Глава четвертая 1914 год — СХВАТКА

Германское вторжение во Францию подготавливалось настолько тщательно и должно было так планомерно развиваться, чтобы никакие непредвиденные задержки не смогли сорвать разработанного расписания действий. Железнодорожная сеть в Германии была создана под руководством и наблюдением военных органов. Контроль этот осуществлялся так жестко, что даже узкоколейку или незначительную ветку нельзя было проложить без согласия и одобрения начальника Генерального штаба. В результате число двойных колей, бегущих к западной границе, было доведено за время с 1870 по 1914 год с девяти до тринадцати.

6 августа началось грандиозное развертывание. Ежедневно 550 поездов пересекали мосты через Рейн. Всего 11 000 поездов перебросили к фронту 3 120 000 человек. В первые две недели войны через Гогенцоллернский мост в Кельне каждые десять минут проходил один поезд. Эти грандиозные железнодорожные переброски являли собой образец организованности. Но когда развертывание, закончившееся 17 августа, перешло в наступление, то трения, возникшие в ходе войны, вскоре обнаружили слабые стороны в работе германской военной машины и системы управления ею.

На случай сопротивления Бельгии германский план войны, пересмотренный Мольтке, предвидел немедленное выделение отряда под начальством генерала Эммиха, чтобы расчистить путь через ворота реки Маас в равнинной Бельгии севернее Арденн. Таким образом, была бы свободна дорога для наступления главных сил германцев, сосредоточиваемых за германской границей.

Но над этим путем наступления командовало кольцо фортов крепости Льеж. После первоначальной неудачи одна германская бригада 5 августа все же прорвалась между фортами и заняла город. Эта геройская операция интересна тем, что ее успех обязан инициативе прикомандированного офицера Генерального штаба Людендорфа, имя которого впоследствии получило широкую известность. Тем не менее, форты оказали упорное сопротивление и заставили германцев ожидать подхода их тяжелых гаубиц, разрушительная сила которых явилась первым тактическим сюрпризом Мировой войны.

Успех первоначального сопротивления бельгийцев остановил порыв наступления главных сил германцев и ввел в заблуждение разведку союзников. Бельгийская армия стояла за рекой Гетте, прикрывая Брюссель. Прежде чем пали форты Льежа, авангарды 1-й и 2-й армий уже теснили этот рубеж. Бельгийцы, предоставленные сами себе (из-за ошибки французского плана войны и согласия с ним Британии), решили сохранить свою армию и отойти в укрепленный район Антверпена, откуда они могли хотя бы временно угрожать немецким коммуникациям.

Германцы, путь перед которыми был теперь свободен, 20 августа заняли Брюссель и в тот же день появились перед Намюром — последней крепостью, преграждавшей путь с рубежа реки Маас вглубь Франции. Необходимо отметить, что, несмотря на сопротивление бельгийцев, немецкое наступление развивалось даже несколько быстрее намеченных расписанием сроков. Но если бы бельгийцы быстро отошли на фланг противника, они могли бы этим тормозить наступление немцев куда успешнее, чем любыми жертвами в непосредственных боях с ними.

Между тем 7 августа на противоположном фланге движением отдельного корпуса в Верхний Эльзас началось французское наступление. Оно было намечено отчасти как военная демонстрация, отчасти из-за своего политического эффекта. Основной целью его было разрушение германской железнодорожной станции в Базеле и мостов на реке Рейн ниже этого пункта. Вскоре оно остановилось, но 19 августа было возобновлено под начальством генерала По более крупными силами; им фактически удалось достигнуть Рейна.

Однако гнет поражений на остальных направлениях привел к отказу от этого предприятия и к расформированию всей группировки: ее соединения были отправлены на Западный фронт в качестве пополнений. Между тем главный удар французских 1-й (Дюбайль) и 2-й (де Кастельно) армий в Лотарингии, начавшийся 14 августа, закончился 20-го числа боем у Моранжа и Саарбурга. Здесь французы познали, что материя способна сломить дух и что в своем наступательном энтузиазме они просмотрели оборонительную мощь современного оружия. Это откровение должно было опрокинуть все расчеты традиционного искусства ведения войны.

Все же необходимо сказать, что короткое наступление французов имело косвенное влияние на планы германцев — хотя вряд ли это могло случиться, если бы во главе германского Генштаба вместо неуверенного оппортуниста Мольтке стояли Шлиффен или Людендорф.

Тот факт, что Мольтке почти удвоил силы левого фланга по сравнению с прикидками Шлиффена, говорит, что фланг этот, с одной стороны, был излишне силен для пассивной и сковывающей противника обороны, как это понимал Шлиффен, с другой — он не обладал необходимым превосходством сил для решительного контрнаступления. Но когда началось французское наступление в Лотарингии, и Мольтке понял, что французы оставляют позади свой укрепленный барьер — ряд крепостей, — он сейчас же попытался приостановить движение правого крыла и начал искать решения в Лотарингии. Этот импульс заставил его перебросить сюда шесть только что сформированных дивизий эрзац-резерва, которые должны были использоваться для усиления мощи правого фланга.

Едва Мольтке успел наметить этот план, как тут же отказался от него и 16 августа вернулся к задуманной Шлиффеном схеме «вращающейся двери». Тем не менее он несколько двусмысленно заявил своим командирам левого крыла, что они должны сковать как можно больше французских сил. Когда кронпринц Рупрехт Баварский возразил, что он может сделать это только атакой, Мольтке предоставил ему инициативу действий. Мы подозреваем, что Рупрехт был рад избежать позора отступления — ведь германский наследный принц должен наступать.

Но ничего не могло быть более безумным, чем двусмысленное поведение главного командования. Когда Рупрехт попытался получить ясный приказ на атаку, Штейн, уполномоченный Мольтке, сказал по телефону Крафту фон Дельмензингену, начальнику штаба Рупрехта: «Нет, мы не обяжем вас, запретив атаку. Вы должны взять ответственность на себя. Примите решение так, как вам подскажет совесть».

Любопытная база стратегии — совесть! А когда Крафт ответил: «Решение уже принято. Мы атакуем», — Штейн глупо воскликнул: «Не может быть! Тогда бейте, и да хранит вас бог!»

Таким образом, вместо того, чтобы отступать и увлекать за собой французов, Рупрехт 17 августа остановил свою 6-ю армию и стал ожидать боя. Обнаружив, что наступление французов развивается слишком медленно, он задумал его ускорить, перейдя в атаку сам. 20 августа во взаимодействии с 7-й армией (Хееринген) он ударил на левом фланге. Хотя французы были захвачены врасплох и отброшены назад с рубежа Моранж-Саарбург, но все же контрудар германцев не обладал ни достаточной силой (обе армии насчитывали 25 дивизий), ни выгодной стратегической позицией, чтобы достичь решающей победы. Попытка охватить правый фланг французов движением через Вогезы была начата слишком поздно и потому сорвалась. Таким образом, стратегический успех этой операции выразился только в оттеснении французов на линию их крепостей, что могло лишь восстановить и увеличить их силу сопротивления. Опять-таки, благодаря этому французы оказались в состоянии перебросить часть войск, чтобы усилить свой западный фланг — то есть сделать перераспределение сил, которое затем оказало громадное влияние на исход сражения при Марне.

С подобным же невниманием к распоряжениям главного командования кронцпринц Германский, командовавший 5-й армией, образующей ось захождения и опиравшейся на Мец и Тионвиль, перешел в атаку, когда ему был отдан приказ оставаться в обороне. Отсутствие того, что полковник Фош называл «внутренней дисциплиной», в будущем стало важным фактором в поражениях германцев — и большая доля ответственности за это лежит на амбициях генералов и их зависти друг к другу.

