5. Социальная направленность сталинских преобразований

В 1935 году в речи о стахановском движении Сталин заявил: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее»³⁰⁷. Разумеется, лучше стало не для всех. Югославский левый коммунист А.Цилига, много лет проведший в сталинских лагерях, не зря назвал Советский Союз «страной великой лжи»³⁰⁸.

«Все то, что так недавно было грехом для социалистического сознания — что остается грехом для всякого морального сознания — привилегии сытости и комфорта в стране нищеты и неисчерпаемого горя — теперь объявляется дозволенным, — писал эмигрант Г.Федотов в 1936 году. — Кончился марксистский пост, и… наступило праздничное обжорство. Для всех? Конечно, нет. Не забудем, что именно эти годы принесли с собой новые тяготы для рабочих и углубление классовой розни. Веселая и зажиточная жизнь — это для новых господ. Их языческий вкус находит лишнее удовлетворение своей гордости в социальном контрасте. Нигде в буржуазном мире пафос расстояния не достиг такой наглости, как в России, где он только что освободился от долгого запрета… На верхах жизни продолжается реставрация дореволюционного быта. Новое общество хочет как можно больше походить на старую дворянскую и интеллигентскую Россию. Поскольку оно не довольствуется элементарной сытостью и комфортом, его мечты о «красивой» жизни принимают невыносимо пошлые формы»³⁰⁹.

Роскошная жизнь правящего слоя (по переписи 1939 года, в стране насчитывалось 2 млн. руководителей партийных, государственных и «общественных» учреждений и предприятий — 1,2 % населения³¹⁰) резко выделялась на фоне нищеты большинства населения. 8 февраля 1932 года, в год страшного голода, был официально отменен «партмаксимум» — верхние границы для заработков членов партии. Позднее было введено (сохранившееся официально до 1947 г.) бесплатное содержание семей членов Политбюро, но и после этого Сталин, как вспоминала его дочь Светлана, «не знал ни счета современным деньгам, ни вообще сколько что стоит… Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него на столе… Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, — все это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление где-то в системе МГБ, а там — своя бухгалтерия, и неизвестно сколько они тратили… Он и сам этого не знал»³¹¹. Личные запросы Сталина были сравнительно скромными, но зачем ему была царская роскошь, когда он и так владел огромной страной: номенклатурщики-чиновники не зря звали его «хозяин».

«В быту Сталина и других членов Политбюро причудливо сочетались как бы две эпохи — формальное отсутствие личного имущества, сохранившееся от первых лет революции, и безграничное, бесконтрольное пользование материальными благами, зачастую недоступными даже западным миллионерам», — отмечал историк В.Роговин³¹². Как вспоминал академик Е.Варга, «под Москвой существуют дачи — конечно, государственные; при них постоянно находится 10–20 человек охраны, кроме того… до 40–50 человек прислуги. Все это оплачивает государство. Кроме того, естественно, имеется городская квартира с соответствующим обслуживанием и по меньшей мере еще одна дача на юге. У них персональные спецпоезда, персональные самолеты, и те, и другие с кухней и поварами, персональные яхты и, конечно же, множество автомобилей и шоферов, обслуживающихднем и ночью их самих и членов их семей. Они бесплатно получают… все продукты питания и прочие продукты потребления»³¹³. Номенклатура более низкого ранга пользовалась специальными распределителями и столовыми за символическую цену.

В 1936–1938 годах председатели палат Верховного Совета СССР и их заместители получали по 25 тысяч рублей в месяц, а депутаты — по 1000 рублей в месяц плюс 150 рублей в день во время сессий. Председателям районных исполкомов Советов и первым секретарям районных комитетов партии было установлено жалование в 550–750 рублей в месяц, заместителям председателя и вторым секретарям — 450–650 рублей, другим партийным, государственным и комсомольским чиновникам — 400–500 рублей. Директора предприятий получали 2000 рублей в месяц (не считая средств из «директорских фондов»), руководящие инженеры — 1500 рублей. От многих сотен до многих тысяч рублей получали представители художественной и писательской элиты. В то же самое время, средняя зарплата в 1936 г. составляла 231 рубль в месяц: рабочие получали (в зависимости от квалификации) 110–300 рублей, мелкие служащие — 130–180 рублей, служащие и техники — 300–800 рублей, врачи — 400 рублей и т. п. Прожить на зарплату простого человека было крайне трудно: костюм стоил 800 рублей, туфли 200–300 рублей, метр драповой ткани — 100 рублей³¹⁴.

Экономический рост, индустриальное и военное могущество Советской империи осуществлялись за счет беспощадной эксплуатации простого народа. По подсчетам, средняя покупательная способность зарплаты, измеряемая в продуктах питания, сократилась за 1928–1940 гг. почти в три раза при росте производительности труда более чем в три раза³¹⁵.

