–1928 годах командовал войсками в нефтеносном районе Мексики. Уже в середине 1935 года представители американского нефтяного бизнеса предупредили государственный департамент, что в Мексике не исключена национализация всей нефтяной промышленности и США надо подготовить ответные экономические санкции против Мексики[480].

Сопротивление предпринимателей справедливым требованиям рабочих и их явное нежелание соблюдать положения Трудового кодекса вынудили президента в конце октября 1936 года внести в Конгресс проект закона об экспроприации, который был утвержден парламентом 23 ноября.

Закон формально развивал положения статьи 27 мексиканской Конституции, в которой говорилось, что общественное благо имеет приоритет пред частным. В нем уточнялось, как и по каким основаниям в Мексике может быть экспроприирована частная собственность. Оснований было много: в целях «общественного блага», для учреждения, поддержания и эксплуатации общественных служб (например, связи), для санации городов и портов, для строительства школ и больниц, для сохранения природы и памятников культуры, для удовлетворения общественных нужд в случае войны и беспорядков, для сохранения общественного спокойствия, для охраны и поддержания природных ресурсов, для создания предприятий, призванных удовлетворять общественные нужды, для создания населенных пунктов.

По закону, одобренному компартией как пример «революционного законодательства», можно было передать в собственность государства практически любое частное предприятие. Собственник получал право на обжалование решения об экспроприации, которое должно было быть опубликовано в открытой печати. Закон предусматривал и другие меры – например временное управление или секвестр.

В законе провозглашалось, что государство обязано выплатить собственнику компенсацию, однако предприниматели в это не верили, тем более что порядок компенсации не детализировался. К тому же сумма компенсации базировалась на стоимости имущества, которое сами предприниматели предоставляли государственным органам для целей налогообложения, а эта стоимость практически во всех случаях была заниженной.

Не случайно против закона об экспроприации выступили все организации мексиканских и иностранных предпринимателей – Конфедерация предпринимателей Мексиканской республики, Конфедерация торгово-промышленных палат, Ассоциация банкиров. Давление предпринимателей на правительство отмечал в своих депешах в Вашингтон посол Дэниэльс.

Исполняющий обязанности госсекретаря США Мур в депеше Дэниэльсу расценил закон как дающий право мексиканскому правительству на неограниченную экспроприацию частной собственности, в том числе и иностранной. Дэниэльс получил указание немедленно встретиться с Карденасом и получить заверения, что закон не будет применяться к американским гражданам. Президент принял посла, но требуемых гарантий не дал.

В поддержку закона выступили НРП, КТМ и компартия. Газета коммунистов «Эль Мачете» верно писала, что Карденас с помощью закона пытается создать в мексиканской экономике государственный сектор, чтобы поставить промышленность на службу целям индустриализации страны[481]. Полностью же обобществить средства производства президент вовсе не стремился.

Несмотря на неоднократно предрекавшуюся предпринимателями катастрофу, с мексиканской экономикой в 1935-1936 годах ничего страшного не случилось. Скорее наоборот. В 1934 году ВВП Мексики составил 4151 миллион песо, в 1935 году – 4540 миллионов, а в 1936-м – 5369 миллионов. Такие темпы роста не сильно отличалась по масштабам от времени правления Абелярдо Родригеса, но при нем в стране было гораздо меньше забастовок и аграрная реформа масштабно не проводилась. Устойчиво рос и мексиканский экспорт: в 1934 году он равнялся 178,8 миллиона долларов, в 1935-м – 208,6, а в 1936 году – 215,4 миллиона. Докризисного уровня 1929 года (274,7 миллиона долларов) этот показатель не достиг, но это было связано с трудностями не мексиканской, а мировой экономики (прежде всего американской).

Основным вопросом мексиканской внешней политики 1936 года была разразившаяся 18 июля 1936 года гражданская война в Испании. Многие мексиканцы ничего не знали о военном мятеже в стране своих предков почти целую неделю: в Мексике бастовали электрики, и газеты не выходили. Исключение составляла правая «Эксельсиор», у которой был дизель-генератор, позволявший выпускать газету, хотя и в уменьшенном масштабе[482].

Выход газет возобновился 25 июля 1936 года, и правительственная «Эль Насиональ» сразу и полностью встала на сторону законного правительства Испанской республики. Как и советские газеты, она публиковала военные коммюнике только официальных властей. «Эксельсиор» тоже печатала сводки республиканцев, но обязательно делала ссылку, что это не информация самой газеты.

Карденас находился на момент мятежа Франко в поездке по стране и некоторое время хранил молчание. Посол Испании в Мехико впоследствии сделал вывод, что на президента могла произвести впечатление распространяемая мятежниками и их покровителями дезинформация, что испанская армия восстала якобы в поддержку республики, против анархии. Однако Карденас быстро разобрался в ситуации, и Мексика стала единственной кроме СССР страной, немедленно оказавшей конкретную помощь Испанской республике.

Еще до Карденаса, 19 июля 1936 года с заявлением о полной поддержке испанской республики выступила НРП. Причем в подписанном лидером партии Портесом Хилем заявлении говорилось о схожести путча Франко с кровавым переворотом генерала Уэрты в Мексике в феврале 1913 года, в борьбе против которого и победила мексиканская революция[483].

Естественно, в поддержку испанского Народного фронта выступили все левые мексиканские партии и организации. 26 июля 1936 года в столичном театре «Принсипаль» был созван массовый митинг солидарности с народом Испании, в котором приняли участие КТМ, МКП и представители испанских левых организаций. 2 августа митинг солидарности с Испанией прошел уже на главной площади Мехико, Сокало, и собрал более 4 тысяч человек.

Однако уже выступления и резолюции митинга 26 июля привели к поляризации в мексиканском общественном мнении. Правые и церковь не решались открыто поддержать военный мятеж в Испании, поскольку это говорило бы о том, что они вполне могут поддержать такой же мятеж и против левого мексиканского правительства. Однако, придравшись к резолюции митинга 26 июля, в которой приветствовалось создание в Испании вооруженной рабочей милиции, мексиканские правые стали бездоказательно твердить, что такую же вооруженную милицию левые (особенно, конечно, коммунисты) хотят создать и в Мексике для захвата власти.

Действительно, на митинге 2 августа представитель компартии и КТМ Мигель Анхель Веласко предложил создать в крупных городах рабочую милицию, но не для борьбы против Карденаса, а, наоборот, в поддержку правительства Мексики, которое тоже успело пережить не один военный мятеж. Ничего подрывного в этом не было, если учесть, что сам Карденас раздавал оружие крестьянам, не слишком доверяя лояльности многих мексиканских генералов. К тому же в 1936 году в Мексике еще тлели очаги вооруженного сопротивления «кристерос» и постоянно велась подрывная деятельность со стороны кальистов.

10 августа 1936 года «Эсельсиор» распространила ложную информацию о том, что рабочая милиция уже создана в Мехико на базе столичных таксистов, которые в ноябре 1935 года обратили в бегство «золотых рубашек». Синхронно, в этот же день лидер правого Союза ветеранов революции генерал Даниэль Зертуче направил Карденасу письмо, в котором говорилось, что находящиеся на содержании иностранной державы демагоги на «коммунистическом» митинге 2 августа «обвинили Национальную армию в неспособности защитить государственные институты» и призвали раздать рабочим оружие. Естественно, Союз ветеранов протестовал против такого «абсурдного» требования со стороны группы «иностранцев и коммунистов»[484].

Но Союз ветеранов нарвался на резкую критику со стороны Сената, члены которого обвинили людей Зертуче в том, что они обидели собравшихся на митинг рабочих, назвав их коммунистами. Интересно, что скандал вокруг письма «ветеранов» вызвал расслоение среди фракции НРП в Конгрессе и привел, в конце концов, к отставке лидера НРП Портеса Хиля, не согласного с заявлениями левых в Сенате.

Секретариат КТМ 11 августа опроверг фальшивку «Эксельсиор», а также распускаемые правыми столь же ложные слухи о том, что мексиканский пролетариат готовит всеобщую забастовку в знак солидарности с Испанией. В заявлении секретариата КТМ абсолютно правильно определялась цель всех ложных слухов: посеять недоверие «между армией и пролетариатом»[485]. «КТМ, – отмечалось в заявлении, – полностью доверяет правительству во главе с генералом Ласаро Карденасом и верит в высокое чувство ответственности национальной армии».

В клеветнической кампании против компартии Мексики принял участие и военный атташе США в Мехико Маршберн (следивший за всеми проявлениями работы коммунистов, что было весьма странно для военного атташе). В октябре 1936 года он направил в Вашингтон якобы перехваченный им секретный циркуляр МКП, подписанный членом Центрального комитета партии Энрике Сарагосой. В документе содержалось указание об организации на местах вооруженной милиции, которая должна была следить за «кристерос», реакционными группами и лидерами правых сил, а также развернуть работу и в мексиканской армии[486].

Правым удалось создать в Мексике такой климат истерии вокруг несуществующей рабочей милиции, что КТМ попросила у правительства взять под охрану полиции штаб-квартиры профсоюза на местах, чтобы предотвратить вооруженные провокации.

Между тем прокатившиеся по всем крупным городам Мексики митинги солидарности с Испанией уже в августе привели и к материальным результатам. 6 августа 1936 года профсоюз железнодорожников постановил отчислить в пользу испанского народа часть заработной платы своих членов. Те, кто получал более 300 песо в месяц, перечисляли 2 %, от 200 до 300 песо – 1,5 %, от 100 до 200 песо – 1 %. КТМ постановила создать в каждом штате Мексики комитеты солидарности с Испанией, которые должны были собирать средства для республиканцев. Следует подчеркнуть, что летом 1936 года столь массовое движение солидарности с Испанией отмечалось только в двух странах мира – в СССР и Мексике. Советские профсоюзы тоже собрали в помощь Испании большие суммы.

Сразу после того как стало ясно, что борьба в Испании затягивается, многие мексиканцы, как и граждане СССР, изъявили готовность поехать на Пиренеи, чтобы сражаться на стороне республики. 12 августа 1936 года в Мексике был образован Левый мексиканский легион, куда записались около 800 человек, бывших бойцов Мадеро, Вильи и Сапаты. Резолюция Легиона был по-военному краткой: «1. Ехать в Испанию и помочь с оружием в руках народному правительству. 2. Собрать средства, чтобы не стать обузой. 3. Просить сеньора посла Испании предоставить транспорт, используя компанию «Трансатлантика»[487]. Однако в тот период посол Испании в Мехико Гордон Ордас, видимо, полагал, что иностранные добровольцы не понадобятся. Испанской республике не хватало современного оружия, и эта нехватка стала особенно ощутимой, когда уже летом 1936 года силы мятежников получили подкрепление в виде германских и итальянских самолетов.

Посол Мексики в Мадриде генерал Мануэль Перес Тревиньо, соперник Карденаса в борьбе за пост президента в 1933 году, отдыхал, как и большинство его коллег, в момент мятежа на севере Испании в Сан-Себастьяне и не мог попасть в Мадрид, поскольку мятежники прервали сухопутное сообщение между севером и остальной частью республики. Поэтому свой первый запрос на поставку оружия испанское правительство направило через мексиканского посла во Франции.

В самой Мексике вторая половина августа 1936 года была неспокойной из-за разногласий между лидером НРП Портесом Хилем и президентом. Карденаса больше всего беспокоило, что Портес Хиль, имеющий определенную политическую опору в нескольких штатах, может пойти на открытый разрыв с правительством. Демарш вполне могли бы поддержать как кальисты, так и Сатурнино Седильо. Это было крайне невыгодно Карденасау в тот момент, когда он собирался начать широкомасштабную аграрную реформу в стране.

20 августа 1936. как упоминалось выше, Портес Хиль подал в отставку с поста лидера НРП. Его преемником стал верный соратник Карденаса, бывший министр внутренних дел Сильвано Барба Гонсалес. В Мексике ничего не произошло, за исключением нового облика газеты НРП «Эль Насиональ». Теперь она состояла из тематических рубрик, посвященных разным сторонам жизни страны: «Жизнь штатов», «Женская страница», «Жизнь и здоровье», «Военная страница», «Внешние дела» и т. д.

28 июля 1936 года испанский посол в Париже Фернандо де лос Риос передал своему мексиканскому коллеге, бывшему губернатору Веракруса Адальберто Техеде необычную просьбу. Уже с самых первых дней мятежа законное правительство Испании столкнулось с двуличной позицией так называемых демократических стран Запада. На словах они поддержали правительство Испании, пришедшее к власти в результате свободных выборов, но на практике чинили всякие препятствия, не давая нормально закупать столь необходимое республике оружие. Поэтому Фернандо де лос Риос просил, чтобы Мексика якобы для себя (а на самом деле для Испании) купила в Бельгии или Англии 10-12 бомбардировщиков, 25 тысяч бомб и 1500 пулеметов[488].

Уже на следующий день мексиканское правительство ответило согласием. МИД Мексики лишь потребовал от Техеды, чтобы сделка не вызвала негативных последствий в отношениях между Мексикой и Францией. Видимо, поэтому (то есть из-за противодействия Франции) она и не состоялась.

10 августа 1936 года Карденас записал в своем дневнике, что дал согласие на просьбу посла Испании в Мексике о продаже оружия и распорядился направить в Веракрус с целью последующей транспортировки в Испанию 20 тысяч винтовок калибра 7 мм и 20 миллионов патронов мексиканского производства[489]. Конечно, Испании были нужны самолеты, танки и орудия. Но ничего из этого Мексика не производила и сама зависела от США по данным видам вооружения. Танков в мексиканской армии вообще не было.

Тем не менее сам факт оперативной помощи сражавшейся Испании со стороны Мексики имел огромное значение в тот период, когда мир (за исключением СССР) явно не симпатизировал законному испанскому правительству.

Запрос испанского посла требовал срочной реакции, ибо 16 августа 1936 года в порт Веракрус прибыло испанское судно «Магальянес», принадлежавшее компании «Трансатлантика» и временно конфискованное испанским правительством для военных нужд. Это был редкий шанс быстро переправить оружие в Испанию. В порту Веракрус «Магальянес» встретила восторженная толпа рабочих, маршировавших с деревянными винтовками (многие шли босиком) под красным знаменем с серпом и молотом. Рабочие пели «Интернационал»[490].

Против этой демонстрации 17 августа немедленно высказалась якобы неполитическая Конфедерация среднего класса. Вероятно, ее членам не понравились нападки на Гитлера и Муссолини, звучавшие на митинге в Веракрусе. Конфедерация голословно утверждала, что матросы «Магальянес» – опасные агитаторы и анархисты, недостойные представлять в Мексике «испанский менталитет».

23 августа 1936 года в 18.20 «Магальянес» с грузом оружия стоимостью примерно 3,5 миллиона песо отплыл в Испанию. По просьбе посла Испании в Мехико генерал Мухика предоставил кораблю двух мексиканских радиотелеграфистов (своим испанцы не доверяли). Мексиканское правительство пыталось сохранить отправку оружия в тайне, однако посол США Дэниэльс все же узнал об этом.

20 августа 1936 года – видимо, отнюдь не случайно – в Мексику с «дружеским» визитом прибыли два корабля береговой охраны США и один линкор.

К сожалению, Карденасу в очередном отчете перед мексиканским Конгрессом 1 сентября 1936 года пришлось отреагировать на поздравление одного из депутатов по поводу того, что мексиканское оружие отправлено в Испанию (присутствовавшего на сессии посла Испании встретили овацией), и, по сути, подтвердить этот факт. Для нацистской агентуры в Мексике не составило труда узнать, как именно это произошло.

7 сентября 1936 года на секретной сессии Сенат Мексики одобрил продажу оружия как шаг, полностью соответствующий идеалам мексиканской революции[491]. Эта мера резко снизила и накал антикоммунистических сообщений правых газет, например «Эксельсиор», которые четко поняли, что президент занял недвусмысленную позицию по отношению к событиям в Испании. В этих условиях чрезмерные симпатии к франкистским мятежникам могли обернуться для правой печати административными репрессиями со стороны властей.

В конце сентября 1936 года «Магальянес», к удивлению капитана, спокойно прошел контролировавшийся мятежниками Гибралтарский пролив. Правда, мощный прожектор франкистов из Сеуты долго провожал мексиканский корабль, но на этом все и закончилось. В Средиземном море «Магальянес» стали конвоировать боевые корабли республиканцев, и казалось, что никаких опасных приключений так и не будет.

Однако корабль подвергся бомбардировке двух немецких самолетов со «свастикой» на крыльях. Немцы сбросили 30 стокилограммовых бомб, но промахнулись. Республиканский эсминец «Санчес Баркаистеги» и крейсер «Сервантес» открыли по самолетам зенитный огонь, и немцам пришлось подняться на высоту до 4000 метров, откуда бомбардировка была уже не столь опасной.

Во второй половине того же дня на «Магальянес» налетели уже итальянские бомбардировщики, сбросившие 16 бомб. Но итальянцы были еще хуже немцев в смысле летной квалификации, и «Магальянес», следуя зигзагом, уклонился от попаданий. В 16.45 мексиканский корабль вошел в Картахену, и республика получила столь долгожданное оружие.

Орвэлл утверждал позднее, что мексиканские винтовки попали на Арагонский фронт, который держали анархисты. Это весьма сомнительно – в сентябре – октябре 1936 года все оружие шло под Мадрид, где решалась судьба республики. И так неплохо вооруженные анархисты в Арагоне сохраняли полное спокойствие, пока мятежники перебрасывали оттуда последние резервы, чтобы захватить столицу Испании. По воспоминаниям тогдашнего генерального секретаря Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) Хуана Видарте, оружие распределял лично премьер-министр Ларго Кабальеро, и оно попало милиции, пытавшейся сдержать натиск отборных частей мятежников на Мадрид[492]. Однако милиция не имела ни опыта, ни военной подготовки, поэтому много мексиканских винтовок были потеряны в боях или достались противнику. Часть винтовок поступила на вооружение интернациональных бригад, которые, в конце концов, и спасли Мадрид в ноябре 1936 года[493]. Другую часть груза «Магальянес» осенью 1936 года республиканский флот доставил на северный фронт.

1 октября 1936 года испанский парламент на своей последней сессии в Мадриде овацией поблагодарил Мексику за столь своевременную помощь. 13 октября 1936 года военный атташе США в Мексике проинформировал свое начальство об отправке Мексикой в Испанию 8 миллионов патронов и 8000 винтовок[494].

В сентябре 1936 года посол Испании в Мексике Ордас договорился с американскими бизнесменами о закупке 50 самолетов, бомб, 5000 пулеметов «томпсон» и 400 французских пулеметов «гочкис». Один из продавцов заявил Ордасу, что у него есть разрешение на вывоз, но только не в Испанию. Ордас немедленно связался с Карденасом, и тот разрешил переправить оружие через Мексику. Но у Ордаса тогда не было денег – они появились позднее, когда СССР, используя золотой запас Испании, начал активно закупать для республики оружие.

В ноябре 1936 года послу Испании в Мехико удалось через подставных лиц закупить в США три самолета «Локхид»[495]. Многочисленные посредники (в том числе и связанные с мафией) предлагали в США испанскому правительству любое вооружение за наличные деньги, и республиканцы создали в Вашингтоне специальную закупочную комиссию, в которую вошел и посол Испании в Мехико. 25 ноября 1936 года Ордас получил 3 миллиона фунтов стерлингов[496] и отбыл в Вашингтон для закупки оружия. По пути посол едва не погиб, когда его самолет совершил вынужденную посадку в Техасе. Из-за задержек с переводом денег Ордас не успел купить бомбардировщики, что было не столь обидно – в Испанию уже стали прибывать новейшие советские бомбардировщики СБ.

В декабре 1936 года у Ордаса было уже 9 миллионов долларов, переведенных через советский банк во Франции. Это была часть золотого запаса Испании, переправленного республиканским правительством в СССР[497]. Кроме того, американский бизнесмен, президент компании «Вималерт Корпорейшн» Роберт Кюьз получил от советской торговой компании «Амторг» в США большие суммы денег на закупку оружия для Испании[498].

Ордас закупил в конце 1936 года 16 самолетов в США, и они были переправлены в Веракрус, где ждали оказии, чтобы отплыть в Испанию.

Администрация Рузвельта после нападения фашистской Италии на Эфиопию добилась принятия закона о запрете поставок оружия сторонам военных конфликтов (Акт о нейтралитете от 31 августа 1935 года). Однако в Испании шла внутренняя гражданская война, и этот закон в данном случае силы не имел. Тем не менее администрация США активно препятствовала американским компаниям, желавшим продать оружие в Испанию.

11 августа 1936 года Рузвельт объявил о «моральном эмбарго» на поставку оружия в Испанию – то есть о необязательном запрете, которого гражданам США рекомендовалось придерживаться добровольно. Это «моральное эмбарго», правда, не помешало компании «Тексако» продать мятежникам бензин, что сыграло огромную роль в войне – именно американским горючим заправлялись немецкие и итальянские самолеты, бомбившие Мадрид.

Как только Рузвельт узнал о том, что американские самолеты попали в Мексику, он стал оказывать давление на Карденаса с тем, чтобы президент Мексики запретил транспортировку оружия в Испанию[499]. Не желая портить отношения с США, Карденас был вынужден дать заверения, что оружие не покинет Мексику без согласия страны-производителя, то есть США[500].

В декабре 1936 года упоминавшийся выше Кьюз обратился в госдепартамент с официальной просьбой разрешить экспорт в Испанию оружия и снаряжения на 3 миллиона долларов. Госдепартамент был вынужден признать, что поставка оружия в Испанию законна, но заявил, что такая мера «не отвечает интересам» США и «непатриотична». Лицензии на экспорт были выданы Кьюзу 28 декабря 1936 года. Пытаясь сорвать поставку оружия, Рузвельт внес в Конгресс США предложение о распространении Акта о нейтралитете на гражданские войны. В то время как Кьюз готовил к отправке самолеты, Конгресс дебатировал инициативу президента[501]. Корабли ВМС США находились в боевой готовности, чтобы сразу после принятия закона перехватить судно с оружием.

2 января 1937 года под давлением американцев временный поверенный в делах Мексики в США Луис Кинтанилья был вынужден сделать официальное заявление о том, что правительство Мексики не станет закупать в других странах оружие для отправки в Испанию. Если же американское оружие уже находится в Мексике, то без согласия США его не направят в Испанию[502]. 3 января 1937 года МИД Мексики передало ноту схожего содержания посольству США в Мехико. Министр внутренних дел США в тот же день одобрительно отозвался о мексиканской политике, «добровольно» поддержавшей линию Рузвельта.

В то время как 403 депутата палаты представителей Конгресса США против одного одобрили предложение Рузвельта о распространении Акта о нейтралитете на гражданские войны (и тем самым фактически поддержали франкистов), корабль «Мар Кантабрико» с закупленным для Испании оружием на борту успел покинуть территориальные воды США. Корабль ускользнул из 3-мильных территориальных вод США за час до того, как палата представителей приняла свое решение. 13 января 1937 года «Мар Кантабрико» прибыл в Веракрус с огромным плакатом на мостике: «Слава Мексике. Тебя приветствует антифашистская Испания».

В феврале 1937 года с разрешения мексиканского правительства «Мар Кантабрико» отплыл из Веракруса, держа курс на Сантандер[503]. Надо было успеть перебросить оружие на Северный фронт, пока корабли ВМС Англии в соответствии с решениями Лондонского комитета по невмешательству не начали полную блокаду северного побережья Испании, остававшегося под контролем правительственных войск. Успешный рейд «Магальянеса» несколько расслабил экипаж «Мар Кантабрико», хотя на подходе к побережью Испании корабль все же на всякий случай поднял флаг Великобритании, чтобы сбить с толку франкистов.

Мятежники, однако, знали о приближающемся корабле и от агентуры нацистов в Мексике, и даже из газет. Новейший крейсер франкистов «Канариас» три дня патрулировал подходы к Сантандеру, проверяя подозрительные суда. «Мар Кантабрико» шел без эскорта – ВМС республики к тому моменту были в Средиземном море. 8 марта 1937 года крейсер мятежников «Канариас» перехватил «Мар Кантабрико» и выстрелами из орудий вынудил его остановиться. На борту стали рваться боеприпасы, и корабль едва не затонул. Радист «Мар Кантабрико» успел передать сигнал SOS от имени якобы британского корабля, но поспешившие на выручку 4 английских эсминца опоздали.

Впоследствии «Мар Кантабрико» был зачислен во флот франкистов, а закупленное в США с таким трудом оружие досталось мятежникам. Команду корабля франкисты расстреляли.

Карденас неоднократно пытался побудить Рузвельта занять более активную позицию против массированной интервенции Германии и Италии в Испании на стороне Франко. 17 июня 1937 года мексиканский президент записал в своем дневнике: «Сегодня я направил новое послание господину президенту Рузвельту через наше посольство, прося его изучить форму, в которой правительство Соединенных Штатов может оказать моральное воздействие на европейские державы, чтобы прекратить вмешательство иностранных воинских контингентов во внутреннюю борьбу, которую ведет испанский народ.

Если бы Соединенные Штаты решили вмешаться путем дипломатических жестов, то борьба в Испании не продлилась бы так долго.

После того как мятежники победят в Испании, уже недалек будет тот день, когда Германия и Италия, вместе с военной кастой Испании, займут высокомерную позицию по отношению к народам Америки…

Россия не осталась безучастной к борьбе, она помогает легитимному правительству Испании.

Мексика также продолжает оказывать свою скромную помощь.

Мотив для помощи Мексики Испании? Солидарность с ее идеологией»[504].

Итак, Мексика продолжала оставаться единственной страной в мире, кроме Советского Союза, продолжавшей помогать Испанской республике. К октябрю 1936 года в Испанию отправились уже 240 мексиканцев (в том числе и лидер компартии Давид Альфаро Сикейрос), чтобы с оружием в руках защищать республику[505]. Рабочие мексиканского государственного арсенала решили работать сверхурочно, чтобы на полученные средства оплатить оружие для Испании. Железнодорожники приняли постановление о бесплатной транспортировке грузов для Испанской республики.

В то же время «Эксельсиор» печатала материалы испанской фаланги и заявления различных правых мексиканских организаций в поддержку франкистов. Мексиканские правые считали, что в Испании, как и в Мексике, идет борьба между патриотами и безродными коммунистами. Конечно, в этом случае симпатии мексиканских правых были на стороне первых.