В то время как развивалось эта нерешительная и вялая кампания в Лотарингии, более решительные события развернулись на северо-западе. Атака Льежа заставила Жоффра признать возможность германского наступления сквозь Бельгию. И все же он не учел размаха этого движения. Стойкое сопротивление Льежа заставило его крепче утвердиться во мнении, что правый фланг германцев пройдет южнее этой крепости, то есть между Маасом и Арденнами. «План XVII» учитывал такую возможность и подготовил ей отпор. Еще раз ведя бой с ветряными мельницами, французское командование так рьяно взялось за эту возможность, что первоначальный отпор они превратили в воображаемый coup de grace.[38] Их 3-я армия (Рюфей) и резервная 4-я армия (де Лангль де Кари) должны были бить с северо-востока через Арденны против фланга германцев, наступавших через Бельгию, и тем самым разорвать их охватывающий маневр. Левофланговая (5-я) армия под начальством Ланрезака была передвинута дальше на северо-запад — в угол, образуемый реками Самбр и Маас, между Живе и Шарлеруа. Вместе с британскими частями, примыкавшими к левому флангу этой армии, 5-я армия должна была расправиться с противником, находившимся севернее реки Маас, и ударить по предполагаемым главным силам германцев во взаимодействии с ударом через Арденны. Французам уже рисовалась приятная картина клещей, замыкающихся вокруг ничего не подозревающих германцев! Любопытно, что эта же мысль клещевидного маневра пришла в голову и немцам — причем роли менялись, а основания для такого маневра у германского командования были более солидны.

Основной недочет французского плана заключался в том, что германцы развернули в два раза больше войск, чем это предполагала французская разведка, и развернули их для более широкого охватывающего движения. Для освещения противника французское командование сосредоточило здесь главным образом кавалерию, которая имела численность до 100 000 сабель, но «эта чудовищная масса кавалерии не открыла ничего в немецким продвижении… и французские армии были повсюду ошеломлены». Французские 4-я и 3-я армии (23 дивизии), слепо наступая вглубь Арденн против германского центра, не занятого по их предположениям войсками, в туманный день 22 августа натолкнулись на германские 4-ю и 5-ю армии (20 дивизий) и в ряде тяжелых встречных боев, разыгравшихся вокруг Виртон-Нефшато, были отброшены. Войска слепо ринулись в штыковой бой, а их косили пулеметы. К счастью, обстановка была недостаточно ясна и для немцев, почему они и не развили своего успеха.

На северо-западе французская 5-я армия (13 дивизий) и британцы (4 дивизии) под руководством Жоффра чуть не попались в немецкую ловушку. Главные силы германских 1-й и 2-й армий наседали на них с севера, а 3-я армия — с востока. Всего французы имели перед собой 30 дивизий. Ланрезак один предчувствовал грозившую опасность. Все время он подозревал большую ширину германского маневра, и только благодаря его настояниям 5-й армии было разрешено продвинуться так далеко на северо-запад. Его нерешительности и раздумыванию перед форсированием реки Самбр, а также прибытию слева от него британских частей (что ускользнуло из поля зрения германской разведки) и преждевременной атаке германской 2-й армии французы обязаны тем, что армии их сумели вовремя отступить и избежать готовящегося им капкана.

Отступление к Марне. Первые четыре британские дивизии, сосредоточившись у Мобежа, двинулись 22 августа к Монсу, в полной готовности наступать дальше в Бельгию в рамках общего наступления левого крыла англо-французских армий. Прибыв туда, Джон Френч узнал, что Ланрезак был атакован 21 августа и что ему помешали переправиться через Самбр. Джон Френч согласился остаться с британскими частями у Монса, чтобы прикрыть левый фланг Ланрезака — хотя из-за этого его войска оказались выдвинуты вперед на ничем не защищенную позицию. Но на следующий день, 23 августа, Ланрезак получил сообщение о неизбежном падении Намюра и о появлении 3-й германской армии (Хаузен) вблизи Динана на реке Маас, что создавало угрозу уже его ничем не прикрытому правому флангу.

В соответствии с этим Ланрезак той же ночью отдал приказ об отступлении. Британцы, выдержав днем атаку шести германских дивизий, 24 августа, в связи с отступлением французов, в свою очередь отступили. Это было сделано как раз вовремя, так как остаток 1-й германской армии продолжал свой марш на запад, чтобы охватить их обнаженный левый фланг.[39]

Но хотя британцы начали отступать позднее своих союзников, они откатились и быстрее, и дальше. Этот печальный результат явился, главным образом следствием внезапной перемены настроения Джона Френча.

Когда он наступал, то горел желанием выполнить задания, поставленные ему инструкцией Китченера. Когда же он отступал, то думал лишь о приписке к этой инструкции. Эта перемена настроений была вызвана французами, а не германцами. Началась она с того момента, когда Ланрезак, выведенный из себя близорукостью Жоффра по отношению к надвигавшейся грозной опасности, перенес это негодование — которое он не мог обнаружить перед своим начальником — на только что прибывшего соседа. Иллюстрацией этого могут служить слова начальника штаба Ланрезака, которыми он встретил прибывшего вместе с Френчем его начальника штаба: «Наконец-то вы прибыли; можно сказать, вы не спешили. Если мы будем побиты, этим мы будем обязаны вам».

Когда Френчу возбужденным тоном сообщили, что немцы достигли реки Маас в районе Гюи и он задал вопрос, что же, по мнению французов, противник думает там предпринять, Ланрезак иронически ответил: «Зачем они туда пришли? Наверное, чтобы ловить рыбу в реке». Язвительность ответа была смягчена переводом, но даже непонимание Френчем французского языка не помешало ему почувствовать нетерпение и резкость, проявленные Ланрезаком в беседе. Он скоро это понял. Когда же он увидел, что французы отступили и бросили его одного на произвол судьбы, чувство обиды сменилось чувством недоверия и отвращения к французам. С тех пор он не мог забыть, что французы покинули его в беде, и думал лишь о том, чтобы как-нибудь отделаться от них. Опыт последующих нескольких дней укрепил его в мысли самостоятельно отойти к Гавру и укрепиться там. От этого ужасного по возможным последствиям решения его отвела искусная лесть Уилсона и быстрое, хотя и менее корректное, вмешательство Китченера. Большое значение для отказа от этого решения сыграл и дальнейший ход событий.

Поспешный откат левого фланга наконец-то открыл Жоффру глаза на истинное положение вещей и на полный провал «Плана XVII». Из обломков рухнувшего плана французский командующий попытался создать новый. Жоффр решил оттянуть назад свой центр и правый фланг, сделав осью этого движения Верден, а за это время снять войска с правого фланга в Эльзасе и, сформировав новую 6-ю армию на левом фланге, снова перейти в наступление.

Оптимизм Жоффра мог вновь сослужить ему плохую службу, если бы не ошибки немцев. Первой их ошибкой стало безумное решение Мольтке выделить 7 дивизий для захвата Мобежа и Живе и наблюдения за Антверпеном, вместо того чтобы использовать для этого войска ландвера и эрзац-резерва так, как это намечал Шлиффен. Еще чудовищнее было принятое им 25 августа решение послать 4 дивизии в Восточную Пруссию, чтобы остановить наступление русских. Дивизии эти тоже были взяты с правого фланга (фактически из группировки, осаждавшей Намюр). Его оправдания, которые он дал позднее, очень слабы. Германское командование, видите ли, полагало, что решающая победа на западе уже достигнута. Наконец, германское командование потеряло связь с наступавшими армиями[40], и движение последних не могло быть согласовано.

