IV

В Литве в последнее время распространилось козачест-;во, как некогда в самой Украине; холопы самовольно записывались в казаки. Польское правительство старалось ограничить их число; так, подобно полякам, поступали теперь московские воеводы в покаренной Литве, по приказанию своего правительства. В Могилевском повете -вписывались в казаки пашенные крестьяне. Правительство запретило это, но полковник Нечай, бывший наказным гетманом в Литве, принимал их в реестр. Московские воеводы лишних самовольных козакав исключали сами, били их батогами, били ослопьем и сотников, и есаулов, чтоб те не вписывали новых козаков. Правительству хотелось, чтоб эти пашенные крестьяне несли тягло; а они, делаясь казаками, не хотели платить ничего с тех земель, на которых были населены. Напрасно полковник Нечай жаловался и ссылался на приказания гетмана Богдана Хмельницкого и Выговского, которые запрещали ему выводить козаков: «Война наступает, — представлял он, — козаки нужны будут; нельзя выгонять и бить людей заслуженных, которые и раны терпели, и в осадах сидели». 27-го августа Нечай отправил к царю жалобу на воевод мстиславского, оршанского, борисовского, шкловского, копыльского, минского. «Воеводы, — писал он, — отнимают у нас деревни, с которых мы могли бы иметь хлеб себе; подданных вашего царского величества, козакав моих, выгоняют насильно из домов, — требуют с них, как с мужиков, податей, режут им чуприны, бьют кнутами и грабят; и если б подробно все противное нам описывать, то много времени было бы потребно». Полковник приписывал такие поступки наущению шляхтичей, которые желают всячески вывести козачество из Литвы. Он писал: «Как волк выкормленный все в лес смотрит, так и щляхта в Польшу. Шляхтичи передают секреты польскому королю, и оттого польский король все знает и готовится воевать на ваше царское величество, заключает договор с цесарем и крымским ханом; и вот, по наговору этих хитрых лисиц, изменники воеводы теперь меня и товарищество мое преследуют, как неприятелей». В особенности жаловался он на боярина Василия. Шереметьева: козаков берет и сажает в тюрьму, а другах девает невесть где», говорит о нем Нечай.

Ожидание прихода Трубецкого и ратных людей произвело смятение. Полковники писали об этом по сотням; начали собираться на рады, толковать; на левой стороне Днепра миргородский полковник Лесницкий рассылал по сотням своего полка такого рода известие: «Мы присягали его царскому величеству, чтоб нам, по обычаю, быть на своих вольных правах в Запорожском Войске, к были мы верны в подданстве его царского величества по смерть гетмана Богдана Хмельницкого; а теперь идет на нас боярин царский князь Трубецкой с войском, да князь Ромоданов-ский с ратными людьми; и вам приказана давать им живнос_ть беззаборонно; хотят учинить на Украине по го^родам _воевод: в Киеве, Чернигове, Переяславе, Умани и по всем дру_гим, чтоб везде им давали живность, и будут брать на _государя все те подати, что народ платил когда-то польским па_на_м; а козацкого войска только и останется, что в ^Зап°^-рожье десять тысяч, и они будут получать из наших доходов жалованье от оранд и мельниц; а больше уже и не будет Войска, а станут все — мещане и хлопы; а кто не захочет быть мещанином или хлопом, тот будет в драгунах и солдатах. Крымский же хан присылает к нам и просит, чтоб мы по-прежнему были с ним в дружбе. И от нас не требует никаких поборов ...

• Бросивши волнение в массу народа, полковник через несколько дней рассылал другие приказания: «чтоб козаки не тревожились». Итак, один раз он в народе возбуждал опасение, в другой раз обращал народное раздумье к догадке, что это опасение напрасно. Таким образом, Лесницкий держал народ в недоумении, чтоб тем удобнее управлять им и повести, когда нужно будет, к своей цели.