Кажется естественным, что Мексика и СССР, которые активно помогали Испании, должны были хотя бы на этой почве договориться о восстановлении нормальных дипломатических отношений, тем более что никаких проблем на этом пути уже не имелось. Мексиканские коммунисты активно поддерживали политику Карденаса. В свою очередь, самый массовый мексиканский профцентр КТМ с симпатией относился к Советскому Союзу, а его лидер Ломбардо Толедано постоянно ссылался, к месту и не к месту, на руководящие установки Коминтерна.

Посол Мексики в Испании, близкий друг первого советского полпреда в Мексике Станислава Пестковского Рамон де Негри предложил Карденасу восстановить дипломатические отношения с СССР, так как обе страны занимают абсолютно идентичные позиции по отношению к гражданской войне в Испании. Карденас не согласился с этим предложением, поскольку хотел избежать негативной реакции в странах Латинской Америки, «опасающихся обновленческого влияния мексиканской политики». Карденас считал также, что в то время как Мексика якобы помогает Испании бескорыстно, со стороны СССР в помощи Испании присутствуют «национальные амбиции»[506].

Однако восстановлению дипломатических отношений между двумя самыми прогрессивными режимами того времени помешали не только осторожная позиция Карденаса, но и приезд в Мексику Льва Троцкого, а также события в Москве.

Троцкий после выдворения из СССР в 1929 году жил во Франции и Норвегии. Он создал альтернативное объединение коммунистических партий – IV Интернационал, резко критиковавший Сталина и все, что происходило в СССР. Раскол в коммунистическом движении был особенно опасен на фоне успехов фашизма в мире. В Испании Троцкого поддерживала левая партия ПОУМ, также громогласно бичевавшая коммунистов, которые были основной силой Народной армии Испании.

Троцкий дошел до того, что обвинил Сталина в мятеже Франко. 23 апреля 1937 года он писал: «Установим еще раз основные факты. Армия Франко создана под прямым покровительством Асаньи,[507] т. е. Народного фронта, включая социалистических и сталинских, а затем и анархистских вождей. Затяжной характер войны есть прямой результат консервативно-буржуазной программы Народного фронта, т. е. сталинской бюрократии»[508]. Несомненно, в то время подобного рода бредовые левацкие утверждения были только на руку врагам республиканской Испании.

В августе 1936 года в советской столице начался первый публичный судебный процесс против бывших лидеров ВПК(б) Каменева и Зиновьева, которых назвали лидерами антисоветского троцкистско-зиновьевского центра и обвинили в том, что они вместе с Троцким хотят свергнуть в СССР существующий строй. Всех 16 подсудимых 24 августа приговорили к расстрелу.

Троцкий в этих условиях стал опасаться за свою жизнь и решил эмигрировать из Европы в США. Однако американцы не пожелали его у себя видеть, и тогда он попытался обосноваться в Мексике. Его приезд в Мексику Троцкого лоббировал Диего Ривера, в сентябре 1936 года вступивший в троцкистскую Международную коммунистическую лигу. Сикейрос заклеймил Риверу как беспринципного оппортуниста, и на одном из митингов оба художника едва не начали стрелять друг в друга из пистолетов[509].

В ноябре 1936 года Ривера получил телеграмму из Нью-Йорка от Аниты Бреннер, члена комитета в защиту Троцкого, с просьбой рассмотреть возможность приема Троцкого в Мексике (норвежское правительство готовилось выслать его из страны и держало под домашним арестом). Ривера обратился к Карденасу и предложил свой дом для проживания Троцкого.

Карденас решил продемонстрировать всему миру независимость мексиканского правительства от Москвы и Коминтерна и уже 3 декабря 1936 года дал согласие на предоставление Троцкому политического убежища в Мексике. В письме министру иностранных дел Мексике Айю Карденас отмечал, что его решение продиктовано стремлением Мексики защитить свободу мысли. Кроме того, Мексика достаточно стабильна, чтобы выдержать на своей территории проживание такого пламенного революционного агитатора[510]. Видимо, принимая Троцкого, Карденас рассчитывал еще и на рост международного престижа Мексики.

В поддержку Троцкого активно выступала Социалистическая партия США, члены которой, узнав о предоставлении ему Мексикой убежища, устроили в Нью-Йорке митинг в честь Карденаса.

Интересно, что позиция Карденаса находилась в явном противоречии с точкой зрения Мексики на восстановление дипломатических отношений с СССР – мексиканцы требовали от будущего советского полпредства в Мехико как раз воздерживаться от пропаганды.

В любом случае, Карденас сделал свой выбор, и вполне естественно, что в Москве предоставление убежища Троцкому расценили как недружественный акт.

КТМ в своем заявлении подчеркнула, что не разделяет взглядов Троцкого, резко критиковавшего политику Народного фронта. КТМ также отмечала, что если все левые силы Мексики поддерживают правительство Карденаса, то «Троцкий уже одним своим присутствием воодушевляет группу своих адептов, которые предлагают немедленное вооруженное восстание и установление диктатуры пролетариата…»[511]

Коммунисты расценили решение Карденаса как серьезный ущерб международному положению Мексики и вредный шаг с точки зрения помощи борющейся Испании. Они были более чем правы – приезд Троцкого помешал СССР и Мексике наладить тесное сотрудничество в деле содействия испанским республиканцам. Генеральный секретарь ЦК КПМ Лаборде заявил, что предоставление убежища Троцкому «противоречит интересам народа и правительства»[512].

В поддержку Троцкого выступили анархистский профцентр ВКТ и профсоюз нефтяников, где тоже были сильны анархо-синдикалистские тенденции. Диего Ривера назвал Лаборде «наймитом Сталина»[513].

Фрида Кало со своим мужем Диего Риверой

Троцкий прибыл в порт Тампико на танкере «Рут» 9 января 1937 года. Он ехал в Мексику крайне неохотно, опасаясь за свою жизнь, – его сын Лев сказал, что страна известна своими политическими убийствами и там легко можно найти наемного киллера «за пару долларов». Когда 15 декабря 1936 года мексиканские дипломаты в Стокгольме выписали Троцкому въездные документы, он отказался их подписать, а потом вообще захотел, чтобы Мексика забрала назад свое приглашение. Адвокаты убеждали Троцкого, что мексиканцы нарочно заманивают его, чтобы расправиться с ним.[514]

В порту Тампико Троцкий с женой даже отказались сойти на берег, пока не будет выделен полицейский эскорт для охраны[515]. Троцкого встречали несколько американских троцкистов. Беженец успокоился только тогда, когда его проводили в присланный Карденасом президентский вагон. После приезда Троцкого в Мексику с ним поддерживал контакт генерал Мухика.

В заявлении для печати Троцкий пообещал не заниматься активной политической деятельностью и в том, что касалось внутриполитической жизни в Мексике, свое слово поначалу держал.

Однако он не выполнил обещание в том, что касалось политики в целом, и немедленно опубликовал серию статей о политических процессах в Москве[516]. Статьи Троцкого охотно печатала правая пресса в Мексике и США. Общественное мнение с ужасом узнавало, что столь любимый почти всеми мексиканскими интеллектуалами Советский Союз, по мнению Троцкого, превратился в кровавую контрреволюционную диктатуру «термидорианца» Сталина.

Прибыв в Мексику, Троцкий с удовлетворением написал, что СССР удивлен решением Карденаса предоставить ему политическое убежище.

Не будет преувеличением сказать, что именно деятельность Троцкого нанесла самый сильный удар по социалистическим и коммунистическим идеалам в Мексике и крайне высокому до тех пор престижу СССР в стране. Фразы Троцкого, что он остается коммунистом и поддерживает завоевания Октябрьской революции 1917 года, уже не играли никакой роли. После статей Троцкого правительство Карденаса вообще перестало рассматривать возможность возобновления дипломатических отношений между Мексикой и СССР. И это в то время, когда США, Англия и Франция пытались наладить взаимодействие с Москвой в деле отражения фашистской агрессии в Европе и на Дальнем Востоке.

Троцкий поселился в «Голубом доме» Диего Риверы в предместье Мексики Койокан.

В феврале 1937 года Троцкий образовал комиссию IV Интернационала для проведения альтернативного международного судебного процесса, в котором сам он с готовностью предстал в роли обвиняемого. Троцкий даже предлагал, чтобы Мексика экстрадировала его в СССР (впрочем, не слишком серьезно – между Советским Союзом и Мексикой не было договора о правовой помощи).

«Суд» состоялся в Мехико в апреле 1937 года[517] и полностью оправдал Троцкого по всем пунктам обвинения, которые были предъявлены ему во время процесса в Москве в августе 1936 года. Решения суда были растиражированы мексиканской и американской прессой как новое доказательство преступности советского режима. Хотя некоторые американские видные публицисты (например, Карлтон Билс, член комиссии «контрпроцесса») справедливо отмечали, что организованный Троцким суд был не менее пристрастным, чем московский[518].

В мае 1937 года испанские троцкисты из ПОУМ при поддержке анархистов организовали мятеж в Барселоне и сняли с фронта свои части. Примечательно, что франкисты не стали наступать на оголенном участке фронта – радиостанция мятежников, наоборот, призывала поумовцев скорее расправиться с коммунистами. Только большим напряжением сил республике удалось подавить мятеж и продолжить сопротивление.

Могила Льва Троцкого в Мехико

Троцкий, между тем, продолжал активно критиковать политику СССР в Испании, упрекая Сталина в нерешительности и в том, что он всеми силами «пытается завоевать доверие французской и британской буржуазии»[519]. Так интерпретировалась абсолютно верная линия СССР на создание единого фронта с западными демократическими державами против фашистской угрозы.

События в Испании и деятельность Троцкого в Мексике убедили Сталина в том, что былой идейный противник превратился в человека, организующего подрывные действия против СССР и Испании и тем самым играющего на руку нацистам. Однако в 1937 году Сталин все же не принял решение о физическом устранении Троцкого.

Приезд Троцкого в Мексику практически совпал по времени с серьезным кризисом в КТМ, хотя причинно-следственной связи между этими событиями не было.

Мексиканскому профсоюзному движению всегда были свойственны большие самостийность и раздробленность. Многие отраслевые и территориальные профсоюзы являлись едиными организациями только по названию. Тысячи местных профсоюзов то сходились, то расходились. Образовывали блоки с другими профсоюзами и быстро разрывали эти временные союзы. В какой-то мере это было естественным состоянием дел, потому что большинство профсоюзов сторонились политической борьбы. А это означало, что они заинтересованы только в делах на своем предприятии (в крайнем случае – на соседних).

Благодаря росту влияния компартии, которая всегда видела в профсоюзах инструмент для борьбы за интересы рабочего класса в целом, и была образована КТМ. Но именно рост влияния коммунистов практически во всех профсоюзах и не устраивал так называемую марксистскую группу бывших кромистов во главе с Ломбардо Толедано.

Группа Толедано боролась против компартии испытанными еще со времен КРОМ методами – с помощью подлогов и манипуляций подтасовывались выборы профсоюзных комитетов, которые, в свою очередь, посылали на заседания Национального совета КТМ нужных Ломбардо Толедано делегатов. Особую активность в этом смысле развил оргсекретарь КТМ и активный антикоммунист Фидель Веласкес.

Компартия, следуя указаниям Коминтерна, вплоть до самоуничижения терпела подрывную работу группы Толедано во имя сохранения единства профсоюзного движения. Но многие профсоюзы, в отличие от КПМ, не желали мириться с нарушениями демократических принципов в работе КТМ.

Уже в июне 1936 года на II пленуме Национального совета из КТМ вышел влиятельный профсоюз рабочих горнодобывающей и металлургической промышленности. Горняки обвинили группу Веласкеса – Толедано в попытке распустить их профцентр и подчинить местные профсоюзы своему влиянию[520]. Только уговоры коммунистов предотвратили еще более серьезный раскол – примеру горняков были готовы последовать и другие профсоюзы.

Группа Веласкеса – Толедано препятствовала развертыванию профсоюзной работы среди учителей и госслужащих, так как именно среди них было велико влияние коммунистов. Руководство КТМ отказывалось признавать учрежденные учителями профсоюзные ячейки и не принимало их в КТМ.

На выборах руководства отделений КТМ в штатах группа Толедано – Веласкеса навязывала кандидатов по согласованию с властями, а кандидатам от самих рабочих чинились разнообразные препятствия. В Лагуне (ключевом регионе Мексики с точки зрения проведения аграрной реформы) лидеры КТМ отказались признать выборы руководства профорганизаций, так как на них победили сторонники компартии или просто неугодные Веласкесу люди[521]. Дело дошло то того, что Веласкеса и его сторонников изгоняли с профсоюзных собраний. Естественно, Толедано приписывал это справедливое негодование рабочих «подрывным проискам» компартии.

На III пленуме Национального совета зал заседания покинули электрики, обвинив Веласкеса в открытом мошенничестве. Тот по образцу американского АФТ создавал фиктивные профсоюзы, делегаты от которых поддерживали группу Толедано на сессии совета. В то же время реальные профсоюзы не могли прислать делегатов в Национальный совет, так как их квота была передана «бумажным» профорганизациям.

В январе 1937 года коммунисты собрались на свой VI съезд, который впервые с 1929 года проходил в легальных условиях в лучшем месте Мехико – театре «Идальго». Одновременно, в чем тоже был тонкий расчет Толедано, в Веракрусе открылись заседания IV пленума Национального совета КТМ.

Генеральный секретарь КПМ Лаборде с гордостью констатировал рост влияния КПМ практически среди всех групп мексиканского населения, за исключением крупных предпринимателей (большинство из которых в любом случае были иностранцами). Например, на Юкатане коммунисты пользовались большим авторитетом среди сельскохозяйственных рабочих, учителей, госслужащих, женщин и молодежи, то есть практически среди всех социально активных слоев населения штата. В родном штате президента Мичоакане за компартией шли учителя, женщины и горняки. В основном центре мексиканской нефтедобычи штате Тамаулипас компартию поддерживали железнодорожники, нефтяники, учителя, электрики и женщины. Практически те же самые группы населения были сторонниками компартии в цитадели мексиканского бизнеса – штате Нуэво-Леон.

Поэтому, несмотря на свою формально небольшую численность (около 2000 человек[522]), коммунисты играли в Мексике чрезвычайно важную роль, так как эти 2000 членов были в руководстве многотысячных общественных организаций и профсоюзов. Причем коммунисты вели за собой именно те слои населения, на которые опиралось правительство Карденаса при проведении реформ. В этих условиях группа Толедано опасалась, что она может стать просто ненужной для правительства, – ведь Карденас, в отличие от Кальеса, не имел антикоммунистических предрассудков и был бы готов сотрудничать напрямую с КПМ.

«Наша партия, – заявил Лаборде на съезде КПМ, – прекращает быть маленькой группой изолированных от масс агитаторов и превращается в настоящую политическую партию пролетариата, в важный фактор политической и социальной жизни Мексики»[523].

Но именно эта тенденция как раз и не устраивала Ломбардо Толедано. Он хотел занять при Карденасе такое же положение, какое его бывший шеф Моронес занимал при Кальесе, – то есть пост формального или неформального руководителя трудовых отношений в Мексике. На этом пути коммунисты были только препятствием.

Ломбардо Толедано расстроило и то, что коммунисты на съезде выразили поддержку «левой политике» правительства, в результате чего фактически и официально перестали считать себя оппозиционной силой. Однако коммунисты справедливо отмечали: то, что пока все прогрессивные реформы в Мексике базируются только на воле одного человека, ставит эти преобразования под угрозу после 1940 года, когда Карденас по Конституции перестанет быть президентом. Только мощное общенародное движение во главе с пролетариатом может сделать реформы необратимыми. Отмечая рост сопротивления имущих классов против политики Карденаса, Лаборде отметил, что Мексика переживает критический период своей истории – либо революция победит окончательно, либо ей придется отступить.

На съезде отмечался и растущий антикоммунизм руководства КТМ (новых «моронитов»). Партия ясно заявила, что не позволит ликвидировать профсоюзную демократию и подчинить КТМ воле кучки людей.

Между тем IV пленум КТМ в Веракрусе открылся скандалом. В знак протеста против вмешательства группы Веласкеса в выборы профбюро на местах, особенно в Лагуне, представители сразу 23 профсоюзов покинули зал заседаний. Среди «диссидентов» (по версии Толедано – раскольников) находились крупнейшие профсоюзы страны – железнодорожники и электрики. По сигналу руководства КТМ в зал ворвались вооруженные люди, мешавшие всем несогласным выражать свою точку зрения.

Профсоюзную федерацию Нижней Калифорнии не допустили на заседание, потому что она ранее отказалась предоставить место в своей делегации человеку Веласкеса (тот потребовал прислать ему незаполненное удостоверение делегата, чтобы он сам вписал туда нужную фамилию). С другой стороны, были признаны полномочий делегации профсоюза из штата Оахака, которого вообще не существовало в действительности.

Воспользовавшись уходом инакомыслящих, группа Толедано немедленно исключила из КТМ федерацию металлургов и вывела из комитета трех секретарей, в том числе и коммуниста Веласко, который, собственно, и должен был занять по воле большинства делегатов учредительного съезда КТМ пост оргсекретаря вместо Веласкеса[524]. Это был раскол, но Ломбардо Толедано смело пошел на него, потому что прекрасно понимал тогдашнюю линию Коминтерна: Москва не позволит мексиканским коммунистам уйти из КТМ, и тем придется вернуться и подчиниться его, Толедано, «марксистам».

Бывший ярый антикоммунист, Ломбардо Толедано немедленно пожаловался на мексиканских коммунистов Москве, утверждая, что КПМ является единственной партией в мире, не выполняющей решение Коминтерна о едином Народном фронте. Себя же Толедано скромно считал лидером этого фронта в Мексике и любое несогласие воспринимал как подрыв руководящих установок Коминтерна.

«Проблема состоит в том, – говорил Толедано, – что товарищи из КПМ не пожелали понять, что КТМ является единым фронтом пролетариата, а не гомогенной организацией… которая должна придерживаться единого мнения и проводить единую тактику…»[525]

Однако попытка переложить вину за раскол на коммунистов уже в то время была отвергнута вышедшими из КТМ профсоюзами. Например, в заявлении электриков говорилось: «Надо, к тому же, сказать, что в КТМ дебатируется отнюдь не вопрос о коммунизме и не из-за идеологии некоторые люди предложили «очистить» от коммунистов рабочие организации. В действительности же дело обстоит так, что коммунисты имеют очень «плохую» привычку разоблачать перед трудящимися тех лидеров, которые их обманывают и эксплуатируют, и, естественно, эту «раскольническую» деятельность не могут терпеть эти лидеры…»[526]

С позиции силы новый секретариат КТМ обратился к 23 «диссидентским» профсоюзам с предложением вернуться, но при условии свободы КТМ от «политических влияний» (то есть от влияния компартии как политической организации)[527]. Во имя абстрактного «единства» конфедерации профсоюзам фактически предлагалось отказаться от выборности и признать в качестве лидеров тех, кого «рекомендует» секретариат КТМ.

После 1 мая 1937 года исключенные из Национального комитета три члена предложили коммунистам создать новый профцентр на базе «диссидентских» профсоюзов, которые представляли 376 тысяч человек[528]. Причем эти профсоюзы (электрики, горняки и железнодорожники) были самыми сильными и влиятельными в Мексике. Не приходится сомневаться, что, пойди коммунисты на этот шаг, группа Толедано вскоре бы вообще утратила свое влияние на рабочее движение, так как серьезных профцентров под ее руководством не осталось бы.

Представители исключенных из КТМ профсоюзов встретились с президентом и попросили его стать арбитром при разрешении внутрипрофсоюзного спора. Карденас поручил разобраться с конфликтом в КТМ своему соратнику сенатору Сото Рейесу, но Толедано сорвал эту миссию.

Между тем раскольническая деятельность Толедано начинала сказываться на авторитете КТМ. Весной 1937 года НРП формировала списки кандидатов для предстоявших выборов в Конгресс, и Толедано надеялся, что в этих списках будет фигурировать и его группа как представитель интересов пролетариата. Однако кандидатуры Толедано были провалены. Лом бар до Толедано написал жалобу президенту, но получил ответ от лидера НРП Сильвано Барбы: дескать, он пытался сделать все, что мог, но кандидаты КТМ должного большинства голосов при оставлении списков не получили[529].

«Вождь мексиканского пролетариата» лишний раз убедился, что правительство готово на него опираться, но не сотрудничать на равноправной основе. Новым Моронесом для Карденаса Толедано стать не удалось.

Примечательно, что за всеми перипетиями внутрипрофсоюзного конфликта внимательно следил военный атташе США, регулярно направляя отчеты в Вашингтон.

Не добившись поддержки от Карденаса, Ломбардо Толедано нашел ее в Коминтерне.

Коммунистический интернационал поручил разобраться в мексиканских баталиях лидеру компартии США Эрлу Браудеру, члену Интернациональной контрольной комиссии КИ. Браудер опубликовал в центральном органе компартии США газете «Дейли Уоркер» открытое письмо с осуждением политики компартии Мексики, чем, естественно, сразу же ослабил позиции коммунистов в споре с группой Толедано. В письме утверждалось, что коммунисты ведут «братоубийственную» борьбу и что они слишком рвутся вперед, не учитывая более медленной скорости движения своих союзников.

Браудер лично прибыл в Мехико и принял участие в работе пленума ЦК КПМ 26–30 июня 1937 года. В своем выступлении, начатом здравицами в честь Сталина, Рузвельта и Карденаса, он потребовал от коммунистов восстановления единства КТМ «любой ценой». Характерно, что Браудер уехал с пленума, даже не выслушав генерального секретаря ЦК КПМ Лаборде[530].

Ломбардо Толедано мог торжествовать. Коммунисты вернулись в КТМ на его условиях – исключенных из Национального комитета трех членов на должностях не восстановили. Но для Толедано это оказалось пирровой победой – профсоюзы электриков и горняков в КТМ так и не вернулись. Поэтому в глазах Карденаса ценность КТМ (а значит, и его лидера) существенно снизилась.

Еще более сильным был удар по авторитету компартии, что потом нашло отражение в развитии внутриполитической ситуации в Мексике. Оказалось, что тактика Коминтерна по созданию широкого Народного фронта работала только тогда, когда и другие партнеры по фронту этого хотели. На практике и в Мексике, и в Испании союзники коммунистов по коалициям всячески стремились подорвать влияние компартий на массы и за счет этого укрепить собственные позиции.

К неудовольствию Карденаса, Ломбардо Толедано не удалось консолидировать под своим руководством все мексиканское рабочее движение. В конце 1937-го и в начале 1938 года продолжались кровавые уличные столкновения между текстильщиками из КРОМ и КТМ в Пуэбле и Веракрусе. Карденас призывал рабочих прекратить братоубийственную борьбу, упрекая их в том, что они подрывают не только свою репутацию, но и престиж правительства, но ни Ломбардо Толедано, ни Моронес не реагировали. В феврале 1938 года терпение Карденаса лопнуло, и он декретировал образование единого профсоюза текстильщиков. Тех, кто не пожелал вступить в единый профсоюз, высылали из региона или лишали работы на год[531].

Если Кальес в свою бытность президентом во внутрипрофсоюзной борьбе всегда поддерживал КРОМ, то Карденас старался соблюдать максимально возможную равноудаленность. Он, конечно, предпочел бы КТМ в качестве единого партнера правительства со стороны рабочих. Но Толедано в силу своего диктаторского стиля руководства не смог объединить вокруг себя рабочее движение страны.

В августе 1937 года Ломбардо Толедано решил продемонстрировать Карденасу свою незаменимость. Он передал в прокуратуру некий документ, из которого следовало, что германское и итальянское посольства готовят в Мексике мятеж, чтобы превратить ее во вторую Испанию. В заговоре якобы участвуют «дорадос», Конфедерация среднего класса, Союз ветеранов и ряд бывших и действующих генералов. Карденас, однако, распорядился не давать делу ход, отметив, что никакой угрозы существующей власти в настоящее время не просматривается.

Своими акциями Толедано только предоставлял удобную мишень противникам Карденаса, которые пытались связать президента с лидером КТМ. Например, сенатор Падилья, взявший у Кальеса интервью в июне 1935 года, обрушился с критикой на Толедано, так как тот подрывал престиж властей. Падилья, поддержанный сторонником Мухики сенатором Сото Рейесом, заявил, что все левые Мексики с Карденасом, а не с Димитровым. Сото Рейес прямо обвинил Ломбардо Толедано в том, что он нагнетает слухи о фашистском заговоре, чтобы подправить свою подмоченную внутренними склоками в КТМ репутацию. У правительства достаточно сил, чтобы раздавить любой мятеж в зародыше, так как народ с Карденасом.

Ломбардо Толедано через прокуратуру пытался дискредитировать Падилью и Сото Рейеса как «кальистов», но безуспешно.

Между тем президент продолжал свои реформы.

В июне 1937 года правительство Карденаса национализировало мексиканские железные дороги, применив закон об экспроприации. Формально с 1926 года государство и так владело 51 % акций железных дорог, однако фактически администрация находилась в руках иностранцев[532]. Основной целью менеджмента было погашение облигационного долга железных дорог перед иностранными держателями облигаций. Поэтому инвестиции в развитие железнодорожного транспорта были незначительными. Основной упор менеджмент при поддержке Кальеса делал на сокращение расходов на заработную плату путем увольнения «избыточного» персонала. Попытки забастовок довольно боевого профсоюза железнодорожников неизменно подавлялись властями со ссылкой на то, что это мешает развитию национальной экономики.

Осуществляя национализацию, Карденас преследовал первоначально две цели. Во-первых, лишить иностранцев контроля над железными дорогами. Во-вторых, освободить железные дороги от непосильного долгового бремени. Именно поэтому «железнодорожный» долг после национализации был консолидирован с государственным долгом Мексики. Профсоюз железнодорожников поддержал национализацию, правда, по своим собственным соображениям – рабочие думали, что национализация станет началом создания мощного госсектора в мексиканской экономике и первым шагом на пути Мексики к социализму. Генеральный секретарь профсоюза железнодорожников Хуан Гутьеррес на встрече с Карденасом зачитал меморандум профсоюза на имя президента, в котором выражалась уверенность, что правительство «стремится социализировать все отрасли экономической деятельности в качестве единственного средства постепенного преобразования капиталистической системы…»[533].

И действительно, в декрете о национализации четко просматривалась антикапиталистическая тенденция. В документе подчеркивалось, что национализация должна покончить с господством частнособственнических интересов, наносящих ущерб мексиканскому народу[534].