Остановка 2-го британского корпуса у Ле-Като (что было сделано Смит-Дориеном против воли его начальника) и контратака Ланрезака у Гюи (в которой Френч запретил даже участвовать своему 1-му корпусу) — все эти факторы также задержали германское охватывающее наступление. Но каждый из них имел еще и значительно более важные косвенные последствия. К примеру, Ле-Като убедило командующего 1-й германской армией Клука, что здесь можно легко разгромить британскую армию, а события у Гюи заставили Бюлова обратиться к Клуку за поддержкой. Вследствие этого Клук развернулся, заходя внутрь и думая этим сбить левый фланг французов. Идея Седана преследовала германцев и заставляла их рвать еще не созревшие плоды. Преждевременный поворот задолго до Парижа являлся отказом от плана Шлиффена и обнажал германский правый фланг, содействуя его контр-охвату.

Все эти события быстро развивались в то время, когда Мольтке также приносил план Шлиффена в жертву мечте о Седане — но уже на другом участке фронта. Центр и левый фланг получили приказ сомкнуться, как клещи, с обеих сторон Вердена, а правый фланг должен был завернуть наружу и двигаться фронтом на Париж, прикрывая эти клещи. Эта внезапная перемена направления и изменение ролей напоминали безумие шофера, который на скользкой дороге, нажав на все тормоза, резко выворачивает руль под прямым углом.

Надо остановиться и на другом факторе — быть может, наиболее значительном из всех: германцы наступали слишком быстро, опережая свое расписание, и снабжение не поспевало за ними. Усталость войск увеличивалась голодом.[41] Когда дело доходило до столкновений с про-тивником, боеспособность войск фактически оказывалась подорвана их физическим переутомлением. Это становилось тем более опасным, что французы, отступая, тщательно уничтожали все запасы.

Таким образом, в германскую машину попало столько песчинок, что достаточно было небольшого сбоя, чтобы она сломалась. Это и сделало Марнское сражение.

Прилив отхлынул. Возможность использовать обстановку была замечена не Жоффром, отдавшим приказ о продолжении отступления, а военным губернатором Парижа, где собиралась заслоном вновь формируемая 6-я армия. 3 сентября Галлиени, разгадав значение захождения Клука внутрь, отдал распоряжение 6-й армии (Монури), чтобы она подготовилась для удара по обнажившемуся правому флангу германцев. На другой день Галлиени с трудом добился на это согласия Жоффра. Раз проникшись убеждением, Жоффр действовал с решимостью. Всему левому флангу было приказано повернуть кругом и подготовиться к общему наступлению, которое было назначено на 6 сентября. Монури был на месте уже 6 сентября, и под его натиском на обнаженный фланг германцев Клук вынужден был оттянуть вначале часть сил, а затем и всю свою армию, чтобы прикрыть и укрепить свой фланг. Таким образом, возник 30-километровый разрыв между армиями Клука и Бюлова. Разрыв этот был прикрыт только кавалерийской завесой.

Клук пошел на такой риск потому, что британцы, находившиеся против него, быстро отступали, повернувшись спиной к этому обнаженному сектору. Даже 5 сентября, когда французы на обоих флангах англичан развернулись и стали наступать, британцы все еще продолжали свое отступление к югу.

Но в этом поспешном отступлении, скорее даже «исчезновении» английских войск неявно таилась причина победы. Когда британцы повернули вспять, донесение о наступлении их колонн в секторе разрыва заставило Бюлова 9 сентября отдать приказ об отступлении своей армии. Временное преимущество, которого 1-я армия Клука (изолированная теперь благодаря своему маневру) добилась против Монури, было тем самым сведено к нулю, и Клук в тот же день отошел. К 11 сентября отступление распространилось — отчасти самостоятельно, отчасти по приказу Мольтке — на все германские армии.

Попытка частичного охвата, осью захождения которого служил Верден, больше не могла иметь успеха; клещи, образованные 6-й и 7-й армиями, просто сломались бы на оборонительных сооружениях французской восточной границы. Атака 6-й армией Гран-Куроннэ, прикрывавшего Нанси, стоила слишком дорого. Трудно понять, как германское командование могло решиться импровизировать и пытаться сделать то, что при хладнокровных расчетах перед войной казалось совершенно бессмысленным и неосуществимым, приведя немцев к единственно возможному решению — наступать через Бельгию.

Таким образом, Марнское сражение было обусловлено несогласованностью действий и трещиной во фронте наступления германцев. Атака Монури по германскому правому флангу вызвала трещину в слабом стыке германского фронта, а просачивание противника в эту трещину в свою очередь надломило волю германского командования.

Результатом произошедшего стало стратегическое, но не тактическое поражение. Германский правый фланг оказался в состоянии сомкнуть ряды и твердо закрепиться на линии реки Эн. Сравнительная слабость фланговой атаки Монури, а отчасти и неумение британцев и французской 5-й армии (теперь под начальством Франшэ д’Эсперэ) быстро пройти сквозь брешь, пока она ничем не была прикрыта, привели к тому, что союзникам не удалось извлечь серьезных выгод из своей победы.

Направление движения войск вело через район, изрезанный реками. Преграды эти становились еще значительнее от недостатка порыва и воодушевления командиров; каждый вежливо оглядывался на соседа и пугливо — на свои фланги. Чувства их очень удачно могут быть переданы ироническим стихом;

Лорд Чатэм, вынув меч из ножен,

Ждет для боя сэра Ричарда Страхана.

Сэр Ричард, всей душой стремясь вперед,

Ждет — кого же? — да лорда Чатэма!..

По-видимому, можно было достигнуть куда более значительных результатов, если приложить больше усилий (как этого требовал Галлиени), чтобы ударить германцам по их отдаленному, а не ближайшему флангу, и для этого направить подкрепления к северо-западу от Парижа. Это мнение подкрепляется и крайней чувствительностью немцев к донесениям о высадках на бельгийском побережье, которые могли угрожать их коммуникациям. Тревога, вызванная этими донесениями, заставила германское командование даже считаться с возможностью отступления своего правого фланга раньше, чем началось Марнское сражение.

Если сравнить моральное действие этих призрачных, несуществовавших сил с материальным эффектом, выразившемся в оставлении части германских сил в Бельгии из-за боязни возможного выхода бельгийцев из Антверпена, то баланс, по всей видимости, сильно склонится в пользу стратегии, которую отстаивал Френч. Придерживаясь этой стратегии, британские войска могли оказать не только косвенное, но и прямое влияние на борьбу, и успех Марнского сражения оказался бы не только стратегическим, но и тактическим.

Оценивая Марнское сражение таким, каким оно произошло, можно прийти к следующему заключению. Тот факт, что на решающем фланге против 13 германских дивизий были нагромождены 27 дивизий союзников, указывает, во-первых, на то, как далеко Мольтке отошел от намерений Шлиффена, во-вторых, на то, как удачно Жоффр под энергичным натиском противника перегруппировал свои силы. Но главное — такой перевес в силах позволял придать охвату значительно больший размах и ширину, чем это фактически пытались сделать.

Фронтальное преследование остановилось на реке Эн раньше, чем Жоффр, видя 17 сентября, что старания Монури охватить фланг германцев не приводят к успеху, пришел к решению организовать свежую армию под начальством де Кастельно для маневра в охват и в обход германского фланга. К этому времени германские армии восстановили соприкосновение друг с другом, а германское командование ожидало такого маневра и готово было отразить его. Хотя союзные командиры и были осторожны в действиях, но они оказались неосторожны в своих предположениях. Критики имеют основание указывать, что командование союзников проявило недостаточно изобретательности, и хитрость их граничила с простодушием: Уилсон и Бертело (умы, питавшие Френча и Жоффра) 12 сентября спорили о вероятном дне, когда они перейдут германскую границу. Уилсон скромно рассчитывал, что это произойдет через четыре недели; Бертело называл его пессимистом и спорил, что к границе они подойдут на неделю раньше!

