I

Основывая колонии в отдельных пунктах Пиренейского полуострова, финикияне натолкнулись на длительное и активное сопротивление со стороны Тартесса. Это сопротивление легко объяснить: создание финикийских колоний ставило под угрозу положение Тартесса как крупнейшего обладателя месторождений драгоценных металлов. Не подлежит сомнению, что постепенно ушли в прошлое времена, когда коренное население Пиренейского полуострова не умело использовать драгоценный металл и не знало ему цены. Большую роль в этом сыграла финикийская торговля. Вряд ли Тартесс был склонен без борьбы уступить финикиянам свое положение монополиста в Западном Средиземноморье. Источники не дают никаких оснований для того, чтобы вслед за А. В. Мишулиным постулировать какие-то договорные отношения между Гадесом и Тартессом[213]. Многократные попытки обосноваться в районе Гадеса, основание Ликса не на европейском, а на африканском побережье Гибралтарского пролива свидетельствуют, по всей видимости, о том, что тартесситы оказывали колонистам-финикиянам упорное и на первых порах небезуспешное сопротивление.

Основание Гадеса было серьезным успехом финикиян и одновременно серьезным поражением тартесситов в борьбе за рынки. После возникновения этой колонии борьба неизбежно должна была принять значительно более острый характер, чем прежде. К сожалению, источники не дают возможности восстановить цельную картину тартесско-финикийских отношений в Х-VIII вв., но даже некоторые отрывочные сведения, дошедшие до нас, чрезвычайно показательны. В частности, у Макробия сохранилось известие (Sat., I, 20, 12) о нападении тартесситов на Гадес. Он пишет: «Когда Ферон, царь Ближней Испании (rex Hispaniae citerioris), охваченный яростью, вел борьбу морскими силами с целью захвата храма Геркулеса, гадитане выступили навстречу, плывя на длинных судах, и, когда произошло сражение, причем до тех пор битва велась без перевеса для одной из сторон, внезапно царские суда были обращены в бегство и в то же время, охваченные неожиданным огнем, сгорели. Очень немногие из врагов, которые остались в живых, говорили, что им явились львы, стоявшие на носах гадесских кораблей, и что их корабли были внезапно сожжены направленными на них лучами, такими, как их изображают вокруг головы солнца». Несомненно, что в данном случае мы имеем дело с поздней по происхождению версией предания; очень характерен такой анахронизм, как rex Hispaniae citerioris вместо ожидаемого rex Tartessis[214]. Несомненен также сказочный характер отдельных деталей легенды, сохранившейся у Макробия. Однако не подлежит сомнению и то обстоятельство, что в основе предания лежит воспоминание о реальных исторических событиях —о продолжительной, упорной и безрезультатной войне Тартесса с Гадесом, о морском походе тартесситов против Гадеса и о разгроме тартесского флота. Происхождение этого предания не вполне ясно. Быть может, то обстоятельство, что в тексте тартесситы названы «врагами» (hostes), свидетельствует о гадитанском происхождении предания; последнее подтверждается, возможно, и тем, что гадитане в легенде выступают как сторона, к которой явным образом благоволит божество.

На длительность борьбы между Тартессом и Гадесом указывает и Юстин (XLIV, 5, 2), отмечающий также, что Гадесу оказывали помощь карфагеняне. Следовательно, нет оснований, как это делает А. В. Мишулин, приписывать морскому сражению у Гадеса решающую роль в установлении финикийского господства на юге Пиренейского полуострова[215].

Видимо, между Гадесом и Тартессом происходила целая серия войн, ведущихся с переменным успехом, но не приводивших, однако, к полному уничтожению ни одного из противников. Сказанное не противоречит тому, что Тартесс, очевидно в результате наступления гадитан, оказался в чрезвычайно стесненном положении.

