Глава 24 ФОРОССКИЙ УЛЬТИМАТУМ

Глава 24

ФОРОССКИЙ УЛЬТИМАТУМ

Часы показывали 16.32, когда ворота объекта «Заря» распахнулись, впустив пять сверкающих лаком черных «Волг».

Охрана беспрепятственно пропустила незаявленный предварительно кортеж, потому что при подъезде к посту из головного автомобиля вышло начальство — руководитель Службы охраны КГБ СССР генерал-лейтенант Юрий Плеханов, его заместитель генерал-майор Вячеслав Генералов и начальник крымской «девятки» полковник Лев Толстой.

Приехавшие на других машинах — секретарь ЦК КПСС Олег Шенин, заместитель председателя Совета обороны страны Олег Бакланов, заместитель министра обороны Валентин Варенников и руководитель аппарата Президента СССР Валерий Болдин — в сопровождении Плеханова направились к дому Горбачева.

О событиях того воскресного дня 18 августа 1991 года писано-переписано. В основном теми, кого и близко от Фороса не было. Что же в действительности там произошло? Об этом знают лишь пятеро, участвовавших в беседе. Увы, все они свидетельствуют по-разному.

Внезапный приезд

Покой Президента СССР на объекте «Заря» (так в документах КГБ именовалась дача в Форосе) охраняли более полутысячи человек. Сверхчувствительную систему морской сигнализации, пеленгующую даже проплывающих дельфинов, подстраховывали подразделения подводных снайперов. От возможных диверсантов берегла знаменитая «Альфа». Тропинки, по которым прогуливался президент с супругой, обследовались служебными собаками и охранялись невидимыми автоматчиками.

Продукты подвергались спецпроверке.

Надзор за президентской дачей осуществляли пограничники, моряки, летчики, вертолетчики. Это кроме тех более десятка постов КГБ, несших круглосуточный караул непосредственно на территории «Зари». Здесь было три рубежа охраны, находившихся к Президенту ближе всех. Телохранителями Горбачева командовал генерал-майор Владимир Медведев. Опытный кремлевский страж, он был в свое время одним из руководителей личной охраны Л. И. Брежнева.

По словам Медведева, 18 августа был обычным днем. Около одиннадцати часов Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна спустились к морю. Она, немного отдохнув, стала плавать, а он читал на берегу книгу. Через час с небольшим они отправились к дому. По дороге еще раз уточнили время отъезда и вылета в Москву.

Примерно около половины пятого Медведеву позвонил дежурный офицер по объекту и доложил, что пограничникам поступила команда: через резервные ворота дачи никого не выпускать!

— От кого поступила команда?

— Не знаю, — ответил дежурный.

Руководитель охраны президента начал было выяснять, но в этот момент дверь открылась, и перед ним предстали оба его начальника из Москвы — Плеханов и Генералов.

Медведев с недоумением взглянул на вошедших. Обычно, когда Президент собирался возвращаться откуда-либо в Москву, за ним непременно приезжал кто-нибудь из руководства московской «девятки». Это было незыблемое правило, заведенное при Горбачеве, и его начальник охраны к нему привык. Однако здесь явное исключение: в Крым прибыли оба начальника Медведева, хотя совсем недавно он разговаривал по телефону с Генераловым, и тот предупредил, что за Горбачевым приедет он, поскольку Плеханов в отпуске. И вот перед глазами оба.

Поздоровались. Медведев спросил, кто дал команду перекрыть выход. Плеханов улыбнулся:

— Я. Не волнуйся, все в порядке.

По существовавшему положению с прибытием на объект начальника службы охраны вся полнота власти переходила в его руки. Руководитель «девятки» мог отдать любое распоряжение любому посту. И все же Медведева неприятно кольнуло, что он, начальник личной охраны президента, не был заблаговременно поставлен в известность об изменениях в режиме охраны дачи.

— К Михаилу Сергеевичу прилетела группа, пойди доложи, — распорядился между тем Плеханов.

— А кто приехал? — не понял Медведев. — По какому вопросу? Как доложить?

— Не знаю… У них какие-то дела…

Плеханов назвал прибывших — Шенин, Бакланов, Болдин, Варенников. Имена исключали всякие подозрения, более того — успокаивали. Все — свои. Самые, самые свои.

Плеханов остался в кабинете Медведева, в гостевом доме. Прибывшая из Москвы четверка находилась в комнате отдыха. Начальник охраны направился к Михаилу Сергеевичу.

Сбор на объекте «АБЦ»

Днем раньше, в субботу 17 августа, старший офицер приемной председателя КГБ СССР Н. Мишин получил указание Крючкова подготовить на объекте «АБЦ» стол примерно на 6–8 человек.

Объект, который имел в виду председатель КГБ, находился в самом конце Ленинского проспекта на пересечении с кольцевой дорогой и входил в систему спецобъектов Первого Главного управления (внешняя разведка) КГБ СССР. Выполняя указание, Мишин взял с собой виски и водку и выехал на объект, чтобы лично руководить приготовлениями к мероприятию. Столы были накрыты как в главном доме, так и в отдельно стоявшей беседке.

Около 16 часов на служебном «Мерседесе» приехал Крючков в сопровождении своего заместителя Грушко и помощника Егорова. Минут через 15–20 подкатила машина, из которой вышли высокопоставленные военные — министр обороны Язов и его заместители Варенников и Ачалов. Их встречал Крючков. Все вместе они проследовали в беседку. Спустя 30–40 минут тоже в одной машине приехали Бакланов, Болдин и Шенин. Они присоединились к компании. Вскоре появился Павлов.