Течение и застой. Однако вопреки расчетам, на реке Эн проявила себя преобладающая мощь обороны над наступлением — даже несмотря на то, что линии окопов тут были пока крайне примитивны по сравнению с тем, что появится позднее. Затем, как единственный выход из положения, последовали чередующиеся попытки каждой стороны охватить западный фланг противника — период, известный под популярным, но неточным названием «Бег к морю». Эти обоюдные стремления выявили новую, преобладавшую в то время черту стратегии — рокадные переброски резервов по железным дорогам с одной части фронта на другую.

Прежде чем это могло быть доведено до логического и неизбежного конца, на сцену выступили новые факторы: Антверпен с бельгийской полевой армией, все еще острой колючкой вонзавшийся в бок германцев (Фалькенгайн, преемник Мольтке, 14 сентября решил уничтожить ее), и германская конница, двигавшаяся наперерез к бельгийскому побережью для продолжения фланга, производившего охват во Франции.

Одним из наиболее поразительных явлений и ошибок в ведении войны германцами было то, что в момент, когда союзные армии находились в полном отступлении, Мольтке ничего не предпринял, чтобы обеспечить себе порты Ла-Манша, всецело от него тогда зависевшие. Британцы эвакуировали Кале, Булонь и все побережье вплоть до Гавра; они даже перенесли свою базу в Сен-Назер на Бискайском заливе. Этот шаг не только продемонстрировал степень их пессимизма, но и отсрочил прибытие подкреплений (6 дивизий), пока германский фронт не застыл, укрепившись на реке Эн. При этом германские уланы во время отступления союзных сил рыскали по всему северо-западу Франции и обосновались даже в Амьене, как будто это была их постоянная стоянка — но оставили в покое все важнейшие порты. Месяц спустя германцы будут жертвовать десятками тысяч своих солдат в серии безуспешных попыток захватить то, что раньше могли получить совсем даром.

Здесь мы должны остановиться и вернуться к операциям в Бельгии, — к тому моменту, когда бельгийская полевая армия отступила к Антверпену, временно уйдя с главного направления операций.

24 августа бельгийцы начали вылазку против тыла германского правого фланга, чтобы ослабить натиск германцев на левый фланг британцев и французов, участвовавших тогда в начальном сражении под Монсом и вдоль реки Самбр. Вылазка была прервана 25 августа, когда пришло известие об отступлении франко-британцев вглубь Франции. Все же бельгийская армия (6 дивизий) заставила германцев, выделить еще 4 резервных дизивии помимо уже выделенных трех бригад.

7 сентября бельгийское командование узнало, что немцы перебрасывают во Францию часть своих сил, и король Альберт организовал новую вылазку — это случилось 9 сентября, в критический день Марнского сражения. Эта вылазка была сделана не по просьбе Жоффра, который, видимо, уделял мало внимания возможностям вне самого поля боя. Вылазка заставила германцев отменить отправку одной дивизии во Францию и задержать отправку туда двух других; однако бельгийцы вскоре были отброшены назад. Несмотря на это, известие о вылазке, несомненно, оказало некоторое моральное влияние и на германское командование. Вылазка совпала с его решением отвести 1-ю и 2-ю армии от Марны, а неприятное напоминание, что Антверпен расположен угрожающе близко к их коммуникациям, заставило немцев начать подготовку к решительному сражению за ликвидацию крепости и захват наиболее важных пунктов вдоль бельгийского побережья, где производилась выгрузка англичан.

Угроза Британии, возникшая, если бы порты Ла-Манша оказались в руках германцев, была очевидной. Известные размышления вызывает и тот факт, что, повторяя ошибку германцев, британское командование не остереглось от этой опасности — хотя Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, настаивал на необходимости этого еще до Марнского сражения.

Когда 28 сентября германские пушки начали обстрел Антверпена, Англия проснулась и с запозданием признала правильность стратегического инстинкта Черчилля. Ему было разрешено послать бригаду моряков и две вновь сформированных бригады морских добровольцев на усиление осажденных, а регулярная 7-я дивизия и 3-я кавалерийская дивизия под начальством Раулинсона были высажены в Остенде и Зеебрюгге для рейда и прорыва блокады извне. Англия располагала в то время 11 территориальными дивизиями — но, вопреки практике немцев, Китченер расценивал их как все еще не способных к активным действиям. Жалкое подкрепление отсрочило, но не могло помешать капитуляции Антверпена 10 октября. Войска Раулинсона прибыли слишком поздно: они смогли только прикрыть отступление бельгийской полевой армии вдоль побережья Фландрии.

В исторической перспективе первая и последняя попытки использовать способность Британии действовать на суше и на море все же способствовали надлому германского наступления вдоль побережья. Надлом этот помешал немцам осуществить свою вторую попытку добиться решения на Западе. Союзникам удалось выиграть время для прибытия главных сил британцев, перебрасываемых от реки Эн к левому флангу нового фронта. Героическое сопротивление англичан под Ипром вкупе с сопротивлением французов и бельгийцев вдоль реки Изер вплоть до моря стало в буквальном смысле слова преградой из человеческих тел. Но все же судьба союзников висела на волоске, и экспедиция в Антверпен явилась для них истинным спасением.

Как же случилось, что основное сухопутное сражение оказалось перенесенным из Франции во Фландрию?

Следующий за Марнским сражением месяц был отмечен целой серией отчаянных попыток каждой стороны охватить западный фланг своего противника. У германцев эти поиски выхода из создавшегося положения вскоре сменил более тонкий план действий. Французы же продолжали с прямолинейностью, до странности смахивающей на упрямство, проявленное ими в своем оперативном плане, придерживаться того же способа действий.

Но 24 сентября, подойдя вплотную к Сомме, охватывающее наступление Кастельно остановилось. Затем вновь образованная 10-я армия под начальством Модюи попыталась продолжить это наступление несколько севернее, начав действия 2 октября. К сожалению, вместо того, чтобы обойти фланг германцев, эта армия вскоре сама вынуждена была отчаянно сражаться, чтобы удержать в своих руках Аррас. В это время британский экспедиционный корпус перемещался к северу от реки Эн, чтобы сократить свои сообщения с Англией. Жоффр решил использовать эти силы совместно с французскими войсками и охватить (это была уже третья попытка) фланг германцев. Чтобы внести единство в руководство этим новым маневром, Жоффр в качестве своего представителя на севере назначил генерала Фоша.

Фош пытался заставить бельгийцев образовать крайнее левое крыло этой новой армии — но король Альберт с большей осторожностью (вернее, практичностью) отказался оторваться от побережья и наступать внутрь страны для операции, которую он к тому же считал необдуманной. Такой она и оказалась на деле.

14 октября, то есть четыре дня спустя после падения Антверпена, Фалькенгайн подготовил стратегическую западню для следующего охватывающего маневра союзников, которое, как он предвидел, неминуемо последует. Одна армия, образованная из частей, переброшенных из Лотарингии, должна была удерживать наступление союзников. Другая, организованная из войск, высвободившихся после взятия Антверпена, а также четырех вновь сформированных корпусов, должна была спуститься вдоль бельгийского побережья и ударить во фланг атакующих союзников. Фалькенгайн даже оставил на месте часть войск, преследовавших бельгийцев, чтобы до поры до времени не вселить тревоги в командование союзников.

Между тем новое наступление союзников развивалось по частям, по мере поступления корпусов, снимаемых с юга и перебрасываемых на восток, образуя постепенно вытягивавшуюся «косу». Британские экспедиционные войска, теперь уже силой в три корпуса[42], в свою очередь, развернулись между Ле-Бассе и Ипром, где они и вошли в соприкосновение с частями Раулинсона. По другую сторону постепенно формировалась новая французская 8-я армия, а бельгийцы продолжали собой линию фронта вдоль Изера до моря.

Хотя британские корпуса центра и правого фланга оставались на месте, сэр Джон Френч, уменьшая и так уже недооцененные его разведкой силы германцев, приказал левофланговому корпусу (Хейг) перейти в наступление от Ипра на Брюгге. Попытка эта была заранее обречена на неудачу, так как совпала с началом германского наступления 20 октября.