Выше мы говорили, что Исайя в своем пророчестве о Тире обращается к «дочери Таршиша»: «Переходи ('ibrl) на землю твою, как река, дочь Таршиша, нет препоны более» (XXIII, 10). В этом достаточно неясном тексте привлекают внимание следующие особенности. Глагол 'abar имеет основное значение «переходить»; таким образом, в тексте явно говорится не об освобождении от чужеземного господства, но о вторжении извне. Обращает на себя внимание и эпитет «как река» (kaye`or); слово ye`or применяется, как правило, к Нилу; в данном случае оно должно подчеркнуть стремительность вторжения «дочери Таршиша» в ее страну. То слово, которое нами переведено вслед за русским синодальным переводом как «препона» (mezah), встречается в Библии еще только два раза, и в обоих случаях оно означает «пояс» (Ps, CIX, 19; Iob, XII, 21). Представляется сомнительным, чтобы такой образ мог быть употреблен библейским автором, если бы речь шла о покорении Тартесса-Таршиша гадитанами или другими выходцами из Тира. Вероятнее другое, именно то, что финикияне сковывали развитие тартесской торговли, изолировали Тартесс от внешнего мира, прибегая к своеобразной блокаде. Не случайно Геродот (IV, 152) характеризует Тартесс как малопосещаемую гавань. То обстоятельство, что «дочь Таршиша» должна «переходить» на свою землю, свидетельствует о независимости Тартесса от финикийских захватчиков, хотя в то же время это говорит и о потере Тартессом какой-то части территории.

Исследуемый текст Исайи, однако, не содержит сведений о полном порабощении гадитанами Тартесса. Не свидетельствует об этом и тот отрывок из Страбона (III, 13), который обычно привлекается для обоснования теории о покорении Гадесом Тартесса[216]. В этом тексте действительно говорится о подчинении финикиянам населения Иберии: «Ибо они так прочно стали (????????) подвластными финикиянам, что большинство городов в Турдетании и ближайших поселений ныне заселено ими (финикиянами. — И. Ш.)». В тексте Страбона явно имеется в виду полное завершение финикийско-тартесской борьбы, окончательное подчинение иберийских племен финикийским колонистам, которое связано уже с наступлением Карфагена. Не случайно Страбоном употреблена форма ???????? и имеется указание на современное автору положение (???).

Некоторые данные свидетельствуют, что сфера борьбы тартесситов с финикиянами, возможно, и не ограничивалась только территорией южной Испании. У Павсания (Descr. Graec, X, 17, 4) сохранился рассказ об основании Норы на острове Сардиния иберами. Поскольку археологически присутствие иберов в Норе не засвидетельствовано, приходится признать, что в этой части предание не соответствует реальным историческим фактам. Сомнения в исторической достоверности предания подкрепляются еще и тем, что легендарный основатель города носит имя ?????; таким образом, налицо явно этиологическая конструкция. Однако имеющиеся в нашем распоряжении материалы не позволяют и безоговорочно отбросить данные Павсания. Мы имеем в виду известную надпись из Норы (CIS, I, 144).

Эта надпись была обнаружена на территории Норы в 1773 г. и в настоящее время находится в музее Кальяри. Стела изготовлена из песчаника местного происхождения, высота ее 1,05 м, ширина 0,57 м. Высота отдельных букв примерно 0,12 м. Многочисленные издатели и комментаторы текста[217] в своих попытках добиться понимания его содержания исходили из некоторых предвзятых положений. В частности, большинство исследователей полагали, что камень обломан только сверху, но не обломан снизу и с боков. Исходя из мысли, что надпись представляла собой посвятительную стелу, они, дополняя текст сверху строкой, состоящей из двух букв, дали тексту следующее толкование:

[ms] — [Ст]

bt r? ? — олп Роша, который

ngd ?h' — Нагида, который жил

b?rdn ? — в Сардинии. За-

Imh' ? l — вершил то, что относилось к

n?b' m — постройке Ма-

Iktn bn[r] — лакйатон сын [Ро-]

? b[n] ngd — ша сы[на] Нагида

Ipsy — лефсиец

Этот вариант чтения был принят в сборниках М. Лидзбарского, Дж. А. Кука, а также в Корпусе семитских надписей.