В беседке гости пробыли около полутора-двух часов. Официантки, являвшиеся сотрудницами ПГУ КГБ, будучи допрошенными в качестве свидетелей по делу ГКЧП, показали, что содержание разговоров собравшихся в беседке лиц неизвестно, так как они замолкали при приближении девушек с закусками. Первыми из-за стола поднялись военные. Выйдя из беседки, Язов, Варенников и Ачалов уехали с объекта. Было это примерно в 19.30–20.00. Остальные перешли в гостевой дом. Ужин оставшихся лиц продолжился примерно до 21 часа.

Следствие по делу ГКЧП квалифицировало встречу в беседке на конспиративном объекте КГБ «АБЦ» как совещание организаторов заговора для окончательного согласования совместных действий по захвату власти в стране и определения конкретной даты выступления, что и нашло свое отражение в обвинительном заключении. Однако обвиняемые точку зрения следственной группы не разделили.

Как возникла идея встречи? Следствие было склонно считать ее организатором Крючкова. Но бывший председатель КГБ показал на допросах, что 16 или 17 августа ему позвонил то ли Шенин, то ли Бакланов (точно не помнит) и предложил встретиться для удобства на каком-нибудь объекте КГБ. Поскольку необходимость и возможность этой встречи обговаривалась ими ранее, то он и назвал объект «АБЦ», где собирались прошлый раз.

Допрошенный в качестве обвиняемого В. Грушко, заместитель Крючкова, по поводу встречи на секретном объекте сообщил, что он приехал туда с Крючковым и Егоровым, не зная ее цели. Поскольку Крючков предложил ему побеседовать с Павловым, то он, Грушко, решил, что разговор пойдет в приятной обстановке о повышении заработной платы работникам КГБ.

Грушко был очевидцем того, как по дороге на объект «АБЦ» Крючков из машины позвонил Павлову и сказал, что он уже выехал и направляет к нему своих охранников, которые покажут, куда надо ехать.

Допрошенный об обстоятельствах встречи на объекте «АБЦ» обвиняемый В. С. Павлов показал, что примерно в начале шестого вечера, когда закончилось заседание Президиума Кабинета Министров СССР и он спустился к себе в кабинет, позвонил Крючков и поинтересовался, как идут дела, как настроение. Павлов ответил, что он только что с заседания Президиума Кабинета, где рассматривались вопросы, связанные с проектом Союзного договора:

— Настроение скверное… Экономическое положение в стране ухудшается изо дня в день. Союз распадается, республики уже не больно волнуют совместные проблемы. Время уходит… Если сегодня еще можно что-то исправить, то завтра будет поздно…

Крючков, по словам Павлова, согласился. Председатель КГБ сказал: его и некоторых товарищей также волнуют эти проблемы, судьба страны им не безразлична. И предложил премьеру подъехать к нему на один из объектов, чтобы вместе с собравшимися товарищами обсудить ряд проблем.

Несмотря на его, Павлова, попытки отказаться от встречи, ему это не удалось. Крючков проявил настойчивость, и премьер согласился. В сопровождении машины, направленной за ним Крючковым, Павлов прибыл на охраняемый объект КГБ, расположенный в конце Ленинского проспекта. Встретивший Крючков провел премьера в беседку, где уже находились Бакланов, Болдин, Шенин, Язов, Варенников, Грушко и еще несколько человек в штатском, как он понял — из КГБ и Минобороны.

Будучи допрошенным по данному эпизоду обвинения, министр обороны Язов признал, что 17 августа в соответствии с договоренностью он вместе со своими заместителями Варенниковым и Ачаловым прибыл к 16 часам на объект «АБЦ». Целесообразность участия в совещании Ачалова была обусловлена его работой совместно с представителями КГБ по оценке ситуации в стране и подготовке рекомендаций о возможном введении чрезвычайного положения. Варенников был приглашен как главком сухопутных войск, на которого возлагались бы вопросы обеспечения их реализации.

На вопрос следствия о том, как он оказался участником встречи заговорщиков, Варенников сообщил, что ему около шести вечера позвонил Язов и попросил зайти. В кабинете министра обороны Варенников увидел Ачалова в гражданской одежде. Язов сказал: необходимо ехать на встречу с руководством страны. В машине Ачалов сел на месте сотрудника КГБ, который должен был охранять Язова.

Шенин также показал, что в субботу 17-го, до обеда, когда он находился на работе, ему позвонил Крючков и сказал о необходимости встретиться. Аналогичный звонок раздался и в больничной палате, где находился на излечении Болдин. Согласившись, руководитель президентского аппарата по дороге подсадил в свою машину Бакланова, с которым заехал за Шениным, ожидавшим их у первого подъезда здания ЦК КПСС на Старой площади.

Как видим, сбор был срочный — Болдина подняли с больничной койки. Обошлись и без помощи аппарата, который обычно обеспечивает явку на совещания. Первые лица выходили напрямую на первых лиц. Не случайно и место сбора — не Старая площадь и не Кремль, не Лубянка и не Арбат, а скрытый от посторонних глаз секретный спецобъект внешней разведки. Все это свидетельствовало о конфиденциальном характере встречи.

Томительное ожидание

Когда начальник президентской охраны вошел в кабинет Горбачева, то увидел, что Михаил Сергеевич, облаченный в теплый халат, читает газету.

Теплый халат понадобился дня три-четыре назад. То ли переохладился Михаил Сергеевич, то ли ветерком дунуло — охнул, подняв ногу на ступеньку. Как раз с прогулки возвращался. Наверное, радикулит.

