2.2. Запорожская Сечь и европейские военно-монашеские рыцарские ордены

Начиная сравнивать Запорожскую Сечь и военно-монашеские рыцарские ордены, следует отметить тот факт, что сама Сечь рассматривалась рядом историков, например А. А. Скальковским и Д. И. Эварницким, как военно-монашеский православный орден[151]. Подобные идеи разделял и Н. И. Костомаров[152]. Но этими учеными так и не была до конца решена проблема происхождения Сечи, целей ее создания, а главное – ими в полной мере не был осуществлен сравнительный анализ устройства, внутреннего быта, этики и религиозности запорожского войска с традиционными для Западной Европы воинскими братствами. Другие же авторы видели в запорожских казаках и древнее украинское сословие, и отдельный этнос, и беглых крестьян, и «трудовое казачество», и т. п.[153] Эти исследователи не принимали во внимание тот факт, что непосредственное ядро Запорожской Сечи обладало признаками воинско-монашеского братства. Поэтому в результате сравнительного анализа нам предстоит ответить еще и на вопрос: следует ли считать Запорожскую Сечь рыцарским орденом?

Между тем, пробел, который мы хотели бы восполнить, имеет большое значение для понимания преемственности и связи с традиционными мужскими союзами на Руси, такими, как казачество в целом, гайдамацкие, ушкуйнические, разбойничьи братства, вольные промысловые артели. Полагаем, что эти сообщества имеют общие корни, выходящие из традиций военной демократии славянских племен.

В ряду современных исследователей, которые изучали Запорожскую Сечь как духовно-рыцарское братство следует отметить Р. В. Багдасарова и В. Акунова[154]. Их работы заслуживают особого внимания. Эти авторы рассматривают Запорожскую Сечь непосредственно как духовно-рыцарский орден, но их исследования, главным образом, связаны с культурной и нравственной стороной вопроса. Мнения о рыцарской природе Запорожской Сечи, не вдаваясь в религиозную и организационную составляющую, придерживается и А. Б. Широкорад[155].

Что же сближает товарищество запорожских казаков и западные ордены странноприимцев-иоаннитов, храмовников-тамплиеров, кавалеров Святого Лазаря, тевтонских рыцарей и др.? Несмотря на закономерное противопоставление казацкой вольницы и европейского рыцарства, а также Московского государства, важно отметить, что западное рыцарство было довольно часто в сильной оппозиции к королевской власти и власти папы римского. Для Запорожской Сечи также характерно подобное противостояние, которое завершилось тем, что она не смогла найти себе место в Российской империи, и, в конце концов, была упразднена. Жесткая иерархическая структура европейских рыцарских орденов позволяет сделать вывод не об идентичности с восточным их аналогом, а о специфике Запорожской Сечи. В этой связи интересным является вывод исследователя летописей взятия Сибири и хроник Конкисты В. Б. Земскова: «Русь не знала рыцарства в европейском значении этого понятия, инициатива открытия и завоевания Сибири принадлежала не центровому, а маргинальному в социальном и культурном отношениях сословию – казацкой вольнице…»[156].

Важное научное значение для нашего сравнения представляет выявление внутренних причин образования Запорожской Сечи. Один из первых организаторов запорожского казачества Остап Дашкевич, который жил в первой половине XVI в., предлагал сейму Речи Посполитой организовать защиту Днепра от набегов крымских татар путем расположения постоянной стражи из 2 000 казаков и устройства за днепровскими порогами рыцарской школы[157]. Защита европейского побережья от турецко-крымской экспансии была только внешним поводом для поддержки Запорожского Коша правительствами Стефана Батория и Ивана Грозного. Сама идея рыцарского католического ордена в XV–XVI веках имела большую популярность среди польской шляхты. Тем не менее, польский Орден Святого Лазаря не может быть предшественником Сечи. Политика Запорожского Коша не определялась ни религиозной войной с мусульманами, ни защитой трона. Запорожцы одинаково совершали нападения на Крым и на побережье Турции, нападали на польских панов и даже на православных купцов и крестьян России и Молдавии.

Изначальные идеи, лежавшие в основе существования Сечи, схожи по своей природе с мировоззренческими позициями духовно-рыцарских орденов Западной Европы, но имели и свою специфику. Наиболее заметной структурной особенностью Запорожской Сечи является объединение по образу пастушьего кочевья, в отличие от духовно-рыцарских братств Запада, имевших форму организации строительного цеха.

