Бог времени
Мы становимся звездами, когда умираем
«Все происходящее в этом мире исполняется посредством судьбы и времени и благодаря непреложному решению самого по себе существующего Зарвана, царя и извечносущего господина; ибо с каждым в должное время происходит то, что неизбежно должно случиться». Так гласит один из иранских пехлевийских текстов, появившихся в последние века до нашей эры. Представление о том, что все сущее имеет свое время, что всем предметам и живым существам, всем событиям и судьбам отведен определенный срок, который можно вычислить, а стало быть, и предугадать, получало все более широкое распространение. Всякий конец является началом нового — такое умозаключение сделала индийская религиозная философия, перед которой широко распахнулись туманные врата учения о «карме», законах судьбы и перевоплощении душ. Согласно этому учению, прошлое неизбежно воздействует на будущее. Деяния, совершенные человеком в одной жизни, определяют форму и содержание жизни другой.
От неба и его хронологических закономерностей получали мощные стимулы пифагорейцы, орфики[346], стоики и представители других направлений античной философии. Небо — это время, и время — это небо. Оба они бессмертны, оба вечно обновляются, каждое из них идентично другому. От этого непостижимого неба на землю и населяющих ее людей, на троны и алтари нисходит дыхание божества. Время создает все сущее, все предметы и судьбы, но оно же и уничтожает их. И по истечении срока земного бытия, освободившись от бренной земной оболочки, возвращается на небо то, что сродни ему: человеческая душа. Все древние вероучения утверждают, пусть в разной форме: мы станем звездами, когда умрем! А из звезд мы вновь превратимся в живые существа и вернемся на землю.
Подобное представление еще в глубокой древности получило распространение от Индии до далекого Запада. Оно отразилось и в более позднем культе Осириса в Египте: владыка мертвых вершил свой суд над душами умерших; по его приговору душа либо отправлялась в царство справедливости на острове в потустороннем мире, либо, отягченная грехами земной жизни, возвращалась на землю в обличье животного. «Египтяне, — пишет Геродот, — первые высказали учение, что душа человека бессмертна, что с разрушением тела она вселяется в другое животное, которое рождается в то же самое время; обошедши всех животных, морских и пернатых, душа вселяется снова в нарождающееся тело человека; круговращение совершается в течение трех тысяч лет»[347].
Древнегреческим философам и поэтам также был известен этот период времени, который они делили на три отрезка по тысяче лет. Иные же считали, что для перевоплощения души необходимо десять тысяч лет. Известный греческий врач и философ Эмпедокл полагал, что странствие душ убийц и клятвопреступников продолжается не менее тридцати тысяч лет.
В эпитафии на гробнице сирийского царя Антиоха, погребенного на вершине Таврского хребта, на высоте около двух тысяч метров, говорится: «Душа умершего властителя возносится на небеса к трону Зевса-Ахурамазды, в то время как тело его будет пребывать в гробнице вплоть до наступления Зарван-Акарана, в день воскрешения».
Круговорот
В IV веке до н. э. греческий историк Феопомп из Хиоса учил, что совокупность вещей вследствие их круговорота остается неизменной. Согласно учению персидских магов, в результате круговорота всего сущего люди возрождаются к новой жизни, и потому, по существу, бессмертны. Аристотель понимал время как смену определенных циклов в бесконечном повторении. Подобно созвездиям и планетам, вечные силы проходят, вращаясь по кругу вселенной; необходимое циклично и неизбежно возвращается к самому себе. При этом Аристотель ссылается на почтеннейших мудрецов Греции.
Такой ход мыслей был неизбежен. Его питали накопленные людьми познания о смене времен года, о посевах и урожаях, сезонах дождей и засухи, о добре и зле. Таким было учение об Эоне, сложившееся в последние века до нашей эры. Согласно восточной философии, времена блага и времена зла повторяются периодически в твердо установленной последовательности. Добро и зло — одно неизбежно следует за другим. Каждому периоду присуща своя специфика, но его неизменно сменяет другой. И эта вечная смена одного другим, этот круговорот, согласный с ритмом звездных миров, включает и круговорот человеческих душ. Они возвращаются к новой жизни под знаком тех же созвездий, в той же телесной оболочке, с той же земной судьбой. Все, что происходит в мире, — это лишь некое подобие времени, бесконечного, как небо и жизнь. Все, что происходило однажды, неизбежно должно повториться.