— Михаил Сергеевич, разрешите?

— Заходи. Чего там?

— Прибыла группа. — Медведев назвал имена сидевших в комнате отдыха. — Просят принять.

Горбачев удивился:

— А зачем они прибыли?

— Не знаю.

По словам Медведева, Горбачев надолго замолчал. Он явно что-то заподозрил. Начальник президентской охраны, возвращаясь к тем минутам, впоследствии рассуждал так: почему Горбачев не захотел посоветоваться, прикинуть варианты, почему не сказал — задержись, Володя, потолкуем. С кем приехали — одни, с «Альфой»? Какой был разговор? Не уходи. Будь со мной и выполняй только мои распоряжения. Или, если разговор секретный, возьми своих ребят и будьте рядом, наготове.

Однако ни одной из этих мер президент не воспользовался.

— Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить создавшееся положение! — с горечью восклицал начальник его охраны. — Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении были резервный самолет «ТУ-134» и вертолет. Технически — пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столицу бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же, Горбачев не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?

Действительно, догадаться было трудно. Ведь о том, что будет дальше, не знали ни Горбачев, ни те, кто к нему пожаловал. Впрочем, Медведев высказывает догадку: ему казалось, какой-то предварительный разговор о том, чтобы ввести в стране чрезвычайное положение, у них с Горбачевым был, может быть, в самой общей форме. По мнению начальника президентской охраны, «четверка» прилетела в Форос не арестовывать Горбачева, а договориться с ним, уговорить его поставить свою подпись. Раз летели, значит, надеялись. Не сошлись в формах и методах?

— Ни они не знали, чем кончится разговор, ни он не знал, поэтому и не счел нужным переговорить со мной о некоторых мерах предосторожности, — вспоминает В. Т. Медведев. — Подвела его и вечная привычка советоваться с Раисой Максимовной. После минутного раздумья и легкого замешательства он пошел к ней в спальню. А я отправился обратно к себе в кабинет.

Там по-прежнему сидел Плеханов, нетерпеливо ожидавший возвращения Медведева. Владимир Трофимович сообщил, что приказание выполнил, доложил, но Михаил Сергеевич не сказал ни «да», ни «нет». Тогда Плеханов сам повел группу к Горбачеву.

Однако скоро вернулся к Медведеву:

— Михаила Сергеевича в кабинете нет. Где он может быть? Сходи поищи…

— Скорее всего, в спальне, — ответил Медведев. — Подождите, он выйдет. Может, переодевается?

Горбачев не появлялся. Плеханов нетерпеливо посматривал на часы:

— Сходи в главный дом, выясни.

По словам Медведева, он отказался. Хождения в главный дом были строго ограничены: президент на отдыхе, и каждое чужое появление сковывает и раздражает. На помощь Плеханову пришел Болдин. В два голоса они настояли:

— Ну посмотри. Люди же ждут.

Вместе с Плехановым и Болдиным начальник охраны поднялся в главный дом.

— Вся группа по-прежнему сидела в холле, — вспоминает Медведев. — О чем-то негромко переговаривались, вполне спокойно, без видимого напряжения. Я уловил главное: в Москве что-то случилось, но нашей службы это не касается. Болдин и Плеханов присоединились к группе, а я направился в кабинет. Опять — пусто. С минуту постояв, развернулся и мимо всех молча направился к себе.

Через некоторое время к нему вернулся Плеханов.

— Что случилось? — снова попытался выяснить Медведев у своего начальника.

— Да дела какие-то у них…

Медведев, полагая, что прибывшие из Москвы все еще томятся в ожидании, когда же их пригласят к президенту, и не зная, что они уже в кабинете Горбачева, который впустил всех, кроме Плеханова, потянулся к домофонной трубке.

— У Горбачева должен загореться огонек, если он на месте и поднимет трубку, — рассказывает Медведев. — Но Плеханов объявил: «Не трогай. Телефон не работает». Тут я понял: хрущевский вариант. Вся связь отключена.

Допрошенный в качестве свидетеля, Горбачев так описал сообщение о приезде «четверки»: «…Сижу я и работаю, неожиданно заходит Медведев и говорит, что ко мне приехала группа товарищей. Я спросил, что это за группа, если со мной ничего не согласовано? Как они здесь оказались, так как охрана не имеет права их пропустить. Он говорит, что с ними Плеханов и Болдин — руководитель аппарата президента. В общем, все это было продумано.

Вижу, что состояние Медведева необычное. Я сказал, ну хорошо, пусть подождут. Беру трубку — кстати, собирался звонить Крючкову узнать, что это за миссия. Вообще-то странно: я уезжаю завтра — и вдруг группа. Телефон не работает, беру другие — то же самое. Беру трубку внутреннего телефона — не работает. Все проверил, беру красный телефон, и он «мертв». В общем все телефоны мертвы, и даже на кухню отключен.

Я обратил внимание — это было без десяти семнадцать. Как только я понял, что телефоны отключены, не надо быть с большим воображением, чтобы понять — речь идет о серьезном. Я пошел к Раисе Максимовне. Объяснил ей ситуацию. Да, хочу добавить, что Медведев мне назвал фамилии тех, кто приехал — не знаю, всех ли, но назвал: Бакланова, Шенина, Болдина, Плеханова, не знаю только, назвал ли Варенникова, наверное, все-таки назвал. Я понял это сочетание и во взаимосвязи мне стало ясно: что-то произошло. Я и Раисе Максимовне сказал: речь идет о серьезном, это заговор, или я сказал, переворот…».