Тем не менее в течение одного или двух дней сэр Джон Френч твердо считал, что он атакует, в то время как его войска с трудом удерживались на месте.[43] Когда обстановка прояснилась, Френч ударился в другую крайность и боязливо потребовал создания обширного оборонительного лагеря вблизи Булони, «который мог бы собрать все экспедиционные силы». Но его стремление к отступлению было сломлено более сильной волей и, быть может, большим пессимизмом Фоша. Благодаря силе своей личности и лести Фош добился большого влияния на Френча. Уважение Френча к нему еще более возросло, когда Фош частным порядком дал ему знать, что Китченер предполагает (этого предположения на деле не было) сменить его Иеном Гамильтоном. Так «вожди» боролись друг с другом, а войска в это время сражались с неприятелем.

Ошибки высшего командования и его неспособность понять обстановку привели к тому, что действительное руководство боем легло на Хейга и его командиров дивизий. А они из-за отсутствия резервов могли только укреплять шаткие участки фронта, снимая для этого части с других направлений, и вдохновлять к сопротивлению до последнего бойца измотанные, но не сломленные войска. Таким образом, Ипр, подобно Инкерману, стал преимущественно «солдатской битвой».

Уже с 18 числа бельгийцы стали чувствовать на реке Изер все возраставший натиск противника, который угрожал катастрофой. Избежать последней удалось в конце месяца только открытием шлюзов и затоплением прибрежных низменностей. У Ипра кризис наступил позднее, он возникал 31 октября и 11 ноября — эти даты отмечали поворотные пункты в борьбе. Союзный фронт, несмотря на изношенность и крайнее перенапряжение, все же не был прорван. Это стало следствием жестокого сопротивления британцев и своевременного прибытия французских подкреплений.

Оборона Ипра — это двойной памятник британской регулярной армии. Здесь ее офицеры и солдаты показали неоценимые качества дисциплины и высокие достижения в стрелковом деле — плод долгой подготовки. И здесь же они нашли свою могилу. Из их падавших рук знамя было перехвачено национальными армиями, сформированными по призыву.

В континентальных армиях благодаря принятой там системе воинской повинности процесс перерождения существующих армий в армии национальные был мало заметен. Но в Британии процесс этот носил явно революционный характер. Здесь не было эволюции. В дни, когда маленькая профессиональная армия приносила себя в жертву как авангард нации, понимание новых методов ведения войны и вовлечение в войну целых народов лишь постепенно начинало доходить до сознания гражданского населения. Лорд Китченер, не в пример правительству, гениальным предвидением понял, как длительна будет борьба.

Население Британии пошло навстречу его призыву стать под ружье. Подобно приливу началось формирование «новых армий». К концу года на военную службу поступило до 1 000 000 человек, теперь Британская империя имела армию численностью до 2 000 000 человек.

Возможно, Китченер сделал ошибку, не построив этот переход от профессиональной армии к национальной на основе существовавшей уже организации территориальных войск. Но здесь надо вспомнить, что территориалы призывались для несения службы внутри страны, и первоначально требовалось добровольное согласие такого бойца на расширение круга его военных обязанностей. Быть может, причиной было и то, что Китченер слишком поздно признал военную ценность бойцов-территориалов. В любом случае дублирование армий стало источником задержек и напрасной траты усилий.

Китченера также упрекали в сопротивлении замене добровольной службы системой призыва. Но упреки эти недооценивают тот факт, что волонтерская система пустила глубокие корни в жизни Британии. Не учитывают они и того, насколько медленно проводятся в Британии любые коренные изменения. Если методы Китченера были характерны для него как для человека, то они были характерны и для Англии.

Пусть его действия были непоследовательными, но именно благодаря им британский народ резче почувствовал разницу между профессиональными, «гладиаторскими» войнами прошлого — и настоящей национальной войной, с которой Англии пришлось столкнуться. Куда больше времени потребовалось, чтобы заставить понять это британские военные круги, представленные главной штаб-квартирой во Франции. Генри Уилсон написал, что:

«смешная и нелепая армия Китченера в 26 корпусов является посмешищем для каждого солдата в Европе… Ни в коем случае этим толпам не придется в течение двух лет быть на франте. Да и что же им там делать?»

По его расчетам, британская армия вот-вот должна была вступить в Берлин…

Явившись своеобразной психологической вехой, сражение под Ипром стало также вехой и в военном искусстве. После отражения попыток немцев к прорыву окопы вытянулись непреодолимой преградой от швейцарской границы до моря. Мощь современной обороны восторжествовала над атакой — линия фронта застыла. Вся военная история франко-британского союза в последующие годы сводится к истории попыток выйти из состояния застоя либо прорывом этой преграды, либо случайным обходом ее.

В то же время на Восточном фронте большие расстояния и большее различие в вооружении армий обеспечили недостававшую на Западе гибкость и активное развитие операций. Здесь тоже образовывались линии окопов — но это была тонкая застывшая корка, покрывавшая бурлившую глубину. Проломить эту корку было нетрудно, а раз это произошло, то появлялась и возможность подвижных маневренных операций старого стиля. Этой свободы действий западные державы были лишены — однако центральное положение Германии обеспечивало ей такую возможность. В ноябре 1914 года Фалькенгайн решился, хотя и временно и с тяжелым сердцем, перейти во Франции к обороне, одновременно ища возможности сломить мощь России на Восточном фронте.

Русский фронт. Первые столкновения на востоке характерны скорее быстрыми колебаниями от успеха к неудачам, чем крупными победами какой-либо из сторон. Австрийское командование выделило часть своих сил для неудавшейся попытки раздавить Сербию, а его план первоначального наступления — «клещами» откусить польский «язык» — был позднее искажен тем, что германская часть этих «клещей» не пришла в действие. Это было вызвано тем, что германцам, в свою очередь, угрожали русские клещи. Русский главнокомандующий, великий князь Николай, заставил 1-ю и 2-ю армии, не дожидаясь полного их сосредоточения, атаковать Восточную Пруссию, чтобы ослабить натиск германцев на Францию. Более чем двойной перевес сил давал уверенность в том, что согласованный удар этих двух армий сможет раздавить попавшиеся в их клещи немецкие силы.

17 августа 1-я армия Ренненкампфа с 6¹/₂ дивизий пехоты и 5 кавалерийских дивизий) перешла границу Восточной Пруссии. 19–20 августа она столкнулась с германцами под Гумбинненом и отбросила ядро 8-й армии Притвица (7 пехотных и 1 кавдивизия). 21 августа Притвиц узнал, что русская 2-я армия (10 дивизий пехоты и 3 кавалерийских дивизии) под командованием Самсонова перешла южную границу Восточной Пруссии в его тылу, причем тыл был прикрыт только тремя дивизиями. В панике Притвиц сейчас же начал переговоры по телефону о необходимости отступить за Вислу. Мольтке сместил Притвица, назначив на его место отставного генерала Гинденбурга. Начальником штаба к нему был назначен Людендорф — герой Льежской операции.

Развивая план, необходимые для которого передвижения были уже начаты по инициативе полковника Гофмана из штаба 8-й армии, Людендорф сосредоточил против левого фланга Самсонова около 6 дивизий. Эти силы, численно уступавшие русским, сами по себе не могли привести к решению, но Людендорф, видя, что Ренненкампф все еще медлит у Гумбиннена, пошел на сознательный риск. Он снял с этого фронта все оставшиеся германские войска, за исключением кавалерийской завесы, и перебросил их против правого фланга Самсонова.