Сенатор Сото Рейес предложил Карденасу передать управление железными дорогами самим рабочим, а именно профсоюзу железнодорожников. Президент в принципе поддержал эту идею на встрече с железнодорожниками в июне 1937 года, однако переговоры между правительством и профсоюзом об условиях передачи затянулись почти на год. 1 ноября 1937 года правительство передало профсоюзу свои предложения, по которым у государства сохранялись основные рычаги управления. Например, именно оно должно было определять величину тарифов (мексиканские железные дороги, несмотря на растущую конкуренцию автомобильного транспорта, все еще перевозили до 95 % грузов в стране).

После завершения переговоров между правительством и профсоюзом 15 апреля 1938 года законопроект о новой системе управления железными дорогами был внесен в Конгресс, который немедленно его одобрил. 1 мая 1938 года, в День международной солидарности трудящихся мексиканские железные дороги были переданы под управление «рабочей администрации». Эта администрация состояла из семи человек, назначенных профсоюзом. Однако правительство определило, что коэффициент расходов к доходам железных дорог не должен превышать уровень 1937 года, то есть 85 %[535]. Долг железных дорог взяли на себя совместно правительство и рабочая администрация, но был установлен четкий процент (10 %) от доходов, предназначенный для финансирования ремонта дорог и подвижного состава. Также заранее определенная доля доходов должна была переводиться федеральному правительству и иностранным кредиторам.

В этих условиях ни о какой реальной самостоятельности «рабочей администрации» говорить не приходилось. Фактически администрация должна была только следить за соблюдением предписанных правительством жестких финансовых нормативов.

Выступая на церемонии передачи рабочим контроля над железными дорогами, генеральный секретарь профсоюза подчеркнул: «…в борьбе против капитализма мы отстаиваем ту точку зрения, что управление трудящимися отдельными отраслями экономики должно осуществляться с максимальной эффективностью и ответственностью. Настал момент это доказать, так как железные дороги, источник нашей работы, находятся в наших руках»[536].

Первоначально рабочая администрация с энтузиазмом взялась за дело. Успехи и ответственное поведение рабочей администрации признавал даже коммерческий атташе посольства США в Мексике. Был сокращен управленческий персонал, а требования рабочих о повышении зарплаты игнорировались. Бастовать теперь железнодорожники не могли, так как их собственный профсоюз управлял предприятием.

В 1937 году доходы железных дорог составили 142 миллиона песо, а расходы – 121 миллиона. В 1938 году соответствующие цифры (в миллионах песо) равнялись 143 и 122, в 1939-м – 154,8 и 130,8, в 1940-м – 159 и 139.

Таким образом, установленная правительством норма в 85 % сначала соблюдалась, но потом персонал железных дорог начал расти. Если в 1937 году среднегодовая численность рабочих и служащих составляла 38 895 человек, то в 1938 году – 44 783 человека. Расходы на выплату заработной платы увеличились в 1938–1939 годах на 16,3 %. Если на зарплату в 1937 году расходовалось 55,4 % доходов, то в 1940 году – 64,6 %[537]. Эти выплаты не позволили соблюдать установленные правительством нормативы по обслуживанию внешнего долга дорог. К началу 1939 года «рабочая администрация» констатировала операционный дефицит в 2 миллиона песо.

Это неудивительно, если учесть, что до 1937 года иностранный менеджмент особенно не заботился о поддержании железных дорог в хорошем состоянии. По оценкам, только на неотложные ремонтные работы требовалось около 200 миллионов песо. Для этого, в свою очередь, требовалось закупать за границей (прежде всего в США) практически все предметы оборудования[538]. Но курс мексиканского песо к доллару США упал с 3,60 песо за доллар до 6,15, и это сразу сделало ремонт практически нерентабельным.

Через некоторое время упала и исполнительская дисциплина, что привело к крушениям поездов, сопровождавшихся человеческими жертвами. Естественно, эти случаи были обыграны правой прессой как «крах коммунистического эксперимента» на железных дорогах. В 1940 году правительство предложило «рабочей администрации» или сократить персонал на 8 тысяч человек, или урезать заработную плату на 20 %. В то же время власти упорно отказывали железным дорогам в повышении тарифов на перевозку, что и было одной из главных причин бедственного финансового положения «рабочей администрации».

В 1940 году новый президент Мексики Авила Камачо распустил «рабочую администрацию» и поставил железные дороги под прямое управление государства.

Таким образом, попытки создать из железных дорог «остров социализма» провалились потому, что условия работы этому острову диктовало капиталистическое море. Неудачный опыт мексиканского «самоуправляющегося социализма» уже после Второй мировой войны с лихвой повторила Югославия. Любопытно, что мотивация для подобных экспериментов с рабочим самоуправлением в Мексике и в Югославии была сходной. Обе эти страны пытались создать демократическую модель социализма с использованием рыночной экономики в противовес государственному социализму СССР с государственной плановой экономикой. Однако советская модель оказалась более жизнеспособной именно потому, что была последовательной.

Если в СССР государство определяло зарплаты, то оно же определяло и цены на производимую всеми предприятиями продукцию. Это позволяло балансировать экономические показатели различных секторов экономики. В Мексике же желание рабочих железных дорог иметь высокую заработную плату наталкивалось на рыночную стихию цен, которые и препятствовали этому росту. Например, повышению тарифов на железнодорожные перевозки в Мексике мешала конкуренция частного автомобильного транспорта, самостоятельно определявшего тарифы на транспортировку грузов. В этих условиях «социалистический эксперимент» на железных дорогах был обречен на неудачу, так как вся остальная экономика по-прежнему работала на рыночных капиталистических началах.

Провал «рабочей администрации» на железных дорогах нанес сильнейший удар по популярности социалистических идей в Мексике. Ведь большинство рабочих понимали под социализмом именно переход к ним контроля на своем отдельном предприятии. Предполагалось, что, полностью присвоив прибавочную стоимость, рабочие станут жить лучше. Но желание рабочих одного предприятия по получению этой самой прибавочной стоимости наталкивалось на желание, например, рабочих предприятий-смежников, которые тоже хотели увеличить свою зарплату, повышая расценки на поставляемую коллегам продукцию. Таким образом, начиналась борьба между рабочими коллективами, что вело как раз не к повышению, а к понижению заработной платы.

Именно к такому развитию событий привела попытка Карденаса создать в промышленности Мексики кооперативный сектор.

Кооперативы не являются чем-то противоположным рыночной экономике, однако правительство Карденаса и НРП с самого начала заявляли, что мексиканские кооперативы в промышленности будут зародышем общественного, социалистического сектора народного хозяйства. Предполагалось, что государство всемерно поддержит кооперативы, и они в перспективе будут доминировать в промышленности. КТМ полностью поддержала планы Карденаса, заявив, «что долг революционного рабочего класса состоит в том, чтобы способствовать усилению вмешательства демократического мексиканского государства в управление экономикой страны, что будет лучшим средством сделать преобладающей революционную экономическую систему по сравнению с системой, которую представляет частнособственнический капитализм»[539].

В конце 1937 года правительство внесло в Конгресс законопроект о кооперативных предприятиях, целью которого объявлялось освобождение рабочего класса. Уже при обсуждении законопроекта некоторые депутаты доказывали его утопичность – кооперативы не сделают рабочих независимыми от стихии рынка, скорее, превратят их в коллективного капиталиста на своем предприятии. «Кооперативный» социализм критиковал Нарсисо Бассольс в статье с характерным названием «Кооперативистская панацея».

Однако политический энтузиазм возобладал, и закон был принят.

Как и в случае с аграрной реформой, Карденас решил в октябре 1937 года создать специальный банк для финансирования кооперативов – Рабочий банк. Как и Банк эхидального кредита в случае с сельскохозяйственными кооперативами, Рабочий банк имел очень большие полномочия. Он мог, например, смещать руководство промышленного или ремесленного кооператива, если полагал, что он неправильно ведет дело на предприятии. Если это не помогало, то банк мог даже распустить сам кооператив.

К 1941 году в Мексике было 1715 кооперативов, в которые входил 163 501 член[540]. Из них 937 кооперативов, объединявших 132 тысячи человек, были учреждены при Карденасе. В руки рабочих по закону об экспроприации перешли несколько типографий, некоторые цементные фабрики, предприятия по переработке сахара и текстильные предприятия.

Но, как и в сельском хозяйстве, условия работы промышленных кооперативов диктовала рыночная стихия. Изначально многие кооперативы находились не в самой хорошей конкурентной позиции, так как в руки рабочих передавались зачастую нерентабельные, небольшие заводы с устаревшим оборудованием. Иногда сами хозяева делали все, чтобы подвести себя под экспроприацию и получить выкуп от государства.

По большей части не имея собственных транспортных средств и навыков сбыта, кооперативы попадали в кабалу к торговцам-перекупщикам, продавая им свою продукцию по низким ценам. Это, в свою очередь, диктовало необходимость довольно низких зарплат. Например, рабочие кооператива «Сан-Мартин де лас Пирамидас» получали в час 0,11 песо. Этот кооператив производил в день 600–800 пар резиновой обуви и продавал ее торговцам по 0,90 песо за пару. Сам же перекупщик сбывал обувь уже по 2–4 песо за пару[541].

На табачной кооперативной фабрике «Нуэва Луча» («Новая борьба») в штате Веракрус рабочие вынуждены были трудиться по 12 часов, зарабатывая в день примерно 1,70 песо.

В «социалистических» кооперативах сразу же началось имущественное расслоение. Руководство установило себе неплохие оклады, но иногда не выплачивало рабочим заработную плату месяцами, ссылаясь на сложное финансовое положение предприятия.

Некоторые предприниматели сами заключали соглашение со «своими» рабочими и передавали им предприятие в виде кооператива. Сами предприниматели обычно становились поставщиками на свое бывшее предприятия сырья и продавцами готовой продукции, используя свои отлаженные связи с партнерами. Теперь бывший хозяин зарабатывал даже больше на «ножнице цен», продавая кооперативу сырье втридорога и приобретая готовую продукцию по заниженным ценам. В то же время на бывшем предпринимателе уже не лежала ответственность за заключение или выполнение коллективного договора с рабочими.

В среде рабочих-кооператоров росло недовольство: никакого «социализма» или хотя бы существенного улучшения условий труда на горизонте не наблюдалось. 90 % кооперативов выплачивали рабочим даже меньшую заработную плату, чем на схожих частных предприятиях. Руководство КТМ было вынуждено официально признать, что «производственные кооперативы потерпели полную неудачу»[542].

Рабочие требовали у правительства субсидий, но Рабочий банк отказывался поддерживать нерентабельное производство. Между кооперативами смежных отраслей началась активная ценовая война, которую разжигали предприниматели. В некоторых штатах кооперативные предприятия, занимавшиеся переработкой сельскохозяйственной продукции, пытались заставить получивших землю крестьян и общины снижать отпускные цены. Это вело уже к вражде между рабочими и крестьянами, так как и за тех и за других вступались их профсоюзы.

Кооперативный эксперимент стал бурей в стакане воды и никоим образом не изменил структуру мексиканской промышленности.

Политика в области образования была, пожалуй, одной из немногих внутриполитических тем, где Карденас опирался на солидный задел прежних администраций. И Обрегон, и Кальес уделяли образованию повышенное внимание, считая, что именно с его помощью можно плавно войти в социализм, ничего не меняя в структуре собственности на производительные силы.

Сам Карденас тоже был горячим поклонником всеобщего образования, хотя и не считал, что оно может заменить структурные реформы в экономике. Учителя при Карденасе стали привилегированным слоем общества. Примерно 15 % из них были коммунистами, а большинство – сочувствующими; в некоторых штатах слова «учитель» и «коммунист» стали синонимами. Задачей учителя, особенно сельского, было не только образование, но и мобилизация населения на поддержку аграрной реформы и борьба с контрреволюцией и религиозными предрассудками. В Лагуне, например, учителя оказывали большую помощь сельскохозяйственным рабочим при землемерных работах и организации кооперативов.

Карденас говорил, что сельский учитель «должен стать наставником не только для детей, но и для взрослых, и должен заботься об улучшении жизни в деревне. Учитель должен помогать крестьянам в борьбе за землю, а рабочим – в их стремлении получать установленную законом заработную плату»[543].

Учителя стремились выполнять наказы президента и поэтому, как упоминалось выше, становились первыми жертвами самых разномастных контрреволюционеров – от «кристерос» до нанятых помещиками или иностранными компаниями «белых банд» или киллеров-«пистолерос». Работа сельского учителя держалась на энтузиазме – зарплата была невысокой, а многие крестьяне просто не могли себе позволить отдавать детей учиться: те с малых лет помогали родителям зарабатывать на кусок хлеба. Следует отметить также, что в связи с взрывообразным ростом числа сельских школ не хватало квалифицированных учителей, тем более с законченным педагогическим образованием.

Церковь продолжала активную пропаганду против «сексуального образования». Фактически оно так и не добралось до большинства школ, тем не менее священники протестовали даже против того, что на уроках ботаники учителя показывали детям пестики и тычинки цветов. Среди самих учителей, призванных нести в массы «социалистическое образование», по некоторым оценкам, было до 60 % верующих католиков. Между тем пастырское послание мексиканской католической церкви от 12 января 1936 года запрещало любому верующему быть социалистом и пропагандировать социалистическое учение.

В «шестилетнем плане» было предусмотрено каждый год повышать долю расходов на образование в государственном бюджете на 1 %[544]. В 1934 году эта доля и так была значительной (15 %), а к 1940 году ей предстояло вырасти до 20 %.

Образование по-прежнему именовалось «социалистическим», и многие учителя воспринимали это буквально. В многочисленных школах и вузах, даже в Высшей военной школе, ученики и студенты знакомились с произведениями Маркса и Ленина. Учащиеся живо интересовались советским опытом, и этот интерес заметно вырос, когда стали приходить вести о феноменальных успехах советской индустриализации.

При Карденасе учебные программы впервые стали уделять большое внимание формированию у учеников прогрессивного мировоззрения. Например, детям от 9 до 11 лет рассказывали об испанском завоевании Мексики. Ученикам постарше говорили уже о борьбе трудящихся города и деревни за улучшение своего положения. Рассматривались и роль Мексики в мире, и попытки империализма помешать достижению страной подлинной экономической независимости. Естественно, посвящались уроки и роли церкви в мексиканской истории.

Чтобы показать засилье иностранного капитала в мексиканской экономике, издавались специальные карты, на которых демонстрировалось, например, производство сахара в стране. На основе этих карт учитель объяснял важность той или иной отрасли для национальной экономики и необходимость контроля над ней со стороны самих мексиканцев.

Карденас заботился и о дальнейшем развитии сети государственных школ, прежде всего на селе. В 1934 году в стране было 8477 школ, в 1937-м – уже 12 284, в 1940-м – 13 016[545].

Как и при Кальесе, при Карденасе большое значение придавалось получению учениками не только общетеоретических знаний, но и практических профессиональных навыков. Количество промышленных, технических и торговых училищ в 1934–1940 годах выросло с 19 до 40. Создавались и специализированные сельскохозяйственные школы: в 1940 году их было 55.

Для подготовки учителей с профессиональными навыками в 1937 году был учрежден Политехнический институт.

Карденас, дед которого был индейцем, уделял особое внимание образованию коренного населения страны. Министерству образования помогал специально созданный департамент по делам индейцев. В отдаленном и населенном в основном индейцами штате Чьяпас программы развития сельских школ были запущены одновременно с аграрной реформой.

Несмотря на то, что доля расходов на образование в бюджете при Карденасе не достигла 20 %, а колебалась между 12 и 14 %, в реальном исчислении расходы на образование практически удвоились, так как резко вырос и сам бюджет.

В 1935 году правительство ужесточило регламентацию частных школ. Чтобы получить от властей разрешение на образовательную деятельность, они тоже должны были ввести «социалистическое образование». Государство оставляло за собой право удалять из частных школ не соответствующих этому критерию учителей.

Как и в области рабочего движения, Карденас стремился объединить всех учителей в единый профсоюз, который должен был стать проводником влияния федерального правительства в системе образования (большинство школ находилось в юрисдикции штатов и муниципалитетов). В феврале 1938 года был создан мощный единый профсоюз – Синдикат работников образования Мексиканской республики.

В 1940 году грамотными были 50 % мексиканцев мужского пола и 42 % женщин[546].

Реформы Карденаса требовали больших капиталовложений со стороны государства, что быстро привело к дефициту государственного бюджета и необходимости поиска новых источников доходов. Кальес, как мы помним, считал необходимым всегда иметь сбалансированный бюджет. Наличие такого бюджета сковывало государственное финансирование, зато положительно воспринималось иностранными держателями мексиканских долговых облигаций. Но если бы Карденас следовал этой практике, никаких коренных реформ в Мексике в 30-е годы просто не могло бы быть по определению.

В определенной мере Карденасу повезло – к моменту его прихода к власти мировая экономика начала выходить из Великой депрессии. Доходы правительства выросли в 1932–1936 годах примерно в два раза. Однако рост расходов был еще более значительным, что объяснялось именно начавшимся активным вмешательством государства в экономику. Если в 1934 году расходы составили 265 миллионов песо, то в 1936 году (начало масштабных реформ) – 406 миллионов, а в 1938-м – 504 миллиона[547]. Это привело к бюджетному дефициту в 5,5 % в 1936 году и 15,1 % – в 1938 году.

Но, к чести Карденаса, надо сказать, что он и его министр финансов Суарес весьма умело применили для ускорения развития страны кейнсианскую политику дефицитного финансирования, которую в то время успешно осуществлял в Германии Гитлер, в США – Рузвельт, а в СССР – Сталин.

Был изменен закон о Банке Мексики, и теперь правительство могло пользоваться ресурсами этого эмиссионного учреждения. Кабинет министров выпускал облигации, Банк Мексики покупал их, выпуская для этого в обращение новые деньги. К концу 1937 году правительство таким образом заняло у центрального банка 89,3 миллиона песо, а к 1940 году у Банка Мексики имелось государственных облигаций уже на 293 миллиона песо[548].

Дефицитное финансирование привело к резкому росту денежной массы в стране. В 1936 году в обращении находилось денег на 703 миллиона песо (в том числе металлических – на 160,5 миллиона, бумажных – на 299,1 миллиона, депозитов до востребования – на 243,4 миллиона). В 1940 году денег в обращении было уже на 1004,8 миллиона (в том числе бумажных – на 367,6 миллиона, депозитов – на 329,3 миллиона).

Несомненно, без роста фактически ничем не обеспеченной денежной массы мексиканская экономика не могла бы добиться в 30-е годы серьезных успехов. А они были налицо. Например, только производство электроэнергии выросло в 1934–1940 годах на 43 % за счет интенсивного строительства небольших ГЭС. Это помогло, в свою очередь, сделать многие районы Мексики пригодными для земледелия, что позволяло активизировать аграрную реформу. Если стоимость продукции мексиканской промышленности в 1930 году равнялась 598 миллионам песо, то в 1940 году – 1526 миллионам. Обрабатывающая промышленность в стране выросла в 1935–1940 годах на 42 %[549].

Однако на первых порах, пока не развернулся еще кооперативный сектор на селе и не началось строительство ГЭС, выпуск новых денег привел к росту цен, особенно на продукты питания. Больше всего – в среднем на 26 % – увеличились цены на продукты как раз в 1936–1938 годах, когда особенно активно проводились социально-экономические реформы. Цена на основной продукт питания подавляющего большинства населения – кукурузу – выросла на 70 %. Критики Карденаса поспешили объяснить это ошибками аграрной реформы. Мол, теперь отсталые крестьяне-общинники еле-еле производят продукты только для себя, а городам их не хватает.

Однако в 1936–1939 годах валовое производство кукурузы было примерно таким же, как в 20-е годы, что можно расценивать как успех, если учесть крайне неблагоприятные погодные условия в Мексике (то есть засуху) именно в этот период. Если бы не увеличение посевной площади в ходе аграрной реформы, то Мексика вообще могла бы столкнуться с дефицитом продовольствия.

Благодаря строительству за государственный счет ирригационных сооружений процент пшеницы, выращиваемой на орошаемых землях, вырос с 1937-го по 1940 год с 9 % до 15 %, кукурузы – с 19 % до 28 %[550]. За время правления Карденаса орошаемых земель в Мексике стало больше на 58 тысяч гектаров. Прежняя многовековая фатальная зависимость Мексики от постоянных засух была фактически минимизирована.

При Карденасе поистине громадные средства были затрачены и на улучшение агротехники, что привело к росту урожайности основных продовольственных культур. С помощью государственных средств крестьяне получили 7,5 миллиона килограмм семян (в том числе и улучшенных сортов; этими семенами было засеяно 15 тысяч гектаров пшеницы, бобов и кукурузы[551]) и 15 тонн инсектидов. Правительство создано 13 экспериментальных хозяйств, где крестьяне могли познакомиться с передовыми методами земледелия.

Рост цен в 1937 году вызвало прежде всего сокращение валового сбора пшеницы на 22 %, связанное с неблагоприятными погодными условиями (урожай 1936 года был хорошим). Неблагоприятные последствия неурожая усугублялись еще и тем, что в 30-е годы в Мексике быстро росли города. Население Мехико увеличилось на 30 %, Гвадалахары – на 27 %, Монтеррея – на 40 %. Это было неизбежным следствием развития промышленности.

С 1934-го по 1938 год цены на продукты выросли в Мексике в среднем на 58 %, на одежду – более чем на 80 %. Впервые рост цен стал обгонять рост зарплаты городских рабочих (она за это же время увеличилась на 32 %)[552].

Рабочие проявляли естественное недовольство ростом цен, хотя следует отметить, что в целом при Карденасе рост заработной платы опережал инфляцию: жизненный уровень рабочих и кооперированного крестьянства вырос. Не желая ссориться с Карденасом, КТМ упрекала в росте цен не правительство, а «бессовестных спекулянтов», в чем тоже была доля истины.

2 апреля 1937 года должна была состояться всеобщая забастовка протеста против дороговизны. Карденас попросил рабочих отложить стачку, пообещав, что правительство предпримет меры для контроля роста цен. Как обычно, президент сдержал слово.

Уже в начале 1937 года правительства отдельных штатов, например Дуранго, издали специальные декреты, запрещавшие торговцам накапливать у себя зерно с целью взвинчивания цен. Были образованы специальные комиссии, инспектировавшие частные предприятия торговли. Газета НРП «Эль Насиональ» всячески пропагандировала этот опыт.

Правительство в 1937 году прибегло к ряду мер, направленных против роста цен на продовольствие. В июне было учреждено агентство по регулированию цен на пшеницу. Оно должно было под руководством Министерства экономики балансировать внутренние цены на зерно, прибегая при необходимости к импорту пшеницы из США (против таких мер возражали отечественные производители, зато их поддерживали мукомольные предприятия). К концу года было импортировано 5000 тонн пшеницы, и цены стабилизировались.

В очередном послании Конгрессу 1 сентября 1937 года Карденас раскритиковал спекулянтов и пообещал, что правительство защитит от инфляции трудящиеся классы.

В 1938 году было учрежден Комитет по контролю над ценами на продовольственном рынке. В его задачи входили закупка у производителей основных продуктов питания (пшеница, кукуруза, фасоль и рис) и проведение с помощью этих резервов интервенций на рынке. Продукты из государственных хранилищ продавались по твердым ценам, что вынуждало частных торговцев тоже снижать свои расценки.

Правда, то, что правительство закупало продовольствие у производителей по низким ценам, не отвечало интересам этих самых производителей. С одной стороны, им был гарантирован сбыт, с другой – иногда цены Комитета не учитывали рост издержек производства или неблагоприятные погодные условия того или иного периода[553]. Многие «эхидос» возмущались, что цены Комитета даже не покрывают их издержек производства (например, цены на кукурузу в Дуранго в размере 90 песо за тонну).

К тому же от политики комитета выигрывали производители, чьи земли находились рядом с крупными городами, так как расходы на перевозку по железной дороге были весьма значительными. Например, тонна зерна в северном штате Синалоа стоила по ценам комитета 80 песо, а его перевозка до Мехико обходилась еще в 28,43 песо.

Комитет, обладая небольшим аппаратом, работал в основном с крупными производителями. В 1939–1940 годах он закупил примерно 4 % годового урожая пшеницы и 1 % – кукурузы[554].

Комитет гораздо охотнее закупал пшеницу за границей (в США), поскольку это требовало меньше административной работы – можно было сразу заключить контракт на большой объем, в то время как в Мексике пришлось бы работать с десятками мелких производителей. Если до образования комитета стоимость импорта зерна в общей стоимости мексиканского импорта не превышала 0,2 %, то после начала регулирования цен (в 1938 году) эта доля составила 3,5 %.

Относительно фасоли комитет играл гораздо более существенную роль: в 1940-м он закупил 38 % урожая этой культуры, который в том году упал на 35 %. Такая мера позволила сдержать взрывной рост цен.

В 1938 году в каждом штате были образованы комиссии, которые устанавливали максимальные цены в розничной торговле на основные продукты питания. Комитет сам приступил к продажам продовольствия через своих дилеров. Эти дилеры были обязаны продавать продукцию Комитета по фиксированным ценам. В Мехико авторизованных комитетом дилеров было больше всего – 22[555].

Например, если в октябре 1938 года кукуруза продавалась частными торговцами по 17 сентаво за килограмм, то комитет сбывал ее по 15 сентаво. «Комитетский» рис стоил 32 сентаво за килограмм, «частный» – 38. Однако некоторые дилеры все же пытались продавать доставшиеся им по дешевке продукты по ценам частного рынка. Комитету пришлось нанять инспекторов, которые следили за авторизованными дилерами. Тех обязали поставить продукты с ценниками на видное место, чтобы облегчить инспекции работу. Были предписаны стандарты веса на хлеб и кукурузные лепешки («тортильи»), которые изготовлялись из зерна комитета.

Однако торговцы все равно ухитрялись обходить все меры контроля, и в августе 1939 года комитет предпринял логический шаг, открыв первый собственный магазин. В конце 1939 года только в столичном федеральном округе таких магазинов насчитывалось уже 25. Помимо зерна и муки в них продавали сахар, лярд и молоко. Государственные магазины сильно проигрывали частным торговцам потому, что работали 8 часов, строго соблюдая трудовое законодательство, в то время как частники, имевшие в основном семейные магазины, продавали свои товары по 15 часов в день. Практически все государственные магазины работали с убытком.

Была сделана попытка создать кооперативные или профсоюзные магазины, которым комитет доверял куда больше, чем частным торговцам. Первый «профсоюзный магазин» открылся в Мехико в апреле 1939 года и каждый день обслуживал более 1200 покупателей.