Другие полковники за Днепром также волновали народ такими вестями. За Днепром отзывалось более намерение защищать свои права, и заднепровские полковники рассылали на левую сторону универсалы, в которых писали: «Мы, заднепровские козаки, не привыкли к неволе, и не хотим ее. А если вы поддадитесь царскому соизволению, так мы с татарами на вас войною пойдем». — «Великий государь, — говорил миргородский полковник одному вели-короссиянину, — не устоял в прежнем договоре; пан гетман Выговский и мы, старшины, царскому величеству воли своей не уступим; не хотим воевод царских и отступим от царя; крымский царь за нас пойдет, — мы будем слыть его подданными; а податей никаких не будем платить».

Противники московского владычества толковали народу: Вот, как возьмут вас царь и Москва в руки, тогда и кабаки введут, горилки курить и меду варить нельзя будет делать всякому и в сапогах черных прикажут ходить, и суконных кафтанов носить не вольно будет; попов своих нашлют, митрополита в Киеве своего поставят, а нашего в Московщину возьмут, да и весь народ туда же погонят, а останется тысяч десять козаков, да и те на Запорожье, а те, что в городах будут, те службу станут держать под капитанами».

Распустив по сотням вести, миргородский полковник надеялся, что народ этим слухом достаточно настроен, и приказал собраться в Миргороде на полковую раду всем сотникам и атаманам своего полка, и выборным из каждого города и местечка по пяти человек.

Полковник стал им читать пункты, где бы_ли из_Ложены показанные выше предположения о переменах. Чтоб раздражить еще более народные интересы, полковник читал им, между прочим, что государь приказывает сбирать со всех хозяев десятину.

— Хотите поддаться крымскому хану или ляхам? — сказал он после этого.

Но козаки — говорит один из простого народа, там бывшего, — сейчас догадались, что эти пункты не правые, и сказали: «а мы что сделаем без черни?» Тогда полковник роздал каждому сотнику и атаману экземпляр возбудительного писания, велел собрать рады и прочитать простому народу. Везде по селам чтение это произвело совсем другое впечатление, нежели какого ожидали; козаки говорили: «мы хотим служить великому государю и за ним жить, а ни к крымскому хану, ни к ляхам не пойдем, — мы госу-дарские. Куда нам великий государь укажет, туда все пойдем». Такие ответы последовали изо всех сотен. Некоторые сотники и атаманы оповещали простым козакам, что гетман приказывал им наготовить свинец и пульки: в поход за Днепр пойдут. — «Мы за Днепр не пойдем по приказу гетмана, а послушаем и пойдем, когда царский указ будет!»

Услыша о неблагоприятном для его целей настроении народного духа, миргородский- полковник собрал снова раду, отдавал свое полковничество и положил булаву. Сотники, атаманы и есаулы начали его уговаривать, чтоб он оставался, и полковник, как будто нехотя, уступая воле народной, взял опять свой знак. Но этот обычный козац-кий маневр вовсе не так подействовал на чернь, как на чиновных лиц; стоя кругом полковника, чернь крепко бранила его, а полковник слушал и притворялся, что не слышит, но видел ясно, что народ его ненавидит. Присылкою бояр и уничтожением козацкого правления трудно было тогда испугать народ. «Мы, — говорил московскому послу любенский войт Котляр, — рады будем, когда придут к нам воеводы с ратными людьми; а гетмана мы все недолюбливаем; и мы, и мещанство, и чернь — заодно; вот будет ярмарка об Николине дне, и мы станем советовать с своею братисю, чтоб нам послать к государю бить челом о воеводах, — чтобы у нас были царского величества воеводы».

Тогда в Москву стали являться из Украины письма, объяснявшие, в чем состоит народное желание. Протопоп

Филимонов переписывался секретно с боярином Ртищевым _и сообщал ему о состоянии умов в Украине.