Пока прилетевшие из Москвы визитеры томились в ожидании приема, в спальне Раисы Максимовны происходила сцена, о которой супруга президента на следствии сообщила следующее:

«…Для нас события в Форосе начались 18 августа в пять часов вечера. В это время группа заговорщиков появилась на территории резиденции президента. Вы понимаете, так не бывает — без предупреждения, без приглашения на территорию въезжают машины, выходит группа лиц и требует встречи с президентом. Михаил Сергеевич был в своем рабочем кабинете — он всегда вторую половину дня работал. Я была у себя в комнате. Михаил Сергеевич мне потом сказал, что когда к нему вошел Медведев и доложил о прибытии группы лиц, потребовавших с ним встречи, он попытался выяснить по телефону, зачем они прибыли и кто их направил. Но это ему не удалось — все его многочисленные телефоны оказались отключенными. Все — стратегические, правительственные, городские, внутренние. В это время мы поняли, что произошло что-то страшное, что президент страны изолирован… Михаил Сергеевич зашел и сказал, что мы изолированы, что это арест. Иначе это ничего не могло означать… Михаил Сергеевич сказал совершенно определенно, что он не пойдет ни на какие авантюры, не пойдет ни на какой шантаж и ни в каких авантюрах участвовать не будет. После этого он пошел на переговоры с приехавшими…».

Из свидетельских показаний Ирины Вирганской, дочери президента СССР: «…Папа нам сказал, что ему в общем-то ясно, что так может выглядеть только изоляция и арест…». Муж Ирины, Анатолий Вирганский, показал: «…Нас позвала Раиса Максимовна. Мы пришли к ней в комнату, там же был и Михаил Сергеевич. Они нам рассказали, что на даче отключили всю связь, включая внутреннюю. Кроме того, сказали, что приходил Медведев, который сказал, что ситуация архисложная и за ней может последовать все, что угодно. События могут развиваться крайне плохо. От него будут требовать, но он несмотря ни на что не отступится от своего — от демократизации, от Ново-Огаревского процесса. Ему важно знать позицию всех членов семьи. Мы его поддержали…».

Вдохновленный единодушием семьи, президент спустился к прибывшим. «Они уже поднялись на второй этаж сами, — показывал на следствии Горбачев. — Сидят, ходят, весьма бесцеремонно. Я сказал им: «Заходите» и пошел в кабинет. Он небольшой, двоим хватило стульев, а остальные стояли. Кто зашел? Бакланов, Болдин, Варенников, Шенин. За ними — Плеханов, но я его не допустил. Он засуетился, закрыл дверь и ушел… Зашедшим в кабинет я задал вопрос: кого они представляют и по чьему поручению прибыли? Кто они такие?».

«Там Горбачев звонит из Крыма…»

Согласно журналу учета телефонных соединений на коммутаторе, расположенном в поселке Мухалатка, 17 августа 1991 года находившийся на отдыхе Президент СССР Горбачев с 17 часов 12 минут до 17 часов 26 минут разговаривал с председателем КГБ Крючковым. Своеобразие ситуации в том, что в момент телефонного звонка из Фороса глава лубянского ведомства находился в уютной беседке на объекте «АБЦ», где собрались будущие члены ГКЧП.

Сей неизвестный широкой публике факт автор этой книги выудил в седьмом томе многотомного уголовного дела, возбужденного в связи с действиями ГКЧП. Представляете? Только Крючков достал из своей папки проект документа о мерах, которые следовало осуществить, введя чрезвычайное положение, как в этот момент появляется его охранник и сообщает, что звонит из Крыма Горбачев и вызывает Крючкова.

«Тот передал документ Грушко и попросил прочитать его, а сам пошел к телефону, — читаю показания Егорова, бывшего помощника Крючкова. — Грушко начал читать, и когда оглашал п. 7 о координации деятельности правоохранительных органов в наведении порядка, то Павлов высказался, что надо применять правовые меры самого жесткого характера. Грушко возразил: меры, предусмотренные документом, выведены на основе Конституции СССР и Закона о чрезвычайном положении, более жестких мер предусмотреть нельзя, достаточно этого. Далее он попросил меня читать этот документ, поскольку сам поперхнулся. Я стал читать дальше, где речь шла уже об экономических мерах…Тут Павлов заявил, что здесь все понятно, что это уже видели, читали. При этом у остальных участников встречи никаких возражений, сомнений, вопросов не появилось. В этот момент появился Крючков. Он стал рассказывать о содержании разговора с Горбачевым, и все увлеклись, поэтому о документе забыли…».

На следствии Крючков не отрицал своего телефонного разговора с Горбачевым. Однако, по словам обвиняемого, разговор носил общий характер и детализировать его содержание он не может:

— Претензий к президенту я каких-либо не предъявлял, иначе говоря, с требованиями или просьбами не обращался. Наверное, потому, что эти претензии еще не были четко сформулированы собравшимися. Обсуждение только началось. Работали над этими документами. Не был я уполномочен товарищами на то, чтобы информировать Горбачева о нашей встрече. По этой причине не счел возможным уведомлять президента о намечавшейся поездке.

Отвечая на аналогичный вопрос, свидетель Горбачев показал, что разговоры им по телефону велись постоянно с широким кругом лиц. Касались они различных служебных дел. С Крючковым говорил ежедневно, поэтому содержание разговора 17 августа он не помнит. С Янаевым разговаривал практически через день, а с Болдиным — по нескольку раз в день. Однако предложений о введении чрезвычайного положения ни от кого из них не поступало. Ситуация, возникшая 18 августа, явилась для него полной неожиданностью, поскольку 19 августа он намеревался возвратиться в Москву.