Карденас через НРП поощрял создание кооперативов потребителей, которые должны были покупать продукты непосредственно у производителей, чтобы избежать накручивания цен посредниками. К концу президентского срока Карденаса в Мексике было 52 таких кооператива, но реально работали 39.

Естественно, меры правительства вызвали озлобленную критику торгового капитала, хотя никаким «коммунизмом» здесь и не пахло. Конфедерация торгово-промышленных палат Мексики забросала президента письмами протеста и проплатила статьи в ведущих газетах с критикой «бюрократического» вмешательства государства в рыночные процессы. Торговцы доказывали общественности, что деятельность комитета приведет лишь к дефициту продовольствия и расцвету «черного рынка».

Однако запугать Карденаса было невозможно. Орган НРП «Эль Насиональ» предупредил, что если частные торговцы не прекратят припрятывать продукты в расчете на дальнейший рост цен, то правительство может прибегнуть против них и к насильственным действиям[556].

Меры правительства дали немедленный эффект – уже в последнем квартале 1938 года цены на продовольствие снизились на 8 %, цены в целом – на 4 %[557]. Для того чтобы скомпенсировать девальвацию песо, в 1938 году правительство ввело налоги на экспорт и резко сократило государственные расходы на крупные проекты. Например, практически полностью прекратилось строительство дорог. В 1937–1938 годах расходы государства на капитальное строительство упали в расчете на душу населения на 38 %. Рабочим госсектора и госслужащим пришлось немного затянуть пояса – такого резкого роста зарплаты, как в первые годы правления Карденаса, уже не наблюдалось. Все эти меры были вызваны желанием президента не допустить нового витка роста цен на продукты.

Карденас пытался решить проблему финансирования возросших в ходе его реформ государственных расходов частично за счет более сильного налогообложения внешней торговли, что не могло не затронуть интересы основного торгового партнера Мексики – Соединенных Штатов[558].

Уже в апреле 1935 года президент декретировал увеличение налога на поставляемое в США серебро. Это было двойным ударом по американцам, так как само производство серебра в Мексике на 70 % находилось в руках американских компаний, а большая его часть экспортировалась в те же США. В январе 1937 года Карденас увеличил на 25 % все внешнеторговые пошлины. 1 января 1938 года президент ввел фактически запретительные тарифы от 200 до 400 % на некоторые импортируемые из США товары. Тем самым Карденас хотел уже не столько решить проблему финансирования государственных расходов, сколько защитить отечественного производителя от американской конкуренции.

Новое повышение тарифов последовало уже в августе 1938 года, и опять были затронуты многие американские товары, например автомобили с 4–8 цилиндровыми двигателями. С каждой такой машины взималась пошлина 700 песо (ранее – 200 песо). 5 августа 1938 года был введен чрезвычайный 12 %-ный налог на экспорт, ударивший в основном по американским горнодобывающим компаниям в Мексике, которые экспортировали большую часть своей продукции к себе на родину. Введение этого налога мексиканское правительство объяснило необходимостью субсидировать цены импортных товаров для населения.

Следует отметить, что и США в годы Великой депрессии ввели практически запретительные тарифы на многие статьи импорта для защиты своей собственной промышленности. В 1932 году под новые таможенные тарифы подпадало 31,8 % мексиканского экспорта в США, в 1938 году – 23,9 %[559].

Кооперативы в промышленности и независимая внешнеторговая политика Карденаса традиционно воспринимались американским истеблишментом как доказательство коммунистических настроений мексиканского президента. Стайлс Бриджес, сенатор от штата Нью-Хэмпшир в марте 1939 года упрекал Рузвельта за то, что, не реагируя на политику Карденаса, США поддерживают установление коммунизма в Мексике.

Впрочем, американские парламентарии использовали любой повод для беспочвенных обвинений в адрес Мексики. Например, сенатор от Северной Каролины Рейнольдс потребовал официального расследования ситуации в Мексике на том основании, что эта страна предоставила убежище Троцкому. Под давлением антикоммунистической истерии ужесточилась позиция и администрации Рузвельта. Госсекретарь Хэлл заявил, что Мексика все ближе и ближе к «марксистским и коммунистическим основам»[560].

Однако Карденаса не испугали воинственные настроения к северу от Рио-Гранде. Наоборот, в начале 1938 года президент Мексики нанес сокрушительный удар по американским интересам в своей стране.

Мексиканская добыча нефти к 1937 году на 98 % находилась в руках иностранцев. Своего пика нефтедобыча в Мексике достигла в 1921 году, когда было произведено 193 миллиона баррелей «черного золота». В 1932 году (из-за мирового экономического кризиса, истощения старых месторождений и ухода многих американских компаний в Венесуэлу[561]) добыча нефти упала до 33 миллионов баррелей, но к 1936 году опять несколько выросла – до 47 миллионов[562]. Рост был связан с вводом в строй большого месторождения в Поса-Рика. Это месторождение, принадлежавшее «Эль Агила», давало в середине 30-х годов треть общенациональной нефтедобычи.

Новые нефтяные скважины в Мексике в 20-е – 30-е годы были, за исключением Поса-Рика, гораздо хуже старых. В 1921 году на пике добычи нефти в Мексике первоначальный дебет новой скважины составлял 3 662 552 баррелей в сутки, а в 1930 году – всего 61 327 баррелей. В 1919 году нефть давали 76 % пробуренных скважин, в 1929 году – 28 %. Например, в 1926 году было пробурено 808 новых скважин, из которых 318 оказались продуктивными. В 1936 году было пробурено всего 84 новые скважины, в том числе 29 продуктивных. Дневной дебет новых скважин в 1936 году не превышал 31 тысячи баррелей в сутки[563].

В 20-е – 30-е годы изменилось соотношение сил между американскими компаниями и британской «Эль Агила» (официальное название «Мексикэн Игл Ойл Компани»), которую с 1927 года стала контролировать «Шелл». Первоначально в мексиканской добыче доминировали американцы, однако уже с начала 20-х годов они стали все активнее добывать нефть в Венесуэле, которая казалась им политически более надежной. Свои скважины в Мексике американские компании вырабатывали, но новых месторождений в концессию не приобретали.

Неудивительно, что в 1934 году «Эль Агила» добывала 46,01 % всей мексиканской нефти, а на долю крупнейшей американской компании «Уас тека Петролеум» приходилось 11,92 %[564]. Причем «Эль Агила» добывала более дорогую и качественную легкую нефть. Эта компания вела сейсмическую геологоразведку и применяла современные технологии (например, буры с алмазными наконечниками и улавливание попутного газа). Производительность скважин «Эль Агила» за три года, предшествовавшие нефтяному конфликту, выросла на 42,6 %.

Программа правительства Карденаса по ускоренному строительству автомобильных дорог[565] принесла нефтяным компаниям большую выгоду, так как они могли продавать больше нефтепродуктов в самой Мексике, избегая уплаты экспортных пошлин.

В 1933 году «Эль Агила» захватила 33,7 % мексиканского рынка бензина, у американской «Уастека Компани» (принадлежала группе «Стандард Ойл») было 24,3 %, у также американской «Синклер-Пирс» – 21,6 %, у «Калифорния Стандард» – 20,4 %. «Эль Агила» планировала построить нефтеперерабатывающий завод в Мехико и проложить к нему трубопровод из района нефтедобычи. Американские компании никакой серьезной инвестиционной деятельности в Мексике не вели.

Если в 1924 году иностранные нефтяные компании инвестировали в нефтедобычу в Мексике 540 миллионов долларов (5,6 миллиардов долларов в ценах 2009 года), то в 1936 году – 126 миллионов долларов (1,6 миллиарда в ценах 2009-го)[566]. Большая часть этих инвестиций выражалась в закупке оборудования для нефтедобычи в США.

Несмотря на истощение нефтяных богатств Мексики, стоимость активов ведущих иностранных компаний в стране не уменьшалась. Если принять, например, стоимость активов «Эль Агилы» (без наличных в кассе и дебиторского долга) в 1922 году за 100 %, то в 1935 году они составляли уже 185 %, в 1937 году – 147 %. Падение было связано с новыми, более высокими роялти, которые «Эль Агила» платила мексиканскому правительству в виде части своей продукции с месторождений в Поса-Рик.

Американские нефтяные компании опасались полной национализации нефтедобычи Карденасом еще в 1935 году, но нет никаких оснований утверждать, что эта мера тогда входила в планы президента. Конечно, никаких симпатий к иностранным нефтедобытчикам Карденас не испытывал. Примерно половина нефти по мировым ценам продавалась за границу, прежде всего в США и Великобританию. В самой же Мексике иностранные компании торговали нефтепродуктами по завышенным ценам. Например, бензин в Мексике стоил на 93 % дороже, чем в США, а керосин – на 341 %[567].

В 1934 году (еще до прихода Карденаса к власти) Мексику захлестнули протесты против повышения цен на бензин до 20 сентаво за литр, и правительство ввело в этом секторе рынка ценовой контроль. Предельная цена на бензин была установлена в 18 сентаво, 8 из которых приходилось на налоги.

По-прежнему все ключевые должности на предприятиях нефтедобычи занимали иностранцы, которым платили в разы больше, чем мексиканцам. Карденас помнил, как во время его командования военной зоной в районе нефтедобычи в 1925 – 1928 годах нефтяные компании попытались преподнести ему новенький «паккард», чтобы генерал не вмешивался в трудовые споры.

Тем не менее вплоть до 1938 года правительство Карденаса проводило прагматическую политику и даже поощряло иностранные капиталовложения в нефтедобычу, выделяя иностранцам лицензии на освоение новых перспективных участков добычи.

Созданная в 1934 году мексиканская государственная компания «Петромекс», имея в 1935-м 1,75 % нефтедобычи, никакой конкуренции иностранному капиталу составить не могла.

Проблемы иностранных нефтяных компаний начались в августе 1935 года, когда рабочие-нефтяники, всегда отличавшиеся радикализмом и пребывавшие под сильным влиянием анархистов, создали единый профсоюз – Синдикат рабочих-нефтяников Мексиканской республики (испанская аббревиатура СТПРМ)[568]. В июле 1936 года на своем первом чрезвычайном съезде профсоюз решил добиться от компаний заключения нового коллективного договора. В ноябре 1936 года компании получили от профсоюза требования, содержавшие 240 пунктов.

Нефтяники требовали, в частности, повышения заработной платы на 130 % (компании потом утверждали, что на 500 %), «мексиканизации» рабочей силы (то есть предоставления коренным жителям Мексики тех рабочих мест, которые до сих пор занимали иностранцы), предоставления работы только членам профсоюза (за исключением должностей топ-менеджмента) и 40-часовой рабочей недели[569]. В случае если эти требования не будут приняты в короткий срок, профсоюз угрожал отраслевой забастовкой.

Правительство Карденаса отговорило рабочих от стачки, так как остановка нефтедобычи могла бы нанести серьезный удар по национальной экономике и доходным статьям бюджета. По рекомендации Карденаса профсоюз пошел на переговоры с компаниями, которые затянулись на полгода и не привели ни к каким результатам. В это время компании распространяли в прессе информацию о «жадности» нефтяников, которые и так получают более высокую заработную плату, чем работники других отраслей. Мол, требования нефтяников в случае их удовлетворения приведут к росту цен на бензин и керосин, а значит, ударят по интересам других рабочих и населения в целом.

В мае 1937 года переговоры были прерваны, и профсоюз назначил забастовку на 31 мая. Накануне забастовки КПМ и КТМ призвали всех трудящихся проявить солидарность с нефтяниками, которые борются не только за улучшение условий своего труда, но и за достоинство всех мексиканцев против империалистической эксплуатации. В случае необходимости КТМ был готов объявить всеобщую забастовку солидарности[570].

Компании, в свою очередь, и не думали идти на компромисс. Они считали, что Мексика не вынесет остановки нефтедобычи и правительству придется объявить забастовку незаконной, чтобы спасти страну от катастрофы. Так как все инженерные должности на нефтедобывающих предприятиях занимали иностранцы, компании были уверены в том, что сами мексиканцы не смогут наладить добычу и переработку «черного золота».

Казалось, начало забастовки подтверждает прогнозы компаний. В городах стала ощущаться нехватка бензина, что сразу же отразилось на общественном транспорте и грузовых перевозках. На заправках образовались длинные очереди. Некоторые водители прикрепляли к своим машинам плакат примерно следующего содержания: «Мы с вами, трудящиеся-нефтяники, но помните, что у нас есть семьи»[571].

Карденас попросил КТМ воздержаться от всеобщей стачки, которая не повредила бы интересам нефтедобывающих компаний, но нанесла бы ущерб национальной экономике.

6 июля 1937 года КТМ решила отказаться от забастовки солидарности, чтобы не усугублять экономических трудностей страны.

Однако, вопреки ожиданиям компаний, правительство не выступило против забастовки, заявив, что рабочие имеют право на такое средство борьбы за улучшение своего положения. 21 мая 1937 года Карденас лишь призвал обе стороны по возможности быстрее придти к компромиссу.

Экономические трудности Мексики, возникшие в результате забастовки, привели к серьезным спорам в профсоюзе нефтяников. Некоторые члены руководства профсоюза стояли за забастовку до победного конца. Другие предлагали одновременно наладить импорт горючего, чтобы облегчить страдания ни в чем не повинных потребителей. Третья группа предлагала прекратить забастовку и передать спор на рассмотрение правительству. В результате дискуссий возобладала именно третья точка зрения, и 6 июня 1937 года забастовка была временно прекращена.

Иностранные нефтяные компании восприняли прекращение стачки как доказательство верности своих прогнозов. Они не боялись рассмотрения спора Федеральной комиссией по трудовым спорам, полагая, что с ней можно говорить с позиции силы.

Федеральная арбитражная комиссия по трудовым конфликтам еще 31 мая 1937 года объявила забастовку нефтяников законной. После обращения профсоюза она назначила комиссию экспертов для обследования финансового состояния нефтяных компаний, чтобы установить, возможно ли с точки зрения рентабельности производства требуемое профсоюзом увеличение заработной платы. Компании согласились принять экспертную комиссию.

В Вашингтоне внимательно следили за разворачивающимся спором. 3 июля 1937 года госсекретарь Хэлл попросил временного поверенного в делах США в Мексике Боула «держать госдепартамент в курсе»[572]. В июле Боул еще полагал, что правительство Мексики просто хочет повысить налог на нефтедобычу на 10 %. О национализации речь не шла. Заместитель министра иностранных дел Мексики Бетета заверил временного поверенного, что декрет о налоге будет подписан только после разрешения трудового спора на нефтепромыслах. Сам налог был структурирован так, чтобы побудить нефтяные компании добывать больше нефти, а не превращать Мексику в «нефтяной резерв» на «черный день»[573]. 14 июля 1937 года Бетета «конфиденциально» предупредил Боула, что правительство Мексики намерено в судебном порядке добиваться от американской «Уастека Компани» внесения в бюджет налогов, которые компания утаила за последние годы[574]. Вероятно, Бетета основывал такую точку зрения на выводах работавшей на нефтепромыслах правительственной комиссии.

Между тем упомянутая комиссия, в состав которой входили видные эксперты-экономисты, например Сильва Эрцог, проделала свою работу в короткие сроки и 3 августа 1937 года представила свое заключение в Федеральную арбитражную комиссию.

Выводы экспертов были для компаний неутешительными. Аргумент работодателей, что нефтяники и так получают более высокую заработную плату, чем другие рабочие, был отвергнут, поскольку стоимость жизни в районах нефтедобычи в разы превосходила среднюю по стране. Дневной заработок нефтяника в Тампико в 10 песо по покупательной способности равнялся дневному заработку в 1 песо рабочего в Мехико[575]. В сравнении с США, где некоторые нефтяные компании, находившиеся в Мексике, тоже вели добычу, положение было еще более очевидным: мексиканский нефтяник получал треть от заработка своего американского коллеги. При этом за счет более жесткой эксплуатации средняя производительность у мексиканского нефтяника была в 12 раз выше, чем у американца.

Комиссия выяснила также, что иностранные компании всячески занижали истинные размеры получаемой ими в Мексике прибыли. Так, сами компании утверждали, что получили в 1936 году прибыли на 20 миллионов песо, а комиссия оценила ее в 56 миллионов[576]. Одним из методов утайки прибыли было занижение экспортных цен, а это, в свою очередь, означало еще и утаивание налогов от мексиканского государства[577]. Причем если нефтяные компании утверждали, что их норма прибыли постоянно снижается, то комиссия пришла к прямо противоположному выводу: в 1934 году компании получили на вложенный капитал 16,53 % чистой прибыли, а в 1935-м – 17,82 %.

Общий вывод комиссии гласил, что компании вполне могут повысить заработную плату рабочим на 26,3 миллионов песо в год (это было меньше, чем требовали нефтяники). Минимальная дневная заработная плата должна составлять 5,40 песо (компании предлагали 2 песо). В целом по решению комиссии зарплата должна была вырасти в среднем на 20 %.

Комиссия высказалась также за введение 40-часовой рабочей недели и 8-часового рабочего дня. 10 % будущей зарплаты она предлагала удерживать и вместе с аналогичной суммой со стороны работодателя направлять на создание системы социального страхования рабочих. Рабочие, проработавшие не менее 10 лет, должны были получить право на оплачиваемый отпуск в 21 день. Ничего революционного или «коммунистического» в выводах комиссии не было.

Американские нефтяные компании встретили в штыки как выводы комиссии[578], так и предполагаемое правительством Мексики установление налога на нефтедобычу. Еще в меморандуме в госдепартамент от 14 июля 1937 года компании протестовали против нового налога, утверждая, что и так платят в мексиканский бюджет слишком много. Новый налог сделает «продолжение операционной деятельности очень проблематичным»[579]. Интересно, что компании считали готовившийся Карденасом налог нарушением договоренности 1927 года между Кальесом и тогдашним американским послом Морроу, хотя эта так называемая договоренность была никак не оформлена. К тому же как президент Мексики Карденас вовсе не обязан был ее придерживаться.

В отличие от самих нефтяных компаний, временный поверенный в делах США Боул полагал, что в случае открытого разрыва нефтяных компаний с мексиканским государством Мексика сможет найти необходимые для поддержания работы нефтепромыслов технические кадры, как в самой стране, так и за границей.

Весь июль 1937 года госдепартамент США боролся против грядущего нефтяного налога, но выводы комиссии по трудовому спору показали американцам, что уплата налога была для компаний куда более приемлемой альтернативой.

4 августа 1937 года Боул сообщил о выводах комиссии экспертов в Вашингтон[580]. В частности, он передал вывод комиссии, что все иностранные компании окупили свои инвестиции в Мексике как минимум 10 лет тому назад. К тому же британская компания «Агила», сосредоточив в своих руках 59,33 % нефтедобычи в 1936 году, превратилась в монополиста. Прибыль работающих в Мексике иностранных компаний выше, чем прибыль нефтяных компаний в США, причем особенно высокими эти прибыли были в последние три года.

Компаниям дали 72 часа на определение своей позиции, и она была четко выражена в интервью представителя «Стандард Ойл» в Мексике Андерсона: «Мы не можем и не желаем платить»[581].

В конфиденциальной беседе с послом Дэниэльсом Андерсон пояснил причины столь непримиримой позиции. По его мнению, Мексика не в состоянии выдержать остановку нефтедобычи, так как это оставит правительство Карденаса без денег. Даже если мексиканцам и удастся добыть нефть, то они все равно не смогу ее продать, так как у Мексики нет собственного танкерного флота.

Для подкрепления своей непримиримой линии компании сразу же после опубликования решения экспертной комиссии начали переводить за границу свои средства и увольнять с работы наиболее активных членов профсоюза как «агитаторов». За год с июня 1937-го по июнь 1938-го денежные вклады в мексиканских банках снизились на 82 миллиона песо. Таким образом, мексиканскому правительству была фактически объявлена экономическая война.

18 августа 1937 года в госдепартаменте прошла встреча руководства этого ведомства (заместитель госсекретаря Самнер Уэллес, глава Отдела американских республик Даггэн) с представителями американских нефтяных компаний в Мексике (в основном подразделения «Стандард Ойл»). Администрации Рузвельта пришлось признать, что пока мексиканское правительство действует в рамках закона. Однако нефтяные компании убеждали чиновников госдепартамента, что уступка Мексике будет означать ослабление позиций США в Латинской Америке и даже во всем мире[582].

Когда Уэллес спросил, «чего желают» компании от правительства США, те попросили обратить внимание мексиканского правительства на нежелательность дополнительной финансовой нагрузки на нефтедобычу. Уэллес ответил, что госдепартамент довел эту точку зрения до сведения мексиканского правительства еще в июле 1937 года в связи с возможным введением нового налога[583]. Тогда компании попросили добиться от Карденаса приостановления исполнения решения Федеральной арбитражной комиссии, чтобы дать возможность госдепартаменту «изучить вопрос». Но Уэллес понимал, что для такого требования нет никаких законных оснований, и порекомендовал компаниям обраться в суд, пообещав предоставить в их распоряжение юрисконсульта дипломатического ведомства.

Карденас, как сообщал временный поверенный в делах США Боул 28 августа 1937 года, выразил готовность принять представителей нефтяных компаний и выслушать их доводы. Уже 29 августа президент Мексики выполнил свое обещание. Компании пригрозили прекратить нефтедобычу, если Федеральная арбитражная комиссия поддержит доводы экспертов. Карденас в весьма примирительном тоне заметил, что его встревожили сообщения американских газет о том, что он якобы хочет изгнать из Мексики иностранный капитал. Но единственное, чего желает правительство Мексики, – установление справедливых отношений между трудом и капиталом[584]. Покупку у нефтяных компаний их бизнеса правительство Мексики рассматривает лишь как вынужденное решение, если будут исчерпаны все другие альтернативы. Карденас выразил мнение, что обращение нефтяных компаний за дипломатической поддержкой только осложнит ситуацию. Вышеупомянутый Андерсон из «Уастека Компани» предупредил Карденаса, что уже получено «добро» акционеров на немедленное прекращение нефтедобычи, если Федеральная арбитражная комиссия подтвердит выводы экспертов. Он же попытался стравить президента с рабочими: поддерживая требования профсоюза о повышении зарплаты, мексиканское правительство само лишает себя налоговых поступлений от нефтедобычи.

По итогам встречи стороны договорились продолжить поиски компромиссного решения проблемы[585]. Карденас обещал в послании к Конгрессу 1 сентября 1937 года призвать профсоюз нефтяников к благоразумию. Как всегда, президент сдержал свое слово. 13 сентября он даже направил открытое письмо к рабочим-нефтяникам, призывая их поставить на первое место не свои интересы, а интересы всей страны и «самокритично» оценить собственные действия в трудовом конфликте.

Однако компромиссную позицию Карденаса американские нефтяные компании расценили как слабость и сами по-прежнему не желали идти ни на какие компромиссы.

Тогда Карденас решил расколоть единый фронт нефтяных компаний и договориться с британской «Эль Агила». Он верно рассчитал, что бескомпромиссная линия американского нефтяного бизнеса объяснялась тем, что для «Стандард Ойл» Мексика не играла особой роли. Американский нефтегигант добывал нефть в основном на родине и в Венесуэле. Поэтому американцы могли себе позволить на время прекратить все операции в Мексике без ущерба для общего финансового результата. Они полагали, что долго Мексика без нефти не продержится[586].

Победа в споре с мексиканским правительством, по замыслу «Стандард Ойл», должна была преподнести хороший урок Венесуэле и удержать ее от повторения мексиканского примера, то есть не пытаться увеличить налогообложение или заработную плату рабочих. Еще и поэтому линия американских нефтяных компаний в Мексике была бескомпромиссной, хотя даже госдепартамент уговаривал их придти к соглашению с Карденасом.

Напротив, для «Эль Агила» нефтедобыча в Мексике играла главную роль, и компания была намерена остаться в стране всерьез и надолго. Отсюда ее готовность к компромиссу с властями.

В ноябре 1937 года Карденас предложил «Эль Агила» новые концессии в районе Поса-Рика[587], если компания согласится платить в казну больше налогов. «Эль Агила» согласилась платить от 25 до 35 % роялти с новых скважин, и Карденас немедленно выделил концессии. Это был верный тактический ход. Во-первых, он опровергал пропаганду американских нефтяных компаний, что Мексика выдавливает из страны иностранный капитал. Во-вторых, всем стало ясно, что компании зря прибеднялись и вполне могут поступиться частью своей прибыли без ущерба для производства.

Естественно, Карденас предложил «Уастека Петролеум» соглашение на тех же принципах, на которых его подписала «Эль Агила». 17 ноября 1937 года Дэниэльс сообщил в госдепартамент, что соглашение Карденас с «Эль Агила» ставит в тяжелое положение американские компании, проводящие «жесткую» линию в нефтяном конфликте[588].

Американцам удалось заставить британцев (в том числе и через Форинофис) сохранить «единый» фронт, и в середине декабря «Пирс Ойл», «Уастека Компани» и «Эль Агила» начали сворачивать нефтедобычу, ссылаясь на растущую подрывную деятельность профсоюза[589]. «Уастека» объявила об окончательном закрытии 23 скважин и «передислокации» рабочих в другие районы. Фактически это был локаут, запрещенный мексиканским трудовым законодательством. В ответ рабочие стали брать под охрану скважины, чтобы предотвратить саботаж со стороны иностранного менеджмента. Дэниэльс расценил эти действия профсоюза как «коммунистическую активность». Однако Рузвельт и госдепартамент хранили молчание – формального повода для протеста у США просто не было.

Карденас понял, что урегулировать конфликт на основе компромисса не удастся, и дал «добро» Федеральной арбитражной комиссии на вынесение решения по трудовому спору в нефтяном секторе.

Пока Карденас пытался договориться с нефтяными компаниями, Федеральная арбитражная комиссия медлила с вынесением своего решения на основе многотомного отчета экспертов. Профсоюз нефтяников стал угрожать новой забастовкой, требуя, чтобы Федеральная арбитражная комиссия, наконец определилась. 18 декабря 1937 года Федеральная комиссия в целом утвердила выводы экспертной комиссии и постановила взыскать с нефтяных компаний упомянутые выше 26 миллионов песо.

Нефтяные компании обратились в Верховный суд Мексики с иском об отмене решения Федеральной арбитражной комиссии. Они утверждали, что их прибыль составила не 77 миллионов песо, как утверждала экспертная комиссия, а всего 18 миллионов. Поэтому выполнение требование об увеличении зарплаты якобы будет означать нерентабельность производства[590].