Новая конституция СССР, принятая в 1936 г., провозглашала основные права, характерные для «социального государства»: на труд, оплачиваемый отпуск, государственное социальное страхование, бесплатную медицинскую помощь, материальное обеспечение по старости и болезни, образование. Как и в «обычных» капиталистических государствах, это было не подарком «добрых» властей, но косвенным результатом борьбы трудящихся в период революции и в 1920-е годы, а также стремления «верхов» предотвратить социальный взрыв на фоне нараставшей эксплуатации. Однако низкий уровень зарплат и пенсий и недостаточность средств, отпускаемых из бюджета на социальные нужды, делали качество этих услуг крайне низким. Прожить на пенсию было невозможно; колхозникам же (вплоть до 1960-х гг.) пенсии выплачивались из крошечных фондов самих «колхозов». Больниц и поликлиник не хватало; рабочих и членов их семей обеспечивали медицинской помощью при предприятиях, остальным категориям населения нередко приходилось обращаться к услугам платного здравоохранения³¹⁶. Лекарства в аптеках не были бесплатными. Больничные листы выдавались на 1–2 дня, с возможностью продления до 10 дней, после чего созывалась медицинская комиссия. Больничный по уходу за ребенком выдавался всего на 3 дня. В 1938–1939 г. декретный отпуск быЛ сокращен: вместо 56 дней до и после родов, он составлял теперь 35 дней и до 28 дней после родов; женщины, проработавшие на одном предприятии менее 7 месяцев, его вообще не получали³¹⁷. В 1938 г. власти урезали пособие по болезни для всех, проработавших на одном предприятии менее 6 лет (проработавшие 2 года и не состоявшие в профсоюзе получали его лишь в половинном размере)³¹⁸. Катастрофически не хватало жилья. А с 1 сентября 1940 г. постановлением правительства было введено платное образование в высших и средних специальных учебных заведениях и 8-10 классах школы (родители школьников должны были платить 150–200 рублей в год)³¹⁹.

В Москве еще создавалась иллюзия изобилия промышленных товаров и продуктов питания — на показ иностранным визитерам, которые потом на все лады расхваливали «чудеса» советской действительности. О том, как выглядела в 1930-е годы жизнь в советской провинции, рассказал шахтер, опубликовавший под псевдонимом «И.Волго-Дунайский» статью «Как живут шахтеры в Донбассе» в анархистском эмигрантском журнале «Дело труда — Пробуждение»:

«В эти (имеются в виду шахтерские, — В.Д.) районы завозили больше, чем в колхозы и совхозы. Обычно привозили товары в магазины на шахты раз в 2–3 недели, а иногда гораздо реже… Сегодня, скажем, привезли товары в магазин. Лишь стемнело, жены большевицких сановных акул, а то и сами главари, кто не занят, идут в магазин, где торговцы уже разложили свои товары и ждут своих владык, хотя с улицы магазин закрыт и сторож, как обычно, сидит на крыльце или ходит вокруг… Каждый из большевицких главарей берет то, что ему нравится, и столько, насколько у него или у нее хватит денег… Не было ни одной шахтерской семьи, которая не нуждалась бы в том, что по ночам тащили из магазина компартийцы.

Жены же шахтеров, узнав о привозе товаров, сбегались со всех сторон засветло и устанавливали честную очередь с вечера, хотя магазин откроют только завтра. Они стоят в очереди всю ночь, оставив детей взаперти в квартире. Будь это зима или лето, около магазина всегда полно людей: женщины, мужчины и дети-подростки, у которых мать больна и некому идти в очередь мерзнуть. За ночь милиция по нескольку раз разгоняет этих людей от магазина, но по уходе полиции они опять становятся в очередь. Разумеется, нужда гнала этих людей в очередь, они не знали, что внутри магазина комначальство уже все распределило. А те, которые видели преступление главарей большевизма, не решались протестовать, ибо таким смельчакам немедленно пришивалась «контрреволюция» и их отправляли в ссылку на север России.

Обычно в 5 часов утра полиция уходит и в это время новые массы людей бегут к магазину с криком: «Кто последний? — Я за вами». К открытию магазина в 8 часов утра собиралось несколько сот человек. В этот момент хулиганы и пропойцы из бывших партизан начинают лезть без очереди к дверям магазина; некоторые смельчаки из публики тоже лезут к дверям наводить порядок. В этот момент открывается магазин — и начинается страшная давка: задние ряды напирают и лезут через головы передних. Крики, стоны и плач… В давке — озлобленность и драки… Попав, наконец, в магазин, люди не могли достать то, в чем они нуждались, потому что комголовка увезла их ночью на черный рынок.

Зато водку живодеры продавали вне очереди. Эта водка привозилась в бочках и продавалась дешевле настоящей водки. В 1939-40 годах ее продавали у магазинов, и те, кто имел деньги, тащили ее целыми ведрами. Этим болыневицкая власть старалась выкачать средства и одурманить мозги.

<… > Во время торговли мануфактурой в магазин опять приходили с утра жены болыневицких сановников, они лезли вне очереди и опять набирали, сколько хотели <…>

На шахте рабочих было 1480 человек, а сановников — 20. Последние уносили больше, чем 1480 рабочих. Эти 20 главарей… имели своих агентов по продаже закупленных товаров не на общем базаре, а сперва — близким родным, затем — субагентам; далеко находящимся родственникам посылали товары по почте. Двадцать главарей делали огромные барыши, но на митингах всегда орали во все горло: «Долой спекулянтов — врагов народа!». Так строился при мне сталинский социализм»³²⁰.