<<Как только прослышали мы, — писал он, — что прийдет сюда князь Алексей Трубецкой с товарищами на _государя праведного сей край отбирать и постановить государевы власти, то все меньшие стали очень радоваться этому и вся чернь обрадовалась, желая, чтоб уже мы имел_и единого государя, до кого мы бы могли прибегать. Правда, отчасти опасаются, чтоб воеводы не нарушили здешних обычаев и правил, как в церковном, так и в гражданском строении, и чтоб отсюда насильством в Московщину людей не гнали; но мы их обнадеживаем, что государь — царь и великий князь ничего этого не хочет. И я, доброхот государев, желаю от сердца, чтоб уж мы знали государя праведного себе за совершенного государя и его полную власть над собою; и многие из духовных и светских того хртят, а не хотят этого гетман, да полковники, да старшины; и это делают они для своего лакомства: они бы рады были одни пановать и тешиться своим самовластием, они уже разлакомились в господстве своем, и не хочется им его потерять. Сказывают о войсковой казне, а Войско ее и не знает; только и знают о ней, что один или два человека старшин, а Войску из нея заплаты нет. Того ради изволь твоя милость вступиться перед его царским величеством, чтобы непременно государь прислал воевод и взял на себя все наши города; в Украине никто не станет противиться. Это будет добро, а мы будем всячески к тому людей приводить».

Филимонов переслал это письмо через другого священника Василия, который тогда хлопотал о месте для себя в киевском Софийском соборе. То же писал к Татищеву из Чернигова "Другой духовный, архимандрит черниговского монастыря Иван Мещеринов; он давал советы ввести в Украине кабаки и верных голов и воевод.

«Мы слышали, — выражался он, — что имеет быть к нам князь Трубецкой. Как бы скорее конец был с панами, нашими начальными! Все мы его ждем; а я желаю, чтоб, единого небесного Христа-царя имеючи, и единого царя православного имели; дай же нам, Христе-царю, того до-ждати!»

С своей стороны, Запорожье интриговало против Выговского. Туда убегали из Украины толпы простого народа. Кто для промыслов, а кто промотается и пропьется — и тот бежал в Запорожье, покинув семью свою; и такие-то составляли оппозицию Выговском)". Главою их был Яков Ба-рабаш. Им на руку была народная молва, чт₀ ц_ар_{ь хочет} оставить в одном Запорожье только десять тысяч; о_ни-то и думали, вероятно, сделаться этими привилегированные остатками. Барабаш отправил в Москву посланцами Сам_ой_-ла, Михайла Иванова, Степана Дьякова, да Семена Ост_а-пенка.

Это была депутация простого народа, показывавшая московскому правительству, что простонародье хочет не того, что старшины. Она жаловалась на старшин, что им не дают ловить рыбу, держать вино, берут поборы и наживаются сами, а простым не дают жалованья; доносили на Выгов-ского, что он сносится с поляками, с ханом, со шведским королем. Запорожцы представляли, что гетман избран неправильно, — без участия запорожцев; что он сам не запорожец, а поляк, и жена у- него шляхтянка; что хоть Хмельницкий и сделал его писарем, но ни он, ни жена его не хотят добра Запорожью; что раде следует быть на Запорожье, или, по крайней мере, в Лубнах; последнее место иравилось им оттого, что беглецы из этого края составляли в то самое время зерно запорожской вольницы.

В заключение они просили, чтоб в Украину ввести воевод и московское управление. <<Вся наша чернь и мещане этого желают, — говорили они: — да казацкая старшина не допускает ради сврей корысти. Посольство из Запорожья отправили запорожские старшины, а толпа неистово порывалась идти на города и «шарпать» имения знатных и богатых. Выговский, услышав об этом, собирался с своей стороны идти с городовыми козаками усмирять Запорожье и приказал расставить караулы (заставы), чтоб перенять запорожских посланцев, когда они будут возвращаться из Москвы — да еще не велел торговцам возить в Запорожье порах, свинец и припасы, чтоб край этот отрезать от Украины и лишить продовольствия. В то же время Выговский отправил письмо к боярину Морозову, умолял его ходатайствовать пред царем, чтоб доносы врагов не получили успеха, и просил задержать посланцев. «Пусть бы государь, — писал он, — покарал их по своему премудрому разуму; они, своевольники, только о суетной своей воле помышляют, а не радеют о вере и о прислуге его царскому величеству; нет у них ни жен, ни детей, ни пожитков, ни добычи, — только на чужое добро дерзают, чтоб есть им, да пить, да в карты играть, да всякие бесчинства Богу и людям чинить; а мы за веру православную и за достоинство государя, при женах, детях и маетностях наших, всегда умирать готовы».