Вторая встреча президента с делегацией нефтяных компаний состоялась 18 октября 1937 года. Бизнесмены жаловались на забастовки (их якобы было 91 с ноября прошлого года) и опять грозили приостановлением добычи. Карденас опять обещал разобраться. Представители компаний ушли, по сообщению Дэниэльса, «с надеждой, но не со слишком большой надеждой»[591].

Рассмотрение дела в Верховном суде порождало у компаний определенный оптимизм. Они помнили, что именно после решения Верховного суда в 1927 году был отменен «нефтяной закон» Кальеса 1925 года и их на время оставили в покое.

Однако общественная атмосфера в Мексике была в 1937 году совсем иной, чем в 1927-м. КТМ 16 февраля 1938 года разослала циркуляр всем местным организациям, призывая провести по всей стране митинги в поддержку нефтяников. Было дано также указание завалить Верховный суд телеграммами с требованием отклонить иск компаний[592].

Профсоюз нефтяников в секретном циркуляре местным организациям еще 3 февраля 1938 года просил подобрать среди членов профсоюза квалифицированный персонал для управления нефтепромыслами на случай, если компании прекратят добычу нефти. Этот циркуляр попал в распоряжение посла США Дэниэльса.

2 марта 1938 года, в день, когда Верховный суд должен был вынести свое решение, к зданию суда стали стекаться сотни людей. Вся Мексика замерла в ожидании вердикта. В зале суда в ложах для гостей было необычно много представителей прессы и иностранных дипломатов.

Бурные дебаты шли в Конгрессе. Многие депутаты настаивали на немедленной национализации нефтяного сектора перед лицом открытого саботажа нефтяных компаний. Депутат Бельоа заявил, что нефтяные компании хотят разжечь в Мексике беспорядки и превратить ее во вторую Испанию[593].

Верховный суд принял решение, подтверждающее вердикт Федеральной арбитражной комиссии. Нефтяным компаниям было дано 72 часа, чтобы его выполнить. Примечательно, что проигравшие никакого особого возмущения не выразили, но и решение выполнять не стали. Они уже полностью настроились на экономическую войну с Мексикой и пытались поставить страну на колени, саботируя нефтедобычу.

4 и 7 марта 1938 года Карденас опять встречался с представителями нефтяных компаний, убеждая их пойти на компромисс. Но те были непреклонны. На встрече 7 марта, ровно в полдень, Карденас категорично спросил представителей компаний, что они намерены делать. Те столь же категорично ответили, что будут бороться против решения Федеральной арбитражной комиссии, так как выполнить его не представляется возможным.

По этому поводу британский посол в Мексике О’Мэлли сказал своему американскому коллеге: «…компании не верят, что Карденас сделает то, о чем говорит»[594]. Посол ссылался на конфиденциальные сведения, полученные им из штаб-квартир нефтяных компаний. Дэниэльс же 5 марта 1938 года записал в дневнике, что у Карденаса не остается другого выхода, как взять под контроль нефтедобычу, чтобы обеспечить бесперебойное функционирование нефтепромыслов[595].

Между тем 7 марта 1938 года сам Карденас еще действительно не знал, как ему реагировать на столь дерзкое поведение иностранных фирм. Решение было принято поздно вечером 9 марта 1938 года, когда президент возвращался с сахарного завода имени Эмилиано Сапаты в штате Морелос. Остановив машину, он подозвал к себе сопровождавшего его министра связи и коммуникаций генерала Мухику Собеседники сошлись во мнении, что фактический мятеж компаний против мексиканского законодательства предоставляет уникальную возможность вернуть народу Мексики его природные ресурсы. И Карденас, и Мухика были едины в том, что необходима национализация нефтяной промышленности. Оба генерала полагали маловероятным, что Англия и США прибегнут к военным мерам в условиях надвигавшейся мировой войны и провокаций «нацифашистов»[596].

Если Карденас во время этой судьбоносной беседы взвешивал все «за» и «против», то Мухика настойчиво убеждал президента и друга немедленно декретировать национализацию «любой ценой».

10 марта 1938 года Карденас собрал ключевых членов правительства (министра финансов Сауреса, министра экономики Буэнростро, заместителя министра иностранных дел Бетету, главу департамента труда Вильялобоса, главу Банка Мексики Монтеса де Оку) и сообщил им о возможной предстоящей национализации. Президент умолчал, что уже принял окончательное решение предыдущим вечером.

11 марта компании попросили президента Мексики о новой встрече, но наткнулись на отказ. Карденас передал, что все, что мог, сказал 7 марта, и если компании согласны с его предложениями, им надо обращаться в Федеральную арбитражную комиссию. Таким образом, даже 11 марта нефтяные компании еще могли спасти свою собственность.

13 марта представитель «Эль Агила» встретился с рабочими и предложил им заключить компромиссное соглашение в обход вердикта Федеральной арбитражной комиссии. 14 марта Верховный суд потребовал от компаний выполнить решение Федеральной комиссии в течение 24 часов[597].

16 марта «Эль Агила» выразила готовность пойти на увеличение зарплаты в объеме, предписанном Федеральной арбитражной комиссией. Но было уже поздно, тем более что американские компании по-прежнему не желали идти на компромисс.

Между тем американские СМИ и некоторые сенаторы опять стали резко критиковать Карденаса за то, что он якобы хочет ввести в Мексике коммунизм[598]. Нефтяной конфликт окончательно стал политическим и превратился в тест на суверенитет мексиканского правительства.

Компании снова обратились в суд, пытаясь доказать, что Федеральная арбитражная комиссия не имела законных полномочий для решения конфликта в отрасли. Тем самым они выиграли еще четыре дня, но иск был отвергнут.

Сами американские компании по-прежнему не верили, что Карденас осмелится на национализацию. Об этом 16 марта 1938 года главе латиноамериканского отдела госдепартамента Даггэну заявил Харольд Уокер, представитель «Стандард Ойл». У мексиканского правительства, говорил он, не хватит смелости, чтобы выполнить решение собственного Верховного суда[599].

А у Карденаса фактически и не оставалось иного выхода для предотвращения экономического коллапса страны, кроме национализации нефтяной промышленности.

Обострялась и обстановка в мире. 15 марта 1938 года Карденас по поводу аннексии Гитлером Австрии записал в дневнике, что преступление совершенное еще в 1935 году в отношении Эфиопии, повторилось вновь: «Германия договорилась с Англией и Францией и делит в Европе маленькие страны».

17 марта посол США Дэниэльс сообщил министру иностранных дел Мексики Айю, что компании готовы повысить зарплату на 26 миллионов песо, но возражают против других статей коллективного договора с рабочими. Это было началом капитуляции, но прежняя спесь подвела иностранных инвесторов – они уже опоздали. Время компромиссов прошло.

Федеральная арбитражная комиссия объявила, что с 18 марта 1938 года объявляются расторгнутыми все трудовые контракты на нефтепромыслах. 18 марта в 20.00 Карденас собрал правительство и объявил о предстоящей национализации нефтяной промышленности. Он пригласил и Ломбардо Толедано, чтобы проинформировать крупнейший профцентр страны. Реакция Толедано оказалась более чем странной. Он уговаривал Карденаса не заходить так далеко и ограничиться временным взятием нефтепромыслов под контроль правительства. Когда Ломбардо Толедано вернулся от Карденаса, он был в панике и предрекал, что уже завтра к Мексике подойдут корабли ВМС Англии и США[600].

В тот же вечер, в 22.00, за два часа до официального прекращения контрактов, президент Карденас выступил по радио и объявил о национализации нефтяной промышленности. Президент подчеркнул, что был вынужден пойти на этот шаг. Продолжение конфликта привело бы к тому, что «финансовая деятельность была бы парализована, все виды торговли, общественные работы, мероприятия первостепенной важности были бы невозможны и существование самого правительства оказалось бы под угрозой, ибо потеря государством экономической власти привела бы к потере власти политической, что вызвало бы хаос»[601].

Ласаро Карденас зачитывает декрет о национализации нефтяной промышленности

Карденас сообщил также, что нефтяные компании перешли к открытой подрывной деятельности и финансировали планы свержения правительства. У нефтяных компаний, по словам президента, «были деньги, оружие и боеприпасы для мятежа, но не было денег для содействия прогрессу страны»[602].

Национализация коснулась 17 британских и американских компаний.

Для того чтобы смягчить реакцию за рубежом и расколоть единый фронт иностранных предпринимателей в самой Мексике, президент пообещал, что другие отрасли мексиканской промышленности не подвергнутся национализации.

Речь Карденаса вызвал взрыв энтузиазма в Мексике и объединила вокруг него всю страну. 23 марта 1938 года на центральной площади Мехико состоялась огромная манифестация в поддержку президента. Митингующие несли гробы с наименованиями национализированных компаний. Всего в стране на митинги вышли более миллиона человек. Профсоюзы заявили о готовности создать рабочие батальоны, если империализм ответит на национализацию войной.

Правительства штатов объявили о размещении облигаций, чтобы собрать 100 миллионов песо с целью компенсировать ущерб бывшим собственникам нефтепромыслов. Если обычно государственные облигации в Мексике было разместить крайне трудно, то теперь они раскупались как горячие пирожки. Женщины несли в органы власти украшения, даже обручальные кольца, чтобы помочь правительству расплатиться с компаниями.

Интересно, что первыми, кто предложил правительству финансовую помощь (кредит в 3 миллиона песо), стала Ассоциация мелких сельскохозяйственных производителей, куда входили и пострадавшие от аграрной реформы помещики. Карденас был тронут этим шагом и поручил губернаторам штатов тщательнее учитывать интересы этой группы населения при дальнейшем проведении преобразований на селе[603].

Чтобы предотвратить вывод нефтяными компаниями капиталов за границу, Банк Мексики 18 марта приостановил продажу долларов и золота (через несколько дней продажу долларов возобновили). Для пополнения резервов правительства началась усиленная чеканка серебряных монет.

Юридически решение Карденаса о национализации основывалось на законе 1936 года об экспроприации частных предприятий ради общественного блага. Для управления нефтепромыслами был создан Административный совет из девяти человек, двое из которых назначались Министерством финансов, трое – Министерством экономики, один – государственной нефтяной администрацией, а трое – профсоюзом нефтяников.

Американские нефтяные компании немедленно обратились в госдепартамент с требованием подвергнуть Мексику санкциям. Истерию нагнетал и посол Дэниэльс, который сообщил в Вашингтон, что Карденас окончательно подпал под влияние коммунистов и готовится объявить в стране военное положение[604]. Однако президент Рузвельт хранил молчание. Он без всякой симпатии относился и к нефтяным компаниям в самих США, а те спонсировали его основных противников – республиканцев.

21 марта 1938 года на пресс-конференции госсекретарь Корделл Хэлл заявил, что решение о национализации нефтяной промышленности Мексики было для США совершенно неожиданным. Хэлл признал право Мексики на национализацию и в качестве компромисса предложил, чтобы компенсация за экспроприированную собственность не превысила 500 миллионов долларов[605]. До уплаты этой суммы, по мнению Хэлла. можно было бы оставить нефтепромыслы в руках компаний, признав собственность на них за Мексикой. Компании продолжат нефтедобычу в качестве операторов, и часть прибыли будет переводиться на уплату компенсации.

За закрытыми дверями тон американцев был куда более жестким. На встрече с мексиканским послом в Вашингтоне Кастильо Нахерой 21 марта заместитель госсекретаря Уэллес назвал национализацию «самоубийственной политикой»[606]. Теперь, после национализации, мировой рынок будет бойкотировать мексиканскую нефть, и ее придется продавать фашистским державам Германии и Италии, что сделает Мексику пособником их агрессивной внешней политики. Последний аргумент был приведен Уэллесом не случайно – только что Германия «присоединила» к себе Австрию, и Мексика наряду с СССР была одной из немногих стран, кто решительно осудил «аншлюс». Уэллес порекомендовал, чтобы Карденас пересмотрел декрет о национализации.

27 марта Дэниэльс вручил министру иностранных дел Мексики Айю резкую ноту Хэлла. США требовали немедленной компенсации и, чтобы подкрепить свои требования, прекратили закупку мексиканского серебра. Резкость и «несвоевременность» ноты поразили даже Дэниэльса. Посол считал, что обмен публичными протестами только ужесточит позицию Мексики, которая будет стремиться сохранить лицо. Мексиканцы, напротив, отказались принять ноту, если она не будет опубликована.

Карденас выиграл войну нервов – Дэниэльс просил считать ноту Хэлла «неполученной». 30 марта Хэлл опять выступил на пресс-конференции и на сей раз старался выражаться более миролюбиво. Карденас понимал, кому он обязан резкой сменой тона, и направил приветственное послание «государственному деятелю самой могущественной страны американского континента» Рузвельту, чья реакция на действия мексиканского правительства «завоевала высокую оценку народа Мексики»[607].

Американцы попытались также с помощью интервенции «уронить» цены на серебро и на мировом рынке. Американские таможенники на границе пытались отговорить граждан США от поездок в Мексику. Из-за антимексиканской истерии в британских и американских СМИ государственные облигации Мексики упали в цене на 30 %. Американская горнодобывающая компания «Америкэн Смелтинг» в Мексике объявила локаут в знак солидарности с нефтяными компаниями, чем грубо нарушила мексиканское законодательство.

Но санкции никакого действия не возымели, и вскоре США опять возобновили закупки мексиканского серебра.

Карденас, однако, не обманывался насчет временного затишья в стане своих врагов. Пока президент боролся за восстановление суверенитета Мексики над ее недрами, в самой Мексике зрел опасный заговор против нового режима, в котором участвовали все враги Карденаса – от американских нефтяных компаний до нацистских агентов и Кальеса.

К началу 1937 года внутриполитическое положение Карденаса было прочным как никогда. Если бы в то время в стране прошли свободные выборы, то президент легко получил бы более 90 % голосов. На его стороне твердо стояли рабочие и крестьянские массы страны.

К лету 1937 года армия подавила последние очаги «второй кристиады», и в Мексике впервые за много лет воцарился внутренний мир. Впрочем, еще в начале этого года стало ясно, что хозяин положения – правительство, поэтому в феврале 1937 года Карденас принял закон об амнистии, по которому в страну могли вернуться около 10 тысяч эмигрантов – участников настоящих и фиктивных мятежей начиная с 1922 года (например, бывший президент Мексики Адольфо де ла Уэрта).

Однако радикальные реформы Карденаса быстро сплотили против него единый фронт внутренней и внешней реакции.

Легальную оппозицию режиму представляла собой Социал-демократическая партия во главе с бывшим лидером Национальной кооперативистской партии начала 20-х годов Хорхе Прието Лауренсом. Программой партии было построение общества, «равноудаленного от капитализма и социализма». Своими основными противниками социал-демократы считали НРП, КПМ и КТМ[608]. Несмотря на то, что партия позиционировала себя как «центристская», она вошла в союз с праворадикальным АРМ, лидер которого Николас Родригес бежал в США. Заявления партии были пропитаны антикоммунистической риторикой. Социал-демократы хотели «спасти» мексиканскую революцию от «крайне левых сил», к которым причисляли и Карденаса.

Родригес был изгнан из Мексики в августе 1936 года, отделения АРМ были закрыты, а само движение – объявлено вне закона. Интересно, что, несмотря на просьбу мексиканского правительства, власти США не хотели принимать у себя этого борца с коммунизмом как «нежелательный элемент». Министерство юстиции США выдвинуло против Родригеса обвинение в незаконном въезде в страну, однако почему-то спустило дело на тормозах.

По данным американской разведки, у Родригеса было 2–3 тысячи долларов, которыми его снабдили для антиправительственной борьбы богатые мексиканцы и иностранцы. Свою штаб-квартиру Родригес устроил в приграничном техасском городе Эль-Пасо, но, по сведениям американцев, он выезжал и в Мексику. Лидер АРМ связался с Кальесом, и бывший «хефе максимо» заверил, что поддержит его в борьбе с мексиканским коммунизмом. Не прерывал Родригес и связей с АО НСДАП в Мексике.

Начало радикальной аграрной реформы усилило сопротивление против президента, и у этого сопротивления осенью 1937 года появился вождь общенационального масштаба.

Находясь на посту министра сельского хозяйства, Сатурнино Седильо не только не участвовал в проведении нового этапа аграрной реформы, но и публично критиковал создание коллективных «эхидос». В то время как Карденас лично распределял землю на Юкатане и в Лагуне, Седильо объезжал колонии своих ветеранов в штатах Сан-Луис-Потоси, Идальго и Тамаулипас, чтобы не терять их поддержку.

Ветераны Седильо были не кооператорами, а мелкими собственниками, и их поселения имели с 1921 года статус военных колоний – то есть владельцы земельных наделов были легально вооружены и входили в армейский резерв. Седильо опасался, что затеянное Карденасом кооперирование лишит его сторонников оружия. А главное – они перестанут быть «его людьми» и сделаются сторонниками президента. Поэтому Седильо всячески препятствовал проведению аграрной реформы на подконтрольной ему территории, тем более что он сам и ряд его ближайших приверженцев были крупными землевладельцами.

Реакционная пресса всячески подогревала оппозиционность тщеславного Седильо, выдвигая его на роль «спасителя нации» от коммунистических экспериментов Карденаса. В свою очередь, левые силы клеймили Седильо как махрового реакционера, саботирующего все реформы президента. Об этом, в частности, без устали говорил депутат Конгресса Аурелио Манрике[609].

Карденас, естественно, знал о настроениях Седильо, но пока ограничился лишь тем, что фактически отстранил профильного министра от проведения аграрной реформы.

В августе 1937 года газета «Ла Пренса» опубликовала серию статей о готовящемся в Мексике мятеже. Его организаторами были Николас Родригес и ряд нацистских агентов, в том числе глава пресс-службы АО НСДАП в Мексике Дитрих. С помощью некоторых американских бизнесменов, в том числе Смитерса, была налажена контрабанда оружия из США. Разведка Карденаса доносила президенту также, что группа Родригеса связана с Седильо через сонорского губернатора Романа Йокуписио. Центром подрывных операций был приграничный техасский город Эль-Пасо. В самой Мексике мятежники располагали несколькими готовыми к восстанию отрядами общей численностью примерно 1000 человек, разбитыми на группы по 50 человек.

В отчете перед Конгрессом 1 сентября 1937 года Карденас прозрачно намекнул, что знает о планах мятежа и что ради спокойствия в стране готов предпринять самые решительные меры. В качестве социальной базы путчистов президент определил всех тех, кто лишился в ходе реформ былых привилегий и теперь взывает к «гарантиям и порядку»[610].

В начале сентября в прессе появились данные о нецелевом расходовании средств министром сельского хозяйства. Седильо направлял предназначенные для проведения аграрной реформы деньги на вооружение своих «военных колонистов». Он даже не стал отрицать выдвинутые против него обвинения, заявив, что помогает семьям погибших за революцию бойцов.

Сатурнино Седильо

Пытаясь шантажировать Карденаса, Седильо подал прошение об отставке с поста министра, полагая, что президент не сможет обойтись без его поддержки и прошение отвергнет. Однако он сам попал в расставленную ловушку – президент немедленно согласился. Тогда Седильо (как дивизионный генерал) в сентябре 1937 года «предоставил себя в распоряжение» военного министерства, видимо, расчитывая получить пост командующего войсками в «своем» штате Сан-Луис-Потоси. На всякий случай в прошении содержалась недвусмысленная угроза – «как гражданин и революционер» он оставляет за собой право вернуться в политику.

Напомним, что демарш Седильо был произведен как раз в то время, когда Карденас вел крайне сложные переговоры с нефтяными компаниями и подвергался все возраставшему давлению со стороны США.

Такое совпадение было не случайным. Американское посольство было в курсе всех планов Седильо, с которым встречался Дэниэльс. Нефтяные компании получили от Седильо три письма, в которых генерал интересовался, на какую помощь он может рассчитывать в случае вооруженного восстания против правительства[611]. Зная о планах Седильо, нефтяные компании проявляли все меньше и меньше желания идти на компромисс с Карденасом.

Военный атташе посольства США осенью 1937 года не сомневался в путчистских планах Седильо, о чем и сообщил в Вашингтон. В группу заговорщиков помимо самого Седильо входили командующий войсками в штате Сан-Луис-Потоси генерал Франсико Каррера Торрес, губернатор штата Сакатекас Феликс Баньюэлос, губернатор Соноры Йокуписио и губернатор Мичоакана Хильдардо Маганья.

Участие в заговоре губернатора Соноры было особенно тревожным сигналом для Карденаса, так как Йокуписио считался человеком Портеса Хиля[612]. У бывшего президента были связи среди крестьянских организаций, и он мог придать «верхушечному» мятежу массовый характер. Разведка доносила Карденасу, что Йокуписио уже обустроил в Соноре несколько тайных аэродромов, на которые самолетами (формально закупленными губернатором для авиашколы в столице Соноры Эрмосильо) прибывало контрабандное оружие.

Однако Карденас был на шаг впереди заговорщиков. Как только Седильо вернулся в свой родной штат, вслед за ним туда были передислоцированы 8 тысяч солдат федеральной армии и 3 тысячи крестьян-резервистов из соседних штатов. Авиационную школу вооруженных сил перевели из Сан-Луис-Потоси в Мехико. Из Министерства сельского хозяйства удалили около 500 сторонников Седильо. В октябре 1937 года в окрестностях Мехико полиция прекратила работу тайного радиопередатчика, который информировал Седильо о событиях в столице[613]. Были арестованы три преподавателя авиашколы в Соноре, у которых нашли адресованные Седильо письма недвусмысленного содержания.

Президент думал, что восстание назначено на 16 сентября 1937 года. Те же сведения были и у американского военного атташе. Посольство США предполагало, что к мятежу примкнет один из самых влиятельных (и богатых) генералов мексиканской армии Альмасан.

Как только Седильо вернулся в родной штат, он организовал там демонстрации против президента и в свою собственную поддержку. Купленные или обманутые генералом крестьяне кричали: «Смерть Карденасу!» Митинги сторонников президента разгонялись с применением огнестрельного оружия. Фактически штат Сан-Луис-Потоси попал в руки оппозиции – там стало опасно даже говорить о симпатиях к главе государства.

Террор против сторонников Карденаса развязали и в соседнем штате Тамаулипас, что было опасно вдвойне. Во-первых, беспорядки в этом штате, центре нефтедобычи, играли на руку пропаганде нефтяных компаний, убеждавшей американское общественное мнение, что в Мексике царит анархия и народ стихийно поднимается против «коммуниста» Карденаса. Во-вторых, Тамаулипас был «вотчиной» Портеса Хиля, бывшего лидера НРП[614], а его участие в путче могло расколоть правящую партию. К тому же в октябре 1937 года в убийстве 14 крестьян в Тамаулипасе был замешан один из местных лидеров НРП некий Суньига. Но вскоре сторонники Седильо убили главу НРП в Сан-Луис-Потоси Томаса Тапию.

Лига аграрных сообществ в Тамаулипасе, созданная в свое время Портесом Хилем, распространяла среди крестьян подготовленный «дорадос» с немецкой помощью памфлет об «антимексиканской политике» Карденаса, которая ведет Мексику к экономическому краху. В памфлете Карденас именовался «дураком» и «предателем», готовым отдать Мексику на откуп Москве.

Сам Седильо, зная печальный исход предыдущих военных мятежей, все же опасался пойти на открытый разрыв с президентом. Он попросил Карденаса оставить ему официальную вооруженную охрану. К тому же Седильо настаивал на том, чтобы в штате остался преданный ему лично 36-й кавалерийский полк федеральной армии. 10 октября 1937 года Карденас написал бывшему министру письмо, в котором решительно требовал от него прекратить вмешательство в политическую жизнь штата Сан-Луис-Потоси и «посвятить себя земледелию» на своем ранчо «Лас Паломас»[615]. 36-й полк был переведен в штат Гуанахуато.

К середине октября 1937 года Карденас сосредоточил в штате Сан-Луис-Потоси значительные вооруженные силы. По данным американского военного атташе, там находились 8–10 тысяч солдат регулярной армии и 4700 резервистов. На расстоянии не более 400 миль от штата находились в боевой готовности еще 77 тысяч резервистов, которых можно было бы быстро перебросить в Сан-Луис-Потоси в случае необходимости. Верные Седильо силы насчитывали примерно 15 тысяч бойцов и 15 самолетов и были сконцентрированы вокруг ранчо опального генерала «Лас Паломас»[616].

Карденас пытался с опорой на армию заменить седильистские власти штата Сан-Луис-Потоси, затем создать там, как и по всей стране, мощные рабочие и крестьянские организации и, опираясь на них, провести наконец в штате полномасштабную аграрную реформу, чтобы лишить клан Седильо экономической мощи.

18 ноября 1937 года президент нанес удар по заговорщикам в Мехико. Произведенные аресты заставили Седильо отложить переворот. Он решил заручиться поддержкой американцев и немцев.

В ноябре Седильо встретился с Дэниэльсом и передал сфабрикованный при помощи АО НСДАП документ, якобы украденный его людьми из архива Ломбардо Толедано. Речь шла об «инструкциях» из Москвы не только для Толедано, но и для Карденаса и его ближайшего соратника генерала Мухики. Дэниэльс на такую грубую фальшивку не купился и лишь сообщил в Вашингтон, что «документ» должен вызвать у США тревогу по поводу предстоящего взятия коммунистами власти в Мексике[617]. Сам Седильо сказал Дэниэльсу, что покинул правительство, потому что оно готовит коммунистическую революцию в Мексике.

В США знали, что Седильо через американского летчика Клойда Клевенджера пытается установить связи с нефтяными компаниями и наладить контрабанду из Америки оружия, которую и должны были финансировать эти компании.[618]. Седильо оказывала поддержку американская фирма «Америкэн Смелтинг», предоставившая свою территорию для обустройства складов оружия. Напомним, что именно эта компания позднее объявила локаут в знак солидарности с нефтяными компаниями после их национализации в марте 1938 года. Военный атташе США считал, что Седильо установил рабочие контакты с германским посольством в Мехико через Николаса Родригеса.

Нацисты осторожно поддержали Седильо, так как были недовольны помощью Карденаса Испанской республике и общим прогрессивным курсом мексиканского правительства. В Берлине полагали, что при президенте Седильо поставки нефти и минерального сырья из Мексики будут обеспечены.