Этой смелой переброске помогли отсутствие связи между двумя русскими командующими и та легкость, с которой германцы расшифровали приказы, отдававшиеся Самсоновым по радио своим корпусам. Под натиском с двух сторон фланги Самсонова дрогнули, центр его был окружен и армия почти целиком уничтожена. Даже если возможность такого разгрома скорее представилась немцам сама собой, чем была сознательно подготовлена, все же эта короткая операция, позднее получившая название «Танненбергского сражения», является блестящим примером использования внутренних операционных линий, проще говоря — своего центрального положения.

Получив затем два свежих корпуса с французского фронта, германский командующий обратился против медленно наступавшего Ренненкампфа и вытеснил его из Восточной Пруссии. В результате этих сражений Россия потеряла четверть миллиона людей и много военного снаряжения; последнее же она могла позволить себе еще меньше, чем первое. Но переброска двух корпусов с запада для очищения Восточной Пруссии позволила французам несколько оправиться на Марне. Между тем корпуса эти прибыли на Восточный фронт слишком поздно, чтобы чем-либо помочь под Танненбергом.

Эффект победы под Танненбергом уменьшился вследствие того, что далеко на Южном фронте, в Галиции, чаша весов склонилась не в пользу Центральных держав. Наступление австрийских 1-й и 4-й армий на Польшу вначале развивалось успешно, но вскоре успехи эти были сведены к нулю разгромом 3-й и 8-й русскими армиями более слабых 2-й и 3-й австрийских армий, прикрывавших правый фланг. Эти армии 26–30 августа понесли тяжелое поражение и были отброшены за Лемберг. Таким образом, наступление левого фланга русских угрожало тылам победоносного левого фланга австрийцев. Конрад пытался часть сил развернуть кругом на левом фланге и ударить во фланг русским. Но удар этот был отбит. А затем, пойманный в западню, с поколебленными и дезорганизованными армиями, Конрад был вынужден из-за нового наступления русского правого фланга спасать свои войска общим отступлением. Началось оно 11 сентября, а к концу сентября австрийцы откатились почти до Кракова.

Союзнические обязательства заставили Германию оказать австрийцам помощь. Большинство сил в Восточной Пруссии было реорганизовано в новую 9-ю армию и передвинуто в юго-восточный угол Польши, откуда эта армия начала наступление на Варшаву совместно с возобновленным наступлением австрийцев. Но русские наступали теперь мощным потоком всех своих мобилизованных сил. Перегруппировавшись и развив контрудар, они остановили наступление врага и мощным порывом докатились на плечах отступавшего противника до Силезии.

Великий князь Николай образовал в авангарде большую фалангу из семи армий — три впереди и по две на каждом из флангов. Еще одна армия — 10-я — вторглась в восточный угол Пруссии и атаковала там оставшиеся слабые силы немцев. Надежды союзников возросли, когда знаменитый русский «паровой каток» начал свое тяжелое движение. Чтобы противостоять этому наступлению, германский Восточный фронт был подчинен Гинденбургу. Людендорф и Гофман разработали для него мастерский удар, построенный на использовании системы рокадных железнодорожных линий на германской территории. Продолжение перехвата радиограмм, посылаемых русским Генеральным штабом, предоставило германскому командованию «открытую картину того, как противник видит ситуацию и что намеревается делать». Таким образом было наглядно продемонстрировано, что наличие информации на войне может компенсировать и военную мощь, и храбрость войск.

9-я армия, отступая перед наседавшими русскими, замедляла их движение систематическим разрушением и без того скудных в Польше дорог. Достигнув германской границы без боя и опередив противника, 9-я армия была переброшена вначале на север в район Познань-Торн, а затем двинута на юго-восток. 11 ноября левый фланг 9-й армии уже стоял на Висле, напротив стыка двух армий, прикрывавших правый фланг русских.

Клин, вогнанный молотом Людендорфа, разъединил обе русские армии, заставив 1-ю армию отступить назад к Варшаве и едва не устроив новый Танненберг для 2-й армии, почти окруженной под Лодзью. Но 5-я армия вернулась назад из авангарда и спасла 2-ю. В результате германские силы, производившие охват, сами едва не подверглись той участи, которую они готовили русским. Все же германцам удалось прорваться сквозь главные силы русских.

Хотя немцы и не добились решающего тактического успеха, тем не менее этот маневр является классическим образцом того, как сравнительно небольшая армия, используя свою подвижность для действий по жизненным центрам врага, способна парализовать наступление противника, во много раз превосходящего по численности. «Паровой каток» русских был сломан, и ему уже больше не удавалось проникнуть на германскую территорию.

Через неделю четыре новых германских корпуса прибыли с Западного фронта, где к этому времени сражение под Ипром закончилось неудачей. Хотя войска и прибыли слишком поздно, чтобы вернуть упущенные возможности решающей победы, все же Людендорф смог их использовать, чтобы теснить русских. К 15 декабря русские стояли на линии рек Бзура и Равка перед Варшавой. Этот отход и постепенное истощение боеприпасов привели великого князя Николая к решению, прекратив продолжавшуюся еще под Краковом борьбу, отступить и провести зиму в окопах по линии рек Нида и Дунаец, оставив часть польского «языка» в руках противника.

Таким образом, на Востоке, как и на Западе, наступил застой позиционной войны — с той лишь разницей, что здесь застывшая кора была менее прочна, а русские настолько истощили свой запас боеприпасов, что их индустриально слабой стране не удавалось в достаточной степени его пополнить.

Действия на море. Мы переходим к разбору операций на море в третью очередь, хотя в хронологической цепи событий они стоят на первом месте. Причина заключается в том, что морские силы стали оказывать преобладающее влияние на ход войны лишь после того, как провалились первоначальные планы действий на суше. Если бы удалось добиться на суше быстрого решения, как того и ожидали военные руководители, то вряд ли при этом условии морские силы могли бы играть какую-либо роль.

Как близки были германцы к решающей победе и как они упустили ее рядом грубых и трудно объяснимых ошибок, теперь уже вполне ясно для истории. Англия, конечно, могла выступить на море самостоятельно, но мы должны помнить, что в августе 1914 года война носила чисто профессиональный характер и еще не была войной национальной. Вмешательство Британии в войну расценивалось с точки зрения скорее рыцарской попытки помочь обиженной Бельгии и поставленной под угрозу Франции, чем борьбы не на жизнь, а на смерть за существование самой Британии. А когда друг попался в лапы тигру, то было бы медвежьей услугой вступать с ним в борьбу за остатки тела друга, раз имелась надежда отвлечь тигра от жертвы.

К счастью, в 1914 году тигр не выходил из бухты. Британия имела возможность прибегнуть к своему традиционному оружию — флоту. Эффект морских операций сказывался на ходе войны не в виде молний, внезапно поражавших врага, а в виде систематической силы, действовавшей в помощь наземным армиям и успешно уменьшавшей заморские источники сырья и снабжения врага.

Но хотя эффект был обширным и разносторонним, сами действия были мгновенны и напоминали электрический разряд.

Наиболее простой, но, быть может, и наиболее решающий акт имел место 29 июля, еще до фактического объявления войны. В этот день в 7 часов утра «великая армада» — британский Гранд-Флит — вышел из Портленда, чтобы прибыть на свою стоянку военного времени, в Скапа-Флоу. Немногие видели его отплытие, а еще меньше знали цель его движения — на север Оркнейских островов, откуда контролируется проход между северной Британией и Норвегией. Но с этого момента артерии Германии подвергались невидимому давлению, не ослаблявшемуся до 21 ноября 1918 года, когда германский флот прибыл в эти же северные воды, чтобы самолично убедиться, каковы те силы, которые он за четыре с половиной года непрерывной борьбы видел лишь мельком.