Интереса заслуживает и тот факт, что название главной ставки Запорожья – Кош, а также его устройство родственны татарскому «кхош» – в переводе «укрепленный табор». «Кхошем» назывались десять объединенных овечьих стад (к 1775 г. Сечь была поделена на 10 административных округов – паланок). У крымских татар при каждом стаде было три чабана. Один из них становился начальником пастухов объединенного стада и получал титул одамана. Главное управление всеми стадами осуществлялось из кхоша, где и находился одаман[158]. Поэтому слово Кош означало правительство Запорожской Сечи.

Именуя себя «товариществом», запорожцы подчеркивали благородство своего звания и принадлежность к рыцарскому сословию. Связано это с тем, что в войске Речи Посполитой представителями товарищества считались исключительно дворяне. Воины, не являвшиеся дворянами, составляли «жолдацтво».

Сходство с рыцарскими католическими орденами так же заключается в том, что низовое казачество связывали тройные узы общины, веры и призвания, которые предполагали прекращение мирской жизни. Как известно, безбрачие являлось одним из основных условий вступления в войско. Запорожские казаки подразделялись на неженных (сечевиков) и женатых запорожцев (гниздюков, сидней). Однако женатые казаки не были полноправными членами войска, их не называли «товарищами» и «лыцарями». На ежегодных радах соблюдалось правило, что первыми получали землю по жребию курени, войсковая старшина, духовенство, а последними – женатое население товарищества[159].

Кроме того, в самой Сечи не могло быть семейной жизни, потому что по войсковому обычаю женщине не позволялось быть в Сечи. Такое отношение к женщинам свойственно обычно только монашескому менталитету и связано с почитанием Богородицы. Ведь сложные условия жизни не являлись препятствием к семейному образу жизни для других казачьих войск. В этом прослеживается связь с монастырями святой горы Афон. Запорожцы имели тесные контакты с православными монашескими обителями афонской горы, в которую также не пускали женщин. Афон – удел Богородицы, имел явные черты государственности, как и Запорожская Сечь. В Сечи находился собор Покрова Пресвятой Богородицы, и этот праздник имел для казаков двойное значение: под омофором Богоматери они не боялись ни вражеского оружия, ни грозной стихии. Под покровительством Богородицы они должны были сохранять безбрачие и исполнять принятые обеты[160].

Связь запорожцев с Афоном не прерывалась и в годы пребывания Сечи на землях крымского хана[161]. Подобная крепкая взаимосвязь рыцарских и монашеских орденов издавна существовала в Европе: храмовники, госпитальеры, цистерцианцы и т. д. Кроме того, запорожцы контактировали и с Мальтийским Орденом.

Прямым следствием безбрачия была невозможность отчуждения или наследования должностей и земельных наделов в среде сечевиков. Такое положение вещей создало экономическую основу для уникального общественного устройства, которое К. Маркс рассматривал как «республику» и восхищался духом «славного Запорожья»[162].

Отношение запорожцев к власти так же имеет большое значение. Выбор кошевого атамана основывался на его превосходстве в воинских науках и авторитете, но это не давало ему, как и любому Магистру военно-монашеского ордена, права на распоряжение судьбой братства-войска единолично. Атаман и войсковая старшина во всех важнейших вопросах обязаны были советоваться с «товариством». Решение выносилось, прежде всего, войском. Об этом свидетельствуют запорожские грамоты.

Обычаи и ритуалы, традиционные для Запорожья, при выборе должностных лиц были наполнены православной сакральной символикой, что также роднит Сечь с духовно-рыцарскими братствами. Это и ритуальное унижение вновь выбранного кошевого атамана, и «символика военных ступеней», связанная с небесным воинством и его предводителем Архангелом Михаилом, и др.[163]

Чин кошевого атамана, как и титул великого магистра западных орденов, совмещал гражданские, военные и духовные дела.

Во время богослужений атаман занимал в храме особое место – «стасидию» из резного дерева, окрашенного в зеленый цвет. На имя кошевого атамана направлялись не только царские и королевские, но и церковные грамоты. Священнослужители Запорожской Сечи, а также сами казаки присягали избранному кошевому[164]. Любой священнослужитель сечевого храма, мог быть по требованию кошевого немедленно удален из Коша и заменен более подходящим. Когда кошевой атаман находился в Сечи, над его станом поднимался белый стяг и опускался при его отсутствии. Так же белый флаг спускали и над свежей могилой сечевика. Такой же обычай просматривается во многих рыцарских орденах[165].

Изучение регалий и знамен Запорожского Войска приводит к выводам, которые идут вразрез с утверждением о том, что запорожцы представляли собой дикую свору босяков, не руководимых никакими моральными законами. Права на регалии запорожцев подтверждались королями Речи Посполитой, Рюриковичами и Романовыми, крымскими ханами. Эти регалии почитались как воинские святыни и хранились в войсковом храме. Тот факт, что Запорожский Кош, помимо общевойсковых знамени и печати, имел также куренные прапоры и иные клейноды, приравнивал его членов, по крайней мере, к кавалерам-баннеретам рыцарской иерархической пирамиды. Свои регалии запорожцы называли «клейнодами». Это слово в Речи Посполитой означало герб и акт на дворянский титул.