Член НСДАП барон Эрнест фон Мерк был назначен командующим полицией Сан-Луис-Потоси[619] и получил задание тренировать седильистов на случай вооруженного столкновения с правительственными войсками[620]. В апреле 1938 года фон Мерк попытался установить связь с посольством США в Мехико, но там отказались его принять, чтобы не быть скомпрометированными впоследствии возможным соучастием в мятеже Седильо.

30 июня 1937 года в Тампико из Нью-Йорка прибыл пароход «Пануко» с грузом для некого Армерии Эстрады. Отправителем значилась известная американская фирма по производству оружия «Винчестер». «Винчестеру» этот груз (винтовки, пистолеты и 140 ящиков патронов разного калибра) заказал некий итальянец Бенито Эстрада. Из Тампико груз был немедленно переправлен железной дорогой в Сан-Луис-Потоси. Там его встретил барон фон Мерк и перевез на ранчо Седильо. Через неделю тот же фон Мерк встретил и партию «сельскохозяйственного оборудования» из США. На самом деле это был динамит. Все свои действия фон Мерк постоянно согласовывал с нацистским посольством в Мехико, куда часто выезжал.

В январе 1938 года на Юкатан в качестве «туристов» прибыла группа офицеров вермахта для рекогносцировки с целью налаживания возможной переброски в Мексику оружия морем. Юкатан был выбран немцами не случайно. Предполагалось, что, опираясь на недовольных аграрной реформой плантаторов, в случае мятежа захватить власть в Юкатане будет несложно. Рядом находился штат Чьяпас, кофейные плантации которого принадлежали немцам. Плантаторы Чьяпаса боялись, и не зря, что скоро потеряют собственность в ходе аграрной реформы.

В граничащей с этим штатом Гватемале немецкая дипмиссия формировала отряды мексиканских эмигрантов, которые должны были вторгнуться в Чьяпас при поддержке войск гватемальского диктатора Убико. Из Гватемалы была налажена контрабанда оружия в Чьяпас через порты Обрегон и Параисо. По данным американского посольства в Гватемале, всю эту работу организовал секретарь германской дипмиссии в Гватемале Хельмуит Дитмар. Дитмар посещал также и «Немецкий клуб» в Тапачуле (Мехико), где встречался с «кофейными баронами» Чьяпаса[621].

21 декабря 1937 года фон Мерк вылетел в Гватемалу, чтобы лично проследить за прибытием из Германии в порт Пуэрто-Барриос партии оружия, которую нужно было переправить в штаты Чьяпас и Кампече (реками или на ослах через практически непроходимые и неохраняемые джунгли на границе между Мексикой и Гватемалой).

Гватемальский диктатор Убико был горячим поклонником Муссолини, а глава итальянской дипмиссии в Гватемале – фактически главным советником гватемальского президента[622]. Итальянская компания «Бреда» по запросу итальянского посла в Гватемале Сотаниса направила Убико 280 пулеметов, 60 зенитных пушек и 70 орудий малого калибра. Естественно, для внутренних нужд Убико зенитные пушки были не нужны. Но они были бы незаменимы в случае гватемальско-мексиканского конфликта. Мексиканская армия не могла быть быстро переброшена в Чьяпас (железнодорожного сообщения с этим штатом не имелось), и поэтому на первой стадии конфликта Мексике пришлось бы задействовать свою авиацию. Вот здесь и пригодились бы зенитные пушки из Италии.

В марте 1938 года мексиканские самолеты во время облета практически необитаемого района штата Кампече неожиданно обнаружили почти полностью построенный аэродром посреди джунглей на границе с Гватемалой. Затем было обнаружено еще два тайных аэродрома.

Контрабандой оружия из США занимался и губернатор Соноры. В феврале 1938 года он закупил автоматы «томпсон» и патроны к ним[623]. В Соноре часто бывал секретарь немецкой дипмиссии Генрих Норте, имевший личный самолет «для увеселительных целей». Встречался Норте и с Седильо[624].

Помощником Норте в Мехико был немецкий эмигрант, которого знали под именем Ханс Хельбинг. На самом деле этого человека звали Ханс-Хайнрих фон Хольойфер. Веймарская республика требовала у США его экстрадиции за совершенные в Германии преступления, и Хольойфер в 1926 году перебрался в Гватемалу, а оттуда в 1931 году, уже под новым именем, – в Мексику. Муж сестры Хольойфера после 1933 года занял важный пост в гестапо. Именно Хольойферу было поручено принять контрабандный груз оружия из Германии на берегу штата Кампече в декабре 1937 года.

Если бы Германии и Италии удалось поднять мятеж против Карденаса одновременно на севере (Сан-Луис-Потоси) и на юге (Юкатан, Чьяпас, Кампече), то у этой авантюры были бы все шансы перерасти в затяжной конфликт. В этом случае немцы могли бы предложить Карденасу свои услуги для ликвидации мятежа и обеспечить, таким образом, себе влияние на мексиканскую внутреннюю и внешнюю политику.

5 октября 1937 года немецкий посол в Мексике фон Колленберг встретился со своими коллегами из Японии и Италии[625]. Характерно, что было решено проводить встречу не в одном из посольств, а в здании общества итальянцев в Мехико. Все три посла подъехали туда не на дипломатических машинах, а на такси.

На этой встрече было решено подключить к готовящемуся мятежу предпринимателей и националистов – Конфедерацию среднего класса[626] и Националистический союз Мексики. Однако в ноябре 1937 года, как уже упоминалось, среди националистов были произведены аресты (во время обысков полиция нашла закупленный при помощи Конфедерации среднего класса динамит), и активность этой группы серьезно ослабилась. Карденас, в свою очередь, спустил следствие по делу группы националистов на тормозах, так как понимал, что оно выведет на немецкое посольство. В условиях грядущего конфликта с США по поводу национализации нефтяных компаний ссориться еще и с Германией президент не хотел.

После арестов 18 ноября 1937 года немецкое посольство прекратило прямые контакты с заговорщиками и предпочитало действовать через «Немецкое народное сообщество» (то есть фактически через АО НСДАП). Связанный с АО НСДАП Родригес пытался организовать контрабанду оружия в Монтеррей, где его ждали люди из Конфедерации среднего класса. 31 января 1938 года «дорадос» Родригеса даже совершили на пограничный город Матаморос налет, в ходе которого погиб один мексиканский полицейский. Через два дня «дорадос» попытались атаковать другой пограничный город – Рейносу, расположенную к западу от Матамороса, однако наткнулись на сопротивление крестьян, вооруженных винтовками, пистолетами и ножами.

В готовящемся заговоре принимал участие и бывший «верховный вождь» Плутарко Кальес, который встретился с Николасом Родригесом 19 февраля 1938 года. В трехчасовом разговоре Кальес обещал поддержку в борьбе с коммунизмом в Мексике (читай – с Карденасом). После этой встречи Родригес вышел на своего давнего знакомого – немецкого агента Германа Швинна, который занимался, в частности, переправкой из США в Мексику нацистских пропагандистских материалов через порт Гуайямас[627]. Швинн обеспечил двум агентам Родригеса фальшивые паспорта, и они направились в Мехико.

Карденас знал о помощи немцев Седильо, но предпочитал не рвать с Германией, которая в условиях сложных отношений с США становилась важным торговым партнером Мексики. Как и сами немцы, Карденас действовал неявными, конспиративными методами. Например, мексиканская полиция ликвидировала немецкого агента в Веракрусе Чарльза Пильгрема. В руки полиции попал архив Пильгрема, из которого следовало, что немцы имели свою агентуру (около 40 человек) в профсоюзе нефтяников и на нефтепромыслах «Эль Агила». Президент осторожно отнесся к этим документам – они могли быть сфабрикованы американцами, чтобы скомпрометировать рабочее движение Мексики и стоявшего за ним самого Карденаса[628].

Возможно, связи с немцами и итальянцами и погубили мятеж Седильо еще до того, как он начался. Американцам не очень нравился Карденас, но видеть в президентском кресле в Мексике прогермански настроенного человека они не хотели в любом случае. Это прекрасно понимал и Карденас. Именно поэтому он и решился на национализацию нефтяных компаний. Ведь если бы США сделали ставку на приход к власти Седильо, то национализированные Карденасом нефтепромыслы могли бы достаться немцам.

Как только спала первая волна возмущения после национализации, а Карденас понял, что Рузвельт не предпримет силовых мер в защиту нефтяных компаний, президент Мексики перешел к активным действиям против Седильо. 5 апреля 1938 года Седильо получил приказ принять командование войсками в родном штате Карденаса – Мичоакане[629]. В этом штате действовали преданные президенту массовые рабочие и крестьянские организации, и Седильо лишался, таким образом, политической опоры.

Седильо под разными предлогами уклонялся от выполнения приказа, а потом вообще заявил, что уходит из политики. Все эти заверения были сделаны с одной целью – не уезжать из Сан-Луис-Потоси. Фон Мерк пытался в это время доказать в американском посольстве, что в армейских кругах на Седильо готовится покушение и он будет убит сразу, как только покинет родной штат. Фон Мерк предъявил в посольстве ряд документов – например письмо одного капитана подполковнику, где шла речь о манипуляциях на профсоюзных выборах в Сан-Луис-Потоси с целью не допустить избрания сторонников Седильо. Самого Седильо фон Мерк пытался представить в посольстве США как хорошего и бесхитростного человека, павшего жертвой политических интриг его противников[630].

Чтобы задобрить американцев, фон Мерк даже представил им некий «манифест» мексиканских граждан к зарубежной общественности, в котором Карденаса обвиняли в занижении стоимости экспроприированных нефтяных компаний[631]. Скорее всего, фальшивку подготовили сами эти компании.

Примерно в одно и то же время с фон Мерком на связь с госдепартаментом вышел вышеупомянутый американский пилот Клевенджер. Он сообщил, что Седильо рассчитывает на помощь не менее 75 % армии, якобы недовольной Карденасом. Восстание должно начаться помимо Сан-Луис-Потоси также в Соноре, Чиуауа, Халиско, Чьяпасе и на Юкатане. Сам Седильо располагает 8000 вооруженными сторонниками и боеприпасами, достаточными для ведения боевых действий в течение четырех месяцев. Он, Клевенджер, направлялся в Англию, чтобы получить финансовую помощь от «Шелл» – материнской компании национализированной «Эль Агила».

Однако ни фон Мерк, ни Клевенджер ничего уже не могли сделать. Еще 20 апреля 1938 года свое слово сказал президент США. Рузвельт ясно дал понять, что США не останутся безучастными к попыткам Германии прибрать к рукам Мексику. Америка не даст превратить Мексику во вторую Испанию: «Испания находится на расстоянии трех дней пути от Германии, а Мексика – всего на расстоянии семи дней»[632].

В начале мая 1938 года Седильо дал интервью американской газете «Миннеаполис Трибьюн». Он сказал, что мог собрать 10 тысяч человек и уйти в горы, но это ничего не даст, а он не дурак, чтобы бессмысленно тратить силы. Не он контролирует ситуацию, а сама ситуация заставляет его предпринимать те или иные меры[633]. Этим интервью Седильо как бы говорил Карденасу – оставьте меня в покое, и я ничего не предприму.

Также Седильо выразил мнение, что экономическая политика правительства попирает права и свободы граждан и ведет к деспотизму («богатство не должно использоваться для разрушения богатства»).

Демарш Седильо удивительно точно «совпал» по времени с грубым давлением Великобритании на правительство Карденаса.

11 мая 1938 года англичане передали Карденасу необычайно грубую ноту с требованием начать наконец регулярно платить компенсацию за ущерб, понесенный британскими гражданами в годы революции. Чтобы выставить Мексику на посмешище, англичане требовали немедленно внести очередной взнос в размере 371 тысяч песо. 13 мая мексиканский посол передал ответную ноту, чек на 371 тысяч песо и заявил, что Мексика разрывает дипломатические отношения с Великобританией[634]. В английском парламенте некоторые депутаты стали призывать к вооруженной интервенции в Мексике, что было только на руку Седильо, надеявшемуся, что угроза войны с Англией отвлечет Карденаса от него самого.

Однако и национализация нефтяной промышленности, и последующая достойная линия Карденаса перед лицом иностранного давления только сплотили вокруг президента широкие народные массы. 1 мая 1938 года по Мехико прошли маршем более 120 тысяч рабочих. Профсоюзы в сопредельных с Сан-Луис-Потоси штатах получили указание следить за основными транспортными магистралями, чтобы предупредить армию о возможном начале мятежа Седильо.

Правительство Карденаса делало вид, что в Сан-Луис-Потоси все спо койно и что оно не верит слухам о готовящемся восстании генерала Седильо. Однако во второй декаде мая в штат были дополнительно переброшены 9 тысяч солдат. 18 мая 1938 года в Сан-Луис-Потоси приехал сам Карденас. Президент с балкона резиденции губернатора обратился к людям на центральной площади столицы штата: в то время как страна борется за национальное достоинство с иностранными нефтяными компаниями, в Сан-Луис-Потоси сохраняется тревога населения относительно возможного мятежа генерала Седильо[635]. Карденас призвал сторонников Седильо отказаться от борьбы против правительства и обещал им амнистию. Оружие президент предложил сдать армейскому командованию. Одновременно без огласки Седильо было предложено покинуть Мексику.

Седильо на своем ранчо ожидал подхода тысяч своих сторонников. Но они так и не появились. Вместо них к ранчо «Лас Паломас» прилетели 10 самолетов правительственной армии. Опасаясь бомбежки, Седильо вместе с несколькими сторонниками бежал в горы. Генерал Авила Камачо нашел на ранчо «манифест к нации», в котором Карденас объявлялся диктатором и «копией Сталина». Интересно, что в манифесте Седильо решительно открещивался от связей с нефтяными компаниями и «фашистами» и единственной целью своего движения объявлял борьбу с коммунизмом[636]. Не имея желания меряться с правительственными силами в открытом бою, Седильо отдал своей несуществующей армии приказ о переходе к партизанской войне мелкими группами. Это была попытка сохранить хорошую мину при плохой игре – крупных отрядов у генерала просто не имелось. Он обещал всем офицерам федеральной армии, которые примкнут к нему, повышение в чине, а солдатам – двойное жалованье[637].

Вслед за Седильо, величавшим себя «главнокомандующим Конституционной армии Мексики», скрылся его ставленник – губернатор штата Сан-Луис-Потоси Эрнандо Нетро. С самолета были сброшены листовки губернатора, в которых он объявлял о неповиновении штата Карденасу. Конгресс штата также заявил, что не будет признавать центральные власти в Мехико.

Между тем армия под командованием генерала Авилы Камачо без особого труда громила в штате отдельные группы седильистов (численностью от 100 до 300 человек). В тайном ангаре было захвачено два новых американских самолета типа «говард». Пока войска сжимали кольцо окружения вокруг самого Седильо, он по радио обращался ко всем мексиканцам с призывом взяться за оружие. Своим «ребятам» он обещал, что скоро прибудут 5000 лошадей и достаточное количество боеприпасов. Седильо отдал приказ взрывать железнодорожные пути и мосты, чтобы затруднить продвижение правительственных сил.

В других штатах все было спокойно. Нефтяные компании поспешили заверить Карденаса, что не имеют с мятежом ничего общего. Фон Мерк бежал в США.

30 мая 1938 года Карденас лишил полномочий власти штата Сан-Луис-Потоси за участие в мятеже и объявил сам мятеж подавленным.

Начало открытого путча Седильо против Карденаса застало немецкого посла в Мехико фон Колленберга в США. Вероятно, не случайно – немецкий посол хотел лишний раз показать, что Германия непричастна к мятежу. Временный поверенный в делах Германии в Мексике первый секретарь Норте в депеше в Берлин сообщал, что о преждевременном выступлении Седильо можно только сожалеть. Во-первых, политическая нестабильность в Мексике может отрицательно сказаться на торговле этой страны с Германией. Во-вторых, путч даст лишний повод для обвинения Германии во вмешательстве во внутренние дела Мексики. В-третьих, «здоровые идеи» Седильо исчезнут с мексиканской политической сцены[638].

Карденас предпочел не ссориться с немцами – они были очень важны в условиях бойкота США и Англии в отношении закупок мексиканской нефти. Заместитель министра иностранных дел Бетета даже извинился перед немецким послом за антигерманскую кампанию левых сил в связи с мятежом Седильо.

Между тем Седильо скрывался в горах. Под его непосредственным началом было около тысячи человек. Своим отрядам он отдал приказ избегать открытых столкновений с армией. Мятежный генерал явно чего-то ждал. До американского посольства доходили сведения, что Седильо готовится бежать в США, где его ждет в специально снятом доме Николас Родригес.

Однако в январе 1939 года Седильо был убит в перестрелке.

В разгроме Седильо сыграли большую роль рабочие организации, особенно железнодорожники, обеспечившие быструю переброску армии в Сан-Луис-Потоси. Компартия призвала трудящихся-католиков не поддаваться на провокации Седильо и оставаться лояльными по отношению к законному правительству Мексики.

Карденас, как обычно быстро, провел в штате Сан-Луис-Потоси аграрную реформу и распределил между крестьянами более 390 тысяч гектаров земли, принадлежавшей самому Седильо и его разбогатевшим на революции соратникам.

Мятеж Седильо только ускорил давно планировавшуюся Карденасом реформу правящей партии. Кальес задумывал НРП в 1929 году как клуб вождей и местных князьков, которые должны были «выбирать» единого кандидата в президенты от «революционной семьи». Карденас же видел в партии опору для радикальных социально-экономических реформ, и, по его мнению, НРП должна была стать политической родиной для всех мексиканцев, поддерживающих его программу.

Уход с поста лидера НРП Портеса Хиля в августе 1936 года развязал Карденасу руки для реформы партии. В сентябре 1936 года партия обратилась с довольно самокритичным воззванием к населению страны. В нем признавалось, что до сих пор в НРП было мало демократии и центральное руководство навязывало местным организациям своих кандидатов на внутрипартийных выборах. Теперь эту практику предлагалось в корне изменить, чтобы дать возможность рядовым членам активнее участвовать в формировании программы партии.

Сама эта программа также должна была стать новой. В манифесте признавалось, что при капитализме формальное равенство всех граждан является фикцией и только коренные социально-экономические реформы смогут создать в Мексике подлинную «новую» демократию. Очень важным было положение манифеста о том, что мексиканская революция не является чисто национальным явлением, а представляет собой часть мирового процесса борьбы трудящихся за свое освобождение: «Идеи не имеют родины, и их нельзя заключить в каких-то национальных границах»[639].

Таким образом, документ решительно порывал с ранее господствовавшим в правительстве мнением, что никакие иностранные «экзотические» идеи для Мексики неприемлемы.

Обострение борьбы с нефтяными компаниями и угроза реакционного мятежа побудили Карденаса форсировать реформу НРП. 18 декабря 1937 года состоялось совещание руководства партии, об итогах которого нацию проинформировал в специальном обращении сам президент. Карденас раскритиковал бюрократический стиль руководства в НРП и заявил, что основные ключевые посты в партии должны занять представители трудящихся.

В начале марта 1938 года практически одновременно с национализацией нефтяной промышленности были опубликованы программные документы новой правящей партии, которая должна была прийти на смену НРП, – Партии мексиканской революции. Девизом ее стал лозунг «За демократию трудящихся»[640].

Программа партии ориентировала на борьбу за построение в Мексике социалистического общества. Причем в качестве одного из средств достижения этой цели признавалась классовая борьба. В программе также говорилось, что «партия обязуется в соответствии с революционными принципами честно служить делу освобождения пролетариата, что является самым высоким идеалом достижения социальной справедливости»[641]. Среди конкретных мер партия предлагала поэтапную национализацию крупной промышленности и перестройку всего сельского хозяйства на коллективистских принципах.

Но сама по себе программа в Мексике того периода ничего не решала. Кальес в 20-е годы пользовался не менее радикальной риторикой и тоже объявлял себя борцом за социализм и интересы пролетариата. Подавляющее большинство мексиканцев искренне верили в социализм, но почти никто не знал, что это такое.

Организационное строение новой партии было весьма оригинальным, и именно оно похоронило впоследствии реформы Карденаса. В ПМР не допускалось индивидуальное членство. Партия должна была состоять из общественных организаций, поделенных на четыре сектора: рабочий, крестьянский, военный и народный. Основу рабочего сектора составила КТМ, крестьянского – созданная в феврале 1938 года единая крестьянская организация Мексики. Военный сектор представлял федеральную армию. В народный сектор входили госслужащие, женские, молодежные и кооперативные организации.

Если учесть, что Карденас прочно контролировал рабочие и крестьянские организации[642], госслужащих и армию, то новая партия должна была объединить под жестким контролем правительства основные общественные силы страны и стать, таким образом, Народным фронтом в условиях Мексики.

Новую партию немедленно поддержал Ломбардо Толедано, который, видимо, рассчитывал играть в ней одну из ведущих ролей как лидер рабочего сектора. Возможно, Толедано даже видел себя в качестве преемника Карденаса на посту президента.

В январе 1938 года именно Ломбардо Толедано охарактеризовал новую партию как мексиканскую форму Народного фронта. Он заявил, что КТМ не хочет «советизировать» правительство, но желает участвовать в создании народной партии, в которой пролетариат занял бы важное место. От Национального совета КТМ Ломбардо Толедано получил полномочия «контролировать и направлять» политическую активность рабочих в рядах новой партии[643].

Мятеж Седильо позволил КТМ добиться в апреле 1938 года провозглашенной еще два года назад под влиянием событий в Испании цели – создания вооруженных рабочих батальонов. Все члены КТМ получили указание проходить военную подготовку под руководством армейских офицеров – батальоны должны были стать резервом вооруженных сил. Но тем самым КТМ только еще больше подчинила себя правительству.

Таким образом, ПМР объединила почти все общественные слои страны, и это предопределило отсутствие у партии реальной единой программы. В ПМР вошли как коммунисты, так и антикоммунисты. Там были и горячие сторонники реформ Карденаса, и армейские генералы, говорившие, что с реформами надо поскорее заканчивать. В момент основания ПМР держалась на популярном президенте. Но в 1940 году Карденасу предстояло покинуть свой пост, и его преемник был пока не известен.

Коммунисты на своем пленуме в сентябре 1937 года определили режим Карденаса как «национально-революционный» (так же Коминтерн охарактеризовал и республиканский режим в Испании). При Карденасе открывалась возможность перехода Мексики на путь социалистического развития, и, естественно, КПМ всеми силами поддерживала президента. Поэтому коммунисты признали ПМР специфической формой Народного фронта и постановили присоединиться к этой организации. К тому же Устав ПМР сохранял за всеми коллективными членами полную внутреннюю автономию – фактически партийная дисциплина распространялась только на вопрос выдвижения единого кандидата в президенты от ПМР.

Возможно, у компартии в то время не было другого выхода – если бы она осталась вне ПМР, это было бы расценено Карденасом как уход КПМ в оппозицию. Однако, вступив в партию, коммунисты фактически утратили самостоятельное политическое лицо. Ведь теперь в ходе избирательной кампании они должны были поддерживать единого кандидата ПМР. Но у компартии не было абсолютно никаких реальных рычагов, чтобы повлиять на процесс выдвижения этого самого единого кандидата. Фактически своего преемника определяли сам Карденас и военная секция ПМР. Напротив, Карденас впервые подчинил влиянию правительства компартию, которая с момента своего основания сохраняла политическую независимость от властей.

Собственно, Карденас и организовал новую партию 30 марта 1938 года для объединения всех своих сторонников на выборах 1940 года. Он понимал – от того, кто станет президентом страны, будет зависеть судьба реформ.

Это понимали и американцы – они хотели затормозить реформы в Мексике, чтобы поставить будущего главу государства перед свершившимся фактом.

США решили, что мятеж Седильо должен несколько угомонить Карденаса, и перешли в наступление на дипломатическом фронте. 21 июля 1938 года госсекретарь Хэлл направил Мексике необычно жесткую по содержанию ноту, в которой требовал немедленно начать выплаты американским гражданам, пострадавшим от аграрной реформы в Мексике. Если Мексика опять вздумает оттягивать выплаты, Хэлл угрожал передать дело в международный арбитраж. На встрече с послом Мексики в Вашингтоне Хэлл был еще более откровенен – Мексика, по его мнению, все отчетливее становится на «марксистский» путь, доказательством чего и является «конфискационная» аграрная реформа.

Собственно, такая позиция США для Карденаса новостью не была. Однако теперь ему было необходимо считаться еще и с тем, что немедленной компенсации требовали и нефтяные компании. У Мексики денег на компенсацию не было. Точнее, выплата компенсации означала бы немедленное прекращение финансирования всех внутренних реформ, прежде всего аграрной[644].

В унисон с США прекращения аграрной реформы стали требовать правые представители правящей партии в мексиканском Конгрессе, во главе которых стоял генерал Акоста[645]. Эта группировка представляла интересы революционеров-нуворишей и была опасна тем, что говорила фактически от лица большинства старших офицеров и генералов мексиканской армии, превратившихся в крупных землевладельцев. Правда, сами генералы считали себя «мелкими собственниками».

3 августа 1938 года Мексика ответила на ноту Хэлла. В ответе подчеркивалось суверенное право страны на продолжение аграрной реформы: «Будущее нации не может быть поставлено под угрозу из-за невозможности немедленно выплатить стоимость собственности, принадлежавшей маленькой группе иностранцев, которые стремятся только к личному обогащению»[646]. Мексика не отказывалась платить, но оставляла за собой право самостоятельно установить сроки выплат, исходя из экономического положения страны.

22 августа американцы опять потребовали в официальной ноте немедленной уплаты компенсации. Мексика обвинялась в «грабеже законно приобретенной собственности американских граждан». На эту ноту ответил Карденас в очередном послании Конгрессу 1 сентября 1938 года, подчеркнув, что не намерен отказываться от продолжения аграрной реформы. 10 сентября в выступлении на антивоенном конгрессе мексиканский президент сам перешел в контрнаступление и заклеймил американскую дипломатию, которая «превратилась в орудие защиты привилегированных концессий, нежелательных вкладчиков капитала и угрозу существования слабых народов»[647].

И все же Карденас сдался – 6 сентября 1938 года мексиканский посол в Вашингтоне Нахера сообщил от имени своего президента, что Мексика пока не будет конфисковывать американскую собственность в ходе аграрной реформы[648]. Карденас обещал также решить вопрос выплаты компенсации в течение шести месяцев. За этот срок стороны должны были определить общую сумму компенсации.