Дионис на столбе. Роспись на аттической вазе
Эон
Учение об Эоне — самое внушительное в умирающем античном мире. К нему вел длинный путь через древнейшие звездные верования к залитым кровью жертвенникам, на которых люди сжигали тела собственных детей, через человеческие жертвоприношения, осуществлявшиеся до времени Римской империи. На этой фазе истории древние лунные и звездные божества превращаются наконец в единое великое божество, в котором совмещаются две основные стороны мира — светлое и темное начало, добро и зло. Как божество этот образ уже неуловим и не поддается истолкованию. В нем заключены и время, и пространство, извечный бог, вселенная и ее закономерности. С гор Ирана этот первобытный бог судьбы и вечности двинулся на запад, к берегам Малой Азии и Сирии. Там его еще можно узнать: он выступает под именем Кроноса-Сатурна, самого таинственного и отдаленного от земли звездного бога. В какой бы стране он ни появился, ему немедленно присваиваются свойства и прозвища всех значительных звездных богов. И вот в греко-египетской Александрии это божество появляется под именем Эон. Здесь его культ тесно переплетается с давно уже ставшими синкретическими и чуть ли не абстрактными представлениями о божествах, ушедших далеко от тысячелетних народных верований. Извечный бог Зарван-Эон непостижим, невидим и бестелесен. Для народных масс это всего лишь создание тонкой прослойки мыслителей и философов, заумное, неосязаемое, непонятное. Оно не дает защиты и внушает не доверие, а скорее чувство отчужденности и даже растерянности, никогда оно не станет божеством масс. Верующие еще пьют кровь жертвенного быка, посвященного умирающему богу: но для иудейской религии бог уже не тот, чье великолепие не уступает быку и чьи рога приносят благодать и победу. Для просвещенного израильтянина времена лунной религии ушли навсегда. Ныне он взывает к господу: «Не удаляйся от меня, сила моя! Поспеши на помощь мне… Избавь от меча душу мою и от псов, одинокую мою. Спаси меня от пасти льва, и от рогов единорогов, услышав, избавь меня»[348]. Итак, бог больше уже не «священный единорог». Он не бык, не рыба, не змея и не лев! Страх одолевает человека. «Не удаляйся от меня! Поспеши на помощь мне!». Древние символы уже не способны быть опорой человеческому духу; они уже перестали быть божествами. Кто же тогда бог?
Зарница
В VI веке до н. э. в греческих городах Малой Азии впервые вспыхивает зарница, осветившая Европу и Африку. Это проблески совершенно иного отношения к окружающему миру, когда человеческий разум познает себя и делает первые усилия, чтобы вырваться из плена мифологических сказаний, религиозной веры и мрачного культа. Философы древней Ионии пытаются с помощью естествознания своего времени, вавилонской астрологии и географических познаний, полученных греческими мореходами, найти путь к науке. Фалес Милетский[349] говорит уже не о божествах воды, а просто о воде; Анаксимен[350] говорит о воздухе, а не о божествах воздуха, ветра или бури. Анаксимандр[351] пытается дать объяснение движению звезд с помощью простейшего учения об элементах. Земля, по мнению Анаксимандра, свободно парит в воздушном пространстве, ибо созвездия и планеты, вращаясь по кругу, должны проходить и под нею. Анаксимандр высказал свое мнение не как догму, а как логическую гипотезу, которую нужно было еще доказать.
Ксенофан[352], современник Анаксимандра, странствовал по всей Греции. Он учил, что боги — это плод фантазии людей, что люди создали богов по своему образу и подобию, наградили их человеческими страстями и приписали им человеческие пороки:
Если б руками владели быки, или львы, или кони,
Если б писать, точно люди, умели они, что угодно,
Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий
Дали б бессмертным быки.