Звонок из Крыма чрезвычайно важен для понимания сути происходивших тогда событий. Какую цель преследовали участники встречи на объекте «АБЦ», принимая решение о поездке делегации к президенту в Форос? Информирование о резко ухудшевшемся положении дел в стране за время его отсутствия в Москве? Переход к открытым действиям по захвату власти? И вообще как родилась идея направить в Форос «группу товарищей»? Почему выбор пал именно на этих людей — не самых известных и влиятельных в стране? Кто знает, как повел бы себя Горбачев, если бы к нему прилетели не заместители Крючкова, Язова и Ивашко, с точки зрения президента и генсека, люди второстепенные, а непосредственно сами руководители важнейших ведомств?

Направили заместителей, что вызвало бурю гнева у президента: «Кого вы представляете, от чьего имени говорите?». Реакция вполне объяснимая.

Ответ на вопросы, почему именно этих людей послали в Форос и в силу каких обстоятельств будущие гэкачеписты пришли к самой идее поездки, следует искать у тех, кто собрался вечером семнадцатого в укромной беседке на конспиративном объекте «АБЦ». К сожалению, еще никто из пишущей братии не попытался прислушаться к объяснениям «заговорщиков», их аргументы утонули в шквале обвинений и негодования. Предпримем же беспристрастную попытку разобраться в том, что в действительности происходило в беседке. В конце концов, собравшиеся там вечером семнадцатого августа тоже имеют право на то, чтобы быть если не понятыми, что, наверное, еще преждевременно, то хотя бы услышанными.

В двадцать втором томе уголовного дела, возбужденного в связи с действиями ГКЧП, автор обнаружил показания обвиняемого Бакланова, который свел разговор на объекте «АБЦ» к простому обмену мнениями о ситуации в стране. «Шел разговор о тяжелом положении в стране, о необходимости принимать какие-то меры, — объяснял он следователям. — О том, что по этому вопросу Президент СССР занимает очень пассивную позицию и надо какие-то конкретные предложения выработать вместе с Президентом СССР, чтобы выйти из этой ситуации…».

Относительно того, как вырабатывалось решение о вылете группы лиц в Форос и предъявлении Горбачеву ультиматума, Бакланов сказал, что разговора об этом между собравшимися не было. Этот вопрос обсуждался наедине с Крючковым, к которому он приезжал по приглашению последнего.

Благородство Бакланова, не назвавшего на допросах даже состава участников встречи на объекте «АБЦ», по-человечески привлекает. Однако из показаний других обвиняемых следует, что на встрече обсуждался и персональный состав делегации. Определяя кандидатуры для поездки, исходили из того, чтобы показать Президенту СССР единство взглядов Совета обороны, министерства обороны, президентского аппарата, ЦК КПСС и КГБ. Ехать должны наиболее близкие Горбачеву люди, другим переубедить его будет невозможно.

Бакланов и Шенин заявили, что готовы лететь, но неплохо было бы, если бы в состав группы вошли представители МО и КГБ. Язов назвал Варенникова, Крючков — Плеханова. В процессе обсуждения кандидатур для вылета был назван Болдин, который на допросе дал такое объяснение своему согласию: «Меня пригласили в связи с тем, что все знали — Горбачев наиболее доверяет мне и мое присутствие в Форосе убедит его в том, что в отношении него лично не предполагается принятие каких-либо «дурных» мер. Я согласился лететь, желая своим присутствием внести успокоение Президенту СССР из-за неожиданности этого визита».

Все обвиняемые единодушны в том, что поездка в Форос предпринималась исключительно в двух целях. Первая — открыть глаза президенту на развал Союза, усугубление кризиса, неконтролируемую обстановку. И вторая — убедить его в необходимости принятия решительных мер, то есть предложить ввести в стране чрезвычайное положение. «Понимали, что лучше делать это вместе с Президентом СССР и под его руководством», — давал показания на следствии Крючков.

По его словам, идея поездки в Форос возникла исключительно ради того, чтобы, доложив Горбачеву обстановку в стране, попытаться повлиять на него и уговорить пойти на более решительные шаги в интересах спасения и предотвращения полного краха государства. В случае несогласия Горбачева имелся запасной вариант: попросить его на какое-то время отключиться от работы, передав свои полномочия вице-президенту Янаеву.

— Хотелось быть уверенным, что Горбачев против введения чрезвычайного положения каких-либо реальных шагов предпринимать не будет, — разъяснял свою позицию Крючков. — Поскольку через несколько дней предполагалось заседание Верховного Совета СССР, на котором, по нашему убеждению, введение ЧП было бы одобрено, важно было в эти несколько дней сохранить видимость нейтралитета Президента СССР. Поэтому казалось разумным отключить связь с ним. Это позволило бы сохранить имидж Горбачева, это важно было бы и для него, и для его «друзей» за рубежом.

Миссия, с которой отъезжали визитеры на самолете Язова, была сверхтонкой. Пойдет ли Горбачев на предложенный шаг, никто точно сказать не мог. Болдин поделился сомнениями — убедить президента сделать задуманное ими будет очень трудно. Особенно уязвим запасной вариант: временная передача своих полномочий по причине болезни. Вряд ли поможет и то, что приедут самые доверенные, самые близкие люди. Но иного выхода не было, поскольку с их точки зрения до оформления прекращения Союза ССР оставалось всего несколько дней. Это и предопределило их отчаянный и до конца не проработанный поступок. Оставшимся в Москве теперь приходилось уповать на дипломатические дарования визитеров, за старшего среди которых был Бакланов.