Мексиканское правительство согласилось на переговоры с США по вопросу компенсации, и они прошли в октябре – ноябре 1938 года. Американцы могли торжествовать победу, так как Мексика пообещала замедлить темпы проведения аграрной реформы на период переговоров. Примечательно, что США настаивали на скорейшем завершении переговоров, ссылаясь в числе прочего на тревожное положение в мире, перед лицом которого все «американские республики» должны скорее урегулировать имеющиеся между ними разногласия.

В конце сентября 1938 года мексиканцы обещали заложить в бюджет на следующий год минимум 500 тысяч песо на выплату компенсаций[649]. Американцев эта сумма не впечатлила – по их мнению, в таком случае выплаты затянулись бы на многие годы. Однако Мексика считала, что стоимость конфискованной у граждан США земли не превышает 2–3 миллионов долларов. США требовали уже в 1939 году заплатить 1 миллион долларов.

26 октября Карденас пригласил в Национальный дворец американского посла и подтвердил готовность своей страны платить компенсации в зависимости от экономического положения Мексики. Хотя общая сумма компенсаций была не определена, Карденас соглашался выплатить США по миллиону долларов в 1939–1941 годах[650]. К тому же президент Мексики опять пообещал не трогать американских граждан в ходе аграрной реформы до тех пор, пока не определится окончательная сумма.

2 ноября 1938 года США согласились с предложением Мексики, но с условием, что только первый платеж составит 1 миллион долларов, а последующие суммы будут зависеть от определенного специальной двусторонней комиссией объема общей компенсации.

Таким образом, с помощью жесткого дипломатического давления Вашингтону фактически удалось заставить Мексику существенно снизить темпы проведения аграрной реформы. Если в 1937 году в стране было передано крестьянам и сельскохозяйственным рабочим 5,3 миллиона гектаров земли, то в 1938 году – 3,3 миллиона, а в 1939-м – 1,7 миллиона гектаров[651].

Карденас пошел на уступки по вопросу о компенсациях во многом для того, чтобы не допустить никакого отступления по отношению к нефтяным компаниям, которые продолжали требовать возврата им национализированной собственности.

Президент Мексики правильно рассчитал, что в администрации Рузвельта не очень любят «нефтяных баронов» и если США получат от Мексики деньги по аграрным компенсациям, то Вашингтон не будет слишком рьяно отставить интересы нефтяного лобби.

За несколько месяцев до вышеописанных событий, 31 мая 1938 года госсекретарь Хэлл пригласил представителей нефтяных компаний на секретное совещание и сообщил, что Мексика готова передать национализированную собственность в управление бывшим владельцам, чтобы часть получаемой прибыли шла на компенсацию[652]. Похоже, Хэлл хотел ограничиться лишь ролью посредника на переговорах между Мексикой и нефтяными компаниями. Однако представитель «Стандард Ойл» Фариш настаивал на содействии госдепартамента в получении немедленной компенсации, как это было сделано, например, в Испании. Но Хэлл прямо сказал, что не видит никакого шанса для возврата собственности в Мексике, если только США не сделают это путем военных действий[653].

До конца 1938 года американцы на официальном уровне не проявляли никакой активности в «нефтяном вопросе», пытаясь добиться от Мексики уступок, прежде всего по аграрной реформе.

Как только Карденас снял накал страстей, предложив США миллион долларов в 1939 году, он перешел в контрнаступление. В послании Конгрессу Мексики от 22 декабря 1938 года президент предложил изменить статью 27 Конституции, чтобы навсегда запретить предоставление концессий на добычу углеводородного сырья. Добыча нефти и газа отныне должна была стать исключительной прерогативой государства.

В Конгрессе США разразилась буря негодования. В январе 1939 года сенатор Рейнольдс внес проект резолюции о положении в Мексике, в которой выдвигалось требование возвращения национализированной собственности[654]. 1 февраля 1939 года аналогичная резолюция была внесена на обсуждение палаты представителей. Американские конгрессмены требовали от правительства активной защиты интересов нефтяных компаний. Однако госдепартамент по-прежнему придерживался тактики беспристрастного наблюдателя, рекомендуя нефтяным компаниям напрямую вести переговоры с мексиканским правительством.

Тем не менее демократы в Конгрессе давили на Рузвельта – сосед США, Мексика, снабжает гитлеровскую Германию нефтью[655]. В преддверии президентских выборов 1940 года это могло стоить демократам многих голосов левонастроенных избирателей. Но Рузвельт пока хранил молчание.

Нефтяному лобби не оставалось ничего другого, как направить в Мехико представителя группы «Стандард Ойл» адвоката Дональда Ричберга[656]. Он был известен как юрист многих крупных американских корпораций (например, «Форда»)[657].

Мексиканцам было не совсем понятно, говорит ли Ричберг от имени всех национализированных компаний или только от имени «Стандард Ойл»[658].

Тем не менее в переговорах с ним в марте 1939 года принял участие лично Карденас, что говорит о доброй воле мексиканского президента в разрешении вопроса компенсации за национализированную нефтяную отрасль. К тому же приезд Ричберга «совпал» с выдвижением бывшим министром обороны генералом Амаро своей кандидатуры на пост президента. Амаро, ярый кальист, подверг резкой критике национализацию нефтяной отрасли, заявив, что это только создаст для Мексики ненужные международные финансовые обязательства.

Переговоры между Карденасом и американским эмиссаром с самого начала были обречены: Ричберг в доверительной беседе сообщил Дэниэльсу, что приехал говорить не о компенсации, а о восстановлении прежнего состояния дел. Но Карденас был готов идти на компромисс по всем вопросам, кроме одного: управление нефтяной отраслью должно было в любом случае остаться в руках мексиканского государства.

Другим условием мексиканского президента (который и не возражал против схемы выплаты компенсации за счет прибыли от продажи нефти с участием бывших владельцев) было то, что продажа нефтепродуктов на территории самой Мексики также должна контролироваться государством. Что касается экспорта (60 % от производства), то именно с него должны получать часть доходов бывшие владельцы в порядке компенсации на национализированное имущество[659].

Для ускорения выплаты компенсации мексиканское правительство предлагало немедленно провести оценку стоимости национализированной собственности нефтяных компаний.

Помимо негативных условий, Карденас сформулировал и позитивные:

– немедленная оценка стоимости имущества и начало выплаты компенсации;

– заключение долгосрочных контрактов между правительством Мексики и бывшими владельцами об участии последних в эксплуатации промыслов (при этом экономические вопросы оставались в руках мексиканцев, а компаниям отводилась роль технических экспертов);

– гарантии для новых инвестиций с целью увеличения дебета добычи и строительства объектов инфраструктуры (например, нефтепроводов и нефтеперерабатывающих заводов).

Как легко установить, Карденас был готов к компромиссу.

Но компании имели совсем другие представления о решении проблемы. Они требовали, чтобы мексиканское правительство передало им назад нефтепромыслы в управление на очень длительный срок (например, 50 лет). При этом ключевые с экономической точки зрения параметры операционной деятельности на этот срок (цены, зарплата рабочих и налогообложение) должны быть зафиксированы на все время действия договора. Абсолютно неприемлемым для Мексики было и требование компаний, чтобы договор о длительном управлении Мексика подписала не с ними самими, а с правительством США.

Госдепартамент формально не вмешивался в переговоры Ричберга, но заместитель госсекретаря Уэллес «рекомендовал» послу Мексики в Вашингтоне принять предложение компаний. Если Мексика будет сопротивляться, то правительству США придется все же встать на защиту своих граждан. В беседе с послом 2 августа 1939 года Уэллес даже пригрозил, что при затягивании переговоров Конгресс США может отменить закон о закупках мексиканского серебра.

Однако в 1939 году официальному Вашингтону приходилось быть осторожным – в мире явно пахло мировой войной, и в этих условиях позиция Мексики становилась для американцев очень важной. Излишнее давление могло толкнуть Мексику в объятия Германии, Италии и Японии.

Еще в апреле 1938 года госдепартамент провел специальное исследование и пришел к выводу, что Мексика может обеспечить большую часть японского импорта сырой нефти[660] (пока Япония импортировала почти всю нефть у британских и американских компаний и стремилась преодолеть эту зависимость). Япония была готова закупать мексиканскую нефть, но для этого требовалось создать погрузочные мощности на тихоокеанском побережье Мексики (порт Салина-Крус), и в июне 1939 года Мексика этим активно занималась.

В апреле 1939 года Мексика заключила крупную бартерную сделку с Италией. Итальянцы поставили в Мексику 3 600 000 килограммов искусственного шелка (заняв тем самым 77 % соответствующей сферы мексиканского рынка) и получили в обмен нефть. Это раззадорило японцев, которые были конкурентами Италии на мировом рынке искусственного шелка. Токио предложил купить у Мексики по 50 тысяч тонн сырой и тяжелой нефти (мазут) в обмен на искусственный шелк из Японии. Переговоры Карденаса с Ричбергом заставили японцев занять более активную позицию. После начала в сентябре 1939 года Второй мировой войны в Европе японцы через подставную мексиканскую компанию получили лицензию на разведочное бурение в районе Веракруса. Военный атташе посольства США сообщал, что японцы приобрели две лицензии и еще шесть находятся в процессе рассмотрения[661].

По бартерным соглашениям с Германией Мексика продала ей нефти на 8 миллионов долларов[662]. Германия потребляла в 1938 году 44 миллиона баррелей нефти (США – 1 миллиард, СССР – 183 миллиона, Великобритания – 76 миллионов). Из них 60 % приходилось импортировать из-за пределов подвластной нацистам Европы (из союзной Румынии Германия получала всего 2,8 миллиона баррелей). К моменту начала войны импорт нефти Германией из-за океана еще более вырос и достиг 33 миллионов баррелей.

Дневная добыча нефти в самой Германии и на оккупированных ей территориях в 1940 году распределялась следующим образом:

Австрия – 10 тысяч баррелей

Румыния – 172,9 тысячи баррелей

Дания – 12,2 тысячи баррелей

Франция – 151 тысяча баррелей

Италия – 57 тысяч баррелей

Норвегия – 1200 баррелей[663]

Эта добыча могла удовлетворить обычную потребность Германии в нефтепродуктах и обеспечить войну только на одном фронте. Сюда надо добавить и синтетический бензин, который немцы делали из угля (более 129 тысяч баррелей в сутки в 1943 году).

В 1939 году немцы смогли накопить достаточный для блицкрига стратегический нефтяной резерв в 15 миллионов баррелей[664], но для затяжной войны такого количества было недостаточно.

Для Германии импорт нефти из Мексики был настолько важен, что страну с визитом посетил брат Яльмара Шахта – президента Рейхсбанка, «финансового гуру» Гитлера, отвечавшего за экономическую подготовку Германии к войне.

8 декабря 1938 года было объявлено о крупной бартерной сделке между Мексикой и Германией на 17 миллионов долларов. США попытались заставить Мексику отказаться от нее, но безуспешно. С 1 по 16 января 1939 года из Тампико в Германии отправилось 7 танкеров, которые перевезли 722 687 баррелей нефти[665]. Помимо этого немцы закупили мексиканскую нефть через одну небольшую техасскую компанию. Немцы частично платили в долларах (в июле – августе 1939 года – до 50 % закупок), хотя из-за бойкота мексиканской нефти английскими и американскими компаниями Мексике приходилось продавать свою нефть Германии дешево.

Всего в 1937 году Германия закупила 2 441 498 баррелей мексиканской нефти, в 1938 году – 2 097 044, а в 1939-м – 1 498 383 (с 3 сентября 1939 года британский флот осуществлял тотальную морскую блокаду Германии, и ее морская торговля фактически прекратилась). Помимо нефти Германия импортировала из Мексики и бензин: 11,9 миллиона тонн в 1937 году и 40,4 миллиона в 1938-м[666].

Италия в 1939 году (в начале мировой войны) вывозила из Мексики 407 тысяч баррелей ежемесячно. Итальянцы обещали в счет нефти продать Мексике несколько танкеров, но начавшаяся война помешала реализации этого проекта. Всего в 1937 году Италия закупила 187 240 баррелей мексиканской нефти, а в 1939 году – уже 3 315 107 баррелей[667]. Еще почти столько же (3 212 820 баррелей) Италия купила за первые полгода 1940-го, когда она еще не участвовала во Второй мировой войне. В 1939 году на Италию пришлось 25 % мексиканского экспорта нефти.

В американской прессе стали появляться инспирированные нефтяными компаниями материалы о том, что Карденас после национализации нефтяной промышленности стал пособником агрессивных государств. Однако, как уже отмечалось, Карденас был вынужден продавать нефть Германии, Италии и Японии лишь потому, что американские и английские нефтяные компании после национализации организовали бойкот мексиканской нефти на мировом рынке. К тому же итальянцы покупали столько же нефти у «Стандард Ойл» и «Шелл», бойкотировавших мексиканскую нефть, сколько у Мексики.

В августе 1939 года Мексика выступила с актуализированными компромиссными предложениями на переговорах с Ричбергом. По новому плану предполагалось создать смешанную компанию, в которой приняли бы участие и нефтяные фирмы. Но в совете директоров большинство должно было все равно принадлежать мексиканцам. Тем не менее американским компаниям передавалось право экспорта за границу, что было бесспорно выгодно для США и по политическим соображениям – теперь именно Вашингтон мог бы контролировать направления экспорта мексиканского «черного золота».

Предложение Карденаса было компромиссом еще и потому, что оно шло против мнения профсоюза нефтяников, который еще в мае 1939 года категорически высказался против любого участия бывших иностранных собственников в управлении нефтяной промышленностью.

Однако и это предложение не устроило Ричберга – он настаивал на том, чтобы участие мексиканского государства из проекта было исключено, так как это-де сковывает частную инициативу.

10 августа 1939 года представитель «Стандард Ойл» Фариш обвинил мексиканское правительство в нежелании вести конструктивные переговоры. Одновременно американские газеты опубликовали текст компромиссных предложений Карденаса, хотя стороны договаривались о конфиденциальности переговоров. В этих условиях посол Мексики в США Нахера объявил о прекращении переговоров, а мексиканская пресса дезавуировала компромиссные предложения, подчеркнув, что они являются вымыслом. Лидер Партии мексиканской революции Эриберто Хара также опроверг все сообщения о том, что Карденас пошел на уступки компаниям.

Таким образом, Карденас убедился, что его готовность к компромиссу была использована американцами для дискредитации главы мексиканского государства. Для Карденаса это было абсолютно неприемлемо, учитывая разворачивающуюся в Мексике кампанию подготовки президентских выборов 1940 года. Госдепартамент опять попытался откреститься от возникшего скандала. Заместитель госсекретаря Уэллес утверждал, что дипломатическое ведомство США было не в курсе переговоров, но лукавил: 2 августа 1939 года он сам подробно обсуждал с Нахерой новые мексиканские компромиссные предложения[668].

После «слива» конфиденциальной информации касательно переговоров в прессу и последовавшего за этим прекращения самих переговоров госдепартамент устами Уэллеса пригрозил 12 августа 1939 года принятием конкретных мер против Мексики. Не вызывает сомнения, что угрозы прозвучали после того, как Уэллес получил письмо президента «Стандард Ойл оф Нью-Джерси» Фариша от 10 августа, в котором тот прямо требовал восстановления контроля нефтяных компаний над своей бывшей собственностью.

Однако бескомпромиссность нефтяных компаний в августе 1939 года сыграла с ними такую же дурную шутку, как и в марте 1938 года, – начавшаяся 1 сентября 1939 года Вторая мировая война лишила США возможности силового давления на Мексику.

Но введение Англией морской блокады против Германии в сентябре 1939 года резко увеличило экономическую зависимость Мексики от США, поскольку торговля с Европой фактически прекратилась. Если в августе 1939 года Мексика экспортировала 2 миллиона баррелей нефти, то в сентябре – только 1,067 миллиона баррелей. Во многом это объяснялось прекращением поставок в Германию, которая в 1939 году в среднем ежемесячно закупала 793 тысячи баррелей мексиканской нефти. Сократили закупку нефти итальянцы (хотя Италия до июня 1940 года формально не участвовала во Второй мировой войне) – с 407 тысяч баррелей ежемесячно в январе – августе 1939-го до 266 тысяч баррелей того же года. Скандинавские страны вообще прекратили импорт мексиканской нефти.

Зато увеличили закупку мексиканской нефти американцы: с 392 тысяч баррелей ежемесячно в первые 8 месяцев 1939 года до 640 тысяч баррелей в сентябре 1939 года.

Карденас пытался всеми силами избежать роста зависимости мексиканской экономики от США или хотя бы ослабить ее. Еще в январе 1938 года Мексика резко (до 100–200 %) повысила тарифы на импортируемые из США товары. В июле 1939 года Мексика ввела новый налог в 12 % на экспорт минерального сырья, который шел почти полностью в США. Если в 1937 году объем торговли Мексики с США составлял 245,1 миллиона долларов, то в 1938 году – 187,9 миллиона[669]. Национализация нефтяной промышленности и последовавший за ней бойкот, организованный английскими и американскими компаниями, привел к резкому сокращению экспорта мексиканской нефти в США: с 3,5 миллиона баррелей в 1937 году до 2,5 миллиона – в 1938-м.

Карденасу удалось почти невозможное: несмотря на бойкот, объем внешней торговли Мексики в 1939 году не только не упал, а вырос по сравнению с 1938-м: экспорт в 1938 году равнялся 838 миллионов песо, а в 1939 году – 914 миллионов, импорт соответственно – 494 и 629 миллионов[670]. Даже с учетом девальвации мексиканской валюты по отношению к доллару США это было хорошим результатом.

Правда, с экспортом нефти из-за бойкота все было не так радужно: если принять экспорт нефти 1929–1933 годов за 100 % (по физическому объему), то в 1938 году экспорт нефти составил 72,9 %, а в 1939 году – 77,08 %. Если в 1937 году экспорт нефти и нефтепродуктов составил 152 миллиона песо, то в 1938 году – 79,4 миллиона, а в 1939-м – 82,6 миллиона песо. Но при этом следует учитывать, что до марта 1938 года львиная доля экспортной выручки оседала в кассах иностранных нефтяных компаний, а теперь все доходы принадлежали правительству Мексики.

Вторая мировая война не могла не привести к росту зависимости Мексики от торговли с США. Если в 1938 году доля США в экспорте Мексики составляла 67 %, то в 1939 году – уже 74 %, причем рост торговли пришелся именно на военные месяцы, начиная с сентября 1939 года.

В этих условиях Карденасу пришлось резко сократить темп проведения социально-экономических реформ. Президент Мексики понимал, что теперь возможные экономические санкции США способны привести к коллапсу всего мексиканского народного хозяйства.

Чтобы остановить инфляцию – из-за войны и таможенной политики самой Мексики импортные товары резко выросли в цене, – Карденас через Федеральную комиссию по урегулированию трудовых споров фактически запретил в 1940–1941 годах повышение минимальной заработной платы. Естественно, эта мера вызвала недовольство профсоюзов.

В начале 1940 года профсоюз электриков попытался добиться от американских компаний повышения зарплаты, но правительственный департамент труда, по сути, сорвал забастовку, заставив рабочих продолжить затянувшиеся переговоры с хозяевами. Правительство поддерживала КТМ, которая еще в 1939 году потребовала от своих профцентров предварительно согласовывать все забастовки в важных отраслях с властями. 1 июня 1940 года электрики опять попытались объявить стачку. Но именно в этот день КТМ достигла с хозяевами соглашения, по которому создавалась смешанная комиссия для проверки финансового состояния энергетических компаний, утверждавших, что они не могут по соображениям рентабельности пойти на повышение заработной платы.

Несмотря на сдержанность рабочих в борьбе за свои права, рост цен не прекратился. Правительству и ПМР пришлось выступить с осуждением без ответственных действий национальной буржуазии, беззастенчиво использовавшей военное время для увеличения своих прибылей. Однако Конфедерация торговых и промышленных палат на своем съезде в конце 1939 года ответила на эту критику требованием упразднить государственный Коми тет по контролю над ценами на основные продовольственные товары[671].

Осенью 1940 года электрики все же провели забастовку в Монтеррее, и крупнейший город на два дня остался без электричества. Но общей картины в стране это не изменило: жизненный уровень рабочих из-за роста цен продолжал снижаться.

В 1939–1940 годах резко замедлились и темпы проведения аграрной реформы, во многом из-за вышеописанного давления США. В 1940 году среди крестьян было распределено 1 867 724 гектаров – в расчете на год это все равно больше, чем до прихода Карденаса к власти. Однако все получившие землю крестьяне подали свои петиции с просьбой о наделении еще в 1938 году. По оценке компартии, с конца 1939 года (то есть после начала Второй мировой войны) правительство Карденаса фактически свернуло аграрную реформу. Между тем в стране было еще около 2 миллионов безземельных батраков.

Такое положение дел объяснялось не только прессингом американцев, но и растущим сопротивлением против аграрных преобразований среди военной и бюрократической верхушки самой Мексики. Генералы и высшие чиновники понимали, что Карденас скоро уйдет, и призывали президента «консолидировать» свои достижения, чтобы дать возможность новому президенту «упорядочить» положение в экономике после столь радикальных преобразований.

К тому же начала сказываться нехватка средств. Банк эхидального кредита с 1940 года перешел к финансированию кооперативов на чисто коммерческой основе – при этом многие кооперативы вообще лишились кредитной поддержки, так как не могли гарантировать быстрый возврат средств. Кооператоры требовали снижения процентной ставки по кредитам. А банк был вынужден их повышать, чтобы угнаться за инфляцией. Карденас субсидировать процентные ставки отказался – у правительства не было свободных средств, а дефицитное финансирование, по мнению президента, теперь могло привести только к дальнейшему росту цен.

Прогноз коммунистов относительно того, что зависимость судьбы реформ от одного человека не приведет к добру, начинал сбываться.

Карденас в конце 1939 года фактически остановился в своих реформах на полпути – без продолжения национализации ведущих отраслей промышленности нельзя было создать единый госсектор, через который можно было бы планировать экономическое развитие, в том числе и ценовую политику[672]. Без национализации кооперативы, железные дороги и нефтяная промышленность, принадлежа государству, все равно работали по рыночным принципам – то есть ориентировались на максимизацию прибыли, а не на решение стоявших перед страной задач развития. Ценовое планирование в рамках Комитета по регулированию цен было эмбриональным и никогда не затрагивало существенную часть рынка продуктов питания.

Карденас не смог решиться на полный разрыв с частной стихией. Теперь все зависело от того, кто станет его преемником. А это, в свою очередь, фактически решала Партия мексиканской революции. Было понятно, что любой ее кандидат в тех условиях почти автоматически станет президентом страны.

В сентябре – октябре 1938 года Ломбардо Толедано попытался представить самого себя одним из возможных кандидатов на пост президента. В сентябре 1938 года лидер КТМ председательствовал на учредительном съезде Центра трудящихся Латинской Америки. Теперь он становился политиком международного масштаба и предполагал, что от этого выиграет и международный престиж Мексики. Под нажимом Толедано съезд одобрил предложение о том, что профсоюзы должны быть верным партнером государства.

Однако такие верноподданнические действия Толедано не принесли ему благословения Карденаса на выдвижение собственной кандидатуры. Против Толедано решительно были настроены Конгресс и «военный сектор» ПМР, и Карденас встал на сторону военных и депутатов. В октябре 1938 года Департамент труда передал Ломбардо Толедано послание Карденаса, в котором президент расценивал готовящиеся КТМ забастовки в сфере услуг (особенно электроснабжения) как незаконные. Правительство сорвало забастовку в Лагуне. Это был прямой удар по престижу Ломбардо Толедано.

Со всей очевидностью выяснилось, что никакой мало-мальски серьезной роли рабочим в «Народном фронте» (то есть в ПМР по Ломбардо Толедано) не отводилось.

Толедано пытался переломить ситуацию, и в ноябре 1938 года в Монтеррее прошла демонстрация КТМ, на которой было заявлено, что профцентр не потерпит в качестве кандидата в президенты от КТМ никакого представителя правых или центристских сил. Однако такие заявления вызвали протест других профсоюзных организаций, например ВКТ, которая угрожала разрывом отношений с ПМР. Состоялась 30-тысячная рабочая манифестация против диктаторских замашек КТМ, и ее лидер в штате Нуэво-Леон Родригес бежал из Монтеррея.

После этого на заседании IX сессии Национального совета КТМ в ноябре 1938 года было заявлено, что в духе борьбы с «личными амбициями» ни один из членов национального руководства конфедерации не будет выдвигать свою кандидатуру на пост президента[673].

Таким образом, всем в Мексике стало ясно, что выдвижение кандидатуры нового президента от ПМР будет происходить без участия рабочих организаций.

В январе 1939 года состоялся VII съезд мексиканской компартии. До этого коммунисты почти всегда выходили на президентские выборы с собственной кандидатурой. Теперь все ждали, бросят ли коммунисты вызов Карденасу. Однако генеральный секретарь КПМ Лаборде в телеграмме президенту от 13 января 1939 года подчеркнул, что партия всецело поддерживает главу государства в его борьбе против реакции и за выполнение программы мексиканской революции.

Тон съезду опять задал лидер компартии США Браудер, который заявил, что в условиях приближающейся мировой войны главной задачей коммунистов является борьба против фашизма, а не за социализм. Отсюда вытекала линия на полную поддержку правительства Карденаса как антифашистского. Мятеж Седильо, отметил Лаборде, продемонстрировал опасность фашистского переворота и в самой Мексике. Лаборде даже призвал США восстановить свои экономические позиции в Мексике, которые в последнее время захватывают страны фашистского блока.

Таким образом, все выступление Лаборде на съезде точно соответствовало указаниям Сталина мировому коммунистическому движению образца января – августа 1939 года: заключение союза с западными странами против Германии, Италии и Японии.

Также под влиянием позиции Москвы Лаборде отметил, что троцкизм превратился в «пятую колонну» фашизма и потребовал высылки Троцкого из Мексики.

Представляется, что объективно Троцкий в то время действительно играл на руку нацистам, яростно выступая против народных антифашистских фронтов во всем мире. Например, в работе «Агония капитализма и задачи IV Интернационала» (июнь 1938 года) он писал: «…соглашательская политика «народных фронтов» обрекает рабочий класс на бессилие и расчищает дорогу фашизму. «Народные фронты», с одной стороны, фашизм – с другой являются последними политическими ресурсами империализма в борьбе против пролетарской революции… Долой бонапартистскую шайку Каина-Сталина!»[674]

Что касается кандидата в президенты, то фактически съезд постановил поддержать того, кого выдвинет ПМР. Такое решение вызвало протесты многих делегатов, которые настаивали на выдвижении собственного кандидата, хотя бы для того, чтобы у партии была более сильная и самостоятельная позиция внутри ПМР. Однако мнение Лаборде и Браудера возобладало.