Для западных орденов характерна закрытость. Тогда как вход и выход из Сечи не был затруднен. Назначенного времени нахождения в Сечи не существовало. Многие казаки, не имея потомства, привлекали к себе для воспитания мальчиков разного происхождения и национальности. В наказе казакам-депутатам 1767 года был даже официально отмечен охотный прием детей. Чаще всего это были круглые сироты. Были часты случаи приманивания малолетних, привода казаками своих крестников на воспитание. Все это, а также учреждение школы на монастырском подворье у Покровского собора, указывают на то, что если в основании Коша и не лежал религиозно-политический союз для воспитания юношей, то за время своего существования Сечи эта традиция постепенно развивалась. По поручительству сечевиков подростки из крестьян принимались в Сечь. Их отпускали по первому требованию родителей[166]. Существовали так же случаи похищения детей, носившие ритуальный характер, обусловленный тем, что по обычаю предпочтением пользовались дети иноверцев: католики, евреи, мусульмане – захваченные на войне с целью их призыва из «еретиков» в православную веру.

Институт «молодчества», существовавший в Запорожской Сечи, можно соотнести с пажеским званием в рыцарской среде или с чином послушника в монашеской среде. Ведя целомудренную жизнь, кандидат в сечевики должен был прослужить около четырех лет на Сечи и при этом выказывать необходимую воинскую удаль. Ритуальная смерть и его воскресение в ином качестве для кандидата в рыцари по западным рыцарским обрядам сопоставимы с торжественной встречей нового запорожца в курене, где ему предстояло служить. На Западе молодого оруженосца укладывали в постель и накрывали белым саваном, обозначая смерть для скверн мира сего[167]. Новому казаку куренной атаман отводил место в 3 аршина длины и 2 ширины со словами: «Ось тоби и домовина, а як умреш, то зробим ще коротшу»[168].

Важным свидетельством того, что вступление в запорожское товарищество напоминало приобщение к рыцарскому братству, являются и два других традиционных ритуала: перемена имени и внешнего облика. При вступлении в братство казак получал новое уничижительное, а иногда и вызывающее имя: Бородавка, Вовк, Гнида, Задерихвист, Корж, Лупынос, Махина, Не-Рыдай-Мене-Маты, Непийпиво, Рогозяный-Дид, Свербыгуз, Святоша, Сиромаха, Шмат и др. Этим выказывалось полное презрение к миру, который покидал запорожец[169]. Так же менялся и внешний облик сечевика. Казак брил голову, оставляя на макушке небольшой чуб – «оселедец», который, как знак достоинства, носил с левой стороны, за ухом. Как символ знатности и принадлежности к воинскому сословию, Э. Бондарь определяет родственность знаменитой прически запорожцев с прической князя Святослава Игоревича, с чубами (кшикхами) индийских кшатриев, хеттов, древних армян, старомонгольских воинов[170]. Этот обряд аналогичен монашескому постригу, характерному для православной традиции. Д. И. Эварницкий отмечал сходство распущенного чуба с овечьим хвостом[171], что символизировало евангельское овечье стадо. Это примечательно еще тем, что Запорожская Сечь, как уже отмечалось, была организована по типу пастушьего кочевья.

Важное значение имел и институт побратимства как остаток сохранявшейся в Запорожье православной воинской традиции, практически исчезнувший в России к XVIII в.

«Никогда ни один раскол не закрался в ее исповедание»[172], – писали о Сечи церковные историки. Богослужение в Коше совершалось постоянно каждый день по монашескому чину. В XVII в. запорожцы возглавили вооруженную борьбу против Унии. Военные акции против Крыма и Турции проходили под лозунгом священной борьбы с мусульманами. Некоторые западные историки рассматривали борьбу запорожцев с мусульманскими странами как своеобразный крестовый поход[173]. Католики же в целях крестового похода создали ряд военно-монашеских рыцарских орденов, например, тамплиеров (храмовников), госпитальеров и др.

Рядом историков отмечались особенности управления Запорожской церковью[174]. Но эти особенности обуславливались положением самой Сечи. Будучи выборным главою монашеско-рыцарской общины, кошевой обладал и духовной властью. Поэтому любой служитель мог быть немедленно удален из Коша и заменен более подходящим.