Основная причина такого необычайного рода действий заключалась в недавнем прогрессе нового оружия и новых средств — мин и подводных лодок; они привели в морской войне к такому же преобладанию оборонительной мощи над наступательной, какое являлось главной характерной чертой действий на суше. Частично к этому же привела и стратегия германского командования, явившаяся следствием просчета в вероятной стратегии Британии. Осознавая свою слабость в сравнении с британским флотом и невозможность, ввиду готовности Британии, нанести последний внезапный удар, германское командование полагало, что противник пропитан принципами Нельсона и будет искать сражения. Поэтому оно решило прибегнуть к медлительной стратегии постепенного измора. Немцы предпочли избегать столкновения, пока их минные заградители и подводные лодки не ослабят британский флот, пока тяготы организации тесной блокады не будут давить на более сильный флот, и пока разгром союзников Британии на суше не сделает положение последней более затруднительным.

План этот как минимум имел под собой разумную географическую базу, так как характер и очертание германского побережья сами собой говорили за такую стратегию. Короткая линия побережья Северного моря была сильно изрезана; устья рек представляли собой трудно проходимые фарватеры, а само побережье было прикрыто цепью островков (из которой самым укрепленным был Гельголанд), прикрывавших морские базы в Вильгельмсхафене, Бремерхафене и Куксхафене. Наконец, что важнее всего, из устья Эльбы в Балтийское море вела внутренняя дверь — Кильский канал. Благодаря этому морские силы в Балтийском море могли быстро получить подкрепление, а противника, действовавшего на этом замкнутом морском театре, стесняла нейтральность подступов к нему. Вдобавок подводные лодки и миноносцы врага легко могли напасть на того, кто попытается проникнуть через узкие проходы между Датскими островами.

Естественная оборонительная мощь морских границ Германии делала почти невозможной непосредственную атаку по ней с моря, и в то же время давала ей великолепную возможность для организации морских рейдов. Единственным географическим препятствием было то, что сама линия побережья Великобритании служила громадным брекватером, сужая выход из Северного моря для операций вне его.

Недостатком этой стратегии было то, что Германии пришлось с самого начала отказаться от заграничной торговли. Вместе с тем уменьшились и возможности ограничения притока заморского подвоза в Британию и Францию. Германский план взятия британского флота измором был сорван стратегией, принятой британским Адмиралтейством. Отказавшись от доктрины «искать сражения», оно удовольствовалось доктриной «держать флот начеку». Поняв, что мина и подводная лодка в сочетании с естественными преимуществами Германии делают тесную блокаду делом слишком рискованным, Адмиралтейство остановилось на стратегии наблюдения за противником на расстоянии. Поэтому флот был сосредоточен на позиции, которая командовала над Северным морем, с сохранением в то же время полной боевой готовности на случай появления неприятеля. Легкие суда использовались для более близкого, но не слишком тесного наблюдения.

Эта стратегия не была столь пассивной, какой она казалась критиковавшей ее публике, с нетерпением ожидавшей нового Трафальгара. Стратегия эта основывалась на том, что господство Британии на море является стержнем и залогом мощи союзников, что неосторожные действия и необоснованный риск потерь приведут к умалению этой руководящей роли британского флота. Поэтому, желая боя и будучи готовым к нему, Адмиралтейство спокойно выдвинуло на первый план задачи по обеспечению морских сообщений Англии, имея дело с временными угрозами этим сообщениям и, наконец, обеспечивая свободную переброску во Францию британских экспедиционных войск.

Идея экономической блокады при помощи морских сил существовала тогда лишь в зародыше. Только позднее она выкристаллизовалась в настоящую доктрину, а понятие «блокада» получило новый и более широкий смысл.

Действия против торгового судоходства были старой традицией британского флота; таким образом незаметно совершился переход к косвенной угрозе жизни населения Европы лишением его источников снабжения и сырья. Когда та же угроза, но произведенная в новой форме и новым оружием — подводными лодками — сказалась и на самой Британии, то она вполне естественно, хотя и нелогично, объявила это гнусным зверством. Консервативному уму нелегко было понять, что с переходом от войны армий к войне целых народов неопределенный кодекс военного рыцарства должен смениться в борьбе за существование вырвавшимися наружу примитивными инстинктами. Но в 1914 году такого понимания войны еще не было. Оно пришло позднее и потому не могло оказать какого-либо влияния на первые операции, хотя влияние этих операций на представление о войне было очень большим.

Начало борьбы на море должно быть датировано 26 июля 1914 года, когда Адмиралтейство, учитывая осложнившуюся международную обстановку, послало приказ флоту, собранному для смотра в Портленде, не рассредоточиваться. И если смотр явился счастливым предлогом, то использование его стало одним из наиболее решительных и здравых решений, принятых во время войны.

Не нося провокационного характера мобилизации, решение это автоматически дало Британии возможность установить контроль над морем. За этим 29 июля последовал малозаметный перевод флота в Северное море, на стоянку военного времени, и предупредительная телеграмма всем судам и эскадрам, находившимся в заграничном плавании.

Люди, изучающие военное дело, а также политики, не должны забывать того, что профессиональной армии всегда присуща особая мощь «непровокационной» готовности, которой абсолютно нет у народной армии. Проведение же мобилизации всегда становится угрозой, создавая обстановку, губительную для всяких мирных аргументов.

Между переговорами и мобилизацией — пропасть, между мобилизацией и войной — едва заметная дистанция. В это время любой проступок какого-либо случайного лица может вовлечь весь народ в войну.

Адмирал Джеллико, новый командующий «Гранд-Флитом», с самого начала должен был считаться с некоторыми слабостями порученного ему флота. База флота в Скапа-Флоу была открыта для атак миноносцев противника, а укрепленная база, подготавливаемая в Росайте, далеко еще не была готова.

Исторически морские силы Британии концентрировались у берегов Ла-Манша, где гавани были лучше всего оборудованы и защищены. Поэтому правительство медлило с выделением средств для организации морских баз в Северном море в соответствии с изменениями в районах развертывания и сосредоточения сил.

Опасность заставила британское правительство отвести флот к западу от Оркнейских островов, хотя во время переброски во Францию экспедиционных сил флот спустился до залива реки Форт. Непосредственно перевозка войск прикрывалась старыми броненосцами Флота Канала и организацией системы патрулей в южной части Северного моря. Успешная переброска экспедиционных войск стала первым прямым достижением флота. Следующий успех имел место 29 августа, когда эскадра линейных крейсеров Битти при поддержке флотилии эскадренных миноносцев Теруита проникла в Гельголандскую бухту, потопила там несколько германских легких крейсеров[44] и косвенно заставила командование германского флота еще тверже придерживаться в дальнейшем чисто оборонительной стратегии, сосредоточивая все внимание на атаке подводных лодок.

Помимо этого, история событий и достижений в 1914 году на Северном море — это, с одной стороны, непрерывная бдительность, а с другой — ряд побед подводных лодок, успехи в расстановке мин и цепочка потерь на минных заграждениях.

Война на Средиземном море началась ошибкой, которая обернулась далеко идущими политическими последствиями. В этом море находились быстроходнейшие германские суда — линейный крейсер «Гебен» и легкий крейсер «Бреслау». Суда эти получили из Берлина приказ отплыть в Константинополь. Несмотря на попытки британцев отрезать путь этим судам, они благополучно проскользнули. Частично неудача англичан была вызвана недостаточной гибкостью в выполнении британскими кораблями полученных от Адмиралтейства директив.

В открытом море охота за судами противника велась дольше. Германия не располагала достаточным временем, чтобы выслать подводные лодки для борьбы с коммерческим флотом, но в течение нескольких месяцев ряд ее крейсеров, находившихся в заграничных водах, сильно досаждал британскому военно-морскому флоту. Трудно было сочетать необходимость сосредоточения флота в Северном море с работой по охране и защите морских путей чудовищной длины, по которым в Англию текли снабжение и войска из Индии и доминионов. Индийский океан окончательно был очищен после уничтожения 9 ноября «Эмдена» — но успех этот померк перед трагедией в Тихом океане, где крейсерская эскадра адмирала Крэдока была раздавлена тяжелым металлом броненосных крейсеров адмирала Шпее — «Шарнхорст» и «Гнейзенау».[45]

Эта неудача была сравнительно быстро уравновешена английским Адмиралтейством, пославшим в рейд на юг Атлантики адмирала Стэрди с двумя линейными крейсерами «Инфлексибл» и «Инвинсибл». Еще один линейный крейсер, «Австралия», был направлен в тыл адмирала Шпее к островам Фиджи. Пойманный этим хитро задуманным, неожиданным маневром в западню у Фолклендских островов, Шпее погиб 8 декабря — а вместе с ним волны поглотили последний оплот германской силы в океане.