Такое толкование надписи вызывает ряд недоумений. В частности, согласно этому варианту, относительное местоимение «который» на протяжении девяти строк встречается в двух различных формах — '? и ?. Финикийский язык знает обе эти формы, но трудно предположить, чтобы они обе вошли в такую короткую надпись одновременно. Слово h' не может иметь значения «быть», «находиться», так как если воспринимать его как глагол, то следовало бы ожидать иного консонантного состава: hwh или hyh. Если же предположить, что перед нами не глагол, а местоимение 3-го лица, единственного числа, мужского рода, употребленное в качестве связки, то придется учесть, что использование местоименной связки с предложной конструкцией ни для финикийского, ни для родственного ему еврейского языка не засвидетельствовано[218]. Вызывает некоторые сомнения и написание nsb'. По мысли издателя, конечный 'алеф употреблен здесь в качестве mater lectionis, что маловероятно для столь раннего текста.

А. Дюпон-Сомме, отказавшись от попыток восстановить недостающие строки, предложил следующее чтение текста:

bt r? ? — Храм мыса

ngr ?h' — Ногара, который

b?rdn ? — в Сардинии. М-

Im h' ?l — ир ему. Ми-

n ?r 'm — р Тиру, матери

Ikt nrn[k] — Китиона, Нарна[ка]

?bn ngr — То, что построил Ногар

Ipmy — для Пумай

Однако и интерпретация А.Дюпон-Сомме грешит против законов фонетики и синтаксиса. Слово ngr автор понимает как имя собственное — Нора. Однако куда же в процессе развития этого имени исчезла корневая согласная, не ясно. О слове h' и возможностях его интерпретации уже говорилось выше. Слова ?lm h' ?lm sr не могут обозначать «мир ему, мир Тиру» из-за отсутствия необходимого в данном случае предлога 'lу. Эти сочетания можно было бы понять как «покоится он, покоится Тир», но эту возможность А.Дюпон-Сомме не учитывает. Не более приемлемо и близкое к этому толкование текста, предложенное А. ван ден Бранденом.

А. Ментц, читая ту же надпись, обнаружил в ней упоминания правителя Хааба, назначенного в Нору пришельцами из Испании, чье имя он сопоставлял с именем легендарного основателя Тартесского государства Хабида. Согласно его интерпретации, надпись содержит рассказ об изгнании Хааба в Тартесс и о последующем восстановлении его власти тартесским царем. Однако и в толковании текста Ментцем имеются явные натяжки. В частности, последние слова он читает как ngd lp my и переводит как «владыка входа в море». Но слово n?gid— «военный предводитель, оратор», происходящее от глагола ngd — «быть впереди», «предводительствовать», не может означать владетеля, как это предполагает Ментц. Без достаточных оснований Ментц сближает греческое '?????? с финикийско-еврейским 'ibrim — в обычном толковании «люди с той стороны», — пытаясь доказать, что иберы, о которых идет речь у Павсания, — не кто иные, как заморские финикияне, гадитане. Несмотря на всю соблазнительность такого толкования, его приходится отвергнуть: слишком хорошо известно наименование '?????? как обозначение коренного населения Иберийского полуострова. К тому же и принятое автором толкование слова 'ibnm далеко не общепринято в настоящее время.

В. Ф. Олбрайт предлагает дополнить надпись (все ее строки) слева рядом знаков. Он читает:

btr?? [...w]— В [из] Тартесс [...и]

ngr? h'[dm h' l?t?] — будет изгнан этот че[ловек на год (?)]

b?rdn [...h'] — из Сардинии [...этот че-]

dm h'?l['...bn] — ловек, у которого не[т…или]

m?b' m[hnt wbn mm] — начальник от[ряда, или ца-]

Ikt wbn [skn (?) w 'm y] — рь, или [правитель(?). И если вер-]

?b wngr[?h'dm h'] — нется, то будет изгна[н человек этот]

bymy — на всю его жизнь

Эту интерпретацию также нельзя признать удовлетворительной. Отрицание Г в финикийском языке не было употребительным; в известных нам финикийских текстах оно до сих пор не засвидетельствовано. Предлог bn не может иметь значения «или»; в еврейском языке он встречается только в значении «между». Сами по себе восстановления Олбрайта произвольны, а предложенное им понимание данного текста как фрагмента декрета, написанного наподобие Гортинских законов на ряде каменных блоков[219], не доказано.