Барабаш, отправив уже посольство и роя под Выговским яму, послал к нему письмо, уверял в своем расположении и покорности, и возбуждал неудовольствие гетмана на толпу повес, пришлецов из Украины. «Те, которые поднимали бунт, — писал он, — пришли из миргородского повета. Часть их уже повязана, да у половины у них ни самопала, ни корма, ни одежишки не спрашивай, а мы сверстные ко-заки-зимовчаки их не послушали; и в мысли у нас не было, чтоб идти на города грабить!»

В таком положении было общее настроение умов, когда прибыл в Москву. Миневский с товарищем. В расспросах, которые ему делали бояре, он, от имени Выговского, чер-' нил всячески Лесницкого; указывал, что этот-то полковник дает повод ко всем волнениям, потому что ему хотелось булавы, но он ее не получил, и теперь вот он наущает народ к неповиновению и возбуждает чернь против царской власти: распустил слух, будто царь прислал князя Трубецкого с тем, чтобы везде по городам поставить войско и уничтожить казацкие вольности. Бояре объяснили ему, что у его царского величества и в мысли не было, чтобы ломать права и вольности их, и приписывали такие выдумки наущению врагов. Посланцы старались выставить в благоприятном свете сношения Выговского со шведами и поляками, откровенно объявили, что польские послы приезжают для того, чтобы склонить козакав к измене царю, и уверяли, что не успеть им в этом. Запорожские посланцы были тогда в Москве; выслушавши от них донос, бояре стали выведывать от посланцев Выговского, были ли запорожцы на раде? На это Миневский отвечал, что не были; но в самом. . Запорожье народ в то время состоял из казаков разных городовых полков, а из этих полков на раде были и старшины, и выборные казаки. «На Запорожье, — объяснили они, — людей вовсе немного, всего тысяч пять, и те живут там постоянно; одни приходят из городов, другие уходят назад».

Посланцы доказывали, что Запорожье не есть что-нибудь. особое, а часть того же Войска.

«Мы не чаем бунта, — говорили они, — потому что Ивана Выговского выбрали целым Войском; а лучше бы учинить так, чтобы великий государь изволил послать кого укажет в Войско, чтоб собрать полковников и сотников, и всю горадовую чернь вновь на большую раду; кого на этой раде выберут, тот" и будет прочен, а гетман сам желает этого; и если кого иного выберут, Иван Выговский о том не оскорбляется».

? — «А прежние гетманы где выбирались? — спрашивали

бояре, слышавшие перед тем от запорожских посланцев, что они выбирались на Запорожье: — Где Богдан Хмельницкий выбран?» '

«На Запорожье прежние гетманы выбирались, — сказал Миневский; — и Богдан выбран на Запорожье и запорожа-нин' был».

Бояре замотали себе на ус, что Миневский говорил в одно с запорожцами, и это доставляло оправдание последним во мнении бояр.

Посланцы Выговского были отправлены с честию, с жалованною грамотою, составленною буквально по образцу данной Богдану Хмельницкому, и с письменным милостивым словом царским ко всему Войску, где сказано, что так как козаки обещаются служить верою и правдою его царскому величеству, то и великий государь верных подданных, православных христиан, будет держать в вольностях без всякого умаления; а на подтверждение новоизбранного гетмана и для принятия от него присяги на верность по- , шлется боярин Хитрово.