Еще с конца 1938 года многие генералы и губернаторы штатов стали предпринимать усилия, чтобы помешать Карденасу выдвинуть кандидатом в президенты генерала Мухику – радикального сторонника главы государства, при котором, без сомнения, реформы в Мексике приобрели бы по-настоящему глубинный характер. В конце 1938 года Карденас встретился с несколькими губернаторами штатов в Мичоакане и выразил поддержку Мухике[675].

Чтобы не допустить Мухику до президентского кресла, умеренно и консервативно настроенные круги ПМР стали активно продвигать кандидатуру бесцветного и осторожного министра обороны генерала Авилы Камачо[676]. Камачо при поддержке «военного сектора» ПМР выступал против создания рабочих батальонов, а во время мятежа Седильо отказался вооружить рабочих и крестьян для борьбы против путчистов. Брат министра обороны Максимино Камачо, командующий войсками в Веракрусе, придерживался еще более консервативных взглядов.

За спиной губернаторов – сторонников Авилы Камачо стоял бывший лидер НРП Портес Хиль, личный враг Мухики. Портес Хиль смог сколотить блок депутатов в поддержку Камачо и в обеих палатах мексиканского Конгресса. 16 ноября 1938 года 27 сенаторов на специальной встрече решили сконцентрировать усилия, чтобы не допустить выдвижения Мухики. За умеренного Авилу Камачо стояли «революционные латифундисты» – генералы и чиновники, получившие в ходе революции большие земельные угодья и не желавшие теперь с ними расставаться. Бескомпромиссный и неподкупный Мухика был для их благосостояния смертельной угрозой.

Все предпринимательские организации страны также стояли за Авилу Камачо. Генерала поддерживало также большинство СМИ.

У Мухики были некоторые сторонники в Конгрессе (например, сенатор Сото Рейес). Его поддерживали революционная интеллигенция и широкие массы. Но эти массы через КТМ были жестко включены в механизм правящей партии ПМР, а в этой партии реальная власть принадлежала профессиональным политикам (депутатам и губернаторам штатов) и военным. Однако среди правящей военно-бюрократической верхушки у Мухики, по сути, был только один соратник – сам президент.

В ноябре 1938 года еще казалось, что президент скажет свое решающее слово в пользу Мухики. Близко стоявший к Карденасу лидер ПМР Луис Родригес в своем выступлении 19 ноября 1938 года похвалил коммунистов («ударную бригаду трудящихся земли») и призвал не допустить выдвижения кандидатом в президенты правого консервативного политика[677]. Сам Карденас решительно высказался в том же месяце против «преждевременной» предвыборной кампании «некоторых официальных кругов», под которой он подразумевал именно активность консервативных кругов в поддержку Авилы Камачо.

Однако мнение президента было проигнорировано – при содействии губернаторов штатов тут и там возникали «спонтанные» комитеты в поддержку кандидатуры Авилы Камачо. Опасаясь остаться в меньшинстве и не успеть на отходящий поезд, несколько депутатов Конгресса от КТМ также примкнули к «большинству» депутатского корпуса. В конце 1938 года из 58 сенаторов 42 заявили о поддержке Авилы Камачо. Карденаса явно хотели поставить перед свершившимся фактом[678]. За Мухику открыто высказалось только 10 сенаторов, 6 пока еще не заняли четкой позиции.

Сторонники Мухики добились было создания комиссии по выработке правительственной программы на 1940–1946 годы, чтобы закрепить там продолжение реформ, но консервативные круги ПМР фактически свели деятельность этого органа на нет.

В декабре 1938 года под влиянием заявлений президента открытая агитация за Авилу Камачо поутихла, но организационная деятельность в его поддержку не прекращалась ни на минуту. Уже 6 января 1939 года было объявлено о создании комитета в поддержку «предварительной кандидатуры» Авилы Камачо. Причем в заявлении комитета подчеркивалось, что в его рядах нет коммунистических элементов[679]. 12 января 1939 года сторонники Мухики в Сенате осудили создание комитета как открытую оппозицию президенту, считавшему предвыборную агитацию преждевременной. Несмотря на свое меньшинство в Сенате и палате представителей, сторонники Мухики считали, что на их стороне президент, а также рабочий и крестьянский секторы ПРМ.

Поэтому 20 января 1939 года был создан центр в поддержку кандидатуры Мухики как выразителя «чисто левых» идеалов революции, сторонника коллективных форм ведения сельского хозяйства и человека, для которого общественное благо было выше любых частнокапиталистических интересов. Воззвание в поддержку Мухики подписали 12 сенаторов.

Фронты предвыборной гонки определились, и теперь решающее слово было за президентом. Однако президент молчал. Сторонники Мухики стали подозревать, что глава государства предал своего самого близкого соратника и наставника. Карденас же полагал, что поддержка кандидатуры Мухики равнозначна расколу ПРМ, так как губернаторы, депутаты и военный сектор партии уже высказались в пользу Авилы Камачо. На сторону последнего склонялись и вожди крестьянской конфедерации.

Позднее Карденас также говорил, что против Мухики и в пользу Авилы Камачо его заставила высказаться международная обстановка (то есть давление США).

КТМ хранила молчание, но было понятно, что Ломбардо Толедано поддержит любого кандидата, если тот, в свою очередь, поможет ему сохранить контроль над КТМ. Основными врагами Толедано оставались коммунисты, авторитет которых все время рос. В этих условиях кандидатура консерватора и антикоммуниста Авилы Камачо была для Ломбардо Толедано предпочтительной. 8 февраля 1939 года руководство КТМ направило в местные организации циркуляр с информацией о подготовке пленума Национального совета КТМ, на котором должна была быть поддержана кандидатуры Авилы Камачо. 22 февраля 1939 года Национальный совет, который контролировала группа Ломбардо Толедано, провозгласил кандидатом от ПРМ Авилу Камачо. Мухику «марксист» Ломбардо Толедано окрестил «левым экстремистом».

Поддержку Авилы Камачо Толедано аргументировал таким образом: если будет выдвинут Мухика, то в стране произойдет военный мятеж правых сил, а это нежелательно. Авила Камачо как министр обороны сможет консолидировать армию, и путча не будет[680]. Кроме того, как и Карденас, Ломбардо Толедано призвал поддержать кандидатуру Авилы Камачо во имя сохранения единства революционных сил.

Летом 1939 года на сессии генерального совета ПМР военные и депутаты угрожали расколом партии, если будет выдвинута кандидатура Мухики. В этих условиях 14 июля 1939 года сам Мухика выступил с обращением к мексиканскому народу, в котором объявил, что снимает свою кандидатуру[681]. Таким образом, правые победили, шантажируя Карденаса мифическим единством не менее мифической «революционной семьи».

Тактика единого фронта сыграла дурную шутку и с компартией – во имя того же единства коммунисты поддержали кандидатуру антикоммуниста Авилы Камачо. Получалось, что союз КПМ и ПМР был союзом всадника и лошади, причем коммунистам отводилась роль последней. Толедано мог тешить свое непомерное самолюбие по крайней мере тем, что его привлекли к формальному процессу выдвижения кандидатуры Авилы Камачо. Коммунистов же об этом вообще никто не спрашивал.

Правда, генеральный секретарь КПМ Лаборде на пленуме ЦК КПМ в сентябре 1939 года не мог не отметить, что среди сторонников Авилы Камачо активизируются реакционные силы. Но и этот пленум закончился выдвижением лозунга «Единство – любой ценой».

Следует отметить, что на такую позицию КПМ влияла международная обстановка. Для коммунистов Мексики сильным ударом была советско-финская война, которую и Карденас, и все мексиканские СМИ осудили как агрессию СССР. Это снижало авторитет коммунистов в период предвыборной борьбы.

К тому же во время Второй мировой войны в Мексике усилились тенденции к прекращению внутренней политической борьбы и радикальных реформ во имя сохранения добрых отношений с США – основным союзником Мексики в возможном противостоянии с державами «оси». Сторонники Авилы Камачо утверждали, что любая другая кандидатура, особенно Мухики, вызовет резкое неприятие США, а в условиях войны это может быть опасно.

В этом смысле показательно выступление Карденаса в Чильпансинго (штат Герреро) 20 февраля 1940 года, в котором он как бы подводил итоги своей деятельности. Уходящий президент защищал свои реформы, доказывая, что никакой дезорганизации в экономику они не внесли, носили умеренный характер и не угрожали частной собственности. Много времени Карденас посвятил уверениям в том, что его правительство никогда не было коммунистическим: «Таким образом, в Мексике не существует коммунистического правительства. Наша конституция носит демократический и либеральный характер с некоторыми умеренными чертами социализма в тех своих частях, которые регулируют земельную собственность, а также в отношениях между трудом и капиталом»[682].

Такая оборонительная линия лучше всего отражает господствовавшие тогда среди политической элиты Мексики настроения.

Шестилетний план для нового президента, который разрабатывала ПМР, был довольно радикальным по фразеологии (декларировалось продолжение реформ в интересах рабочих и крестьян), но крайне расплывчатым в сфере конкретных программных требований. Упор делался на «гармонизацию» отношений между трудом и капиталом. Классовая борьба нехотя признавалась, но целью провозглашалось ее смягчение.

Сам Авила Камачо в своих выступлениях не переставал делать реверансы в сторону США. 22 февраля 1940 года в интервью он заявил: «Я надеюсь убедить Соединенные Штаты и другие страны вкладывать в Мексику свои капиталы. Этим капиталовложениям будут даны всемерные гарантии»[683].

Отечественных предпринимателей кандидат ПМР уверял, что обеспечит гармонию между трудом и капиталом. Профсоюзы Авила Камачо призвал отказаться от любых политических требований и прекратить поощрять «боевой дух» трудящихся города и деревни. Теперь, мол, другое время: «Чрезвычайно важно осознать тот факт, что путем установления полного взаимопонимания между трудом и капиталом нам удастся создать такое отечество, которое зиждило бы свое благосостояние на прочных экономических основах»[684].

Только в октябре 1939 года Авила Камачо посетил деловую столицу Мексики Монтеррей четыре раза, чтобы заручиться поддержкой бизнес-элиты Мексики. В его честь предприниматели дали роскошный ужин в одном из лучших ресторанов города[685]. Интересно, что даже с точки зрения американцев предприниматели Монтеррея были слишком реакционными – в США их подозревали в симпатиях к нацизму.

Карденас выставил Авиле Камачо, которого считал своим другом, ряд условий: законодательство 1934–1940 годов не должно изменяться, новый президент должен избегать публичной критики своего предшественника, брат Авилы Камачо Максимино не должен становиться членом кабинета министров, позиции КТМ и Ломбардо Толедано в структуре власти не должны ущемляться.

По сообщениям одного британского дипломата, Авила Камачо передал эти условия в госдепартамент с целью получить согласие Вашингтона. Оно было дано, но при условии, что президент Авила Камачо в случае необходимости предоставит США военные базы на территории Мексики[686].

«Добро» Вашингтона обеспечивало спокойное избрание Авилы Камачо, и брат будущего президента уже организовал строительную компанию в предвкушении будущих подрядов.

На выборах 1940 года решила выступить объединенным фронтом и мексиканская реакция, для которой и Авила Камачо был слишком радикальным революционером. Лидером правого блока стал самый богатый генерал мексиканской армии Хуан Эндрю Альмасан. Этот человек был гораздо более интересной и необычной фигурой, чем бывший бухгалтер Авила Камачо.

Альмасан родился в 1891 году в штате Герреро. Его отец был фермером, а мать, по словам самого Альмасана, – потомком последнего императора ацтеков Монтесумы. В 1907 году, будучи студентом медицины, Альмасан примкнул к оппозиции против диктатора Порфирио Диаса. В 1910 году он последовал за Мадеро в эмиграцию в США и был в апреле 1911 года послан им в Морелос, где убедил Эмилиано Сапату сражаться на стороне вождя революции. Когда Сапата перешел в оппозицию к Мадеро, Альмасан остался с крестьянским лидером. После переворота Уэрты в феврале 1913 года диктатор предложил Сапате мир, но получил отказ. Однако Альмасан согласился на предложение президента-диктатора и стал под его знамена. Вместе с Паскуалем Ороско он сражался против Вильи. После разгрома Уэрты Альмасан опять перешел под командование Сапаты. В декабре 1914 года он сыграл большую роль в захвате города Пуэбла – самом крупном успехе Освободительной армии Юга. С 1916 года Альмасан со своим отрядом примкнул к движению Феликса Диаса, так как полагал, что Сапата не проявляет достаточной активности в борьбе против Каррансы. Тем не менее вплоть до 1920 года Альмасан сражался против режима Каррансы в штатах Пуэбла, Оахака и Герреро как независимый командир, взаимодействуя как с Сапатой, так и с Диасом.

Поддержав мятеж Обрегона против Каррансы в 1920 году, Альмасан легализовался, официально стал генералом мексиканской армии и занялся бизнесом в качестве директора дорожностроительной компании. Полученные прибыли он инвестировал в недвижимость, в том числе и в районе Монтеррея, с предпринимательской элитой которого быстро сошелся. Став министром коммуникаций в кабинете Ортиса Рубио, Альмасан обогатился еще больше, так как передавал подряды на строительство дорог (например, Панамериканской автострады) своей собственной компании. При Карденасе Альмасан приобрел долю и в серебряных рудниках (напомним, что именно в это время США стали закупать мексиканское серебро по завышенным ценам). К 1939 году Альмасан стал одним из самых богатых граждан Мексики.

Он был очень удобной президентской кандидатурой для всех тех, кто был против продолжения реформ Карденаса. С одной стороны, революционные заслуги Альмасана, сторонника Сапаты, были куда как более впечатляющими, чем у Авилы Камачо – Неизвестного Солдата. С другой стороны, огромное личное состояние Альмасана было залогом его будущей умеренной экономической политики.

Кандидат правых сил на выборах 1940 года генерал Альмасан

25 июля 1939 года Альмасан официально объявил о выдвижении своей кандидатуры на пост президента, предварительно уйдя с военной службы, как того требовало мексиканское законодательство.

Кандидатуру Альмасана поддержали все предпринимательские организации и католическая церковь. В его поддержку выступила и основанная в 1939 году другом Васконселоса и бывшим юрисконсультом советского полпредства в Мексике Гомесом Морином небольшая Партия национального действия (ПНД, которая придет к власти в 2000 году и прервет тем самым монопольное правление созданной в 1929 году НРП). ПНД стал своего рода идеологической платформой Альмасана. В его поддержку выступили также КРОМ и все бывшие видные кальисты. Формально партией Альмасана была основанная специально под выборы Революционная партия национального объединения. Оргкомитет этой партии возглавили сторонник Эскобара и несостоявшийся кандидат в президенты на выборах 1929 года Хильберто Валенсуэла. В комитет вошли также Моронес, кальист Мельчор Ортега и бывший лидер аграристской партии Сото-и-Гама. В партию вошли и некоторые бывшие члены ПМР, недовольные абсолютно бесцветной и навязанной сверху кандидатурой Авилы Камачо.

Массовой базой контрреволюционного движения стал Национальный союз синаркистов (само слово «синаркизм» являлось противоположностью «анархизму»), который объединял в основном бывших «кристерос», помещиков и другие элементы, находившиеся под сильным влиянием церкви. Политическая философия синаркизма рассматривала общество как единое целое, а классовую борьбу и проповедовавших ее коммунистов – как разрушителей этого органического единства, то есть анархистов. Правительство, по замыслу синаркистов, должно было быть корпоративистским (по образцу Германии и Италии) и обеспечивать гармонию всех слоев общества, не нарушая социальной иерархии.

60 % членов союза синаркистов в первые годы существования организации (1937-1938-й) были сконцентрированы на территории бывшего восстания «кристерос»[687] – в штатах Мичоакан, Керетаро и Гуанахуато. В союзе, прообразом которого была испанская фаланга, поддерживалась строгая дисциплина. Члены синаркистского союза проходили военно-спортивную подготовку и подчинялись «генеральному штабу». Неудивительно, что с синаркистами сразу установил контакт лидер «дорадос» Родригес.

Национальный союз синаркистов возник в мае 1937 года на базе «антикоммунистического центра» в Гуанахуато, который возглавлял немец, нацист Хельмут Оскар Шрейтер (преподаватель местного университета). Первым лидером союза стал Хосе Антонио Уркиса, убитый в апреле 1938 года[688].

В рядах синаркистов в 40-е годы состояли несколько сотен тысяч человек, в основном крестьян, не получивших никакой выгоды от аграрной реформы. Союз синаркистов заявлял в программных заявлениях (например, манифесте от 12 июня 1937 года), что он был создан «настоящими патриотами» в качестве реакции крестьян на «ошибки мексиканской революции». Аграрная реформа, утверждал союз, привела к перераспределению земель, но не повысила уровень жизни большинства крестьян, страдающих от сильной дороговизны. А так называемые революционные политики обогатились на реформе, заменив помещиков старого образца.

Синаркисты умело агитировали против «эхидос», которые якобы являются для государства инструментом экономического закабаления крестьян. Такая пропаганда имела под собой некоторую почву, если учесть активное вмешательство Банка эхидального кредита в повседневную жизнь многих кооперативов. Союз синаркистов провозглашал: «Крестьянин, земля должна быть твоей!.. Да, только твоей! Как женщина, земля должна быть твоей, а не политика, не касика. Только твоей. Ведь за это ты сражался. За это ты борешься, ибо ты хочешь, чтобы твои дети не страдали от нищеты, чтобы в твоем доме всегда был маис, огонь в очаге и всегда царил мир»[689].

К моменту начала предвыборной кампании движение синаркистов охватило практически всю республику. Если в декабре 1938 года синаркистов было не более 30 тысяч, то на момент президентских выборов летом 1940 года лидеры синаркистского союза утверждали, что в его рядах уже 360 тысяч человек[690].

Популярность синаркизму придавала и его борьба против «англосаксонского материализма» и за союз с «матерью-Испанией» (где к тому времени победил Франко).

Задачей синаркистов в предвыборной кампании Альмасана был захват избирательных участков и недопущение на них неугодных избирателей (такая же тактика применялась и ПРМ).

Предвыборная программа Альмасана, собственно, не слишком отличалась от заявлений Авилы Камачо. Альмасан тоже выступал против классовой борьбы и за социальную гармонию. «Рабочий лидер» Моронес у него, как всегда, отвечал за жанр политической провокации – он утверждал, что мексиканские коммунисты при содействии Коминтерна и испанских эмигрантов формируют вооруженные отряды для захвата власти[691]. Скоро якобы эти отряды заменят собой регулярную армию.

Крестьянам Альмасан и его идеолог по крестьянскому вопросу Сото-и-Гама обещали освобождение от «диктатуры эхидо» и поощрение мелкой частной собственности на селе.

Как и Авила Камачо, Альмасан выступал за привлечение в страну иностранного капитала. Возврата национализированной нефтяной промышленности он не требовал, но заявлял, что с политикой экспроприаций необходимо покончить. Правда, Альмасан обещал национализировать основные отрасли промышленности (например, электроэнергетику) и направить прибыль национализированных предприятий на социальные нужды.

В США внимательно следили за предвыборной кампанией в соседней Мексике. Как обычно, американцы попытались использовать ее для усиления давления на Мексику с целью добиться все же выплаты компенсации и за конфискацию земель в ходе аграрной реформы, и за национализированную нефтяную промышленность.

Рузвельт, по обыкновению, использовал в качестве тарана Конгресс США. В апреле 1940 года член палат представителей республиканец Хеннингс внес на рассмотрение проект резолюции с требованием провести расследование политики мексиканского правительства в отношении американских граждан. Уже в самом проекте давалась и будущая оценка расследования – утверждалось, что Мексика грубо нарушает международное право. Газета «Нью-Йорк Таймс» (обычно неплохо информированная) писала, что резолюцию Хеннингса поддерживает правительство США.[692]

Между тем 2 декабря 1939 года Верховный суд Мексики отклонил иск нефтяных компаний о возвращении им национализированного имущества. После этого правительство США прибегло к открытым экономическим санкциям, повысив 12 декабря пошлины на ввозимую из Мексики нефть[693].

Вашингтон стал продвигать идею о вынесении спора с Мексикой на суд международного арбитража. Против этой меры, сочтя ее излишней «мягкотелостью», поначалу выступила Великобритания, но англичан удалось быстро убедить. 11 января 1940 года заместитель госсекретаря США Уэллес предложил арбитраж министру финансов Мексики Суаресу. Однако Карденас в интервью иностранным корреспондентам в январе 1940 года решительно высказался против международного арбитража. Президент Мексики подтвердил, что его страна готова начать выплату компенсации за национализированное имущество и не видит необходимости подключать для этого международных посредников.

В январе 1940 года США передали Мексике список своих претензий в связи с конфискацией собственности американских граждан в ходе аграрной реформы. Но никаких документов, подтверждающих правильность этих данных, предъявлено не было. Не было в списке и самого главного – стоимости ущерба, компенсировать который рассчитывали американцы. Карденас, однако, выразил готовность обсуждать с американскими представителями каждую претензию[694].

Тогда Мексикой решила заняться и созданная еще в 1938 году так называемая комиссия Дайса (члена палаты представителей от Техаса) по расследованию «антиамериканской деятельности» в США. Родившийся в 1900 году Мартин Дайс-младший, самый молодой член палаты представителей на момент избрания (тогда ему было 29 лет), вел предвыборную кампанию под демагогическими лозунгами борьбы с «капиталистической тиранией»[695]. Дайсу покровительствовал техасец Джон Гарнер, вице-президент США и друг Альмасана. В Конгрессе Дайс сделал себе имя как борец против иммиграции, призывавший выслать из страны всех мексиканцев.

Комиссия Дайса была первой ласточкой маккартизма и пыталась обнаружить в Соединенных Штатах коммунистический заговор. В апреле 1940 года Дайс нашел этот самый заговор в Мексике, где «царят анархия» и неуважение к частной собственности. Американцы довели себя антикоммунистической истерией до такого состояния, что весной 1940 года сосредоточили на границе с Мексикой до 150 тысяч солдат и офицеров армии США.

В мае 1940 года с разоблачением выводов Дайса пришлось выступить Карденасу. Президент отметил, что кампанию диффамации насчет мнимого «коммунистического заговора» разжигают враги Мексики за границей.

Американцы пытались использовать предвыборную кампанию в Мексике, чтобы побудить Карденаса занять более определенную позицию по отношению ко Второй Мировой войне (Мексика объявила о своем нейтралитете 4 сентября 1939 года).

24 мая 1940 года Уэллес сообщил послу Мексики в Вашингтоне Нахере, что «агенты Оси» попытаются использовать в своих целях мексиканские выборы. Нахера правильно понял это «дружеское предостережение» как давление и ответил, что все «агенты Оси» в Мексике под контролем и от них ничего не зависит. Чтобы успокоить американцев, Нахера передал слова Карденаса, что в случае агрессии против американского континента и вступления США в войну Мексика без колебаний встанет на сторону Вашингтона[696]. Вооруженные силы США смогут использовать для морских операций территорию Мексики. Карденас лишь просил, чтобы переговоры о возможном военном сотрудничестве проходили в тайне, иначе мексиканское общественное мнение будет взбудоражено, и этим воспользуется оппозиция.

Между тем враги Мексики действительно не дремали, но это были отнюдь не немцы. Альмасан понимал, что шансов на победу на выборах не имеет, и уже в начале 1940 года стал готовить военный мятеж. В феврале – марте 1940 года в Торреоне проходили встречи сторонников Альмасана (например, генерала Кирога) с представителями нефтяных компаний и комиссии Дайса Джоном Андерсоном и Уильямом Стоуном. Американцы обещали Альмасану материальную помощь. Была налажена контрабанда оружия из США через город Салтильо. Моронес пытался мобилизовать в поддержку Альмасана американский профцентр АФТ, для чего еще летом 1939 года посетил США.

Кальес в США также пытался мобилизовать финансовые средства в поддержку Альмасана.

На руку Альмасану была и общая политическая ситуация в стране. В октябре 1939 года, воспользовавшись в качестве предлога освобождением Красной Армией Западной Белоруссии и Западной Украины, некоторые члены «народного сектора» ПМР внесли в Конгресс проект резолюции о роспуске мексиканской компартии. Однако большинство депутатов резолюцию не поддержали.

Пытались сторонники Альмасана добиться и запрета на въезд в Мексику эмигрантов-республиканцев (якобы коммунистических агентов, специально направленных Москвой для дестабилизации Мексики). Характерно, что с такими же утверждениями в «Послании к мексиканской нации» в мае 1940 года выступили испанские фалангисты.

Однако Карденас занял принципиальную позицию, и Мексика приняла у себя несколько тысяч республиканцев.

Таким образом, политическая атмосфера в Мексике к моменту президентских выборов 7 июля 1940 года была накалена до предела: Альмасан был, пожалуй, самым сильным и опасным кандидатом на пост президента от оппозиции со времен победы мексиканской революции. Как обычно, выборы сопровождались уличными столкновениями и человеческими жертвами. Только в Мехико в день выборов были убиты около 30 человек и 300 получили ранения различной тяжести[697]. Однако административный ресурс ПМР и губернаторов штатов сделал свое дело.

ФБР США сообщало в своем анализе возможной нестабильности в Мексике в связи с выборами, что Авила Камачо победит «независимо от результатов голосования», так как все члены избирательных комиссий на 100 % состоят из его сторонников[698]. Перспективу мятежа Альмасана после выборов ФБР расценивало как маловероятную, потому что генерал не станет рисковать своим налаженным строительным, банковским и нефтяным бизнесом. Тем более что этот бизнес зависит от государственных подрядов.

ФБР видело главную угрозу стабильности Мексики в Карденасе. Брат Авилы Камачо (губернатор Веракруса) сообщил, что президент может использовать беспорядки для аннулирования выборов и объявления в стране чрезвычайного положения на два года. В этот период Карденас будет править, опираясь на рабочие батальоны КТМ. Поэтому, говорил брат Авилы Камачо, кандидат в президенты от ПМР пытается договориться с Ломбардо Толедано, чтобы побудить его отвернуться от Карденаса.

7 июля 1940 года победа Авилы Камачо выглядела бесспорной – за него, по официальным данным, проголосовали 2 476 641 избирателей. Альмасан получил на выборах 151 101 голос (5,72 %).

Многолетняя революция закончилась. Мексика вступала в новый период своей истории.