Основной недостаток предложенных толкований, вариантов чтения и переводов заключается в полной произвольности положенных в основу понимания текста гипотез и в недостаточной точности чтения отдельных знаков, ясно читаемых в надписи.

В нашем распоряжении отсутствуют достаточно надежные воспроизведения памятника. Однако и те, что имеются, позволяют утверждать, что перед нами — фрагмент текста, обломанный со всех сторон. Поэтому нет никаких оснований думать, что надпись представляет в своем нынешнем состоянии связный текст, поддающийся последовательному прочтению справа налево и сверху вниз. Вероятнее всего, этот камень представляет собой отрывок из середины надписи, и, следовательно, у каждой строки отсутствуют начало и конец. Отсутствие огласовок, словоразделителей и стандартных формул не позволяет достоверно определить и значение отдельных сочетаний знаков, а также охарактеризовать с достаточной точностью содержание надписи: была ли она посвятительной, надгробной, строительной или иной. Поэтому всякие попытки восстановления недостающих частей текста представляют собой до открытия других памятников, которые позволили бы более достоверно понять смысл надписи, недоказуемые гипотезы.

Возможно, что в первой строке надписи читается слово trss. Не исключено, следовательно, что Нора находилась в каких-то отношениях с Тартессом, нашедших свое отражение в тексте надписи. Но это означало бы, что в предании Павсания имелось определенное историческое зерно, а именно, что легенда об основании Норы иберами связана с преданием о господстве в этом городе тартесситов. Традиция Павсания, игнорирующая факт основания Норы финикиянами, восходит к антифиникийской, возможно, к иберийско-тартесской или фокейской традиции. Однако господство Тартесса, если оно имело место в действительности, продолжалось в Норе недолго. Во всяком случае ко времени греческой колонизации Сицилии Нора уже представляла собой независимый город-государство.

Итак, общая расстановка политических сил в Западном Средиземноморье в конце II и начале I тысячелетия может быть охарактеризована примерно следующим образом. В южной Испании борьбу за источники сырья и за рынки вели два враждующих лагеря. К одному принадлежали финикийские колонисты, в другом находился Тартесс. Интересно, что в античной письменной традиции, повествующей о борьбе финикиян с иберами, упоминается только Гадес и отсутствуют какие-либо упоминания о других колониях на юге Испании — Малаке, Секси и Абдере, несомненно затронутых этой борьбой, тем более что после их основания Тартесс оказался в своеобразном кольце финикийских колоний (не это ли имел в виду Исайя, говоря: «Нет препоны (mezah — 'пояс') более»?). Позволительно поэтому предположить, что Гадес играл по отношению к другим финикийским колониям роль гегемона.

Борьба между тартесситами и финикиянами не ограничивалась районом южной Испании. Каков был действительный размах этой борьбы, при нынешнем состоянии источников установить невозможно.

* * *

К VIII в. до н. э. положение финикийских колоний в Западном Средиземноморье существенно изменилось. В результате захвата Ассирией Финикии и Кипра[220] финикийские города на западе оказались отрезанными от своих метрополий. Это обстоятельство имело для западных финикиян определенное положительное значение. Поскольку метрополии потеряли возможность осуществлять свой суверенитет, как это имело место прежде, западные финикияне обрели политическую самостоятельность. Но в то же время потеря поддержки со стороны метрополий значительно ухудшала их положение в борьбе с противником. Уже многократно цитировавшийся нами отрывок из пророчества Исайи, обращенного к Тиру, показывает, что современники именно так расценивали известие о падении Тира. Тир в представлении Исайи —это тот фундамент, на котором зиждется финикийское господство в южной Испании. Гибель Тира, следовательно, должна была привести к неизбежному крушению владычества финикиян в этом районе.

Эти ожидания современников оказались необоснованными. Финикийские поселенцы на западе Средиземноморья оказались достаточно сильными, чтобы полностью удержать все ими захваченное и после катастрофы, постигшей собственно Финикию.