Что происходило в кабинете. Версия Горбачевых

Наверное, вряд ли это был самый подходящий момент для беседы. «Четверка» прибыла не в самое удобное для президента время.

— Выглядел он болезненно, передвигался с трудом, — вспоминает Болдин, — на лице, багровом не столько от загара, сколько, видимо, от повышенного давления, выражалось чувство боли и недовольства. Он быстро со всеми поздоровался за руку и с гневом спросил, ни к кому не обращаясь: «Что случилось? Почему без предупреждения? Почему не работают телефоны?» — «Надо, Михаил Сергеевич, обсудить ряд вопросов». — «Каких вопросов?».

Все это говорилось на ходу, по пути в кабинет. Место, где Горбачев принимал посланцев, тоже не располагало к спокойному, дружелюбному обмену мнениями. По словам Болдина, кабинет был небольшой и крайне неудобный. Маленький стол с окном за спиной сидящего, чуть правее другое окно. Напротив у стены всего два стула. Горбачев сел в кресло за столом, Шенин и Варенников — на стулья. Болдин и Бакланов разместились на подоконниках. Никаких условий для основательной беседы.

— Мы приехали, чтобы обсудить ряд вопросов о положении в стране, — начал Шенин.

Однако Горбачев сразу же прервал его:

— Кого вы представляете, от чьего имени говорите?

В кабинете было пятеро. Каждый из них — кто на допросах, кто в мемуарах или в интервью — неоднократно возвращался к этой получасовой беседе. И каждый — в своем изложении. Как было на самом деле, наверное, мы не узнаем никогда — беседа велась без стенографистки и не записывалась на магнитную ленту. Память же, как известно, вещь ненадежная, несовершенная. К тому же не следует сбрасывать со счетов и взвинченное состояние собеседников. Прилетевшие из Москвы, как известно, дипломатическими способностями не блистали, что с огорчением было отмечено в Кремле, куда визитеры позвонили из самолета по пути домой. По словам Павлова, на вечернем заседании в Кремле в воскресенье председатель КГБ обронил фразу: «Они к нему не могли как-то подойти».

Гневно-раздражительный тон президента, его вопросы были неожиданными. Такая реакция не предусматривалась при обсуждении темы разговора. По рассказу Болдина, они рассчитывали на взаимозаинтересованное обсуждение вопроса, в духе аналогичных встреч в прошлом, когда Горбачеву докладывалось о готовности введения чрезвычайного положения в стране. И вот теперь с самого начала разговор не складывался.

Однако вернемся к этой встрече в интерпретации Горбачевых. На вопрос Михаила Сергеевича, кто они такие, последовал ответ: они по поручению комитета, созданного в связи с чрезвычайной ситуацией. Термин «государственный» не упоминался.

«Я задал вопрос о том, кто такой комитет создал — Верховный Совет, Президиум? — показывал допрошенный в качестве свидетеля Горбачев. — Чего вы хотите? Последовали не совсем вразумительные ответы. Тогда я спросил о составе комитета, кто в него входит. Мне назвали семь человек и Лукьянова тоже назвали… Документы мне не предъявлялись. Все устно шел разговор. Чувствовали они себя неуютно. Я для себя определился — это же предатели, близкие мне по партии и государству люди. Разговор с моей стороны с ними был жесткий, эмоциональный…».

Далее Горбачев рассказал следователям о содержании разговора, предъявленных ему требованиях. По его словам, ему предложили издать указ о введении чрезвычайного положения и формировании комитета по чрезвычайному положению.

Когда он отказался сделать это, по его словам, последовало требование передать президентские полномочия вице-президенту Янаеву, а самому удалиться от дел, подлечиться. Бакланов заявил ему, что подписания Союзного договора не будет. С его слов Горбачев понял, что Ельцин будет арестован.

Горбачев попытался их убедить, что затеянное ими — авантюра, безумие, может вызвать за собой кровь. Бакланов на это заявил: «Михаил Сергеевич, да от вас ничего и не требуется. Побудьте здесь, а мы за вас сделаем всю грязную работу, а затем вы вернетесь…». Шенин сказал: «Вы же видите, разваливается Союз, все потеряли — катастрофа, скоро народ выйдет». В том же ключе высказывались и другие.

Ситуацию он знал не хуже их, но такой выход из кризиса для него был неприемлем, и он с ним не согласился. В разговоре он сказал им, что если они не разделяют подход, которого придерживается он (решение всех вопросов законным, конституционным путем), то необходимо созвать Верховный Совет или Съезд. Поддержит их Съезд — тогда можно будет принимать такие меры, но нельзя пускаться в авантюры.

Прибывших такое решение вопроса не удовлетворило. Варенников потребовал от него подать в отставку, а затем начал кричать. Горбачев вынужден был его одернуть. Разговор шел нервный, напряженный. Когда прибывшие поняли, что задуманное ими не проходит, стали прощаться. Он же в конце заявил им, чтобы они немедленно доложили его точку зрения тем, кто их направил.

По мнению Горбачева, основную роль в группе играл Бакланов, который назвал себя в числе членов комитета. Другие визитеры не были им названы. Наиболее активно Бакланова поддерживал Варенников.