В то же время, как эти посланцы были еще в Москве, Выговского уже посетил один московский гонец, стряпчий Рагозин. Он послан был в Украину, под предлогом известить гетмана о даровании от Бога радости царскому семейству рождением царевны _ Софии, но в самом деле у него бы_л наказ — проведывать, что делается на Украине, и любят _Ли там и желают ли Выговского? По всей дороге, от московской границы до Чигирина и обратно до московской границы, простые люди, проводники и подводчики, в один голос, как будто бы сговорившись, утверждали, что Выговского недо_Любливает народ. В Чигирине говорили ему, что Выговского выбрали одни старшины, чернь его не желает, а хочет Хмельниченка; но на левой стороне Днепра не вспоминали и Хмельниченка.

«Вот, сказывают, .— говорили поселяне Рагозину, — будто бояре и воеводы с ратными московскими людьми придут к нам, а мы этому и рады».

Так, с одной стороны, Выговскому и его партии представлялся повод к подозрениям и неприятным ожиданиям перемен от царя, а с другой московскому правительству приходили вести, что народ не любит новоизбранного правителя; что народ расходится с ним и с его партиею в желани_ях, что Выговский и значные — тайные недоброжелатели Москвы. Запорожцы поймали посланцев Выговского, отправленных в Крым, перехватили письма

_ге_тмана к хану: по известию современника поляка, самих посланцев утопили, а письма отправили в Москву с ^своим _послом. Они доносили, между прочим, что к Выговс^к°^му ездит какой-то ложный •монах Данило, француз родом, ^ко-_т0рый ведет тайные сношения и подстрекает его к отпаде_нию от Московщины, старались растолковать письма _{гетмана} к хану так, что гетман с ханом и поляками хочет идти войною на Московщину. .

Но сил_Ьнее всех врагов Выговского был полтавский полковник Мартын Пушкарь; пользуясь расстройством народ_ного с_мысла, недовольством черни против значных, Пушкарь надеялся сделаться сам гетманом, свергнувши Выговского, созвал у себя раду, и объявил на ней, что Вы-гавский изменник, сносится с поляками, крымцами, думает изменить царю.

Вместе с запорожскими гонцами он отправил в Москву и своего атамана, Стринджу с товарищами; они повезли донос, что гетман изменник, сносится с Ордою и поляками. Решившись в то же время действовать оружием, Пушкарь просил запорожцев помогать ему против Выговского: по та-’ кой просьбе, шестьсот молодцов отправилось к Пушкарю под начальством атамана Якова Барабаша. Но главная сила Пушкаря состояла в народе. Полтавский полковник, чтоб вредить своему врагу, постоянно призывал козаковать посполитых, стремившихся к уравнению прав своих с козаками. Ненависть, прежде обращенная на польских панов, теперь готова была с тем же неистовством обратиться на единоземцев, которым более других послужило житейское счастие. Призывы Пушкаря подействовали на бездомовных и безземельных: таких накопилось множество в Украине от разорений, смут и отвычки от работ во время беспрерывных войн. Со всех сторон стекались к Пушкарю работники из винокурен, — а винокурни и пивоварни тогда находились чуть не в каждом зажиточном доме, — сбегались пастухи, наймиты; не имевшие своего угла и жившие из куска хлеба у богатых, теперь бежали козаковать.— в надежде отомстить за побои хозяевам и присвоить их имущества, для того, чтоб пропить и промотать награбленное в несколько дней, все, что носило название голоты (т. е. голи, голяков) , явилось под знамена Пушкаря. Они шли без лошадей, без оружия, нередко без одежды и обуви, в лохмотьях, с рогатинами, дубинами, косами и, — по замечанию летописца, — с сердцами, готовыми на убийства и грабежи.

Пушкарь составил из них пехотный полк: они назывались дейнеками (т., е., может быть, де-не-яки, кой-какие), и в короткое время у полтавского полковника было, как думали, до двадцати тысяч..., и с каждым днем партия его увеличивалась; окрестности Гадяча, Зенькова, Ромна, Миргорода возмутились; поспольство обращалось в казаков.