На Пиренейском полуострове финикийским колониям удалось, преодолевая сопротивление Тартесса, уже к началу VIII в. до н. э. установить прочные торговые связи с местным населением. Об этом свидетельствуют, в частности, материалы знаменитого клада из Алиседы (испанская провинция Касерес). Здесь были найдены главным образом мелкие золотые украшения, в том числе золотая диадема, украшенная стилизованными изображениями цветов и шарообразными подвесками, дужка с присоединенными к ней кольцами, пара серег, украшенных изображениями лотоса и пальм. Очень интересен своеобразный пояс с золотой пряжкой и золотой чеканкой. В орнаментальном оформлении этого пояса имеются мотивы, несомненно возникшие под влиянием месопотамского искусства, например борьба человека с поднявшимся на задние лапы львом. Крылатый лев, вычеканенный на этом поясе, также находит свои аналогии в произведениях вавилонского изобразительного искусства. Кроме того, могут быть отмечены фигурки ястреба, колье с подвесками в виде сплющенных желудей (несомненно, местный иберийский мотив), печати со скарабеями, а также значительный фонд керамики, в котором особый интерес представляет коническая ваза с египетской иероглифической надписью[221].

Клад из Алиседы представляет собой сложный комплекс памятников разных эпох, наиболее поздние из которых датируются, по-видимому, III в. до н.э.[222] Среди них, как справедливо отмечал А. В. Мишулин, надо полагать, имеются изделия, выполненные иберийскими мастерами, воспринявшими как финикийские мотивы орнамента, так и (через посредство финикиян) стили Египта, Месопотамии, а также, возможно, и Эгейского бассейна. А. В. Мишулин особо отмечает наличие эгейских мотивов в орнаментах Алиседы[223].

Однако сказанное не исключает, что древнейшие материалы из Алиседы могли изготовляться финикийскими ремесленниками и доставляться иберам финикийскими купцами. Испанские археологи, в частности, отмечают, что некоторые вазы из Алиседы, датируемые VIII в. до н.э., находят себе аналогию в финикийской керамике Кипра и, видимо, доставлены оттуда[224]. Восточной является и манера изготовления вазовых ручек в виде стилизованных ладоней, встречающихся также в кладе из Алиседы, где изделия этого рода датируются VII-VI вв. Как полагает Е. С. Диас, изучавший указанные памятники, они импортировались из Кипра или непосредственно из Финикии через Гадес в Испанию[225]. Доставка этих изделий через порт Майнаку маловероятна.

Таковы те сведения о финикийском импорте в Испанию в VIII в., которыми мы располагаем. О финикийском экспорте из этого района мы знаем значительно меньше, главным образом по данным письменных источников, правда, значительно более поздних. Библейский пророк Иеремия (X, 9) говорит о доставке из Тартесса «сплющенного», т.е., очевидно, чеканного, серебра (kasap meruqqa). Но пророческая деятельность Иеремии датируется концом VII —началом VI в. до н.э.[226] У еще более позднего автора, Иезекиила (XXVII, 12), торговля Тартесса с Тиром характеризуется несколько подробнее: «Таршиш (Тартесс. — И. Ш.) продает тебе огромные богатства; серебро, железо, олово и свинец дают прибыли твои». Эти цитаты из Библии показывают, что связи восточных финикиян с западносредиземноморским миром были восстановлены достаточно быстро, возможно, уже в VII в. Но само слово «Таршиш», вероятно, употреблялось не для обозначения определенного государства, а для обозначения географического района, соответствующего южной Испании. При наличии враждебных отношений между Тартессом и финикийскими колониями в Испании трудно представить себе, чтобы торговля финикиян с Тартесским государством могла принести им значительные прибыли.

Если это предположение справедливо, то имеющиеся материалы позволяют сделать следующие выводы. Основным предметом вывоза финикиян из Испании по-прежнему оставался драгоценный металл. Наряду с торговыми связями на Пиренейском полуострове финикияне, видимо, начали завязывать определенные контакты и за его пределами. В частности, указание на привоз олова «из Таршиша», вероятно, свидетельствует о том, что финикияне вели торговлю уже и в Британии, бывшей крупнейшим поставщиком олова.