Обычаи и церемонии в Запорожской Сечи сопоставимы с монастырско-орденскими порядками. Торжественно справлялись православные праздники. Казаки строго соблюдали посты, предпочитали мясной пищи рыбную, часто совершали пожертвования, тайно выкупали православных из плена и неволи, чтобы избежать благодарности. Также в мирное время два раза в году запорожцы отправлялись по святым местам и ближайшим монастырским обителям[175]. Исполнение традиций обеспечивалось жестокой системой наказаний.

Архидиакон Павел Алеппский, посетивший Украину со своим отцом Антиохийским патриархом в середине XVII в., приводит следующее свидетельство: «…на дверях каждой из казацких церквей бывает железная цепь, вроде той цепи, которую налагают на шею пленникам. Всякому кто приходит на рассвете после звона, вешают эту цепь на целый день, и он остается распятым на дверном створе, не имея возможности шевельнуться. Это его епитимия»[176]. Он так же отмечал еще один интересный момент, связанный с Запорожской Сечью, ярко характеризующий сечевиков: «Тут они построили большую неприступную крепость, в которой стали селиться храбрые юноши из чужеземцев, но без женщин…»[177]. Это указывает на то, что в среде запорожцев иностранцы не были редкостью и на то, что многие из них принимали православную веру.

Тем не менее, существует немало утверждений негативного характера о религиозности запорожских казаков. Это объясняется, прежде всего, политикой окружавших Сечь стран, особенно католических, которым выгодно было распускать такие слухи. Кроме того, для простого населения, многие обычаи и поступки запорожцев могли казаться кощунственными. Таким образом, запорожцы сами давали повод для таких толков. Одновременно отсутствие в жизни казака корыстных устремлений объясняло изображение ее народным творчеством тяжелой, наполненной трагизма, но вместе с тем благородной и почетной.

Рыцарское нестяжание запорожцев проявлялось в «опановании» награбленного добра и искрометном проматывании личной доли. Стремление к богатству «нимало не уважалось», а от искусства «не собирать сокровищ на земле» зависел престиж сечевика[178].

Д. И. Эварницкий точно подметил, что «в основе характера казака лежала всегда двойственность…»[179]. Это и власть без наследования, и свобода без порабощения, и война без пощады и желания выжить, и разбой без корыстолюбия. Такие воззрения запорожцев находили аналогию в духовно-нравственном эталоне православия и обуславливали создание альтернативного общества в сравнении с соседними странами.

Важным, сближающим Запорожскую Сечь и западные военно-монашеские ордены, моментом является их устройство в форме «государства в государстве». Также они, зачастую, были оппозиционны правительствам тех стран, на территории которых располагались. Таким образом, сходна и участь многих военно-монашеских орденов с участью Сечи.

В период Новой Сечи запорожское казачество утратило конкретные условия, которые были необходимы для проявления принципов, характерных для духовно-рыцарского ордена. Вернувшись из Крыма, Кошу пришлось действовать в новых обстоятельствах. Его военная политика стала полностью зависима от Российской империи. Запорожская старшина превращалась в замкнутый класс землевладельцев. Массовый переход населения Украины в казаки 1640—1650-х гг. создал устойчивую тенденцию прихода в Запорожье людей, искавших не реализацию своего духовного и воинского призвания, а менее тяжелых условий труда, материального довольства. Стойко увеличивалось число женатых казаков, умножались торговые операции, число постоялых дворов, питейных заведений. Зажиточные запорожцы для дополнительного обогащения стали заниматься ростовщичеством. «Молодики», бывшие ранее оруженосцами при опытных товарищах, становились наполовину работниками, наполовину армией наемников[180].

Постепенно Запорожская Сечь изжила образ духовно-рыцарского ордена, но древние традиции держали ее на плаву вплоть до ее уничтожения Екатериной II.

Таким образом, по нашему мнению, Запорожская Сечь во многом соответствовала статусу духовно-рыцарского ордена. При этом в сравнении с Западными орденами она имела довольно яркую специфику, которая, тем не менее, не влияла на суть идеи. Изначальная идея духовно-рыцарского ордена, проявлявшаяся в деятельности Запорожской Сечи, постепенно теряла свои позиции. Поэтому достаточно трудно определить Запорожскую Сечь как военно-монашеский православный орден на протяжении всей ее истории. Но там всегда присутствовало относительно небольшое ядро, сохранявшее в себе идеалы православного «степного лыцарства». И именно оно уподоблялось евангельской закваске, которая, составляя малую часть теста, полностью его преобразует.

Рассмотрев сходные черты и процессы, которые происходили в истории Запорожской Сечи и западных воинско-монашеских рыцарских орденов, мы можем приступить к подобному анализу в отношении флибустьеров Антильских островов XVI–XVIII вв. Это исследование позволит нам разглядеть другую сторону истории Запорожской Сечи.