Реальную степень и масштабы сопротивления рабочих против невыносимых условий и темпов труда, навязываемых им политикой индустриализации, трудно оценить. Какие-либо легальные забастовки были в условиях сталинской диктатуры, разумеется, немыслимы. Тем не менее, работники пытались бастовать нелегально. Так, за январь-август 1929 г. было отмечено 174 коллективные акции протеста с участием 15,7 тысяч человек, за тот же период следующего года — 147 выступлений с 11,8 тысячами участников. В 1930–1931 гг. люди массово отказывались выходить на работу из-за задержек зарплаты: в мае 1930 бастовали на Ревдинском металлобрабатывающем заводе, в июне не выходили на работу шахтеры треста «Луганскуголь», в июле бастовали на 7 шахтах треста «Сталин-уголь». В августе 1930 г. 1050 рабочих Сталинградского тракторного завода (70 % работников) выступили против 10-часового рабочего дня. Неоднократно бастовали строители. В 1932 г. в условиях экономического кризиса и голода стачки охватили текстильные предприятия Иваново и Ивановской области. В апреле вспыхнули волнения на текстильной фабрике им. Ноги-на в Вичуге, и через 4 дня к забастовке присоединились все предприятия этой отрасли в городе. Бастующие разгромили управление милиции и захватили здания, в которых размещались органы ГПУ и райком партии. В ходе столкновений один из демонстрантов погиб, другой был ранен; тяжело ранены были 15 милиционеров, десятки милиционеров и партийных чиновников получили легкие ранения. Выступление подавил прибывший в Вичугу Л.М.Каганович, однако массовые выступления распространились на другие города области³²¹. Практически регулярно сообщали в первой половине 1930-х гг. о трудовых конфликтах в Донбассе.

384

С 1934 г. широкое распространение получил такой метод борьбы трудящихся, как замедление работы — «волынка», в январе этого года органы внутренних дел зафиксировали 24 подобные акции с участием 1550 человек, а в декабре — 16 с участием 621 человека (в основном, в районе Иваново, на Средне-Волгострое, предприятиях местной промышленности и торфяных разработках). За 11 месяцев 1934 г. было отмечено 185 забастовок и «волынок»; в них участвовали 8,7 тыс. рабочих³²².

Трудящиеся пытались протестовать, меняя место работы. Можно предположить также, что, по крайней мере, какое-то число случаев саботажа, порчи оборудования, станков и т. д. в 1930-е гг. действительно были индивидуальными актами протеста рабочих — подобно действиям «разрушителей машин» во время индустриализации в Англии в XVIII–XIX вв. «(…) С машин и особенно с людей требуют гораздо больше того, что они могут дать, — передает иностранный рабочий, работавший в годы первой и второй пятилеток в Советском Союзе, слова своего собеседника-железнодорожника. — Люди голодны, обессилены, они бьются над вопросом, как свести концы с концами. Вы понимаете, что они плохо работают, и не имеют желания работать лучше… В сущности, делают то, что могут». Систематическую недоплату трудящиеся пытались компенсировать хищениями у государства: «Кто не крадет, тот не ест». Их не останавливали ни драконовские кары, ни милитаризация труда³²³.

Широкое недовольство трудящихся вызвали указы 1940 г., прикреплявшие работников к предприятиям. Люди называли их новым «закрепощением». В Ленинграде распространялись призывы к забастовкам, подпольные листовки и настенные надписи: «Долой правительство нищеты, насилия и тюрем», «Скоро мы начнем бастовать». Ходили слухи о стачках на заводах, разговоры о «второй революции»³²⁴. В сентябре 1940 г. прокурор СССР В.М.Бочков сообщал главе правительства В.М.Молотову о коллективных акциях протеста на Кирово-Чепецкой ТЭЦ, строительстве военного объекта в Севастополе, строительном тресте в Сталинградской области, на кондитерской фабрике в Белоруссии и т. д.³²⁵ Возникали предпосылки для социального взрыва.

Распространялось недовольство среди молодежи; появлялись подпольные антисталинистские группы. Так, еще в октябре 1940 г. группа школьников в Джелалабаде (Киргизия) образовала кружок «Истинных коммунистов». Они читали запрещенную литературу, вели агитацию и распространяли листовки. В феврале 1941 г. пятеро организаторов были приговорены к 6—10 годам заключения³²⁶. В сибирском городе Тайшет 9 школьников создали «Союз революционной борьбы». Они пришли к заключению, что тяжелое материальное положение трудящихся является следствием «неправильной политики советского правительства и коммунистической партии», их «оппортунистической линии», а в стране установился «социал-феодализм». Участники группы были недовольны введением платы за учебу и другими указами, критиковали коллективизацию и поставки продовольствия и сырья в нацистскую Германию. Попытка изготовить листовки не удалась, так как в мае 1941 г. участники кружка были арестованы, а затем приговорены к 7—10 годам заключения³²⁷.