В тридцать первом томе уголовного дела есть свидетельские показания Р. М. Горбачевой. Они также проливают свет на то, что происходило в маленьком, неудобном кабинетике форосского замка.

Понимая, что все очень серьезно (у Раисы Максимовны даже возникла мысль, что Михаила Сергеевича сейчас арестуют), она позвала своих детей — Иру и Анатолия, и они пошли к кабинету, чтобы видеть все самим.

«Первым (после переговоров) шел Варенников… Он вышел, на нас не обратил внимания. Пошел вниз по лестнице со второго этажа. Вторым шел Болдин… Ко мне подошли Бакланов и Шенин. Получилось так, что они подошли вместе и сказали: «Здравствуйте». Бакланов протянул мне руку, Шенин тоже сделал попытку, но я на их «здравствуйте» не ответила, руки им не подала и не встала. Понимая, что происходит что-то страшное, я сразу задала вопрос: «Зачем вы приехали? Что происходит?». Потом я еще сказала: «С добром ли вы приехали?». И тогда Бакланов мне ответил, я хорошо запомнила его фразу: «Вынужденные обстоятельства». Потом они повернулись и ушли.

Через некоторое время (после ухода делегации) из кабинета вышел Михаил Сергеевич. В руках у него был вырванный из блокнота листок, который он мне подал. При этом он мне сказал, что создан ГКЧП и вот список его участников. Таким образом, все, что предполагал Михаил Сергеевич, то и случилось — самое худшее. Произошел переворот, создан ГКЧП. Они назвали Михаилу Сергеевичу, кто вошел в его состав… Фамилия Пуго была с ошибкой — «Буго». Чья-то фамилия не была дописана до конца. А фамилия Лукьянов была записана с маленькой буквы. Лукьянов шел под седьмым номером. И рядом вопросительный знак…

…Потом Михаил Сергеевич стал рассказывать, что они ему говорили, что требовали, какую позицию он занял. Когда Михаил Сергеевич рассказывал, то он с негодованием отметил бесцеремонность и наглость их поведения. Помимо того, что они предъявили ему ультиматум, так они еще вели себя бесцеремонно и нагло…».

Что происходило в кабинете. Версия визитеров

В тот же день, 18 августа, в 21 час 20 минут на подмосковный аэродром «Чкаловский» приземлился самолет министра обороны Язова, на котором визитеры летали к Горбачеву в Форос. Бакланов, Шенин, Болдин и Плеханов через сорок минут были уже в Кремле, в кабинете Павлова.

В пятьдесят четвертом томе уголовного дела изложены показания председателя Кабинета Министров СССР о докладах прибывших из Фороса после разговора с Горбачевым. Когда они появились у Павлова, находившийся там Янаев спросил: «Ну, с чем прилетели?».

Рассказ визитеров был краткий, в основном докладывали Бакланов и Шенин, а остальные в той или иной мере дополняли их. По словам Павлова, описания того, что происходило в Форосе, они не услышали. Было сказано, что беседы с президентом Горбачевым не получилось. Больше часа их к нему не пускали, так как у него находились врачи. (По версии Горбачевых, Михаил Сергеевич в это время держал семейный совет с участием дочери и зятя. — Н. З.) По мнению прибывших, в том состоянии, в котором он находился в момент этой встречи, Горбачев оценить создавшееся положение и принять ответственное решение в полной мере не мог. Визитеры сказали, что документов он пока никаких не подписал, но высказана была уверенность, что сможет сделать это в последующем, а сейчас самим надо принимать решение. При всех условиях страна должна жить, оставлять ее без управления нельзя.

Том 21 уголовного дела. Бакланов о встрече с Горбачевым:

— Мы пришли к Павлову, там были Янаев, Крючков, Язов, другие лица… Были вопросы о том, как нас встретил президент. Мы доложили. Каждый высказал свои впечатления… Я сказал, что Михаил Сергеевич принял нас с задержкой, минут через 50 или чуть больше часа после нашего приезда. Объяснял он это тем, что неважно себя чувствует и был занят тем, что приводил себя в порядок. Он в это время был в корсете, у него блокада, связанная с радикулитом, но он, понимая, что обстановка вынудила нас приехать так неожиданно, принял нас. Он попросил меня объяснить, что случилось. Я сказал, что мы приехали по делу очень неотложному, что ситуация в стране напряженная и мы считали своим долгом приехать как друзья, как соратники и объяснить ему, что нужно принимать срочные меры. Я охарактеризовал ту часть, которую знаю лучше — это состояние дел в промышленности, и приводил данные, которые подтверждали тяжелую ситуацию. Разговор протекал в спокойных тонах. Каждый высказывал свою точку зрения. Варенников доложил ситуацию в армии, Шенин — информацию о положении дел в партии… С другой стороны, мы высказывали сомнения, что Союзный договор, подписание которого намечалось на 20 число, по мнения многих депутатов, приводил к расформированию СССР, а это не соответствовало результатам проведенного весной референдума…

О нездоровом виде президента свидетельствует и руководитель его аппарата Болдин:

— Я стоял у окна и смотрел на президента, лицо которого отображало мучивший его радикулит или остеохондроз и общее недомогание. Болезнь или другие причины, но в поведении президента за время его отдыха что-то резко изменилось. Может быть, неожиданным для него было появление Варенникова, который в прошлом не принимал участия в обсуждении вопросов о необходимости принятия чрезвычайных мер для стабилизации обстановки. Или его возмутило то, что в его, как он, может быть, считал, вилле появились незваные гости.