С этого момента океанские коммуникации Британии и ее союзников были расчищены для беспрепятственного притока предметов снабжения и товаров, а также для переброски войск. Однако развитие подводной войны вскоре сделало это обеспечение менее эффективным, чем это казалось после победы Стэрди.

Характер морской войны начал претерпевать существенные изменения уже в начале 1915 года. В первый период войны британцы были слишком заняты очисткой моря и обеспечением своих морских путей, чтобы уделить достаточное внимание использованию своего господства в море как экономического оружия против Германии. Вместе с тем морская мощь Британии была скована искусственным ограничением блокады согласно условиям Лондонской декларации 1909 года. Британское правительство с изумительной близорукостью заявило в начале войны, что оно принимает эту декларацию за основу своих действий на море. К счастью, сами германцы помогли Англии освободиться от этих добровольно наложенных на себя уз.

2 ноября 1914 года эскадра германских дредноутов провела разведывательный рейд к берегам Норфолка с целью прощупать и испытать мощность и протяженность британской морской обороны. Второй рейд был проведен 16 декабря к Йоркширскому побережью, причем были обстреляны Скарборо, Уайтби и Хартлепул. Оба раза немецкие корабли благополучно ускользнули. 24 января они попытались провести третью вылазку, но эскадра английских броненосных крейсеров под начальством Битти перехватила их у Доггер-банки, потопила «Блюхер» и сильно повредила «Дерфлингер» с «Зейдлицем».

Хотя удар эскадры Битти не привел к полному уничтожению судов противника, все же он убедил германцев в тщетности практикуемой ими стратегии измора. Фон Ингеноль, командующий германским Флотом Открытого моря, был сменен адмиралом Полем. Последний предложил Фалькенгайну наступательную подводную кампанию, не стесняя ее ради успеха никакими ограничениями.

В итоге 18 февраля 1915 года германцы объявили военной зоной воды вокруг Британских островов, где все появляющиеся суда противника или нейтральных стран будут топиться без предупреждения. Это дало повод Британии отказаться от соблюдения Лондонской декларации. В ответ она объявила о своем праве перехватывать все суда, подозреваемые в доставке товаров Германии, и приводить их в британские порты для обыска.

Это усиление мертвой хватки блокады привело к серьезным трениям с нейтральными странами, особенно с Америкой — но Германия и тут разрядила обстановку потоплением 7 мая 1915 года «Лузитании». Гибель 1000 пассажиров, в том числе нескольких американцев, стала неслыханным красочным зверством, шокировавшим мир. Общественное мнение Америки было потрясено этим событием сильнее, чем даже насилием над Бельгией. Этот поступок германцев, за которым последовали и другие аналогичные действия, расчистил путь для вступления Соединенных Штатов в войну — хотя это и случилось позднее, чем могло казаться сразу после трагедии с «Лузитанией».

Одним из результатов раннего установления господства Британии на море явилась возможность постепенного выключения из игры германских заморских колоний. Владение последними было ценно и давало союзникам серьезные преимущества, чтобы поторговаться в случае неблагоприятного или отрицательного исхода войны. В августе новозеландская экспедиция овладела Новой Гвинеей и Самоа, а австралийский флот ликвидировал несколько важных германских радиостанций на островах Тихого океана. Япония, вступив в войну на стороне Британии, послала дивизию и морскую эскадру для захвата германского оплота на Дальнем Востоке — крепости Циндао на побережье Китая. Первый десант высадился 2 сентября; небольшой британский отряд прибыл 23 сентября, но укрепления оказались современными, а подступы к крепости слишком узкими и труднопроходимыми, почему фактически штурм смог начаться лишь 31 октября. За бомбардировкой, длившейся 7 дней, последовала атака, которая привела к капитуляции гарнизона крепости после сравнительно слабого сопротивления.[46]

Тоголенд в Африке был занят в августе, но экваториальные леса Камеруна представляли собой более серьезное препятствие. Лишь в начале 1916 года соединенными усилиями британцев и французов удалось после длительной, но экономно проведенной кампании и здесь справиться с германцами. Генерал Бота — южно-африканский премьер, когда-то воевавший против англичан, а теперь стоявший на их стороне, — организовал силы для захвата Германской Юго-Западной Африки.[47] Бота оказал британцам еще большую услугу, подавив восстание группы мятежных буров. Это восстание, если не считать Ирландского восстания в Истере в 1916 году, было единственным мятежом в пределах Британии за все четыре года тяжелых испытаний войны.[48]

Оставалась только Германская Восточная Африка[49] — самая обширная и самая богатая германская колония. Эту колонию не удалось полностью покорить вплоть до 1917 года из-за трудностей, которые представляла собой местность, а также вследствие искусства командующего немецкими войсками генерала фон Леттов-Форбека. В конце ноября 1914 года сюда был послан экспедиционный отряд для поддержки местных Восточно-Африканских британских войск. Экспедиция эта оказалась неудачной: отряд оказался разбит у Танги. Как компенсацию своих малочисленных африканских сил Леттов-Форбек использовал местных пчел, и эта умелая тактика создала настоящую панику в индийских батальонах. Лишь в конце 1915 года британское правительство смогло оторваться от решения более серьезных проблем и уделить время и силы, чтобы расправиться с этим осиным гнездом.

В 1915 году зародился новый вид ведения войны, который помог понять новую и с трудом осознаваемую истину, что из войны профессиональных армий выросла война всенародная. С января этого года начались налеты цеппелинов на побережье Англии. К концу лета 1916 года они достигли высшего напряжения и затем сменились рейдами самолетов.

Трудность с различением с воздуха военных и мирных гражданских целей подготовила почву для широкого развития бомбометания, которое, начавшись с извинений, окончилось открытым признанием, что в борьбе за существование не только солдаты противной стороны, но и воля всего народа противника неизбежно представляют собой действительную цель, по которой надо бить.

Но если даже рейды цеппелинов в 1915 и 1916 годах из-за неправильной организации причинили небольшой материальный ущерб и небольшие потери, они вызвали дезорганизующий эффект, вследствие которого «была полностью потеряна одна шестая общего нормального выпуска военной продукции».

Первым психологическим симптомом начавшейся мировой войны было, как это показалось многим, огромное чувство увлечения. Это чувство можно объяснить как реакцию на однообразие обыденной жизни, когда воспоминания о прошлых войнах, сгладившись и померкнув, подготовили почву для возрождения и выхода наружу первобытного «охотничьего» инстинкта человека.

Но первый порыв энтузиазма сменился волной естественных проявлений жестокости войны. Британская армия не страдала этой болезнью благодаря своему профессиональному характеру; зато в германской армии, по преимуществу являвшейся «вооруженной нацией», инстинкты эти пышно расцвели, поощряемые хладнокровной логикой теории ведения войны, пропагандируемой германским Генеральным штабом.

С наступлением осени настала новая пора, резко проявившаяся в фронтовых частях. Усилившееся чувство «терпимости» выразилось в серии братаний на Рождество в декабре. Но чувство это, неожиданно проявившись, быстро завяло, когда стали сказываться тяготы и напряжения войны, а глубокие тылы сражавшихся сторон наконец осознали и почувствовали действительный характер борьбы.