С тою породой, к какой он и сам на земле сопричислен,
Черными пишут богов и курносыми все эфиопы,
Голубоокими их же и русыми пишут фракийцы.
Истинное же божество не может быть человекоподобно. Оно вечно и едино, оно все — глаз, ухо и душа и заполняет всю вселенную, имеющую форму шара.
Начался мученический путь науки. Когда Анаксагор[353] заявил, что луна представляет собой твердое светящееся небесное тело, покрытое равнинами, горами и ущельями, и получает свет от солнца, он был обвинен в безбожии и приговорен к смерти. Ему удалось бежать, но он умер на чужбине в одиночестве. Приговору над Анаксагором (432 год до н. э.) предшествовало решение народного собрания Афин о предании суду тех, кто не верит в богов и распространяет новые учения о явлениях природы и небесных знамениях. Естествознанием в Афинах можно было заниматься только тайно.
Однако искра становилась все ярче и перекинулась на греческих поэтов и философов. Хотя в V веке до н. э. Эсхилу[354], обвиненному в том, что он раскрыл в своих трагедиях священные тайны Элевсинских мистерий[355], с трудом удалось избежать смерти, несколькими десятилетиями позже Еврипид беспощадно разоблачает коварство и жестокость богов. Он обвиняет Аполлона в том, что в угоду своей похоти он насилует девочек и обрекает на смерть детей, которых тайно зачал. «Если боги свершают позорное, то они — не боги!»[356]. Однако реакция со стороны защитников древней религии следует немедленно. Протагора[357], так начавшего произведение «О богах»: «Что касается богов, то я не могу судить, есть они или их нет; ибо многое препятствует тому, чтобы знать об этом», изгнали из Афин, а сочинение его публично сожгли на рыночной площади. Сократ[358], обвиненный в совращении молодежи к безбожию, был вынужден выпить чашу с ядом. Современник Сократа Демокрит[359], пытавшийся создать учение об атомах, писал, что истинная причина возникновения веры в богов — страх перед грозой и молнией, перед кометами, солнечными и лунными затмениями и вообще перед всеми непонятными явлениями природы. Аристофан, также принадлежавший к поколению Сократа и Демокрита, высмеивал в своих пьесах народные суеверия и страх перед божественной молнией Зевса. Персонаж комедии «Всадники», раб, спрашивает другого: «В богов ты, что ли, веришь? Но какие основания?» — Второй ему отвечает: «Богам противен я, так, значит, правда, что есть они»[360]. В другой комедии, «Лягушки», Дионис выведен не великим божеством, а жалким трусом, которому его же собственные рабы угрожают побоями[361].
Еще одним веком позже философ Евгемер[362] из Мессины (Сицилия) заявил, что боги — это либо персонифицированные силы природы, либо древние герои, которых сила воображения людей превратила в богов. Так, Евгемер предполагал, что Зевс на самом деле был завоевателем, умершим на Крите. Последние связи религиозных представлений со звездным небом стираются почти бесследно.
Однако древнегреческая религия еще жива, и древнее благочестие сохранилось. Когда около середины III века до н. э. Аристарх Самосский[363] установил, что земля вращается вокруг своей оси и одновременно движется вокруг солнца, Клеанф[364] призывал греков осудить великого ученого за неуважение к богам. Клеанф стоял на той точке зрения, что солнце обращается по кругу между точками летнего и зимнего солнцестояния, чтобы не слишком удаляться от источника питания, воды. Отсюда знаменитый римлянин Цицерон сделал впоследствии вывод, что движение планет и созвездий происходит по их собственной воле. Следовательно, они-то и являются богами.
В столкновениях между тайнами науки и тайнами религии ионийское естествознание утратило силу, присущую ему вначале. Греческая философия погрузилась в море красноречия и, научившись говорить, разучилась мыслить. Она снова обратилась к размышлениям о потустороннем мире, о человеческой душе, стала учить аскетизму, самопознанию, обузданию чувств, — ибо человеческое тело лишь тюрьма духа, — отказалась от помощи разума, чтобы открыть в себе неосознанные якобы божественные истоки. Искра, вспыхнувшая столь ярко в ионийском естествознании, погасла. Прошло больше тысячи лет, прежде чем она загорелась снова.