Выговский побежал в Гадяч, захватил на месте несколько возмутителей народа против гетманской власти и казнил смертию; потом отправил гадячского намисныка Тимоша в Полтаву и ласково просил Пушкаря оставить свои враждебные намерения и предлагал мир.

«Чи не так, — сказал Пушкарь, — Виговський хоче мене з собою погодити, яко погодив в Гадячом браттю нашу, луччих од себе товарищив Вийська Запорозского, поутинав-ши им голови?.. але не дижде сего». •

Приказал Пушкарь оковать Тимоша и отослал его к воеводе московского царя Колойтаеву, своему приятелю, в Каменное. .

Тогда Выговский решился успокоить Пушкаря оружием и послал против него два полка: Нежинский и Стародуб-ский. Но на пути простые казаки взволновались, отказывались подымать руки на братьев и разошлись.'

Выговский увидел, что на казаков плоха надежда в междоусобной войне. Но бурная эпоха Хмельницкого привлекла в Украину толпы иноземцев: у гетмана были затяжные полки (затязи, наемные): в них были сербы, волохи, поляки, немцы. 25-го января 1658 года гетман послал против соперника отряд сербов под начальством Ивана Сербина, и малороссиян, под предводительством Богуна. Они должны были напасть на Полтаву врасплох и схватить Пушкаря. _ '

От скорости зависел успех. Сербы прошли удачно и быстро до Полтавы, но под самым городом сбились с зимней дороги и промедлили день. В Полтаве узнали об них, и 27-го января Барабаш с запорожцами напал на них во время обеда при урочище Жуковом-Байраке. Триста человек легло на месте, не успевши схватиться за оружие. Остальные не пошли вперед и убежали. Многие попались в плен и были отосланы к московскому воеводе, приятелю Пушкаря. Лесницкий, узнав о несчастии, делал клич по всему Миргородскому полку, призывая спешить против бунтовщика Пушкаря, но многие миргородцы переходили на сторону врагов.

В это время уже совершился выбор митрополита. Новоизбранный архипастырь, Дионисий Балабан, сторонник Выговского, написал Пушкарю увещательное письмо и грозил церковным проклятием за непослушание гетману.

«Хотя ваша святительская милость, — отвечал Пушкарь, — и возложили свое благословение на Ивана Выговского, но Войско Запорожское не признает его гетманом. Когда будет полная рада, на которой вся чернь украинская единомысленно с чернью Войска Запорожского изберут его гетманом, тогда и я признаю его. А ваше архипастырское неблагословение извольте возлагать на кого-нибудь -такого, кто не желает добра его царскому величеству и ищет неверных царей; мы же почитаем царем одного царя православного.

Пушкарь выступил из Полтавы, и дейнеки повсюду грабили зажиточных и опустошали их имения. Этот поход увеличивал войско Пушкаря, но, вместе с тем, раздражал всех, имевших собственность.

Но в то время, когда такое волнение поднялось в восточной части Украины, прибыл Хитрово. Еще он был в дороге, а уже козацкие старшины сильно тревожились. Посланники Выговского, возвратившись к гетману, извещали, что царский посол едет собирать новую раду для нового избрания. Опасались, чтоб противная Выговскому партия не взяла верх и не избран был другой гетман; это значило уступить свои свободные Сословные права произволу Московской власти; тогда показали бы пример, что вольное избрание иначе ничего не значит. Вопрос о воеводах и великорусских войсках в Украине должен был разрешиться с приездом боярина. Зловещие слухи об уничтожении козаков должны были с ним или оправдаться, или обличиться. Страшная для всех гроза примирила всякие несогласия; гетман и Григорий Лесницкий стали друзьями. Многие готовились стать грудью за Выговского, не из любви к нему, а потому, что с ним вместе должны были защищать самих себя и все свое сословие.