Находка в кладе из Алиседы финикийских изделий VIII в. позволяет отнести к этому времени установление торговых связей финикиян с иберийскими племенами, о которых свидетельствуют библейские авторы. Можно с полным основанием утверждать, что указанные в библейских текстах товары вывозились из Испании и местными финикийскими поселенцами. Очень характерно указание Иеремии о доставке «из Таршиша» обработанного металла. Вероятно, металл подвергался предварительной обработке в Гадесе, бывшем важнейшим центром финикийской торговли в указанном районе[227].

На положение финикиян в Сицилии существенное влияние оказало появление в Западном Средиземноморье в конце IX — начале VIII в. греческих купцов, о чем свидетельствует археологический материал. Так, в Коппо Невигата обнаружен фрагмент греческой протогеометрической вазы, в погребениях Канале найдена геометрическая греческая керамика IX в. Доколонизационные связи с Коринфом, Аргосом, Кикладами и Критом засвидетельствованы для острова Ортигия[228]. В особенности же оживленной стала греческая торговля в VIII в., когда греческие ремесленники усвоили модный в то время восточный, или ковровый[229], стиль росписи керамики и начали подражать ему, стремясь постепенно вытеснить с рынка финикийскую продукцию. Керамика «ориентализирующего» стиля обнаружена в сикульских поселениях острова Ортигия, Тременцано, Финочекито, Кастелуччо и т.д.[230]

Первые греческие колонии в восточной Сицилии появляются в середине VIII в., когда халкидяне основали Наксос, Катану, Леонтины и сделали попытку утвердиться на острове Ортигия. В 736/5 г. на Ортигии была создана коринфская колония Сиракузы, а в конце VIII в. участие в колонизационном движении стали принимать и Мегары, основавшие Мегару Гиблейскую. VII век в Сицилии начался основанием около 690 г. родосцами и критянами Гелы[231], которая несколько позже основала в свою очередь Акрагант. В 644 г. Сиракузы захватили Акры и Касмены, а в 599 г. — Камарину. Жители Мессаны, возникшей на базе старинного пиратского становища, основали в середине VII в. Гимеру. Тогда же появился и Селинунт[232].

Сицилийские финикияне не препятствовали закреплению греков в восточной Сицилии, видимо, не будучи сколько-нибудь серьезно заинтересованными в этом районе. Более того, находка в древнейшем некрополе Мотии протокоринфских ваз[233] свидетельствует, что в первой половине VII в.[234] между сицилийскими финикиянами и греками существовал определенный торговый контакт. Однако во второй половине VII в. в Мотии происходят два одинаковых по важности события: на месте старинных захоронений воздвигается крепостная стена, очевидно, для защиты города от возможного нападения извне, а некрополь переносится в Бирджи, непосредственно на территорию Сицилии, что вызвано было, вероятно, расширением города, увеличением численности его населения. Оба события должны быть поставлены в связь с теми явлениями, о которых сообщает Фукидид (VI, 2, 6): «Когда же многочисленные эллины начали совершать морские походы, оставив большую часть острова, <финикияне> стали жить, объединив (?????????????) Мотию, Солунт и Панорм, поблизости от элимов, доверяя союзу с элимами, а также потому, что оттуда Карфаген имел кратчайший морской путь в Сицилию». В этом месте, восходящем, как показал О. Бем, к «Сицилийской истории» Антиоха Сиракузского (ср. также: Pans., X, 11, 3 —со ссылкой на Антиоха)[235], ясно прослеживаются три момента. Употребленное Фукидидом слово ????????????? определенно показывает, что бывшие прежде независимыми колонии финикиян теперь объединились в один государственный организм[236]. Во главе этого объединения, возможно, стояла Мотия. Косвенным указанием на это могут служить укрепление и расширение города. Новое государство, судя по этим же событиям в жизни Мотии, возникло во второй половине VII в. Его создание, очевидно, было вызвано основанием Гимеры и Селинунта, в чем сицилийские финикияне могли усмотреть угрозу своему положению в западной Сицилии и на путях из Передней Азии в Испанию. Сицилийское государство финикиян заключило военный союз (????????) с элимами, имевший, очевидно, явную антигреческую направленность. Наконец, сицилийские финикияне рассчитывали на помощь расположенного неподалеку Карфагена. Однако Фукидид, обычно очень точный, ничего не сообщает о союзе сицилийских финикиян с Карфагеном. Отсюда можно сделать вывод, что сицилийско-финикийское государство было самостоятельным и в какой-либо зависимости от Карфагена тогда не находилось.