Осталось одно: увеличивающееся неверие в образованных слоях общества. В середине II века до н. э. Полибий[365] писал, что римская религия — лишь орудие власти государства, с помощью которого оно держит в узде легкомысленную и аморальную толпу, запугивая ее ужасами загробного мира.
Где же бог?
Некоторые утверждали: вся вселенная, весь космос — это и есть бог. Он — единое, вездесущее, всеобъемлющее и всемогущее божество, ярче всего проявляющее свое животворное начало в солнце. Так примерно гласила последняя формула, созданная уходящим с исторической сцены древним языческим миром. Это божество (или множество богов, слитое в нем) не внемлет ни мольбам, ни воплям, ни молитвам человеческим. Об этом говорит Сенека[366]: «Ошибается тот, кто верит, что боги не желают вредить — они просто не могут этого сделать. Равно как не могут заставить кого-либо потерпеть или не потерпеть несправедливость».
Значит, они не могут помочь человеку или исцелить его?
Нет, они не охраняют его и не помогают ему! Все, что происходит, является не проявлением божественной воли, а простой случайностью, счастьем или несчастьем, это — судьба: Тюхе[367], фортуна, фатум. «Нас ведет рок (fatum), и уже первый час определяет то время, которое каждому из нас предоставлено».
«Все созвездия, которые ты видишь над собой, и эта, словно недвижная масса земли, на которой мы стоим и с которой тесно связана наша жизнь, они приближаются постепенно к своей зрелости и своему концу. Все имеет свой определенный срок, но в неравных измерениях; и природа все ведет к одному и тому же концу. Все, что существует, не останется, но и не исчезнет, а растворится». «Все кончается, ничто не исчезает. И смерть, которую мы так боимся и ненавидим, только видоизменяет жизнь, а не отнимает ее. Наступит день, и мы снова выйдем на свет, хотя многим, если они не забудут о своей прежней жизни, это будет неприятно… Обратись к природе: все возобновляется в ней: ничто не исчезает в этом мире, но периодически проходит и возникает снова»[368], — пишет Сенека в другом месте.
Все предопределено, все провидено! Это подтверждается расположением созвездий, сменой времен года, дня и ночи, лета и зимы, голода и изобилия, смерти и жизни. Созвездия — владыки мира. Они определяют время вселенной, и его циклы совершают кругооборот, подобно стрелкам огромных часов. Не молитесь им, ведь часы не имеют ни сердца, ни чувств, они не услышат! Они лишь отсчитывают заранее предопределенные часы судьбы для каждого человека в отдельности, для целых народов, для владык и для нищих. Называйте то, что с вами происходит, игрой фортуны, слепого случая, слепой богини, непостоянной и несправедливой. Называйте это судьбой, роком, жребием, как хотите! Но оставьте в покое божество! Оно вас не услышит!
И вот, на протяжении нескольких веков, в просвещенном языческом мире наивная вера рушится или превращается в астрологию. Она развивается в научную теологию гибнущего язычества. Появляются первые теологические системы и канонические труды.
Первые сочинения такого рода появились в древнем Египте во II веке до н. э. и приписывались одному из древних жрецов и давно умершему фараону.
Наряду с учением о веках появляются учения о тригонах и крестах, противостояниях и соединениях планет, о приносящем удачу или несчастье расположении звезд… Духовные источники древнейших религиозных представлений, осмеянные, оплеванные, втоптанные в грязь, покрываются все более прочной коркой. И всего лишь пятьсот лет спустя после того как грек Ксенофан призвал не очеловечивать божество, снова с непреодолимой силой пробивается естественное стремление видеть в боге живое существо, которое мыслит, действует и страдает, подобно человеку. Нет на земле большего счастья, чем думать, что бог — это человек, который станет спасителем человечества. А если не он сам, то, наверное, его сын.