Спустя четыре года после августовского кризиса версия визитеров о болезненном состоянии Горбачева неожиданно получила подтверждение из демократического лагеря. Известный телеведущий А. Караулов, неплохо информированный о закулисной жизни сильных мира сего, поведал, что с мая 1991 года Горбачев почти не принимал посетителей. Никого не вызывал. Он с утра приезжал в Кремль и на весь день закрывался в кабинете. Чтобы не сломаться окончательно, Горбачев поддерживал себя транквилизаторами. «Год такой жизни, и он стал бы наркоманом, — сообщает Караулов. — По Кремлю поползли слухи, что Горбачев неадекватен. Во всяком случае, когда на Манежной начались шахтерские митинги, он искренне верил, что эти люди вот-вот бросятся штурмовать Кремль… Наш президент не знал, что крюков и веревок такой длины в стране уже не найти».

С течением времени, по мере того как страсти улеглись и все остыли, появляются новые подробности того, что происходило в те полчаса в маленьком кабинетике на форосской даче. На смену политическим аспектам пришел чисто научный, исследовательский интерес — тем более что это уже стало историей. По-разному можно относиться к ГКЧП, но свидетельства визитеров в Форос, несомненно, представляют источниковедческую ценность.

В этом плане исключительно важны записки Болдина, изложенные им в книге «Крушение пьедестала». Руководитель президентского аппарата до перехода во властные структуры был журналистом. Людям этой профессии, как известно, свойственна острая наблюдательность, цепкая память, умение обращать внимание на подробности, которые, собственно, и есть история.

Так вот, Болдин свидетельствует: гнев и раздражение, с которыми Горбачев встретил поначалу прибывших в Форос, смягчились, когда он узнал, что визитеры говорят от имени людей, большинство которых и ранее привлекались им для выработки мер в случае неблагоприятного стечения обстоятельств. Болдину показалось: Горбачев боялся услышать, что прибывшие представляют руководство России. Больше всего его волновали предстоящая встреча глав союзных республик и, как он полагал, некий заговор.

— Ну что вы хотите мне сказать? — спросил он уже спокойнее.

— Я бы хотел начать с обстановки в стране, — начал Бакланов.

— Что ты мне говоришь? Я все это знаю, и знаю лучше вас.

Говорить Бакланову он не дает. Прерваны Варенников, Шенин, Болдин:

— Конкретнее давайте.

Горбачеву предлагаются варианты, которые готовились по его поручению на случай критического состояния дел. Смысл их, по словам Болдина, в том, чтобы президент принял чрезвычайные меры в ряде регионов во время уборки урожая и для стабилизации экономики, точнее, для приостановки падения уровня производства, поручил осуществить эти меры если не Кабинету Министров, то тому, кому он доверяет. На эти слова реакции не последовало.

«Президент думал о чем-то другом и неожиданно спросил, распространятся ли меры чрезвычайного положения на действия российского руководства, — пишет Болдин. — Услышав утвердительный ответ, он успокоился окончательно.

— Все, что вы предлагаете, лучше осуществить максимально демократическим путем, поэтому я советую, как можно сделать то, что намечается.

Дальше пошел спокойный и деловой разговор, смену тональности которого я не сразу понял. Михаил Сергеевич деловито говорил о том, как нужно решать предлагаемые вопросы, пояснял, почему он занимает такую позицию.

— Вы подумайте и передайте товарищам, — говорит он.

Пожимая на прощание руки, добавляет:

— Черт с вами, действуйте».

Визитеры выходят из кабинета, удивленные ходом разговора.

— Но ведь он еще недавно считал введение чрезвычайного положения единственным выходом. Что же изменилось? — растерянно говорит Бакланов.

— А вы что хотите, чтобы политик такого масштаба сказал прилюдно «да»?

Болдин объясняет: даже не по столь щекотливому вопросу Горбачев ни «да» ни «нет» никогда не говорил. Он обходился обычно междометиями, молчанием или переводил разговор на другую тему, чтобы не сковывать инициативу, — обменивались визитеры впечатлениями о встрече.

* * *

Как было на самом деле? Нет ответа и, вероятно, не будет. Каждая сторона манипулирует встречей в Форосе в выигрышном для себя свете. У каждой стороны — своя правда.

Не претендуя на роль третейского судьи, хотел бы только изложить — без комментариев — четыре прелюбопытнейших факта. Один из них известен, три других — нет.

Варенников, по версии Горбачева, самый активный из визитеров, требовавший отставки президента, — оправдан военным судом, притом по настоянию обвинения, что бывает только при абсолютной невиновности подсудимого.

По свидетельству Болдина, однажды на одном из узких совещаний в рассуждениях о возможных выборах Президента СССР проскользнула мысль, что поднять рейтинг Горбачева можно и за счет того, чтобы как-нибудь его обидеть. Мысль промелькнула и вроде была забыта. Не всплыла ли она у Горбачева, когда он увидел визитеров?

После августовского кризиса, в ноябре 1991 года, Горбачев вызвал Шапошникова и предложил взять власть военным — на время, чтобы предотвратить распад Союза. «А потом бы…» — «Сразу в Лефортово», — подсказал догадливый маршал, имея в виду судьбу членов ГКЧП, предлагавших Горбачеву то же самое.

И последний, четвертый факт. На вечернем совещании в Кремле после возвращения визитеров из Фороса были предложения подать всем в отставку. Пусть Горбачев катится в пропасть. «А что будет со страной? — спросил Бакланов. — Плюнуть на все?».

Каждая сторона по сей день считает себя спасителем Отечества. Свои своих не познаша?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.