Можно думать, что создание нового финикийского государства в западной Сицилии приостановило продвижение греков в этот район. Во всяком случае источники ничего не сообщают о каких-либо попытках греков обосноваться в западной Сицилии во второй половине VII в.[237]

Хуже всего мы осведомлены о ранней истории финикиян в Северной Африке. Судя по рассказу Юстина, можно предполагать, что уже в момент основания Карфагена возник тесный союз между этим последним и Утикой. Юстин, в частности, сообщает, что «послы жителей Утики также доставили <основателям Карфагена> дары, как родственникам по крови, и уговаривали <их> основать свой город там, где будет указано место жребием» (XVIII, 5, 12). В источниках, однако, не указываются причины этого гостеприимства, которые, по-видимому, следует искать в положении Утики в конце IX в. Обращает на себя внимание, что Саллюстий (Bell, Iugurth., XIX, 1), перечисляя наиболее значительные колонии, основанные финикиянами в Северной Африке до конца IX в., не упоминает Утику. Думается, что такое умолчание не случайно. Оно может свидетельствовать о сравнительно незначительной роли, которую Утика, оттесненная более мощными соперниками, играла в жизни указанного района. Немалую роль в ухудшении ее положения должно было сыграть поражение при столкновении с метрополией. Утика могла рассчитывать с помощью Карфагена улучшить свое положение, тем более что его основатели также находились в резко враждебных отношениях с метрополией.

Возможно, существовал тесный союз Большого Лептиса, Эи и Сабраты[238] — финикийских колоний, находившихся на берегу залива Большой Сирт. Создание этого союза могло быть вызвано появлением в Кирене во второй половине VII в. греческих колонистов[239], что, несомненно, представляло прямую угрозу существованию и благосостоянию финикийских колоний, находившихся неподалеку.

Однако греческая колонизация в Северной Африке отнюдь не ограничивалась территорией Кирены. Греки предпринимали попытки обосноваться и непосредственно в районе финикийского господства на территории Африки. У Стефана Византийского (s. ?. ?????) сохранилось со ссылкой на Гекатея Милетского следующее указание: «Кибос (?????), город ионийцев в финикийской Ливии». Указать точное положение этой колонии источник не дает возможности, поэтому существующая в литературе точка зрения, согласно которой Кибос находился к западу от Карфагена[240], не может быть признана в достаточной степени обоснованной. Так как Гекатей, живший во второй половине VI —начале V в., упоминает о Кибосе как о городе, реально существовавшем ко времени написания его ??????????, можно утверждать, что эта колония ионийцев была основана во всяком случае до конца VI в. О взаимоотношениях ливийцев и финикиян с ионийскими поселенцами источник не дает сведений, но можно предполагать, что в Африке, как и в западной Сицилии, греки были встречены недоброжелательно и что здесь были приняты все меры к организации отпора грекам.

Правда, финикияне не сумели воспрепятствовать основанию Кибоса, но в дальнейшем грекам не удалось создать на территории Северной Африки ни одной колонии,[241] а те попытки, которые греками предпринимались, не достигали своей цели вследствие активного сопротивления финикиян. Судя по тому, что, кроме как у Гекатея, Кибос в иных источниках не упоминается, можно думать, что в V в. Кибос был уничтожен, по-видимому, карфагенянами.

Необходимость ведения общими силами борьбы против греков создавала предпосылки для создания объединения финикийских городов и в Северной Африке. Во главе этого объединения естественно должен был встать крупнейший финикийский центр в Африке —Карфаген.